Покаяние (часть 2)⁠⁠

Часть 1

Ледяной холод обжигал тело, а лёгкие горели изнутри яростным огнём закончившегося кислорода, стремясь вдохнуть в себя хоть что-то, даже если это что-то – вода, которая принесёт смерть. Глаза остекленели от холода, а руки и ноги практически не ощущались, отказываясь повиноваться умирающему, задыхающемуся мозгу. Но страх, сгорающим фениксом вспыхнувший в груди, в самом сердце, молниеносно разнёс по жилам неугасающее пламя желания. Желания жить во что бы то ни стало.

Он мысленно закричал, выплёскивая отчаяние в тёмную ледяную воду и превращая страх в силу, и взмахнул руками. Тело нехотя подалось вверх, но он не остановился и взмахнул вновь, одновременно отталкиваясь ногами. Заледеневшие, практически ослепшие глаза таращились туда, где мутным пятном угадывался свет, раздираемая болью грудь билась в конвульсиях, силясь сделать спасительный, но смертельный вдох, а он всё грёб и грёб.

И вода сдалась. Вода отпустила жертву.

Издав протяжный хрип судорожного вдоха, он вынырнул из проклятой западни, высоко выбросив тело. Какой же сладкий, безумно вкусный воздух! На обратном движении он вновь с головой погрузился в холодную тёмную воду, но тут же вынырнул и заорал во всю глотку, выпуская переполняющие его страх, отчаяние и радость спасения.

Сделав ещё пару глубоких вдохов, он вдруг с трудом растянул заиндевевшие губы в некоем подобии улыбки и засмеялся. Громко и счастливо. Он выжил! Он победил! По крайней мере в этом раунде. Но это ещё не всё, борьба не закончена. Нужно выбраться из цепких ледяных объятий. Он собрал последние силы и поплыл. По-прежнему не понимая куда, но в ту сторону, где ему мерещились какие-то силуэты, чуть более тёмные, чем всё остальное пространство.

Когда руки загребли мягкий ил со дна, он уже не смог это осознать, погрузившись к тому моменту в какой-то автоматический режим существования. С огромным трудом вытащив себя на мягкий влажный берег, он свернулся клубком и, сотрясаясь всем телом, погрузился в сон.

Возвращение в реальность оказалось довольно грубым: сначала в рёбра больно врезалось что-то тупое и твёрдое, а затем откуда-то сверху донеслось не очень ангельское:

– Вставай, чмо!

Он мученически застонал, ощущая всем телом, как накатывает ноющая боль, и попытался отвернуться, но в бок снова что-то врезалось. На этот раз сильнее. Зарычав, он попытался распахнуть веки, но не смог – словно и не было у него век и глаза заросли кожей за ненадобностью.

– Давай-давай, – снова услышал он жёсткий, с издёвкой, голос, – просыпайся, ушлёпок контуженный!

«Кто ты?» – хотел спросить он, но не смог выдавить из себя ничего, кроме очередного стона. Такого жалкого и унизительного…

Голос издевательски хохотнул, и снова по нему прилетел пинок, только на этот раз прямо под жопу. Этого он уже не смог стерпеть, злобно, но бесцельно отмахнулся рукой, и, собрав все силы, грузно сел. И тут же получил увесистую затрещину, заискрившую мириадами вспышек за закрытыми веками и едва не повалившую его обратно.

– Ну! – уже откровенно веселился наглый обладатель неприятного голоса. – Ещё чуток! Давай, напрягись. Ты же такой крутой, такой сильный. Или ты только с дружками своими сильный, а без них сопля чахоточная?

Под градом тычков, оплеух и затрещин он медленно перевалился на карачки, потом сел на корточки и наконец поднялся, шатаясь и подрагивая то ли от слабости, то ли от бессильной ярости.

– Ну вот же! Можешь ещё что-то, не совсем овощ, да?

