Мы были возможны | часть 2⁠⁠

Это продолжение. Начало тут.

Февраль

Скрипнула дверь, ведущая на крышу. Антон обернулся так резко, что почти свалился со своего насеста в виде ящика. От движения со спины и воротника дублёнки осы́палась снежная шапка. Снег скопился, пока парень сидел, сгорбившись и глядя на завод в отдалении, на красные огни, отмечавшие вершины его труб.

— А, это ты! Привет.

— Привет, — Катя подошла, тронула соседний ящик носком ботинка, но садиться не стала.

— Не замёрзнешь? Сегодня колотун. Хочешь, возьми мой шарф?

— Я ненадолго.

Девушка повернулась лицом к городу, пересечённому оранжевыми артериями улиц, по которым даже ночью не прекращалось движение машин.

— Я думал о том, что ты недавно сказала, — начал Антон, как будто продолжил диалог, прерванный минуту назад, — насчёт n-мерного Гильбертова пространства. Посидел немного в библиотеке. Знаешь, может, в этом есть смысл. В НИИ тоже что-то такое предполагали, я читал в документах гипотезы о фрактальной топологии, хотя не всё там понял. Но при чём тут наши дома, зачем они им? Может, как материальные якоря на гиперплоскости…

— Антон, мы расстаёмся. Хотела сказать это лично.

— Как?..

— Если вообще можно считать, что мы встречались.

— Ну конечно… Наверное. Но почему? Ты ведь сама хотела, и я…

— Я не это хотела, Тош. Тебе не девушка нужна, а коллега по научной работе, ты ведь ни о чём, кроме своих сраных Соседей, и думать не можешь. Всех распугал, я одна до сих пор с тобой общаюсь. А мне двадцать один, между прочим, я нормальную жизнь жить хочу! Без фрактальных пространств! А ты… Ты застрял. Прости.

Антон открыл рот, закрыл. Отвернулся, потому что не был уверен, какое у него сейчас лицо. Думал, что Катька уйдёт, но та почему-то стояла, сунув замёрзшие ладони в рукава. Антон опустил руку и провёл несколько линий в пушистом снегу, засыпавшем рубероид крыши. Кончики пальцев закололо.

— Ну и вали тогда, к остальным, — хрипло проговорил он.

— Что?

— Ты всё сказала? Тогда иди! Больше не задерживаю. Предательница.

Последнее слово он почти прошипел, не поднимая головы. За спиной всхлипнули, раздались быстрые шаги. Лязгнула дверь, притянутая пружиной, и Антон остался один. Более одиноким, чем когда-либо.

Надвинулась ватная тишина: медленно падавший снег глушил почти все звуки. Лишь тонкий звон ещё звучал в ушах, всё тот же, знакомый, как при попытках дозвониться в переселённый дом. Ныл, словно гнилой зуб в голове, который не вырвать, потому что этот зуб — ты сам. Наверное, это просто дребезжала в ночи, затихая, потревоженная пружина.

Март

На заваленном бумагами столе лежали бобины в бумажных конвертах, подписанные только датами: четыре года с ночи Переезда, две записи с разницей в день. Третий конверт пустой, как заготовка на будущее, которого не случилось. Антон вышагивал по узкому пространству меж стеллажей вперёд и назад, засунув руки в карманы, а предписанный к ношению халат младшего лаборанта развевался за спиной.

Гудение ламп дневного света и шорох кип бумаг под ногами подчёркивали глухую, пыльную тишину архива вместо того, чтобы её нарушать. И тишина эта раздражала. Возможно, слишком напоминала ту, на крыше.

Надо признаться, в последнее время его раздражало, так или иначе, практически всё. Но именно сейчас Антон буквально не находил себе места. Он догадывался, теперь даже знал, что был не единственным, кто не доверял им. Кто считал приложенные человечеством усилия недостаточными, чтобы поставить точку в главном и единственном вопросе: что, чёрт возьми, это было? Кто они, наши новые тихие соседи?

Но знал он это теоретически, сегодня же получил первые доказательства. Вот эти аудиозаписи и приложенную к ним записку на сложенном вчетверо листе. Наследство, оказавшееся хуже, чем бесполезным. Конечно, в дальнейшем он слушал записи множество раз.

