Немного о доносах: как «стучали» на «врагов народа» в СССР
В 1937 году внимание страны было приковано к политическим судебным процессам, которые шли один за другим. Реакция на них была разная. Кто-то коллективно принимал резолюции, одобряя смертные приговоры свежеосуждённым «вредителям», а кто-то проявлял и личную инициативу в «выявлении врагов». В частности, доносы поступали в секретариат Ворошилову. О некоторых из них, показывающих дух времени, — в нашей статье.
Не брат ты мне…
Репрессии «переезжали» не только людей, но и родственные связи.
Было два брата-командира Кузьмичёвых. Один из них, Борис, служил в 18-й тяжёлой авиационной бригаде начальником штаба. Имел звание не очень высокое — майор. И, что довольно удивительно, учитывая столь небольшое звание, уже летом 1936-го его арестовали и объявили врагом народа. Расстреляли, правда, только в июне 1937-го.
Но уже 12 февраля из армии уволили воентехника 2-го ранга (соответствовало лейтенанту) Дмитрия Кузьмичёва. В письме, написанном очень аккуратным почерком, он сетовал, что уволен, очевидно, только по причине родства с «врагом народа». Сам же за службу неоднократно получал благодарности и поощрения. Стараясь доказать свою лояльность, он не обвинял брата в троцкизме, но напоминал, что того выслали в 1926-1927 годах, и уверял, что почти не поддерживал с ним связь.
Всё это было написано в марте, когда «врага народа», очевидно, ещё не осудили. Чем история закончилась — неизвестно; на документе есть лишь отметка, что «доложено» (очевидно, Ворошилову).
Начало письма
Папка не может быть виновен
Но не все готовы были отказываться от своих родных и близких. Правда, я могу привести ровно одну попытку заступиться.
Жена комкора Гарькавого тоже писала Ворошилову, заявляя, что «случилось несчастье… непонятное для меня в своей чудовищной нелепости». Гарькавый был для неё идеалом, образцом большевика, гражданина.
«Жизнь его заключалась в работе. Он мало уделял внимания мне, детям, забывал себя. Он был неутомим, полон творческой энергии, энтузиазма, небывалого внимания к делу, порученному ему партией и правительством С.С.С.Р. Мне редко приходилось встречать человека, до такой степени мало заинтересованного в личной выгоде».
Она ещё надеялась, что «всё выяснится». Дети тоже заявляли, что «папка не может быть виновен».
Письмо было «доложено» 23 марта 1937 года.
Через несколько месяцев комкора Гарькавого расстреляли.
Скажи мне, кто твои друзья, и я скажу, за что тебя расстреляют
При аресте человека вполне резонно возникают вопросы к его друзьям и родственникам. Когда начали развёртываться репрессии, внезапно оказалось, что почти любой командир высшего ранга не мог чувствовать себя в безопасности, поскольку среди его друзей наверняка был кто-нибудь арестованный.
Не оставили это без внимания и доносчики.
Двадцать пятого марта 1937 года Ворошилову написал инициативный комкор Иван Иванович Смолин, начальник Военно-инженерной академии. Что интересно, сам КВ (это не только танк, но и подпись Ворошилова) переадресовал письмо Гамарнику с резолюцией: «Прошу ознакомиться». Через пару месяцев Гамарник тоже числился «заговорщиком» и лишь самоубийство спасло его от суда.
Комкор Смолин
Первым делом доносчик обвинил Венцова, бывшего военного атташе во Франции, в дружбе с врагом народа Радеком. Он вспоминал, что в 1935 году, то есть когда Радек ещё не был врагом всего человечества, Венцов «восторженно» говорил о Радеке и дорожил этой дружбой. При беседе присутствовал комкор Кульчинский. Смолин за полтора месяца до письма Ворошилову переговорил с ним, но тот уверил, что Венцов — «крепкий большевик». Тогда он удовлетворился этим и не стал предпринимать действий, но после ареста Гарькавого и Василенко изменил мнение и написал Ворошилову.
Также у Смолина появились вопросы к Якиру. Он спрашивал, как же так получилось, что около Якира оказалось столько врагов: Туровский, Зюка (обычно его называют «Зюк»), Шмидт, Кузьмичёв, Примаков, Путна… Хуже того — он же напомнил, что многие из них пользовались расположением Якира. Путна не хотел ехать в Великобританию, надеясь на назначение к нему в округ.