Медленно поворачиваясь вслед за движущимся обидчиком, он судорожно пытался сообразить, почему этот голос кажется таким знакомым и чего вообще от него хочет.

– А что, посмотреть на меня совесть не позволяет, а, Стёпка?

Стёпка! Он остановился, вспомнив всю странную хрень, которая с ним произошла. Вспомнил и стрёмный лес, и жену, которую собирался зарубить за то, что ведьма, и как тонул. Вспомнил и обладателя издевавшегося на ним голоса. Он поднял к лицу руки, осторожно ощупал, убедившись, что оно нормальное, и с силой начал разлеплять веки.

– Ну и урод же ты, Стёпка!..

Веки поддавались плохо. Сперва он подумал, что просто сейчас их разорвёт, но в какой-то миг левый глаз вдруг уловил крупицу света, пробившегося сквозь едва прорезавшуюся щель. За левым свет пришёл и в правый глаз. Нестерпимо яркий, но такой вожделенный. Медленно, очень медленно щели на глазах расползались, увеличиваясь. Веки совсем не хотели разлепляться, словно уже практически срослись и тут человек решил их вновь разъединить. Спутанные ресницы цеплялись друг за друга, отрывались и кололи едва проявившиеся глаза.

И вот когда сопротивление склеившихся век достигло какого-то критического предела, под напором пальцев они разошлись во всю ширь, в глаза жгучей кислотой хлынул свет, и Степан заорал от боли, прикрывая их ладонями, но боясь снова сомкнуть воспалённые веки. Что за чертовщина с ним творится, в конце-то концов?!

– Знал бы ты, как приятно на тебя такого смотреть, – довольным голосом пропел над ухом Дрон.

Знал бы он, как сильно сейчас Степану хотелось раскроить ему череп. Снова. Он аккуратно отодвинул ладони, понемногу привыкая к свету, оказавшемуся не таким уж и ярким. Часто поморгал и присмотрелся к довольной роже стоящего напротив человека. Да-а, рожа была, мягко говоря, не ахти. Перекошенная, переломанная, вся опухшая, но донельзя довольная и щерилась на Степана практически беззубой улыбкой.

– Это невозможно, – тихо просипел он, едва выдавив из себя хоть что-то членораздельное.

– Как видишь, невозможное возможно, – возразил Дрон, странным образом совсем не шепелявя, и медленно пошёл вокруг Степана. – Ну и как тебе живётся-то, гнида?

– Без тебя – прекрасно! – поворачиваясь следом, прошипел он в ответ, чувствуя, как внутри просыпается злость, густо замешанная на ненависти. Как этот подонок здесь очутился? Как он посмел вообще заявиться к нему, Степану, издеваться над ним и унижать?! Ему предыдущих уроков мало что ли было?!

– Д-да? Как-то непохоже… О-о-о, вижу у тебя в голове целая куча вопросов, да? Ни хрена не понимаешь, так ведь? Да вижу, вижу по глазам твоим, что в башке твоей тупой ни одной здравой мысли нету. Да ты погоди на говно-то исходить, ща я тебе всё объясню и даже покажу. Пойдём. Тут недалеко.

Недалеко?

Только сейчас Степан сообразил оглядеться и задаться вопросом, где вообще находится. Он не сразу узнал место, первым делом сильно удивившись, что в пределах видимости нет никакой воды – ни реки, ни озера, ничего такого, в чём он мог недавно тонуть. Только небольшие лужи среди гаражей. Старых металлических гаражей, в узких проездах между которыми почти не было света, только редкие фонари над отдельными воротами разбавляли зимний ночной мрак.

Степан, неожиданно ощутивший пробравший до самых костей холод, подул в сложенные ладони и побрёл за исчезающей в сумраке спиной Дрона. Конечно, он помнил эти гаражи, прекрасно помнил. Они часто бывали тут с корешами, да и у его нынешнего проводника в одном из них хранился автомобиль – новёхонькая баварская трёшка, причина лютой зависти всех парней с района.