«См. инвентарь Ф-415», гласила надпись на обороте отчёта о результатах масс-спектрометрии соскобов с внутренних стен домов. Рядом к картону был приклеен маленький ключ. Антон удивился, ведь под литерой «Ф» складировали бухгалтерию, акты списания стульев и пополнения запасов мыла. Бессмысленный хлам.

Спустя два часа поисков он вынул содержимое нужного картотечного шкафа и разложил вокруг себя на бетонном полу. Спустя ещё четыре — убедился, что потратил время абсолютно бездарно. Со злости выдернул ящик, сорвал с направляющих, и только тогда разглядел в глубине узкий, не толще книги стальной контейнер с замочной скважиной. Ключ подошёл. Записка сама выпала ему в руки, как будто за прошедшие десятилетия соскучилась по человеческому вниманию.

«Нашёл — значит, искал», — говорилось в ней. — «А значит, виноват сам. Буду тебе доверять, кем бы ты ни был, потому что выбора у меня нет. В конце концов, ты пока хоть отчасти остаёшься человеком. Вот главное, что нужно знать: во-первых, они здесь очень давно. Во-вторых, контакт состоялся, я говорил с ними. Это было легче, чем мы ожидали. Они не таятся, не скрывают, им просто плевать. Сложнее оказалось пережить то, что я узнал, что увидел, и в первый же вечер не выстрелить в рот из табельного. Я продержался два дня, и знаешь что? Это долго. Сегодня будет третий раз, когда я пойду внутрь. Чувствую, что не вернусь, поэтому оставляю фонограммы. На катушках записан наш разговор. Контакт. Не о таком мы мечтали.

Теперь это ТВОЯ задача. Доберись до Сердечника, он есть в любом из домов, везде один и тот же. Ты узнаешь его, когда увидишь. На обороте карта, там известная мне точка входа и часы прилива, когда есть возможность пройти. Существуют и другие проходы. Если мой путь закроется, ищи их сам. Для поиска подойдёт шлирен-камера, какую используют для анализа аэродинамики: воздух в домах другой, они дышат, так что сдвиг преломления будет видно. Моя камера разбилась, так что на всякий случай прикладываю схему устройства.

Внутри ничего не трогай, смотри под ноги, иди на растущий градиент вязкости и отсутствие звука. НЕ ПЕЙ ВИТАМИНЫ. Не бойся истуканов, они в основном безвредны. Когда доберёшься до ядра — НЕ ГОВОРИ С НИМИ. Ни о чём не спрашивай: поверь, ты не хочешь правды. Ты как я, лишь думаешь, будто хочешь, но ошибаешься. Ограничься моими записями, они здесь для этого. У тебя всего одна задача и одна попытка. Как угодно, но найди способ».

И в самом низу, через весь лист: «УНИЧТОЖЬ ЯДРО».

***

Как дрожали руки Антона, пока он нежно протягивал глянцевую плёнку через блок головок, чтобы закрепить на пустой приёмной катушке! Двигался осторожно, словно делал массаж сердца умирающему младенцу. Вся эта рухлядь не внушала никакого доверия. В висках стучало: сейчас он услышит Контакт. Включил. Понял, что умудрился напутать со скоростью протяжки, сделал как нужно и застонал: обе ленты оказались почти полностью размагничены. Ему оставалось стенографировать то немногое, что можно было разобрать. Чертовски жаль, что Кати здесь не было, ему так не хватало её холодного анализа.

Сперва на плёнке не было ничего, кроме завывающих помех. Потом сквозь них пробился мужской голос: дрожащий голос смертельно испуганного человека. Иногда можно было разобрать несколько слов, но чаще — лишь тембр речи и паузы, которыми мужчина перемежал свой монолог. Он будто говорил по телефону, и ответов, что давали ему, не было слышно. Но когда голос замолкал, запись становилась… Не тише, но ровнее. Звук переставал быть звуком и превращался в присутствие.

— Боже. Какого чёрта? Это что… Привет?

— (…)

— Да! Это вы! Первый контакт… Невероятно.

— (…)

— Всегда, понимаю. Я так давно хотел… У меня столько вопросов! То есть у нас. Хоть я тут один, конечно…

— (…)

— Так просто? Ладно, сейчас. Мне нужно собраться с мыслями, простите.

