Поэма о тургоре цвета⁠⁠

I. с е р е б р о

всепроницающий амальгамный чад алхимически выверенных формул в моей гортани — это чудо начал, это новый призыв начать в пустотах ребер серебристый волшебный танец; и если руки покроются серебром — я возликую, язык молчаливо купая в молитве блесток, как сбрасывает тяжесть свинцовой сбруи жертвенный вол с подмостков; и если сосудами станут предсердия, серебряно-чалыми, с ртутью и инеем, я буду ликовать и танцевать усерднее, пока не растоплю отражение своего имени.

я буду звать чаек на сложном наречии диковинных стеблей с древнего острова; и ветер порывистый будет мне встречным, пока в серебре растворяются мои кости; я буду готовым, я буду тысячеразготовым, пока этот танец течет меж лесов игольных; серебро дарует мне самый прекрасный довод – никогда не склоняться,

насколько бы не было больно.

II. п у р п у р

моей ярости осень, моего горнила, осень сжигающих, стройных крон — все, что когда-то внутри меня сгнило, пусть пожрет твой священный огонь; пусть он придет, и голые красные степи, яркость которых ужасней разорванной раны, смелость моя возведет в трехкратную степень, в каждом пожаре взрастив олеандр.

ревом затмения — силой пурпурной — силой неистовой и огромной, я пробужу семена первородной сутры в жаром налитой вселенской домне; цедру впитав их в мягкие ткани и погрузившись в обитель оружий, стану безропотной тихой ланью в кольчуге истопленных солнцем кружев.

пальцы мои соткутся в изящные ножны, хорда восстанет громоздким эфесом меча; и если в горячую сталь превратится кожа — врагам моим и твоим останется лишь кричать.

III. я н т а р ь

восхваляя жидкость, омывающую жилы, из штолен плывут сновиденья безумца; если мы не пробовали янтаря — то до этого момента не жили, все тропы, что были до — обреченно рвутся; камни прозрачных смолистых капель — это ягоды амброзических свойств, цепь сознаний вспарывающий скальпель, как топор погружается в кость.

это янтарь;

янтарь – это сладость болезни, я к тебе прикасаюсь, как к призрачной длани – погаси мой рассудок и снова воскресни, став звездой путеводной в потоке желаний; белый ствол из себя все смолы подымет и огни, словно обруч, сомкнутся в скрижали; я пойду, как мессия, в золоченом дыме, потянусь к янтарю, пока тот не ужалит; пока медь не затопит все полые вены, не ворвется волною во мрак медоносной – всё по-прежнему будет обыденно бренным, всё по-прежнему будет скучающе просто.

ты, во сне воздающий, бронзовый стилос, упоенной надеждой чаруешь безумцев – обещаешь развеять все то, что приснилось, обещаешь несчастным проснуться.

так даруй же мне щит и янтарные стяги – удержать эту бурю видений и фьорды, ибо был я предательски зыбким и мягким, а стану статичным,

статичным и твердым.

IV. л а з у р ь

звон позвоночный – это хрупкое эхо печали, хор голосов, стекающихся в затылок; о лазурь, мои веки расплавь печатью, что кристаллом сапфирным в ладонях застыла;

ты, многомукая боль аконита, хлад нисходящий – по заводи рек ли? – тку для тебя лилейные нити под беспросветный реквием; в водах оттаявших блажных учений – опасных и острых, но мудрых в защите, – я беззаботный малютка-ручейник, я древний как море щитень, – несу тебя на руках, будто ты резная шкатулка, полная горсти к губам прилипающих терций, бьющая в нёбо дверным беспричинным стуком, от которого больше некуда деться.

если знания все – это явь, ты их покровитель, если жизнь – это смерть, то на ней твоя роба; о лазурь, твои странствия удивительны, твои мантры разносит энтропия.

я звучу в унисон, как упрямый схоластик, только чтобы умыться в священности дара, время медленно движется, вихрями ластясь, составляя сложнейшую в мире манда́лу.

V. с и р е н ь

сирень, что проникла в жаждущий цвета хрусталик, как копыто пегаса, ушедшее в рыхлый песок озерный – ты смягчаешь сердца, чьи желудки отлиты из стали, под язык и в глазницы кладешь свои зерна.

