Мне нужна моя Дженни, нужна любая Дженни. (Часть первая)⁠⁠

Я осторожно шагаю вперед по узкой балке, ширина её чуть больше длины моей стопы, к тому же, сохранять равновесие мне мешает ветер. Я делаю один мелкий шажок за другим, а где-то там, далеко внизу, по мосту подо мной проносятся машины. Ветер хлопает меня по бокам моим же плащом и дергает что есть сил за штанины. Я всеми силами сопротивляюсь ему, чтобы не сорваться и не упасть. Не то чтобы я не хотел упасть – я хотел упасть, но только не здесь, не на оживленную трассу, до неё лететь метров двадцать, ну может чуть меньше, в любом случае, я не умру, а только сильно покалечусь. Я не хочу остаться инвалидом, не хочу выглядеть ещё жальче, чем я есть сейчас.

Я хочу умереть, но мне все мешают: мешает чересчур узкая балка, мешает сильный ветер, из-за которого я раскачиваюсь из стороны в сторону, как плохой канатоходец, мешает парень, что заметил меня, идущего по пролетному строению над мостом, и теперь пытается докричаться.

– Эй, придурок, спускайся и поговори со мной! – складывает он руки рупором и кричит мне, стараясь перекричать ветер и проезжавшие мимо машины.

Его крики злят меня ещё больше, и я шаркаю ботинками по ржавчине на балке чуть быстрее. Чёрная зыбь воды далеко внизу манит меня, зовет к себе, и я направляюсь к ней. Нужно продержаться ещё метра три, и я прыгну во тьму и расшибусь об воду. Если меня и найдут, то только мертвым – до воды мне лететь, с учетом высоты моста, около пятидесяти метров.

Перед тем как сюда идти, я прочитал историю про мужчину, который тоже покончил здесь с жизнью. Он перелез через ограждение моста и прыгнул вниз. Его труп нашли спустя неделю. В газете говорилось, что он ударился об воду и сразу же пошел ко дну. Я решил его переплюнуть. Я не уверен, что тоже решусь прыгнуть. Я трус, скорее всего, я постою за заграждением, а затем передумаю. Но к тому времени меня заметят едущие мимо водители, и вокруг соберется толпа, и я, униженный и весь в слезах, буду вынужден сесть в машину скорой помощи, которую вызовут для меня. Так что я решил забраться наверх, но какой-то внимательный водитель всё равно увидел меня с трассы.

Я иду как раз над ним и вижу его и его машину, припаркованную под самым забором, отделяющим проезжую часть от пешеходной.

– Эй, парень! – кричит он мне, запрокидывая голову. – Что бы у тебя ни стряслось, спускайся! Я выслушаю тебя! Я – твой друг!

Мельком взглянув на него, я отправился дальше. Сколько ему лет? Он, наверное, даже младше меня – ему лет двадцать пять или двадцать шесть… Да что он знает вообще? Героем хочет прослыть? Рядом скрипнули тормоза, должно быть ещё один зритель подъехал, но я не стал на него смотреть. Я специально надел черную одежду, чтобы остаться незамеченным в ночи, но, видимо, напрасно.

Мой взгляд сосредоточился на моей узкой тропинке, а всё остальное внимание я уделял ветру, что подталкивает меня в спину. Меня торопят туда, там меня ждут, и я послушно тороплюсь на тот свет. Я не верю в бога, не верю в рай или ад. Куда бы ни попала после смерти моя Дженни, мне уже нигде её не найти, а оставаться здесь без неё я не хочу.

– Эй! – доносится до меня сквозь свист ветра. – Давай просто поговорим! Оставайся на месте, парень! Не делай этого!

Эти его жалкие старания окончательно вывели меня из себя.

– Заткнись ты наконец! – заорал я на него. – Отвали от меня, урод!

До края конструкции оставалось около метра, и я, полный уверенности, ускорился настолько, насколько это было возможно. Сейчас мне не об моём якобы спасителе нужно думать, а о Дженни. Нужно вспомнить всё хорошее и нырнуть в пучину прямиком на тот свет следом за ней.