— (…)

— Да, да, разуме…

Волна шипения вырвалась из прикрытых сеткой динамиков магнитофона, смывая долгие минуты разговора.

— (…)

— Но как давно это началось?

— (…)

— Мне сложно понять, как это возможно, я специализируюсь на другом, на языках. Значит, верной интерпретацией всегда была…

— (…)

— Ясно. Это многое объясняет. Но как вы выжили? Раз шансы были так малы.

— (…)

— Не понимаю. А дальше?

— (…)

— Вы так можете? И это будет безопасно?

— (…)

— Хорошо. Хорошо, я готов.

Антон склонился над магнитофоном, практически лёг на него, но смыслы продолжали ускользать. Очередной взрыв скрипучих помех заставил его отстраниться. Когда звук вернулся, он был каким-то странным. Спустя минуту Антон понял, что слышит: то были искажённые рыдания, перемежаемые криками боли или отчаяния. Они длились и длились, прошла вечность, прежде чем говоривший смог взять себя в руки.

— …лжёте! Нет! Не верю! Этого не может быть!

— (…)

— Нет, я понимаю, но это… Господи, какой кошмар. Я подозревал, догадывался, но чтобы так… просто. Хотя да, теперь ясно, почему всем было плевать. Но как же мы? Что будет с нами?

— (…..................)

Разрывавшие сердце рыдания и стоны возобновились, им просто не было конца. Антон с ужасом слушал, как умирает душа человека, сделавшего эту запись. Десятки минут с перерывами на всплески помех, пока не закончилась бобина. Антон установил следующую, у него ушло на это несколько попыток, так сильно тряслись руки.

На второй записи человек не плакал. Напротив, был собран, последовательно задавал вопросы, как будто читал их с листа. Даже сквозь шипение было слышно, каким безжизненным сделался его голос.

— …раз, в чём состоит суть?

— (…)

— Разве это не создаёт парадокс причины и следствия?

— (…)

— А что насчёт прочих? Их уже не будет?

— (…)

— В наших языках есть эквивалент этому?

— (…)

— Не знаю. Мне на ум приходит слово devour, пожирать.

— (…)

— Столько линий... Как вы могли?

— (…)

— Да я не о том. Неужели не нашлось других способов?

Помехи пожрали и эту часть записи.

— …то, что мы назвали истуканами? А этот негативный звук, он?..

— (…)

— И как далеко всё зашло?

— (…..................)

— НЕТ! Нет. Я всё. Больше не смогу. Не справлюсь.

Рокот помех, похожий на обвал. Долгая тишина. Антон проверил, не закончилась ли плёнка. Почти, но места ещё хватило на одну фразу.

— Я вернусь. Или вернутся другие. Вы пожалеете.

Бобина кончилась, но датчик натяжения плёнки не сработал. Динамики истошно взвыли, искажая, коверкая последнее сказанное слово. Плёнка вытянулась в струну и с громким, отдавшимся эхом щелчком порвалась.

Апрель

Антон ещё зимой наткнулся на этот номер, единственный из телефонов соседских домов, который иногда отвечал. Стал отвечать гораздо чаще с тех пор, как витамины оказались под запретом. Улица Баумана, дом двадцать три, квартира пятьдесят шесть, фамилия жильцов не указана. Интересно, что за люди жили в ней до всего. Сейчас там обитала тишина, невероятная, густая. Совершенная. Такая тишина, что в комнате у Антона глохли звуки, когда на том конце провода поднимали трубку. Он звонил из НИИ, из таксофона на углу, иногда даже прямо из дома, когда очень хотел быть услышанным. Притворялся, будто рассказывает Оле, как прошёл день. Он говорил, а тишина ловила каждое слово.

На следующее утро болела голова и звенело в ушах, всякий раз сильнее, как если бы где-то очень близко разорвался снаряд. Случалось, он даже представлял себе этот взрыв, яркий и абсолютно бесшумный. Рука привычно тянулась к пузырьку Нормаферона и хватала пустоту. Тогда он вспоминал, что выбросил в мусоропровод все витамины, какие нашёл в доме. Отныне с «улучшением сна, снижением адаптационного стресса и укреплением нервной системы» приходилось справляться самостоятельно.