Вот вы бы что выбрали? Военным атташе в Лондоне на приёмах пить «уиски» (или что там наливают в лучших домах Лондона?!) или назначение на Украину?
Но Путна хотел именно в Киевский округ, к реальным войскам, — и это вызвало подозрение.
Про Гарькавого заявлялось, что он «не самостоятельная личность», а «человек тов. Якира».
Под конец письма был заготовлен самый убойный аргумент. Автор заявил, что во время Гражданской войны заметил «отеческое» отношение Троцкого к Якиру и «сыновье» отношение Якира к Троцкому. Ни Якир, ни Троцкий не говорили ни о чём подобном. Тем более не шла у них речь о зачислении Якира в «орлята» Троцкого. Сам Смолин признался, что ему пришлось выполнять одно из поручений Троцкого под командованием Якира — укрощать «бандитствующую бригаду эсера Сахарова».
Но, как говорится, sic transit gloria mundi. В мае 1937 года, после ареста Смолин в одночасье превратился из бдительного сталинца во «врага народа» — и был расстрелян. Ну и чтобы почувствовать дух эпохи… всех упомянутых в письме людей, кроме Ворошилова и Сталина, тоже уничтожили.
Такие дела.
Когда «бабник» хуже «троцкиста»
Как уже говорилось, в 1937 году часто приходилось оправдываться, почему ты дружил или хотя бы был знаком с теми, кого объявили шпионами и вредителями. В отношении комдива Шмидта такие объяснения пришлось давать Семёну Урицкому, начальнику разведуправления.
Как и многие другие, Урицкий подчёркивал несущественность контактов с репрессированным. Но если рассказы, что, мол, «да я только по служебным делам с ним контактировал», довольно традиционны, то объяснения, почему он избегал контактов и в начале 30-х, весьма необычны. Урицкий подчёркивал, что Шмидт часто менял пассий, вёл «скабрезные разговоры» даже в присутствии жены и дочери Урицкого. Кроме того, Урицкому претили «хамский стиль» и жалобы, что Шмидта не назначают комкором, и, когда уже в 1936 последний просил разрешения к нему приехать, жена Урицкого запротестовала — и он отказал.
Выходит, личная неприязнь, а вовсе не политические мотивы были главными в отказе Шмидту.
Правда, кроме обвинений в «неэтичности», Урицкий вспоминал, что ему не нравилась дружба Шмидта с сомнительными людьми вроде Туровского и Зюка.
Ну и да — тут расстреляли всех (вообще всех, честно!), упомянутых в письме. Даже Федько и Белова, «оторвавших» в конце 20-х годов Шмидта от троцкизма. Остались только Ворошилов и Сталин. Вообще, должен был остаться только один — горец, но что-то пошло не так.
Чем можно гордиться комкору?
Комкора Бориса Горбачёва вполне можно назвать self made man`ом. Вышел из крестьян, в годы Первой мировой войны дорос до унтер-офицера. Но ещё в феврале 1917-го стал большевиком, а в конце того же года создал отряд, куда вовлёк и четырёх своих братьев. К концу Гражданской Горбачёв командовал бригадой знаменитой 4-й кавалерийской дивизии из армии Будённого, то есть занимал уже генеральскую, ну минимум полковничью должность.
Дальше — больше. Закончил Академию, в начале 30-х годов был в Германии, знакомился с опытом рейхсвера. Ну а к 1937 году стал заместителем командующего столичного Московского военного округа.
Однако на него дали показания арестованные в 1936-1937 годах. Утверждалось, что он предполагался чуть ли не в главнокомандующие троцкистов при — якобы — запланированном перевороте.
Чем же Горбачёв мог оправдаться? Он напомнил, что вступил в партию ещё в феврале 1917 года, создал отряд и «всю стихийно-революционную страсть, всю ненависть к капиталистам и помещикам, всю преданность партии Ленина… вложил в гражданскую войну». (Здесь и далее орфография и пунктуация оригинала сохранены. — Прим. ред.)