Но этот урод всё равно сам виноват! Во всём, что случилось! Не хрен было нарываться!

– Не отставай, калеч, – донёсся спереди насмешливый голос. – А то заблудишься ещё и не заценишь, что я для тебя приготовил.

Разметая лёгкий пушистый снег, Степан тяжело переставлял мёрзнущие в летних кроссовках ноги и тихо, но яростно ненавидел маячащую впереди фигуру. Жаль, что он потерял топор, сейчас бы с таким удовольствием засадил его в затылок этого гондона! А потом ещё раз и ещё! Пока раскиданные вокруг ошмётки мозгов не убедили бы его, что Дрон точно сдох, окончательно и бесповоротно.

А вокруг стало совсем темно, последние работающие фонари остались позади, и глаза с трудом различали направление, лишь немногим более светлое, чем вставшие по сторонам гаражи, слепившиеся в чёрные длинные стены зловещего лабиринта. Степану не было страшно, его душила злоба, и он целеустремлённо плёлся сквозь мрак, раздумывая, как бы угондошить этого утырка.

В темноте он чуть не налетел на Дрона, замершего посреди проезда, но увидел его спину в последний момент и остановился. Тот не шевелился, и Степан уже отвёл руку, чтобы с силой ударить его по почкам, но тут он с явным удовольствием произнёс:

– Нравится?

– Чё? – слегка оторопел от неожиданности Степан, не понимая, что в кромешной тьме должно ему понравиться.

– Через плечо, – буркнул Дрон, отходя чуть в сторону и открывая взгляду попутчика вид на освещённый непонятно чем тупичок.

Степан замер, сквозь пелену выдыхаемого изо рта пара он смотрел на открывшуюся картину и чувствовал, что начинает замерзать ещё сильнее. Это из-за мороза, конечно, не от страха же! Чего ему бояться? Он в своей жизни чего только не видел…

– Узнаёшь? – довольно осведомился Дрон, прямо излучая какое-то изощрённое, мстительное удовлетворение.

Степан бросил на него короткий ненавидящий взгляд и пристальнее всмотрелся в четыре искорёженных тела, неестественно замерших на очищенном от снега пятачке. Падающий невесть откуда свет позволял различить коричневую, местами истлевшую и кое-где складками собравшуюся на лишённых плоти костях кожу. Пустые провалы глазниц, лишённые губ оскалы ртов с прогнившими зубами, выпирающие рёбра, прорвавшие сухую кожу, и скрюченные конечности. Их всех словно мучила, разрывала изнутри нестерпимая боль, заставляя извиваться, крючиться и пытаться разодрать себя, чтобы выпустить её, избавиться от этого ужаса. И отдельным, но не отделимым от этой жуткой симфонии аккордом ноздри разъедала жуткая вонь, в которой он отчётливо различил нотки того самого запаха смерти, который преследовал его с начала пути.

Степану стало жутко, но он не подал виду, оторвав взгляд от тел и надменно спросив, словно плюнув в собеседника:

– С хера ли я должен их узнать?

– Ну как же? – наигранно удивился Дрон, делая пару шагов к трупам. – Вот же Карим, вот Пашка, а этот, возомнивший себя совой, – Лёшка Пыж. Да ты подойди поближе, не стесняйся! Ну. Смотри.

Не веря тому, что слышит, Степан как завороженный приблизился к раскоряченным телам, вглядываясь в них широко раскрытыми глазами и с потаённым страхом ожидая узнать в изуродованных смертью лицах что-то знакомое. Ничего. Просто черепа, обтянутые кожей. Разве можно в черепах узнать своих давних дружков? Хоть вглядывайся, хоть…

В ближайшем трупе, уставившемся на Степана чёрными бездонными провалами, вдруг мелькнуло что-то будто бы знакомое. То ли густые брови, которых не было, но мозг услужливо дорисовал, то ли лохмотья модного, честно спизженного на рынке свитера, то ли едва различимый шрам на шее… Карим, мать его! Это он, точно он!