Некстати вспоминалась Оля, её большие карие глаза над закрывшими лицо ладошками, и тот мучительный звук: «мммммм!» Но всё же день или два спустя Антон набирал номер опять. В конце концов, больше ему не с кем было поговорить.

Май

Грохнув дверью так, что со стены посыпались куски штукатурки, Антон вылетел из ректората и почти побежал в сторону лестницы, провожаемый испуганными взглядами школьников. Какого чёрта, откуда тут вообще школьники… Ах да, сегодня же день открытых дверей. Иронично.

Он пинком распахнул одну такую дверь, попавшуюся по пути: дверь в туалет. Прошёл к окну и, не скрываясь, закурил. Пованивало хлоркой и отчаянием, к горлу подкатил едкий комок, который ни сплюнуть, ни проглотить. Антона трясло от ярости. С образованием в стенах alma mater было покончено, с карьерой в науке тоже, пять минут назад его просто уничтожили. Мама расстроится... Что ж, он не виноват, если наука и свиноподобная мразь в ректорском кресле оказались несовместимы. Закономерный итог, ведь тему дипломной работы он так и не поменял.

В солнечных лучах плавали голубые облака дыма, вихрясь под потолком возле решётки вентиляции. Окно было заклеено матовой плёнкой только до середины, и Антон смотрел, как кучкуются во внутреннем дворе вуза подростки, передавая из рук в руки распечатанные на принтере буклеты кафедр. Скрипнула дверь, кто-то вошёл в туалет, но Антон и не подумал обернуться. Какая теперь разница. Шаги остановились за спиной. Бывший студент напрягся, готовый дать отпор.

— Антон Александрович, не угостите сигаретой?

— Филипп Петрович? А вы чего тут…

Вот теперь Антон смутился. Ему всегда нравился тихий научрук. Хотя профессор отошёл в сторону, как только у Антона начались проблемы, он хотя бы не настаивал на смене предмета исследований. Это была не его война. Стоя напротив преподавателя с сигаретой, Антон почувствовал себя не благородным бунтарём, а нашкодившим мальчишкой. Впрочем, не было заметно, чтобы Филипп Петрович сердился. Антон протянул ему пачку синего «Винстона» и зажигалку.

Потом курили вместе. Внизу, под окнами, назревала какая-то потасовка, взвизгнула девчонка: «мальчики, хватит!» Научрук ни о чём не спрашивал, да и что он мог бы сказать. Антон был благодарен за его молчаливую поддержку. Пять минут прошли незаметно, комок в горле постепенно исчез. Окурки выкинули в ведро с намалёванной надписью «4 этаж пол». Напоследок Филипп Петрович пожал Антону руку и сказал:

— У вас примечательная работа, Антон Александрович. Действительно примечательная. Интересное направление мысли, несколько свежих идей... Надеюсь, вы найдёте в себе силы довести её до ума, несмотря на обстоятельства.

— Я… Постараюсь.

— Хорошо, — научрук кивнул, не повернув головы. Задумчивым взглядом мужчина оглядывал двор. Через открытую форточку долетал весёлый гомон: начавшаяся было ссора прекратилась. — Поверьте, известные, хм, трудности, с которыми вы столкнулись, мне хорошо знакомы. Знаете, я ведь тоже работал в НИИ Контакта. Именно так, с самого открытия Свердловского филиала, даже был дружен с вашим отцом.

— С моим отцом? — Антон растерялся. — Но почему?

Филипп Петрович бросил на него странный взгляд и промолчал. На прощание коротко сжал плечо Антона.

— Удачи вам, молодой человек.

Оставшись один, Антон прислонился лбом к стеклу. Неужели? Да нет, ерунда. Послание в шкафу Ф-215 не было подписано, но он, разумеется, узнал этот рубленый почерк, почти прокалывавшие бумагу углы печатных букв. Фамилия научрука была не Негонов, да и голос на плёнке совсем не похож. Отец же всю жизнь проработал экономистом на электростанции, вид на трубы которой открывался с крыши родной девятиэтажки. Что связывало их?

