Моя семья много переезжала. Теперь я знаю, от чего мы бежали⁠⁠

Сначала я думал, что это было весело. Мы жили в автодоме, это было похоже на бесконечный отпуск! Одну неделю мы были в Лос-Анджелесе, следующую — в Солт-Лейк-Сити. Мы немногое знали о наших жизнях до этого. Мы знали, что родились в Портленде и что мы никогда не могли перестать переезжать.

Мы всегда знали, что мы особенная семья, я просто думаю, что мы не знали, насколько мы особенные. Мои родители так сильно старались иметь детей и практически потеряли надежду — поэтому мы с моей сестрой-близняшкой были так особенны для них. Их маленькие чудеса. Это бесило, но по крайней мере мы знали, что что-то для них значили.

Амелия и я были довольно близки, настолько, насколько могут брат с сестрой. Мы были вроде как единственными друзьями друг друга, так как обучались на дому. Мы чувствовали себя довольно изолированно. Мы никогда не разбивали лагерь в каком-нибудь веселом месте, никаких кемпинговых парков с магазинами мороженого и бассейнами, лишь постоянное вождение и жизнь в глубине леса. Я думаю, это было мирно, в некотором роде, но любой, кто вырос рядом с лесами, понимает, что это не что-то, что можно воспринимать не всерьёз.

Первый раз, когда я реально понял, что что-то было не так, был прямо перед нашим семилетием, когда мы оставались в месте в Британской Колумбии, под названием Кэмлупс. Мы не должны были сбегать или покидать поле зрения мамы и папы, но в это же время мы были озорными шестилетками, с огромным, неисследованным лесом перед нами — чего вы ожидаете? Мы подождали, пока они не заснут, и затем выскользнули из автодома через окно (что было легко, потому что окно было просто листом пластика, скрепленным молнией), и мы отправились, не имея ничего, кроме дерьмового фонарика, чтобы освещать путь перед нами.

Совсем скоро мы заметили что-то странное: сияние. Не от нашего фонарика. Оно было прямо перед нами.

Нам не понадобилось много времени, чтобы понять, кто же, или что же, было перед нами.

Это была леди, держащая маленький, самодельный факел. Но она не была слишком похожа на леди. Её волосы были спутанными и выпавшими в некоторых местах, кожа почти синяя и выглядела сгнившей. Её зубы были желтыми, а некоторые отсутствовали, и я подумал, что даже могу видеть часть её черепа. Она была одета в грязную больничную ночнушку. Я не знал, где находится ближайшая больница, но это должно было быть чертовски далеко, потому что последний раз, когда я помню, что мы ехали где-то по асфальтированной дороге, было за три часа до того, как мы разбили здесь лагерь.

Амелия и я замерли в страхе, и впервые с тех пор, как мы взаимно решили, что проявления привязанности братьев и сестёр были отстоем, я потянулся за её рукой. Эта штука протянула к нам свою костлявую руку. Оно застонало что-то неразборчивое; что-то вроде : «мохмаахыыш». Этого было достаточно, чтобы привести меня в чувство, и я рванул, таща Амелию позади.

Каким-то чудом мы вернулись в автодом и, каким-то другим чудом, вернулись, не разбудив родителей. Мы не смогли выспаться и были слишком потрясены, чтобы даже сказать родителям «доброе утро», не говоря уже о том, чтобы рассказать им о произошедшем. И поверили бы они вообще, если бы мы рассказали?

Ну, после того, что произошло дальше, я думаю, им пришлось бы. Когда мы открыли дверь автодома, мы увидели остатки того, что оставили снаружи на ночь — костёр превратился в пепел, палки были покрыты углём, которым мы с Амелией любили рисовать на камнях, а импровизированный стол с несколькими банками бобов был полностью разрушен. Это не было чем-то слишком необычным, когда наш лагерь подвергался нападениям животных, мы жили в лесу, в конце концов, но это было что-то, что ни одно животное не могло сделать. Это выглядело намеренно, как будто что-то, что сделало это, имело план.

Послание, написанное на задней части автодома, подтвердило это убеждение.

С помощью угольных палочек кто-то написал: «Вы не можете бежать вечно».

Мама приготовила нам завтрак, пока отец убирал беспорядок. Вскоре после этого мы уехали и продолжали ехать часами, даже не останавливаясь на быстрые перерывы в туалет. Мама и папа говорили между собой шёпотом, пока папа вёл автодом. Хотелось бы, чтобы я знал, о чём они говорили.