непростая игра – отвлечешься и сразу же во́да, – в руки падает карта, фигура, комочек из пряжи; погружаешься в лес аметистов, как в темную воду, где тебя не найдут, не отыщут, не свяжут.

ты даруешь мечту для соцветья измученной мысли, как вгрызается в шею нагая сирена, сквозь сказанья времен разбегаются рыси – лепестки безоружно-опасной сирени; ты как вещие сны, оброненные в зелени сорной, пред тобой не склонятся убийцы, стратеги; плащ видений твоих, как ягненок, изорван, мрак событий твоих – это поступь трагедии.

я – танцор под шатром твоих ягодных тайн, укротитель миров, дрессировщик созвездий, знаю, ради меня ты не станешь отпугивать стаи – не измелишь врагов жерновами возмездия; не сирень, не она чутко слышащим зверем обрывает когтем стремена сухожилий – ее право нести чудеса, в которых мы верили, и хранить те истории, в которых мы жили.

как баюкает мать несмышленыша и недотрогу, я прошу убаюкать меня нескончаемой трелью, чтобы там, в черноте, в неспокойных от зла чертогах,

твои пальцы меня в нужный час

согрели.

VI. и з у м р у д

истомленная топь — середина, кольцо — междуречье, всхлипы и стоны заваленных набок драккаров; я закрою глаза, чтобы слушать невнятные речи, выплавлять из краев маслянистый свечной огарок; нет эмоций, нет чувств, есть одно равнодушие, необъятны просторы и зе́мли — необозримы; если в омут смотреть, он тебя потихоньку задушит – так сказали однажды ушедшие в сон пилигримы.

эта мука — кругом находить меланхолию, наполнять валунами до верха латунные чаши, под дождем лицезреть, как медлительно зреет магнолия, как бродяжьи ступни исстираются в кашель; мой поток будет бледно-туманным, тягучим, а внутри урагана частицы придонные – словно рок я приму от тебя долгожданную участь, погружусь в пелену ангедонии, ибо боль моя – сумрак, – не больше, чем вихрь иллюзий – предпоследняя стадия истины, счастья и блажи.

изумруд, отвори свои крепкие шлюзы, чтобы мог я познать твою мерную,

вязкую

тяжесть.

VII. з о л о т о

черное, красное, белое и людское – вострые зубы прекрасной виверны, мне не уснуть, не забыться в покое, прежде всего не познав твою ревность, вынести этот пожар незабвенный и дикий, сладкий напиток, игристый и пенный – словно цветок, потерявшийся в книге, словно тайник, замурованный в стену; тени от острых, ребристых осколков каменных крошев в пещерном кармане – будто бы блеск драгоценной заколки – в чащу сокровищ неистово манят, взор искушая, как спелые почки — просят словить их космический невод, выйти как есть на огонь мотылечный, не пожалевши полотна из нервов.

все это сказка, страшилка для глупых, мне говорят, что тебе не молились — только напрасно терзаются губы, трогают лунные лилии.

я помолюсь – внимай же молебен, — золото нищих, лжецов и монархов, — пусть твои чары сетчатку исслепят и муравьинно поглотят, как сахар; слушаю то, что ты мне расскажешь, золото солнца и золото чая, ибо пирит, захороненный в скважине, как магнетитом к себе прельщает.

суть твоя – правда, – эссенция сусла, чан с позолотой, закатный орешник; если познать твою тайну искусства, можно вернуть себе даже сгоревшее, то, что утеряно либо проглочено; шепот молитвенный, пляска запястий – я воспою золотому источнику – этой пленительно

ласковой

пасти.

Nulla. т у р г о р

страхи теряются в снах Промежутка – все они словно проносятся мимо; остов поэмы покажется жутким, эдаким садом с пророщенной Лимфой; нервы отросток пройдет до Предела из рудника цветового пожара – каждый из павших поймет, что он сделал, что сотворил и нарушил в Кошмаре.

только Цвета, воздаянье в покоях могут сплести эту проповедь туго.

я непреклонен, остер и спокоен.

в сердце моем – натянутый

ту́ргор.