Может, вернуться домой и задать вопрос напрямую? В памяти всплыло мясистое, широкоскулое лицо отца с чёрной щёткой извечных усов над верхней губой. Они никогда не были особенно близки, не проводили время вместе и даже внешне были не схожи. Лишь Оля, любовь к этой маленькой егозе объединяла их. С исчезновением сестры связь распалась, что-то важное и хрупкое внутри семьи дало трещину, бездонную, как трещины в стенах чёрных домов.

Антон решил, что спрашивать не будет.

Июнь

Войдя в гараж, он щёлкнул рубильником, и над верстаком нехотя разгорелась покрытая пылью лампочка в голом патроне. Антон осторожно выглянул за ворота. Там были только лужи, чья поверхность рябила от мелкой, противной мороси, да низко нависшая над городом хмарь. Вороны каркали над свалкой неподалёку. Он убедился, что в этот поздний час гаражный кооператив оставался пустынным, и плотно закрыл за собой дверь. Скинул потёртый отцовский рюкзак, с которым тот ходил в горы, ещё когда сам был студентом, и начал выкладывать содержимое.

Главной находкой был старенький детский диапроектор. Антон позаимствовал его в комнате Оли: решил, что это будет символично. Не один вечер провели они с сестрой, закрывшись в темноте и проецируя сказки на простыню. Антон и Оля часто озвучивали героев слайдов разными голосами и хохотали — по уверению мамы, как больные. То были приятные воспоминания.

Взяв диапроектор в руки, Антон повертел его. Тяжёлый. Подключил к розетке и чуть не ослеп: мощная лампочка и фокусирующая линза, именно то, что надо. При долгом использовании трансформатор начинал вонять изоляцией, но с этим он что-нибудь придумает. Оставалось закрепить проектор на штанге и запитать от каскада батареек. Сперва он планировал использовать автомобильный аккумулятор, но передумал: прибор и без того получался слишком громоздким.

Антон снял куртку и повесил её на руль велосипеда «Урал», висевшего на стене, поставил на верстак ящик с инструментами и свой незаконченный прибор, придирчиво его осмотрел. Первый проект из двух, над которыми он работал, позаимствовав из тумбочки в прихожей ключи от ворот с секреткой.

Отец всё равно не пользовался гаражом. Идеальное укрытие, к тому же среди забытого тут хлама нашлось немало полезного. Остальное Антон добывал в магазинах и на свалке в ближайшем овраге. К примеру, нашёл там отличный корпус прожектора. Линза разбилась, зато параболическое зеркало было в порядке. Ещё пара недель, и можно начинать полевые испытания.

Второй проект требовал больше времени и осторожности. Все нужные компоненты ждали в овощной яме под полом, тщательно укрытые мешковиной. Этот второй проект был очень, очень важен, но Антон решил, что подумает про него позже. По одной задаче за раз. Он сверился со схемой, приклеенной над столом, взял огрызок карандаша из банки с шурупами и внёс пару корректировок. Достал из пачки электрод, закрепил в держателе сварочного аппарата, надел и надвинул на глаза маску.

Затрещала дуга, и стены озарились всепроникающим светом, мёртвым, как недельный утопленник. Залежи барахла в углах помещения отбрасывали скачущие тени с краями такими чёткими, что о них можно было порезаться. Лампочка над верстаком отчаянно мерцала в такт меж разрядами, словно пыталась подать какой-то сигнал.

Июль

Кофе в термосе остыл и превратился в сомнительную бурду. Он всё равно выпил. Горький холодный комок провалился в желудок и отдался там эхом будущей изжоги. За окнами стемнело, однако намеченный планом объём работ следовало закончить, он не мог позволить себе выбиваться из графика. Антон допил остатки чёрной жижи в надежде, что та не даст ему уснуть прямо за столом. Такое уже случалось, и потом у него, вдобавок к извечной головной боли, неприятно стреляло в спине.

Он не готовил себе этот кофе: термос и два бутерброда, завёрнутые в газету, отдал Григорий Денисович — единственный институтский сторож, безвылазно сидевший в каптёрке у проходной НИИ. Добродушный, балагуристый дядька и, как выяснилось, большой любитель рыбалки, он каждый раз ухмылялся в усы, передавая младшему лаборанту гостинцы.