Той ночью, думаю, потому что родители видели, насколько мы встревожены, они позволили нам редкое удовольствие — ужин в настоящем ресторане. В дерьмовой закусочной, но, тем не менее, ресторане. Там было пусто, и это то, что понравилось маме с папой, так как они ненавидели толпы. Я был на седьмом небе от счастья. Фруктовый лимонад с мороженым и жирный чизбургер были всем, о чём мог мечтать шестилетний мальчик. Вот почему я так расстроился, когда мама с папой заставили нас уйти в ту же секунду, как кто-то другой вошёл внутрь. Это был просто старый дальнобойщик, я не понимал проблемы.

В автодоме, пока я дулся на своей койке (по сути, просто полке), Амелия спросила, почему нам пришлось уйти.

Мама вздохнула. — Я полагаю, раз вам двоим уже почти семь, вы достаточно взрослые, чтобы знать. Что ж, Захари, Амелия, причина, по которой мы должны были уйти, заключается в том, что мы боимся. Потерять вас. Вы помните, что произошло, когда вам было четыре года?

Я понятия не имел, моя память никогда не была хорошей, но Амелия сказала, что помнит.

Мы были в Бивертоне, не слишком далеко от Портленда. Она сказала, что когда нам было четыре, мы играли в поле, и вдруг к нам подошёл большой мужчина в камуфляже и сапогах с пряжками. Он присел на наш уровень.

— Мы не должны разговаривать с незнакомцами.— Амелия сказала. Она всегда была занудой.

— Я Джон. Теперь мы не незнакомцы. А вас как зовут?

— Я Зак. А это моя сестра Амелия. Нам четыре, и наш день рождения — двадцать шестого июля, две тысячи второго года. — Я, по всей видимости, сказал, но держу пари, Амелия сказала, что я это сказал, только чтобы выставить меня в плохом свете.

Вот когда он перестал улыбаться. Он резко взял нас за руки и начал уводить с поля. — Давайте пойдем куда-нибудь повеселее, Зак и Амелия. Мне нужно взять вас с собой в другое место.

Мама заплакала. — Правильно. Если бы мы с вашим отцом не заметили вас прямо перед тем, как вы ушли, мы, вероятно, никогда бы не увидели вас снова. Я увела вас двоих в безопасное место, а ваш отец… ну, ваш отец…

— Я выстрелил в этого сукиного сына. В его ногу. Надеюсь, он повеселился, пока полз к себе домой, — он сказал холодно. Мы с Амелией обменялись взглядами.

— Хорошо, папочка. Я пойду спать сейчас, — она сказала, перелезая через меня, чтобы добраться до своей койки.

Той ночью мы остановились где-то на ночь. Я забыл где, возможно рядом с внутренней частью Британской Колумбии или, может быть, Альберты. Я выглянул в маленькое пластиковое окно и увидел её. Я увидел эту чертову леди снова. Она пялилась на меня и Амелию в наших койках, пытаясь дотянуться до нас этой своей длинной, костлявой рукой. Я перевернулся на другой бок и попытался заснуть, но не смог, зная, что она была там.

Всё продолжалось в таком духе некоторое время. Где бы мы ни останавливались, она была там. Вашингтон? Ага. Невада? Ещё бы. Монтана? Поверьте, мать вашу.

Мы с Амелией на самом деле не пытались много изучать. Частично, потому что мы становились старше и постепенно проявляли меньше интереса к вещам такого рода, но частично потому, что тот самый опыт в Камлупсе травмировал нас обоих. Это не помешало леди продолжать свои попытки добраться до нас. Иногда мы мельком могли заметить её на шоссе, когда проезжали мимо. Иногда она появлялась прямо там, где костёр нашего лагеря прекращал освещать, так что мы едва ли могли видеть её. В редких случаях, когда мы выходили в общество, чтобы пополнить припасы и еду, я мог бы поклясться, что заметил её в толпе. Всякий раз, когда она была рядом, я слышал этот её чертов стон: «Моохмахыыш». Через некоторое время я перестал её бояться. Ну, в основном.

Всё, наконец, обрело смысл за день до нашего с Амелией четырнадцатилетия. Мама с папой покинули автодом и дали нам два редких часа свободы, пока они подготавливали вещи для нашего дня рождения. Мы не были припаркованы смехотворно далеко от цивилизации, но я бы сказал, что в хорошем таком часе ходьбы.