Тонкий серп месяца выглянул из-за пелены облаков, чтобы взглянуть на меня напоследок. Серебристая рябь воды искрилась далеко внизу, и я почти к ней дошёл. Нужно разогнаться, чтобы не зацепиться за ограждение на мосту. Я взглянул на разноцветные огоньки города и мысленно с ними попрощался. Ветер трепал мои волосы и подталкивал всё ближе к краю. Сделав пару последних шагов, я оттолкнулся посильнее и прыгнул во тьму.

Послышался женский крик. Всё произошло слишком быстро – мой неудавшийся спаситель начал было вновь что-то кричать, когда я подходил ближе, но его крик оборвался. Меня развернуло в воздухе, и я внезапно понял, что, наверное, не допрыгну – я слабовато оттолкнулся.

Скорее всего я умер, ведь я оказался в медицинской палате. На мне была моя обыденная одежда, а на кровати передо мной лежала Дженни. Мне стало страшно. Она смотрела на меня, худая, мертвецки бледная, с редкими тёмными волосками на почти лысой голове.

– Я умер, раз вижу тебя? – прошептал я ей.

Она не ответила. Дженни безразлично смотрела на меня черными, как угли, глазами, медленно моргая. Меня всего затрясло. Почему она даже здесь такая? Мне не хотелось вновь видеть её умирающей. Я ожидал, что на том свете меня встретит другая Дженни, счастливая Дженни, такая, какой она была до болезни.

Она потянула ко мне свою тонкую руку.

– Я ослушался тебя, – прошептал я и поймал её ладонь. – Извини, я… я убил себя, – я огляделся. – Где мы? Это рай?

Дженни слабо улыбнулась, чуть сжимая мою руку холодными пальцами.

– Я не должен быть сейчас в раю.

– Нет, – тихо отозвалась Дженни. – Твоё место здесь.

Она попыталась встать.

– Нет-нет-нет, – заволновался я. – Пожалуйста, лежи – тебе ведь нельзя вставать.

Её пальцы стали ледяными; я не выдержал и отдёрнул руку.

Дженни легко поднялась с кровати и шагнула ко мне.

Так не должно быть, подумал я и крикнул в открытую дверь коридора:

– Сестра! Сестра!

Пусть кто-нибудь придет, пусть скажут, что ей нужно оставаться в постели.

Всё происходящее до ужаса пугало меня. Эта её палата: кардиомонитор возле кровати пищит, сигнализируя о стабильном сердцебиении, хотя ни один из датчиков не закреплен на её теле. Эта светлая палата, эта тьма за окном… И сама Дженни – она выглядит сейчас как труп, но точно пытается соответствовать моим ожиданиям – мило улыбается и тянет ко мне руки, пытаясь вновь поймать мою ладонь.

В палату вошел санитар, и я попятился в сторону, уступая дорогу к его пациентке. Но рослый мужчина схватил меня за плечи и толкнул на кровать.

– Что… что вы делаете? – перепугался я.

Вместо каких-либо объяснений тот принялся пристегивать мои запястья к койке ремнями. Из-за него, улыбаясь, выглянула Дженни.

– Это ошибка. Что вы делаете? – залепетал я, перебирая по кровати ногами.

– Нет, – тихо молвила Дженни. – Твоё место здесь, Рик.

– Нет-нет-нет, – затараторил я, пытаясь высвободить слабеющие руки из ремней.

– Твоё место здесь, – вновь донесся до меня её шепот, и я в ужасе очнулся.

Белые и голубые пятна плыли перед глазами. Я заморгал, пытаясь сфокусировать зрение. Палата из моего сна медленно менялась и перестраивалась: из картины в рамке образовался шкафчик, распахнутая дверь из сна, в которую вошел тот санитар, в реальности была закрыта. Единственное, что оставалось неизменным – это монотонный шум приборов у самого уха. Только к шуму аппаратов возле меня накладывался другой, похожий – я в комнате был не один.

Я хотел было повернуть голову, но не смог. Попытался пошевелить пальцами, и у меня не получилось. Страх овладел мной с ног до головы. Н-нет... Не может быть. Слёзы навернулись на глазах.

Я не умер.

Я не умер, так ещё и остался инвалидом. Тщетно пытаясь пошевелить рукой или ногой, я с каждой попыткой всё больше впадал в отчаяние. Я беззвучно расплакался. Когда я окончательно выбился из сил, то незаметно для себя уснул.