Кофе варила Катя. Они не встречались с той самой сцены, которую Антон, упивавшийся жалостью к себе, устроил на крыше (а после долго и с отвращением смаковал, ворочаясь в постели, не в силах уснуть). Однако девушка продолжала издалека заботиться о нём. Антон понятия не имел почему.

Подперев щёку кулаком, движениями, отточенными до автоматизма, он перекладывал с места на место оставшиеся в стопке листы, лениво переворачивал, пробегал глазами. Когда находил что-то необычное, записывал номер в журнал по особой системе и откладывал папку за спину. За девять месяцев вокруг стола образовалась баррикада из макулатуры, выросли целые столбы изученных и обработанных материалов, по большей части бесполезных. Иные стопки были в человеческий рост высотой.

Следующий лист был из разряда любопытных: обнаружились полные списки переселённых граждан, чьи дома облюбовали (нет, не так: захватили) Соседи. Официально сообщалось, что Большой Переезд прошёл безо всяких проблем, на деле же каждый тридцатый жилец захваченных домов так и не вышел на улицу той морозной ночью. Однако про этих несчастных, чья судьба навсегда осталась загадкой, Антон и так уже знал. Что-то другое привлекло его внимание в столбцах фамилий и адресов, да только сонный мозг не мог сообщить, что именно. Антон сел прямо, тряхнул головой, протёр глаза под очками и тогда увидел.

— Да ла-адно… — протянул он. — Вот так встреча. Ну, здравствуй.

«Негонова В. П.» — значилось в середине списка. Следующая же строка: «Негонов А. Л.» Адреса напротив имён совпадали: «Ул. Баумана, 23, кв. 56». В затылке кольнуло сильнее обычного, и Антон потратил минуту, чтобы посидеть с опущенными веками в ожидании, когда приступ пройдёт. Он давно обещал себе дойти до поликлиники и отлично знал, что этого не сделает.

Итак, Негонов А. Л. был среди тех, кто одной прекрасной ночью обнаружил себя стоящим на улице в обнимку с вещами. Что это давало делу? Как будто ничего. Мог этот человек быть ещё жив? Антон покачал головой: едва ли. Конверт для третьей записи в тайнике остался пустым, и Антон был уверен, что с ночи последнего контакта мужчину никто не видел. Зато у Негонова оставалась жена. А может, мать? Так или иначе, с ней нужно было связаться.

Пришлось потрудиться, прежде чем из самой серёдки четвёртой справа бумажной колонны появились на свет нужные скоросшиватели с жёлтыми закладками. Благословенна будь Катя и предложенная ею система каталогизации: он знал, где искать. По крайней мере, азарт охоты развеял сон. Вновь потянулись фамилии и инициалы, бесконечно, страница за страницей. Фамилии те же, адреса уже другие: муниципалитет срочным порядком предоставлял квартиры всем, кто остался без жилья по вине Соседей. Антон вёл по строчкам пальцем, пока не нашёл ту самую, не замеченную им в прошлый раз. Новый адрес Негоновых был…

Он шумно выдохнул и откинулся на скрипнувшую спинку стула. Посидел так в задумчивости, барабаня пальцами по столу, потом встал и начал собираться. Взял дипломат, окинул взглядом комнату, в которой провёл столько времени, щёлкнул выключателем и запер за собой дверь. В наступившей темноте с верхушки одной из стопок свалилась и рассыпалась по доскам пола пачка накладных. Больше тишину архива ничто не нарушало.

***

Обычная девятиэтажка, жилая, а не спёкшаяся в стеклянистый ком. Обычный подъезд, дверь обшита вагонкой, некоторые планки отсутствуют. Более чем обычные зелёные стены с несвежей побелкой от уровня глаз и выше. Немного наскальной живописи, несколько погнутых почтовых ящиков. Лифт, чьи кнопки жгли столько раз, что их заменили на металлические.

Антону было нужно на четвёртый, так что пойти решил пешком. К тому же лампочка в лифте неприятно мерцала, прямо как та, в гараже. «Напряжение скачет», — отстранённо подумал он. Парень чувствовал себя странно, словно видел всё это тысячи раз, но в то же время был здесь впервые. Знакомая обстановка, и при этом чужая настолько, как если бы он зашёл в гости к Соседям.