«Со своим отрядом и полком бил польскую шляхту, эссеровских повстанцев, расстреливал фабрикантов, помещиков и попов на территории Западной области и Белоруссии, а позже сражался на фронтах гражданской войны».
В 1950-е годы вряд ли кому-то пришло бы в голову хвалиться расстрелами, но в 1930-е это было вполне нормально.
В тонкостях политики молодой красный командир не разбирался, но когда начал работать под руководством Ворошилова, «шаг за шагом Климент Ефремович вытравливал из меня черты мужицкого бунтарства, партизанщины, политическую и культурную косность, невежество». Тогда «из пьяной болтовни Колесова и Думенко» Горбачёв якобы узнал о планах последнего перейти на сторону белых, о чём и сообщил патрону.
Отрицая обвинения в троцкизме, Горбачёв вспомнил, что ещё в 1920 году слышал отрицательный отзыв Ворошилова о троцкизме и восторженный отзыв о товарище Сталине. Также Ворошилов называл Троцкого «вредным гастролёром и авантюристом в нашей партии». Зачем Горбачёв написал об этом Ворошилову, — вообще загадка. Наверное, хотел напомнить, что тщательно слушал начальника.
Однако Горбачёв, учась в Академии, «проголосовал за какую-то одну из множества протроцкистских резолюций, составлявшихся в Академии в ту пору». Вскоре после этого Ворошилов пригласил его и некоторых других в отель «Националь». Смысл его выступления сформулировали как «чего вы ткнулись в грязную кашу, заваренную сволочью. Коли ещё мало знаете и понимаете, так не лезьте вы в политические дебри, где легко заблудиться. Ваше дело учиться, так и учитесь как следует и не отвлекайтесь на глупости».
С тех пор колебаний уже не имелось: Горбачёв следовал «генеральной линии» и боролся с «двурушниками».
Но он подчёркивал и тот факт, что дружил с «правильными» людьми, выращенными Ворошиловым: Тимошенко, Апанасенко, Беловым, Хмельницким. Выбор друзей для 20-х годов удивительно меткий: из всего списка расстреляли только Белова. Впрочем, письмо было написано в 1937-м, и можно догадаться, что некоторые пока не арестованные являлись таковыми лишь временно — и, соответственно, упоминать их в списке друзей был опасно. Потому не факт, что список друзей составили объективно, а не исходя из политической конъюнктуры, — но даже для 1937 года уровень прозорливости оказался весьма высоким.
Ещё Горбачёв признался в «политической ошибке»: представил к награждению Новацкого, которого в 1929 году сослали, а в 1937-м арестовали. В оправдание он говорил об «исключительной энергии, отваге и преданности», которые демонстрировал Новацкий под командованием Горбачёва в годы Гражданской войны. Это довольно необычно. Чаще рассказывали, что, наоборот, всегда «дрались» (характерное слово из лексикона того времени) с теми, кого недавно объявили врагом.
Старый конь борозды не испортит?
В представлении некоторых репрессии — это когда выскочек времён Гражданской сменили на профессионалов. На самом деле всё было сложнее.
Под удар попали и бывшие офицеры старой армии — например, комкор Петин, начальник Военно-инженерного управления Красной армии.
Высшее образование Петин получил ещё в царской армии — окончил Академию Генерального штаба. В годы Гражданской войны вступил в Красную армию и был начальником штаба армии, а затем — и нескольких фронтов. После войны возглавлял округа и несколько лет был начальником Военно-инженерного управления. Однако в 1937 году его сместили с поста распоряжением Егорова — и Петин написал письмо Ворошилову. В нём он признавал вину за то, что не сумел оградить «оборонительные стройки от вредительства троцкистов» и просил дать ему возможность «загладить …ошибки» работой на посту начальника Военно-инженерной академии. Однако Ворошилов отреагировал скупыми словами: «Уже назначен другой».
Первый лист письма Петина в адрес Ворошилова:
Хорошо видна характерная резолюция по диагонали листа — «Уже назначен другой» — и характерная подпись «КВ» (можно сказать, по судьбе Петина практически проехались танком). Обратите внимание на оперативность: письмо написано 15 мая, а Ворошилов оставил резолюцию на следующий день.
Вскоре Петин арестовали и расстреляли.