Мне снилась всё та же палата, но теперь я лежал на кровати, а Дженни, очаровательная и совершенно здоровая, стояла надо мной, одетая в сиреневый сарафан, который я ей подарил. Густые каштановые локоны струились по её плечам и груди. Она играла глазами, перебирая тонкими пальчиками складки ткани, будто собиралась на свидание меня позвать.

– Этого не должно было случиться, – прошептал я.

Дженни заулыбалась, словно я что-то смешное ей сказал.

– Почему мне не дали умереть?

Дженни рассмеялась пуще прежнего. Я зажмурился, пытаясь прогнать этот сон. Дженни заливалась смехом, а тот, с каждым её вдохом, всё больше преображался в дьявольские раскаты хохота, заполняя собой всё в этом мире.

Я вновь проснулся, тяжело дыша. На сей раз в моей палате была молоденькая девушка со светло-русыми волосами, собранными в хвост, на ней был медицинский халат. Она стояла возле кровати моего соседа по палате, но вдруг увидела, что я проснулся. Подойдя ближе, она и что-то сказала мне, но я не смог разобрать её речь. Я собрался с силами и спросил, где я, и вновь не понял её ответ.

– Всё будет хорошо, вы поправитесь, – дошли до меня, наконец, её слова.

– Нет, – прошептал я. Этого не должно было произойти.

И всё-таки это произошло. Я провалялся в больнице больше года, пока смог встать на ноги. Начался тяжелый период восстановления, чему я отнюдь не был рад. Мой организм всеми силами вытягивал меня из могилы, куда я так старался его уложить. Я узнал, после того как проснулся и начал слабо соображать, что всему виной тот парень, который вызвал к мосту медиков, полицейских, спасателей. Меня быстро выловили из реки, но до того, как упасть, я сильно ударился головой о защитное ограждение моста.

Все вокруг только и говорили, как мне повезло, что в нашем городе оказался один из лучших нейрохирургов, какой-то австриец – Том Пайтон. Как только меня доставили в больницу, именно он вытащил меня с того света. Дурацкое стечение обстоятельств. Этот дядька был в городе проездом и вообще не имел никакого права меня оперировать.

Кроме тяжелой травмы головы у меня были переломаны ребра, а также сломана левая нога, рука, и несколько пальцев на ней.

Всё могло быть хуже. Это все так говорят – все вокруг. Что врачи и ангелы вернули мне мою жизнь. Я не был им благодарен. Стиснув зубы на тренировках по восстановлению, я проклинал их всех. Я был загнан на тот мост чеками из больницы, где лежала Дженни, а теперь ещё и собственных в разы прибавилось.

Я – нищий. Я продал все вещи из своего дома, оплачивая её счета, пока от такой жизни не устала ни она, ни я.

А теперь стало ещё хуже. Я – инвалид. Мне уже не вернуться на мою прежнюю работу в офис. В мою голову и так было вложено маловато мозгов, а теперь я и оставшиеся растерял в мутной реке. Да, мистер Пайтон всё замечательно сделал: я могу говорить, могу ходить, никто из врачей и не надеялся на это.

По ночам меня мучают кошмары, и я плохо сплю; днем меня мучают мигрени, с которыми могут справиться лишь выписанные мне таблетки. Нога долгое время не желала срастаться, и я до сих пор сильно хромаю. Долго восстанавливал сломанную руку и пальцы, в этом мне помогла одна из медсестер, ребенок которой отдал мне свой пластилин. От безделья я лепил из него всякую ерунду или же просто мял, разрабатывая пальцы.

Так или иначе, добрые люди помогли мне устроиться на работу и даже частично оплатили мои счета. Когда я выписался из больницы, меня взяли мерчандайзером в местный супермаркет: всё что мне нужно было делать – это раскладывать товары по полкам. Я хромал, опираясь на трость и тянул за собой тележку, заполняя пустующие полки. Меня взяли на полставки, да и мои обязанности часто выполняли за меня коллеги. Восстанавливался я быстро, у меня уже не тряслись руки, и пальцы мои держали крепко, я ни разу не бил товар, разве что работал очень медленно.