Подстёгнутый паникой, Степан порывисто шагнул к самым трупам и начал по-новому, с удвоенным вниманием разглядывать изуродованные тела.

Вот перстень на мизинце Лёхи – ни на какой другой он не налез, потому что снят был с какого-то хлюпика. Нашивка на рукаве Пашкиного бомбера, полуистлевшая, но всё ещё различимая. Сломанный в драке и неправильно, криво сросшийся палец на его же правой ладони. Лёхина зажигалка, дорогая заграничная… Что с ними стало? Почему они здесь?!

– Как, мать твою, они здесь оказались?! – не выдержав, заорал Степан, не в силах оторвать взгляд от трупов. – Что случилось?! Это ты их, гнида?

– Я? – хмыкнул Дрон, привалившийся плечом к ближайшему гаражу и беспечно смолящий сигарету своим беззубым разбитым ртом. – Не-е. Это они сами, хотя, признаюсь, мне немного жаль, что я в этом не поучаствовал. – Он получал искреннее удовольствие от происходящего, в том числе со Степаном. – А ты только из-за них так расстроился? Твой трупешник тебя совсем не волнует?

– Мой, бл…

Он осёкся, зацепившись взглядом за четвёртое, самое дальнее тело. По коже побежали мурашки, вот теперь ему стало реально страшно. Сердце колотилось в груди, в горле вмиг стало так сухо, что в нём застряли все уже готовые вырваться слова, а мозг отказывался принять такую жуткую реальность. Этого просто не может быть! Вот же он, стоит тут живёхонький и даже вполне, кажется, здоровый. Как же он может одновременно лежать напротив полуистлевшим трупом?

– Как? – выдавил он. – Это херня, да? Ты это тут специально устроил, чтобы надо мной поиздеваться! Трупаков где-то откопал, вещи пацанов скомуниздил… Мстишь, тварюга, да?!

– А ты сам-то не чувствуешь? – усмехнулся в ответ Дрон, подходя ближе и вставая рядом. – Чувствуешь же, просто признаться себе боишься.

– Нет! Нет… Не верю, ни хрена я не чувствую! Это всё твой пиздёж! Месть твоя…

– Ты же знаешь, что нет. Я не мщу, я не могу мстить, ты прекрасно это знаешь. По вашей же милости и не могу.

– Да ты сам во всём виноват! – чуть не срываясь на визг, повернулся к нему Степан. Внутри его сжирала паника, страх вихрем разрастался, стремясь перерасти в злость, чтобы защититься. Он готов был наброситься на Дрона и бить его, бить, пока тот не сдохнет, но что-то останавливало его, а потому он продолжал истерично орать. – Ты сам нарвался! На кой хрен ты решил меня подставить, а, ублюдок?! И теперь винишь меня? Мы просто тебя проучили! Просто проучили…

– Учителя хреновы. Ты гондон и дружки твои гондоны, и подставил я тебя, чтобы Ленку от тебя спасти, ты и сам это знаешь.

– Ага! На бабу мою позарился, а я виноват, значит. Да ни хрена! Я тебе раз объяснил, чтоб не лез, но тебе мало показалось, вот и получил по полной.

– Ты объяснил? Серьёзно? – хохотнул Дрон, скептически изогнув бровь. – Да если б ты не зассал мне лично что-то объяснить, я б тебя уделал и подставлять бы не пришлось. Но ты же, крысёнышь, дружков привёл…

– Да пошёл ты! Ты овощ! Сраный овощ на больничной койке!

– Да, я овощ. А ты труп, – ткнул Дрон пальцем в сторону тел.

– Нет! Это подстава! Иди ты на хер, я не ве…

Скрежет старых полурассыпавшихся суставов очередью прошил слух, заставив заткнуться и в ужасе повернуть голову.