Остановившись перед дверью квартиры, которую Негоновым предоставило государство, он некоторое время прислушивался, но то ли внутри было тихо, то ли обитая дерматином дверь гасила все звуки. Антон потёр висок, а потом просто нажал на ручку. Дверь распахнулась.

За порогом его встретил пропахший котлетами полумрак прихожей. Одежда на вешалке, приоткрытая дверца антресолей, тумбочка с обувью возле трюмо — такого же, как в миллионах других квартир. На кухне играла радиоточка (передавали «Крылатые качели»), шкворчало на сковородке масло. Антон ещё стоял, рассматривая обстановку, когда раздались шаги, и в коридор вышла незнакомая полная женщина, на ходу вытирая руки кухонным полотенцем. Остановилась, заметив его.

— О, явился, — сказала женщина и закинула полотенце на плечо. — Что-то рано сегодня. Мой руки и за стол, котлетки ещё горячие.

— Мам…

Антон не двинулся с места, лишь смотрел на неё своим новым взглядом. Взглядом человека, чей мир вдруг опрокинулся, превратившись в бесконечный поток наплывающих жамевю. Что, собственно, он хотел бы узнать? Что он вообще знал о своей жизни?

— А какое у меня отчество? Ну, на самом деле?

***

Разговора толком не вышло. Мать закрыла лицо руками и без сил опустилась на банкетку. Из её глаз потекли слёзы, да так и не перестали. Однажды Антон должен был узнать, конечно. Она собиралась сказать, правда собиралась, но всё откладывала. Александром его звали, отчество сыну даже менять не пришлось. Лингвистом был в педагогическом, подрабатывал переводчиком, сам что-то писал…

Потом, когда их выселили, изменился. Устроился в НИИ этот проклятый, всё хотел что-то понять: ну прямо как сам Тоша, весь в отца пошёл. Гены... После Переезда и рождения сына ночи напролёт пропадал в НИИ, даже когда там уже совсем не платили, и однажды пропал окончательно. У неё как сердце чуяло, что так и будет. Антошке было четыре всего. А ей что было делать, одинокой бабе с дитём? Оставшись одна с младенцем на руках, она не знала, чем кормить ребёнка и себя.

А Вяткин, тот такой представительный был, солидный, всё ухаживал. Сначала съехались, а потом как-то само пошло: быт, вторая беременность Оленькой, ЗАГС. И нормально ведь жили, чего ради ты в это полез, нехристь? Фотографии? Остались, конечно. Принеси табуретку с кухни, достану, посмотришь хоть на папку. Да хоть бы в зеркало глянь: вылитый отец в молодости, таким он и был.

***

Глубокой ночью Антон лежал в своей комнате, но сон всё не шёл, мысли роилось в голове. Включил ночник, взял с тумбочки фотографию отца и сложенное вчетверо письмо: единственное его наследство, приказ, императив, по странному стечению обстоятельств нашедший своего адресата. «Уничтожь ядро».

На фотографии Александр Негонов стоял на фоне моря и спускавшихся к набережной ступеней. Мама сказала, что снимок сделали в Ялте. Мужчина с серьёзным, непривычным к улыбке лицом смотрел не в камеру, а куда-то за горизонт, туда, где виднелись белые паруса и летали чайки. Сходство невозможно было не заметить, именно это лицо Антон каждый день видел в зеркале, когда водил под носом безопасной бритвой.

Антон встал с кровати, подошёл к двери и выглянул в коридор. Родители, один из которых оказался приёмным, спали, свет не горел. Он снял со стены телефон, вернулся к себе и прикрыл дверь, стараясь не передавить провод. Даже не посмотрел на кнопки, когда пальцы сами набрали номер, как уже делали сотни раз.

Динамик загудел, потом ещё, на полтона ниже. Щелчок: на том конце сняли трубку. По комнате разлилась тишина, все звуки словно высосало через маленькие отверстия микрофона. Баумана двадцать три, квартира пятьдесят шесть, единственный из телефонов соседских домов, который иногда отвечал. Их прежний дом. Разве могло оказаться иначе?

— Папа?.. Ты там?

Голос Антона дрожал. Тишина в трубке внимала.

— Я получил твоё письмо. Пап, я всё сделаю, обещаю.

Продолжение >>