Таща за собой тележку с газировкой, я задержался у зеркала за витриной. Это просто какой-то кошмар – я стал похож на Дженни незадолго до её смерти: щёки ввалились, я был похож на скелет ещё когда лежал в коме, но с того времени мало что изменилось. У меня на затылке столько швов и рубцов, что волосы там больше не растут, и мне приходится носить шапку или кепку с логотипом супермаркета. Несколько светлых локонов из-под шапки падают мне на лоб, и порой кажется, что это все волосы, которые у меня имеются. Отвернувшись, я заковылял дальше. Я продал из дома все зеркала, а новых так и не купил и каждый раз, натыкаясь на своё отражение, я вновь вспоминаю почему. Всем отвратительно на меня смотреть, даже мне самому.

Я стал местной знаменитостью. Это только в книжках да фильмах люди могут восторгаться поступками Ромео и Джульетты, в жизни же всё не так: меня жалеют, проходя мимо, вздыхают или показывают пальцами. Такой жизни ты мне хотел? А, Том Пайтон? Может ты за меня ещё и счета оплатишь? Спаситель хренов.

Я воображаю себе, как этот дородный розовощекий дяденька в полосатом пиджачке входит в наш супермаркет.

Зачем было меня спасать? Я вроде ясно дал понять, что мне осточертела моя жизнь.

А он лишь смеется надо мной.

– Это потому, что ты неудачник, Рик Деймар, – говорит он мне, – смотри. – Перед моими глазами всплывает список его пациентов: известные бизнесмены, политики, спортсмены, актеры… или же люди, которые ими стали – выжили и стали успешными. – Ты плохо стараешься, дружок, – качает головой мой воображаемый врач. – Я вернул тебе твою жалкую жизнь, а ты даже не пытаешься сделать её лучше.

Пошел к черту, фыркаю я, и воображаемый Том Пайтон исчезает.

Как прикажете мне выбираться из этого болота? Я ещё когда здоровым был, понял, что дело худо. У меня нет живых родственников, которым я мог бы поплакаться. Нет таких людей, которые помогли бы мне сейчас. Несчастная мать Дженни – Лиза Эрроу, лишилась рассудка после смерти дочери, а её муж ушел из семьи, когда Дженни не было и пары лет. Мой отчим умер, когда мне было двадцать, а моя родная мать оставила нас и того раньше. Все мои друзья и знакомые, видя, как после смерти Дженни я медленно чахну, разбежались кто куда, а тех, кто сам не ушел, я прогнал. Никто из них не должен был винить себя в том, что я умер, что они не смогли меня здесь удержать.

Меня сторонятся, меня избегают. Я не знаю, зачем я живу, не знаю, зачем всё ещё существую, ради чего пытаюсь облегчить своё существование таблетками. Я избегаю общества, а оно меня.

Именно это общество навязывает мне психолога по вечерам пятницы. Я прихожу туда после работы и выслушиваю её вопросы:

– Скажите, Рик, вы часто вспоминаете вашу жену?

– Каждый вечер, – лениво отвечаю я. Не могу сказать правда это или ложь. У меня раскалывается голова, и мне больно даже задумываться над этим. Таблетки обезболивающего лежат у меня в кармане, и я стараюсь не ерзать и терпеть; ждать окончания сеанса, когда смогу их принять. Пить таблетки при ней означает нарываться на очередной вопрос.

Я смотрю на психолога, а она поглядывает на меня и, должно быть, мы оба хотим поскорее отсюда смыться. Она привлекательная женщина со строгим взглядом из-под очков в красивой чёрной оправе, на её пальце обручальное кольцо с огромным камнем. Дома её ждет муж, и она, докучая мне здесь вопросами, наверняка думает сейчас о нём и об их совместном ужине в дорогом ресторане.

Я же мечтаю о своей конуре. Меня ждет пустой дом в прямом смысле этого слова, в её кабинете куда больше мебели, чем имеется во всём моем доме. Меня ждут голые стены. Ждет скромный ужин и моё хобби. Вообще-то я собирался заняться резьбой по дереву, как всегда мечтал, но денег у меня ни на что не хватает. Пару месяцев назад я стянул из супермаркета, где работал, несколько пачек детского пластилина и лепил из него разные фигурки – вроде как развивал моторику, но на самом деле мне больше нечем заняться.