Он двигался.

Дальний труп ломано и дёргано шевелился, медленно и неуклюже, но верно поднимаясь. Вот он сел, вот перевалился на бок и, опёршись на руки, начал вставать, зловеще щёлкая трущимися костями и похрустывая рвущейся кожей. Вот он встал и, дёрнув лысой головой, уставился прямо в глаза Степана. А тот, не в силах решить, во что ему верить, повернулся к Дрону в надежде, что он вот сейчас исчезнет и заберёт с собой весь этот бредовый морок.

– Беги, – растянул тот свои рваные полопавшиеся губы в злорадной улыбке.

И Степан побежал.

Отчаянно, из последних сил. Он мчался среди гаражей, петляя по металлическому лабиринту и не находя выхода. Казалось, эти чёртовы ворота с амбарными замками, эти редкие фонари, раздражающие своим тихим мерцанием, это сраное убогое однообразие – никогда не кончатся, не отпустят его. И каждый раз, когда он в страхе оборачивался назад, в догоняющей его темноте видел силуэт ожившего мертвеца, неотступно следующего по пятам своего живого воплощения. Словно труп хотел поменяться с ним местами.

Жгучий холод сковывал движения несмотря на бег, проникал под кожу и высасывал силу из мышц – он тоже был против Степана. Всё здесь было против Степана, всё здесь хотело его убить, поглотить, вычеркнуть из мира живых. Но он-то этого совсем не хотел. И он боролся.

Бег выматывал, душил, лёгкие горели от ледяного воздуха. Степан чувствовал, что вот-вот упадёт, сломается и сдастся, и преследующий его труп получит свою кровь. Если только что-то не изменится прямо сейчас, если он не найдёт выход из этого проклятого лабиринта, если не случится какое-то чудо…

Тусклый и какой-то странный свет, не похожий на свет фонарей на гаражах, привлёк его внимание своей чуждостью и лёгкой пульсацией. Даже не отдавая себе отчёта, не представляя, что это и зачем появилось, Степан ринулся к нему. Потому что это было то самое чудо, которого он так ждал.

Сзади раздался, буквально догнал его, окатив липким ужасом, хриплый рёв – это оживший мертвец понял, что вот-вот упустит жертву. В этом рёве Степан услышал и злость, и разочарование, и яростное отчаяние создания, страстно желающего заполучить себе его жизнь, а потому кинул на последний рывок к спасительному свету все доступные ресурсы организма, понимая, что другого шанса не будет и если свет окажется обманом, то он просто упадёт и умрёт до того, как его настигнет дохлый двойник.

Последние шаги в стремительно сгущающейся вокруг тьме, ощущение хриплого смрадного дыхания за плечом, и вот он, свет, прямо перед ним… исчезает! Степан даже не успел осознать это, просто влетев в распахнутые ворота гаража…

***

Снова мрак и снова сковывающий движения холод. Снова он задыхается в мутной воде, но на этот раз из бездны его манит яркий пульсирующий свет. В голове даже не возникло вопроса, почему нужно плыть в застывшую ночью глубь, он просто перевернулся в жидком пространстве и мощными гребками появившихся невесть откуда сил бросил своё тело к этому свету.

А свет словно и не собирался приближаться, всё также игриво подмигивая из недосягаемой глубины. Лёгкие трепыхались в груди, заставляя её конвульсивно дёргаться в попытках вынудить мозг сделать вдох. А мозг задыхался. Вот уже свет стал размываться, терять чёткость очертаний, перед взором поплыл туман, принеся с собою миражи. Степан видел прекрасные подводные пейзажи, диковинных животных и что- то вещающих ему рыб. Но продолжал упорно и монотонно проталкивать своё тело сквозь густое тело воды туда, откуда звал его спасительный свет.