Выборы-выборы, кандидаты…
Ворошилову отправляли не только оправдательные письма или доносы. Известный журналист Кольцов написал ему из Испании. В письме он просил выдвинуть его на выборы в Верховный Совет как верного сталинца, и вообще, — если его не будет в кандидатах, то это бросит на него тень.
Вместе с обращением к Ворошилову в документах как-то оказалось и сопроводительное письмо. В нём Кольцов просил побыстрее доставить письмо Ворошилову, поскольку небольшая задержка сделала бы его бесполезным. Там же он упомянул о лёгком ранении — видимо, для создания впечатления. Заканчивается письмо подписью: «Кавалер и идальго». Учитывая, что по национальности Кольцов был евреем, это забавно.
А вот судьба Кольцова не была забавной — его расстреляли в 1940 году.
Дача на деньги иностранной разведки?
Некто Фёдоровский отличился в плане ругани даже на фоне других доносчиков. Он заявил, что некий Янов, «ясский жулик», скрывается под другой фамилией и при этом служит в Разведупре. Конечно, этот «жулик» ещё и троцкист, а также «известен на весь Союз как безграмотный проходимец, устраивающий свои личные дела благодаря блатным преступным связям». Якобы его разоблачили в Ленинграде как троцкиста, после чего он перебрался в Москву.
Нынешнюю должность в Разведывательном управлении Янов получил вроде бы по протекции его начальника Урицкого, с коим «пьянствовал и развратничал в Ленинграде».
Называя наркома на «ты», Фёдоровский давал советы космических масштабов: избавиться от «от этой гадины» и заодно проверить Урицкого, благодаря которому «жулик» якобы получал назначения.
Ещё один совет — проверить, не на иностранные ли деньги Урицкий построил под Москвой дачу за 30 тысяч рублей (для сравнения, в конце 30-х очень хорошей зарплатой считались 800 рублей), да ещё купил два личных автомобиля.
Судьба Янова (как указывает исследователь Алексей Гуляев, вероятнее всего, это Янов Петр Ильич) традиционно незавидна: его арестовали восьмого сентября 1937 года; в 1939-м он получил десять лет лагерей и пять лет поражения в правах, а умер уже после истечения этого срока в 1950 году… всё равно в лагере. Видимо, ему не повезло получить ещё один срок заключения.
Судьба Фёдоровского осталась неясной.
Дайте возможность ответить на ложь
Уже много раз упомянутый Урицкий тоже писал Ворошилову. На него «материалов» было много, и в итоге его отстранили от должности начальника Разведывательного управления.
Седьмого сентября Урицкого вызвал Ежов и предложил «поцарапаться» на очной ставке с теми, кто давал на него показания. Однако ничего не произошло. Тогда Урицкий написал уже Ворошилову с просьбой поспособствовать разбирательству. Он уверял, что «я не обыватель, но жизнь моя и даже не судьба близких мне — не это волнует меня».
Урицкий вспоминал первое мая 1937 года, когда после парада Сталин на квартире Ворошилова заявил, что «врага будем разоблачать, партия их сотрёт в порошок», и поднял тост за тех, кто, «оставаясь верным, достойно займёт своё место за славным столом в октябрьскую годовщину». Урицкий понимал, что «в этот великий день меня за этим столом не будет, но я был всю свою жизнь и остаюсь верным партии и вождю».
Увы, все уверения не помогли, — его расстреляли.
Письмо Урицкого написано аккуратным почерком на нормальной бумаге и потому, в отличие от большинства других, написанных в стиле «курица лапой на обёрточной бумаге», отлично читается.
Типичный образец. И это ещё относительно нормально читается
Выводы
Вышеприведённые письма Ворошилову не дают исчерпывающую картину, но показывают довольно типичные примеры того, что писалось в его адрес. Люди были разные; кто-то печалился, когда арестовали товарища или родственника, иные сами торопились продемонстрировать «бдительность», не задумываясь, что завтра их самих могли объявить «врагами народа».
И всё же стоит обратить внимание не на то, сколько доносов писали, а на то, сколько людей не замарались в подобном. И я с удовлетворением могу отметить, что пока мне в этом контексте ни разу не встретились фамилии большинства из тех, кто командовал фронтами и армиями в годы Великой Отечественной.
Никита Баринов