Мы не были особо напуганы. Мы уже жили в лесах достаточно долго, чтобы знать, что пока ты не беспокоишь лес, он не беспокоит тебя, а леди в больничной ночнушке была, честно говоря, не более чем раздражающей. Я бы даже сказал, что мы практически забыли о ней.

Я читал, а Амелия обыскивала трейлер в поисках еды. Я был погружён в свою книгу, когда Амелия крикнула:

— Зак, иди посмотри на это!

Я закатил глаза. Что это может быть? Мы жили в этом крошечном автодоме в течение почти 14 лет, я знал его как свои пять пальцев. Там не было абсолютно никакого уголка или закоулка, о котором я бы не знал.

Ой. Думаю, я был не прав. Там, под подушкой водительского сидения, которую Амелия вынула (по какой-то причине), была коробка. Она была маленькой и немного раздавленной после всех лет, в течение которых задница моего отца сидела на ней, но мы всё ещё могли понять, чем она была. Амелия взволнованно потянулась, чтобы открыть её.

Внутри были бумаги. — Забудь об этом, Амелия, это, вероятно, просто скучные рабочие документы, — сказал я, но взгляда моей сестры, сменившегося от замешательства до ужаса, было достаточно, чтобы я передумал.

Они были документами — но не для работы. Свидетельства о рождении. Наши. Но заявленные родители не были нашими. Я, очевидно, был Захари-младшим. Но никто в нашей семье не был назван Захари? Я взглянул на имя отца — Захари. Мать была кем-то по имени Эмили.

— Может быть, нас усыновили? — предложил я.

Амелия потянулась и вытащила другой лист бумаги. Она покачала головой и протянула мне следующий лист дрожащей рукой.

МЛАДЕНЦЫ ПРОПАЛИ ИЗ БОЛЬНИЦЫ ПОРТЛАНДА — 27 ИЮЛЯ 2002. ДВОЙНЯ: ЗАХАРИ КРИСТОФЕР КЛАРК — МЛАДШИЙ И АМЕЛИЯ ЭМИЛИ КЛАРК. ПОИСКИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ. ЛЮБОЙ, КТО ОБЛАДАЕТ КАКОЙ-ЛИБО ИНФОРМАЦИЕЙ, ДОЛЖЕН НЕМЕДЛЕННО СООБЩИТЬ ПОЛИЦИИ.

Кларк? Кристофер? Это не были наши имена. Наша фамилия была Браун. И наши родители, конечно, не были Захари и Эмили. Это были Дженни и Кевин. Я почувствовал, что всё окажется ещё хуже. Я был прав, когда Амелия вытянула третий и предпоследний лист бумаги.

ПОРТЛЕНДСКАЯ МАТЬ ДВОИХ ДЕТЕЙ УБИТА В БОЛЬНИЦЕ. ЭМИЛИ КЛАРК, 27 ЛЕТ, НЕДАВНО РОДИЛА БЛИЗНЕЦОВ, ТЕПЕРЬ ПРОПАВШИХ БЕЗ ВЕСТИ, КОГДА ОНА ОКАЗАЛАСЬ ЗАДУШЕНА ДО СМЕРТИ В СОБСТВЕННОЙ БОЛЬНИЧНОЙ КОЙКЕ. ПОЛИЦЕЙСКИЙ РИСУНОК ПОДОЗРЕВАЕМЫХ:

Мы взглянули на рисунок полиции. Очевидно, это было не полное сходство, но они были в основном единственными лицами, которые мы видели всю жизнь. Мама и папа.

КАМЕРЫ ВИДЕОНАБЛЮДЕНИЯ ПОКАЗАЛИ, КАК ДВОЕ ПОДОЗРЕВАЕМЫХ ПОКИНУЛИ БОЛЬНИЦУ ЧЕРЕЗ ЗАДНЮЮ ДВЕРЬ С ДВУМЯ МЛАДЕНЦАМИ. ПОИСКИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ. ЕСЛИ ЗАМЕТИТЕ ИХ — НЕ ПОДХОДИТЕ. НЕМЕДЛЕННО УВЕДОМИТЕ ВЛАСТИ.

Мы молчали, когда Амелия трясущейся рукой взяла последний лист бумаги.

Это был 2006 год — когда нам было четыре.