Боль в груди стала практически невыносимой, сдерживать агонию задыхающегося организма стало невероятно тяжело, и вот умирающий мозг потерял контроль, лёгкие резко распрямились во всю ширь, и в них хлынула испепеляющей лавой вода. И в этот последний миг Степан увидел, как свет раздался в стороны, полыхнул и поглотил его.

Боли не было. В кои-то веки ничего у него не болело! Ему было легко и свободно, как облаку, мерно плывущему по небосводу. И не нужно было двигаться, вообще. Не нужно было никуда плыть, бежать, продираться, даже не нужно было ни на кого смотреть. Вокруг просто белый туман, а в нём ничего. Ни звука, ни образа, ни движения. И тело – оно исчезло. Он парил в блаженном небытии бесплотным сгустком свободного сознания. А может, и не сгустком вовсе, может, его сознание было частью этого тумана?

Неужели, это смерть? Тогда он даже рад ей. Теперь он может целую вечность просто познавать себя, пространство вокруг и, возможно, другие сознания, если они тоже попадают сюда. А главное, больше не будет боли и того ужаса, что преследовал его всё это время.

Он-сознание осторожно попытался двинуться вперёд и… у него получилось! Да, он может управлять собой в пространстве, а не просто висеть посреди него. А что если он научится управлять и самим пространством?.. Возможно, но не всё сразу. Пока он медленно и аккуратно полетит вперёд. Условно, конечно, ибо нет здесь направлений.

Сознание плыло, радуясь своему положению и пытаясь понять суть этого места, и чем дальше оно заплывало, тем тяжелее становилось. Сначала оно не придало этому значения, потом забеспокоилось и в конце концов заволновалось, когда тяжесть переросла в зачатки ощущений, которых не должно было оно испытывать. Сознание попыталось в панике развернуться и осознало, что не может, что не оно управляет собой, а некая чуждая сила тащит его в прежнем направлении, всё более нагружая ощущениями, всё более приземляя…

Когда слепота, вызванная яркой вспышкой, начала сходить и глаза уловили первые смутные очертания, Степан чуть не разрыдался. Его обманули! Жестоко и извращённо! Ему дали поверить, почти убедили в том, что все мучения закончились, и, когда он беззаветно отдался этой вере, вырвали из прекрасного мира, снова кинув в… да в какую-то жопу!

Всё вокруг было серое, пепельное. Целый пепельный город, постоянно облетающий под напором сухого тёплого ветра. Дышать было тяжело, в воздухе, таком же сером, как и всё здесь, летал пепел любых размеров – от микроскопической пыли до здоровых пластов, оторвавшихся от унылых высоток.

Да, здесь было ужасно уныло. Настолько, насколько вообще может быть. Даже его убогая квартира не вызывала такого сильного отчаяния. Стоя в этом пустом, мёртвом городе, хотелось только одного, но Степан не для того прошёл через все ужасы и муки, чтобы разлететься серым пеплом в этом сраном городе!

Он покрутился на месте, выискивая взглядом хоть что-нибудь, за что можно зацепиться, и, ничего не обнаружив, пошёл в ту сторону, в которую смотрел изначально. Небо, если серый, давящий на нервы верх можно назвать этим красивым словом, изливало мерный однообразный свет, рисуя мир вечных сумерек. Такое понятие, как Солнце, здесь, видимо, отсутствовало как класс. Впрочем, это утверждение относилось к любому источнику света, кроме того, что исходил сверху.

Степан двигался по пустынным улицам, а из под ног его при каждом шаге разлетался лохмотьями пепел. И где, интересно, он потерял свои кроссовки? И носки?.. Да какая разница! Пепел был довольно тёплый, и идти было комфортно. В принципе, если бы не царящее вокруг шизофреническое уныние, этот город можно было бы считать не самым плохим местом. Во всяком случае, в сравнении с предыдущими, на редкость хреновыми, местами его пребывания.

