Ответ на пост «Это ж до чего так было мужика своего довести...»
https://dzen.ru/b/ZMNra13ii3Kld73b Тут история та же, а фотка другая. В гугле фотки еще двух разных семей находятся.
Иногда в качестве био чудака приводят историю австралийского политика-тезки https://en.wikipedia.org/wiki/Francis_Lord но этот своим 7-м детям и жене оставил все свое состояние.
Источником истории считается развлекательный журнал Ukiah Daily Journal from Ukiah, California выпуска August 26, 1981
В альманахе странных историй Uncle John's Bathroom Reader (Читалка для ванной комнаты дяди Джона) за авторством Bathroom Readers' Institute (Институт читателей в ванной комнате)
В выпуске 2010 г Uncle John's Creature Feature Bathroom Reader For Kids Only! герой истории австралийский лорд-граф Фрэнсис Реджинал (Australian earl, Lord Francis Reginal, left nothing but a single shilling to his wife - "for tram fare so she can go somewhere and drown herself.")
В выпуске 2015 г Uncle John's Weird Weird World Epic (Weird, Weird World) герой истории - австралиец Francis Н. Lord
Кроме того, по английским и австралийским законам такое завещание легко оспаривалось и оспаривается в суде. Так что история скорей всего выдуманная. Единственный, у кого не оспорили такое завещание - английская королевская особа.
Зато нашлась любопытная история о завещании Уильяма Шекспира https://world-shake.ru/ru/Encyclopaedia/4341.html
Особое недоумение шекспироведов вызвало то, что своей жене Шекспир оставил лишь кровать: “Item, I gyve unto my wief my second best bed with the furniture” («Кроме того, я завещаю моей жене вторую из лучших моих постелей со всею принадлежащей к ней мебелью»; другой перевод: «Также я даю и завѣщаю женѣ моей мою вторую по качеству кровать съ принадлежащей къ ней утварью»). Замечено, что даже это скромное дарение записано между строк, т. е. вписано позже. Можно предположить, что здесь отразился разлад Шекспира с женой (которой было уже 60 лет и с которой на протяжении всего лондонского периода он виделся очень редко, привозя деньги семье в Стратфорд). Но могут быть и другие объяснения. Снова обратимся к С. Шенбауму: «В большинстве стратфордских завещаний того периода отражена забота о женах, интересы которых обеспечивались посредством стандартных формул типа “остальное мое имущество”; и Шекспир, как хорошо известно, отнюдь не игнорировал свою Энн. Однако знаменитый пункт завещания, касающийся ее, курьезен: “Сим завещаю своей жене вторую по качеству кровать со всеми принадлежностями (то есть драпировками, пологом, постельным бельем etc.)”.
Это завещание вызвало бесконечные и по большей части бесплодные споры. “Он вовсе не забыл о своей жене, — писал Мэлон в XVIII в., — сначала он забыл о ней, потом он вспомнил о ней, но так вспомнил, что только сильнее подчеркнул, как мало она для него значила. Он, таким образом (грубо говоря), обделил ее, только оставив ей не шиллинг, а какую-то старую кровать”.
Этот пункт завещания вписан между строк, отсюда мнение Мэлона (неоднократно повторенное) о забывчивости Шекспира, однако в его завещании есть и другие записи, сделанные позднее между строк: например, запись о поминальных кольцах, которые он завещал Уильяму Рейнольдсу и сотоварищам по театру.
Провал памяти? Возможно. Но по крайней мере столь же возможно — как давным-давно предположил Чарлз Северн, — что юрист, наспех записывая завещание, по невнимательности пропустил отдельные пункты и затем восполнил пропущенное. И тем не менее эта кровать — пропущена она по небрежности или нет — представляет собой проблему. Многие (в том числе Мэлон) допускают, что такое завещание сделано в насмешку. Однако ученые, придерживающиеся иного мнения, также давно возникшего, утверждают, будто Шекспиры приберегали свою лучшую кровать для заночевавших гостей Нью-Плейс, и что менее ценная кровать была якобы и супружеским ложем. Исследователи перелистали неисчислимое количество завещаний времен Елизаветы и Джеймса в поисках аналогичных случаев, и их розыски не оказались безрезультатными. Когда Фрэнсис Рассел, второй в роду граф Бедфорд, умер в Лондоне в 1585 г., он завещал свою “лучшую кровать, убранную покрывалом, расшитым золотом и серебром” с гербом короля Генри VIII не жене, а своей младшей дочери.
Еще более соответствует нашему случаю завещание Уильяма Палмера из Лимингтона, который в 1573 г. оставил своей жене Элизабет “всю ее носильную одежду” и свою “вторую по качеству перину, изготовленную для нее, и другую перину, похуже, для ее служанки”; он также удвоил доход, который она должна была получать по сравнению с первоначальным брачным контрактом. “Памятуя, что она — благородная дама, обремененная годами, — заявляет завещатель, — я хотел бы, чтобы она жила так, как подобает жить моей бывшей жене”. Это подобающее завещание, и кто станет отрицать супружескую привязанность, выразившуюся в нем?
Можно также предположить, что завещатель намеренно лишил свою супругу кровати, исходя из простых соображений вроде: “Оставь своей жене больше, чем ты обязан, но лишь на время ее вдовства, — советует сэр Уолтер Рэли своему сыну, — ибо если она полюбит вновь, пусть она не наслаждается своей второй любовью на той же кровати, на которой она любила тебя”. Такие мысли могли приходить в голову не только ему. Однако возраст Энн — ей было в ту пору 60 лет или около того — делает маловероятным предположение о том, что такого рода соображение могло повлиять на завещание. Проблема, возникающая в связи с этим пунктом шекспировского завещания, состоит в том, что столь недостаточное внимание к жене было необычным, и в том, что в завещании совсем отсутствуют проявления эмоций завещателя вроде тех, которые мы обнаруживаем в завещании Палмера. Однако Шекспир не выразил своих эмоций и в отношении к другим членам семьи, а, возможно, его юрист не поощрял или даже запрещал такого рода проявления чувств. Нам предоставляется самим решить, что здесь имело место — цинизм или чувствительность. Последняя, разумеется, более привлекательна, однако такого рода выбор можно сделать лишь предположительно.