ПОСЛЕ ТОГО, КАК МУЖЧИНА ИЗ ОРЕГОНА ЯКОБЫ ЗАМЕТИЛ ПРОПАВШИХ ДЕТЕЙ И ПОДВЕРГСЯ НАПАДЕНИЮ ПРЕСТУПНИКОВ, В ЭТОМ ЧЕТЫРЕХЛЕТНЕМ ЗАМОРОЖЕННОМ ДЕЛЕ ПОЯВИЛСЯ ПРОБЛЕСК НАДЕЖДЫ. ОТЕЦ И МУЖ ЖЕРТВ, ЗАХАРИ КЛАРК, ОСТАВИЛ СООБЩЕНИЕ:

Моим малышам,

Я понятия не имею, где вы двое, но я никогда не отпущу надежду, что в один день увижу ваши красивые лица снова. Вы можете даже не знать, кто я такой, но это ничего не меняет. Пока мы не встретимся снова, папа вас любит.

Мы даже не могли ничего сказать. Что вообще можно было сказать на это? Мы просто стояли в тишине некоторое время. Затем услышали стук в стену трейлера. Мы подпрыгнули и выглянули на улицу.

Это была леди в больничной ночнушке, стоявшая ближе, чем когда-либо. Мы могли рассмотреть её синевато-серую кожу, могли рассмотреть её карие глаза. Они напоминали глаза Амелии…

— Моохмаахмыш… — застонала она, вновь протягивая руку. Я посмотрел на газету. В ней была фотография жертвы. Я поднял её к окну, туда, откуда она пялилась на нас.

— Мооооооохмааааахмыыыш, — сказала она снова. Мох. Мах. Мыш.

Мой малыш.

Всё это время она просто хотела своих малышей.

Амелия вышла из автодома. Сначала я был напуган, но этот день не мог стать ещё безумнее, поэтому я последовал за ней.

— Мама?.. — спросила она со слезами на глазах.

— Маааах…мыыыыш, — сказала она, снова протягивая свою костлявую руку, но Амелия не стала убегать. Она позволила ей коснуться своего лица, когда леди нежно погладила её щёку.

Она сделала то же самое со мной, но затем указала в направлении ближайшего города.

— И…ди..те… — сказала она.

— Идти? Почему? — спросила Амелия.

— Па…па… — наша мать прохрипела.

Папа. Захари-старший. Был ли он всё ещё жив? После всего этого времени?

— У нас есть два часа, до того как мама и папа… — Амелия резко оборвала себя. — ОНИ вернутся. Пойдём. Быстро.

Хотя на самом деле мы понятия не имели, как добраться до города, каким-то образом мы знали. Словно что-то, кто-то, вел нас.

Мы ворвались в офис шерифа, вероятно, выглядя ужасно.

Сначала был допрос. Потом тест ДНК. Дальше они искали наших родителей. Затем их арестовали. Потом новости. Интервью. После этого мы улетели на самолёте — мой первый полёт за всё время — в Портленд, чтобы встретить нашего папу.

Мы были настоящей историей. Они называли моих родителей Лесными Негодяями. Они думали о них как о злых ведьмах, которые украли нас и спрятали глубоко в лесу. Я думаю, что они были правы, в каком-то смысле. Было странно видеть их за решёткой, отбывающими пожизненные приговоры, потому что в конце концов они воспитывали нас почти четырнадцать лет.

Но вот где они останутся. Никаких бегств, никаких пряток. В тюремной камере негде спрятаться.

Он расплакался, когда увидел нас. Мы — нет.

Это было странно. Он был моим отцом и всё такое, но был ли он? Я имею в виду, я думаю, что встретил его спустя, типа, пару часов после рождения, но я просто не мог к нему привязаться.

Это заняло некоторое время, но мы постепенно привыкли к нашей новой жизни — в доме, с кроватью и нашими собственными комнатами, не убегая ни от чего и не живя в лесу. Это было умиротворяюще, хотя большую часть времени я в итоге пробирался в комнату Амелии, потому что после всего этого времени я всё ещё не мог оставаться один.

Однажды мы услышали стук в окно. Мы оба проснулись и увидели леди в больничной ночнушке снаружи. Но она выглядела счастливее, менее гнилой. Как будто она снова была целой.

— Мама? — спросил я. Могла ли она остаться? И смог бы я жить с семьёй, которую так хотел? Как будто прочитав мои мысли, она покачала головой.

— Я должна идти. Мои малыши, — сказала она, протянув к нам руку через окно, пока медленно исчезала в ночи.

Мы никогда не видели её после этого. Но всегда знали, что она за нами наблюдает.

Но в этот раз мы не будем убегать.