Первое тело, безвольно болтающееся на верёвке под крышей невысокого дома, он увидел спустя пару сотен шагов.

– Чё за хрень? – мрачно буркнул Степан, начиная догадываться, что ничего хорошего ему здесь не светит.

Вскоре появилось второе тело, потом третье и вот уже они жуткими гирляндами украшали крыши всех домов в округе, и Степану стало казаться, что все они провожают его своими остекленевшими глазами, поворачиваясь на верёвках вслед за ним. Идти стало на редкость не уютно, он будто попал в какой-то дурацкий фильм ужасов.

Попытки изменить направление и даже пойти в обратную сторону ситуацию никак не исправили – его безмолвный конвой теперь всегда оставался рядом. В какой-то момент нервы Степана не выдержали, и он побежал – интуитивно, в надежде скорее найти выход из засасывающего его в свою отчаянную безысходность города.

Но вместо выхода бег привёл Степана в тупик. Узкая улица, увешанная серыми трупами, заканчивалась подъездом пятиэтажного дома, под крышей которого висело что-то белое. Настолько яркое в этом сером мире, что он чуть не кинулся туда со всех ног, решив, что это тот самый свет, что вывел его из предыдущего ужаса. Но только этот не пульсировал, да и светом не был. Очередной труп.

Степан понял, что нужно бежать отсюда. Как можно дальше, не оглядываясь, не вспоминая, но не мог… Какая-то сила тянула его в этот тупик, ноги против воли зашагали вперёд, медленно, неестественно. Шаги получались кривыми и ломаными, а внутри зародилось и вмиг целиком охватило его отчаяние.

– Нет, – прошептал он, – не надо. Прошу… Не хочу-у…

Но чужая воля осталась глуха к его мольбам, тело, в котором уже можно было узнать девушку с длинными волосами и в белом платье, приближалось, одновременно опускаясь на удлиняющейся верёвке.

Страх захлёстывал сознание Степана, лишал последних крупиц бесполезной сейчас воли, и когда тело его остановилось в паре шагов от опустившегося на уровень чуть выше его роста трупа, он уже молча рыдал. Он так устал! От этих ужасов, от мертвецов, от всего этого! Что с ним происходит? За что ему это?!

Девушка не спеша подняла голову, длинные волосы сами собой сползли с её лица, и Степан подавился своим плачем.

– Т-ты?.. – в ужасе выдавил он, и девушка растянула губы в жутком оскале; в глазах её плескалась ненависть.

Он помнил эту недотрогу. Хорошенькую… Они с приятелями по пьяному делу выловили её вечером и расписали на пятерых в тёмной подворотне, там же и оставив. Он знал, что она покончила с собой через пару недель, но никогда не испытывал угрызений совести по этому поводу, предпочитая думать, что виной тому проблемы в её голове.

– Ты сама виновата, – как мантру затвердил он, уставившись на девушку затравленным взглядом. – Сама… виновата… Зачем ты отказала Лёхе, зачем спровоцировала? Тебя никто не заставлял это делать, ты сама… Зачем? При чём тут я, дура?! – не выдержав, заорал он.

Этот крик мог бы помочь ему побороть страх, придать сил, снова убедить в своей невиновности, но в этот момент девушка вспыхнула белым светом, лицо её исказилось в страшной гримасе, мало напоминающей то хорошенькое личико, что он помнил, и она, широко распахнув рот в беззвучном крике, ринулась к нему. Верёвка натянулась, затрещала.

– Не-е-ет! – заорал он, и верёвка лопнула.

Горящее белым огнём тело врезалось в него, проникло внутрь, обожгло адским пламенем. Не прекращая дико орать, Степан мучительно выгнулся всем телом и вонзил скрюченные пальцы в свою грудь, пытаясь выцарапать, вырвать её из себя, завалился на колени, потом на бок и, не прекращая рвать себя, начал кататься по тёплому пеплу. Боль уже не была внутри, он сам стал болью. Он метался, бился головой о землю, но пепел был слишком мягким, чтобы освободить его, и когда он наконец разорвал мышцы на животе, то последним волевым усилием просунул в себя руку, нащупал сердце и с силой сжал.

***

– Этот не жилец, можно забирать.

Черенков понимающе глянул на поднявшегося с колен криминалиста, давно знакомого по совместной работе.

– Спасибо, Михалыч. Ты, наверное, уже заебался по таким ездить?

– Да не то слово! – криминалист состроил страдальческое выражение лица и протянул руку. – Ладно, Палыч, дальше сам, у меня ещё четыре тела сегодня. Если повезёт.

– Давай, – Черенков крепко пожал протянутую руку и повернулся к третьему за сегодня трупу. Его самого эти идиоты уже порядком достали, последние пару недель по несколько выездов за день, и почти всегда одна и та же картина. Отличаются только действующие лица. Сегодня в небо таращился широко распахнутыми глазами и пускал слюни на первый, ещё тонкий снег чернявый парень лет двадцати пяти-двадцати семи. Босой, в трениках и толстовке на голое тело. Документов, как всегда, – шиш с маслом.

– Покаяние? – с умным видом спросил подошедший лейтенант из прибывшего по вызову наряда. Молодой ещё, салага.

Черенков лишь вздохнул, не став отвечать на очевидное. Лейтенант с полминуты постоял молча, разглядывая лежащее тело, и не выдержал:

– И почему до сих пор не нашли изготовителя этого дерьма?

Ну вот, очередной риторический вопрос. Черенков недовольно скосил глаза на лейтенанта. Шёл бы он… зевак поразгонял что ли!

– Товарищ майор? – поправляя кобуру, повернулся лейтенант к следователю. – Вы не знаете? Там, – двинул он вверх бровями, – ничего не говорят.

– А почему до сих пор изготовителей кокаина не нашли? А героина? А?

– Не знаю… – растерялся лейтенант.

– Вот и я не знаю, – недовольно отбрехался Черенков, хотя и имел некоторую информацию. – Медиков зови, пусть забирают к нам.

– Так он же ещё живой! – удивился лейтенант, не торопясь уходить.

– Ненадолго…

Будто в подтверждение его слов парень на снегу вдруг захрипел, изогнулся всем телом, едва не исполнив мостик, руки его заломились назад, пальцы скрючились, а на ступнях и вовсе сжались. Широкие зрачки закатились под самые веки, из раскрытого рта вместе с хрипом вылетала скопившаяся слюна. Всё это продолжалось какую-то минуту, а потом он моментально расслабился и безвольной кучей мяса рухнул обратно на твёрдую землю. Глаза медленно погасли – жизнь ушла из них.

– Твою мать! – выдохнул салага, запустив пятерню в волосы.

– Покаяние, – тихо, будто всё объясняя этим словом, согласился следователь.

– Вот зачем они жрут эту срань? Они не могут не знать, что одна доза смертельна?!

– Мне-то почём знать, лейтенант? – не выдержал Черенков. – Суицидники, может, извращенцы, хер их знает. Иди за медиками уже, видишь, сдох он.

Лейтенант, несколько недовольно козырнув, быстро ретировался, а Максим Павлович подумал, что, конечно, они всё знают, и название у этой гадости неспроста такое. И что тот, кто этот наркотик придумал и выпустил в мир, совсем не простой человек, и не банальная жажда наживы им движет. Но какие бы цели он не преследовал, какими бы благими намерениями не руководствовался, а место ему за решёткой.

С этой мыслью он развернулся и пошёл к служебному авто – у него самого ещё как минимум один такой «не жилец» сегодня.

Коханов Дмитрий, ноябрь-декабрь 2025 г.

Мои рассказы | Серия Монстрячьи хроники | Серия Исход | Серия Рассказы из фразы

Мой роман "Настоящий джентльмен"