Мне осточертел интернет и телевидение, раздражали видеоигры и тошнило от книг. Меня всего трясло от злости, когда я проходил мимо магазинов «Всё для вашего хобби», даже если там и были занятия мне по душе, то я всё равно не мог их купить.

– Вас ещё посещают мысли о суициде? – интересуется психолог, выразительно глядя на меня поверх очков.

Я приятно улыбаюсь и качаю головой.

– Ну что вы. Раз Господь Бог решил оставить меня в живых, значит я ему всё ещё нужен.

Ну конечно, как же! Когда сатана увидел, кто направляется к нему в преисподнюю, то скривился и вышвырнул меня обратно – если ему и предстоит целую вечность смотреть на мою унылую рожу, то пусть это произойдет чуть-чуть попозже. Но не могу же я говорить так психологу. Её дело слушать ложь, а моё – лгать. Её задача – делать вид, что она мне помогает, а моя притворяться, что мне и впрямь идут на пользу наши сеансы. Быть может, попади я к ней раньше, то у меня ещё был бы шанс наладить свою жизнь, но сейчас, когда я искалечил себя, я просто качусь по наклонной к началу. Рано или поздно я вновь это сделаю, я просто не знаю, как и когда.

Чем я это заслужил? Чем Дженни, будучи молодой здоровой девушкой, заслужила рак? За какую провинность? Да я в жизни не встречал более доброго и отзывчивого человека, более кроткого и ласкового! А теперь у меня ничего нет. Я бреду домой, опираясь на трость, и там меня ждут мои пластилиновые фигурки, странные фигурки и никчемные. Я – плохой скульптор, а бог – плохой творец, вот и всё, что мне удалось подытожить за свою недолгую жизнь.

Постояв какое-то время над столом с моими уродливыми творениями, я понял, что время пришло. Я так больше не могу – хватит с меня.

Вытряхнув всю аптечку в свой рюкзак, я положил сверху бутылку воды и вышел на улицу. Сейчас вечер пятницы, и на улице тихо и темно, проходят последние майские деньки, и детвора разбежалась по домам, так как уже стемнело, а я вышел прогуляться, подышать воздухом и вновь попытаться умереть где-нибудь.

Поздний автобус увозил меня всё дальше от дома. Сойдя на конечной остановке, я побрел вдоль шоссе подальше от города. Таблетки в своих баночках звонко отзывались в такт моим шагам, словно поторапливая меня, а я шел, повесив нос, и пытался вспомнить Дженни.

Когда я вернулся домой после пребывания в больнице, то долго разглядывал фотографии в альбомах, и только так смог хоть немного восстановить память, а сейчас я даже те фотографии не могу вспомнить. Перед глазами стояла та Дженни в больничной палате, лысая после стольких химиотерапий, худая и слабая.

– Прости, что вынуждена тебя оставить, – тихо говорила она. –Пообещай, что продолжишь жить без меня.

Я солгал ей тогда, как вру сейчас и психологу. Дженни наверняка это знала, но что я должен был ей на это сказать? Я знаю её с самого детства, мы росли вместе, учились вместе – я не мог представить себя рядом с другой женщиной. Когда моей Дженни не стало, я в каждой маленькой брюнетке видел тогда её, я говорил с коллегами и посетителями в офисе и в каждой молодой девушке видел её лицо.

Я так долго шел, сам не зная куда, что порядком выбился из сил. Мужчина на старом внедорожнике притормозил около меня, предлагая подвезти, но я лишь отмахнулся. Свернув с дороги, я пошел, куда меня несли ноги. Я спотыкался в темноте, и цеплялся тростью о камни и траву. И чем дольше я шел, тем слабее становилось моё желание отравиться. Признаться, я понятия не имею, что будет, если выпить все эти таблетки разом, даже не уверен, что насмерть отравлюсь.

Бредя чёрт знает куда по сухой степи, я представлял себе, как буду мучиться несколько дней, медленно умирая на этом пустыре. К тому же, пока я шел, погруженный в свои мысли, я и вовсе передумал умирать. Я долго не хотел пить таблетку обезболивающего – не хотел, так сказать, перебивать аппетит перед «сытным ужином», но, когда выпил её, головная боль прошла, мне сразу стало легче, и с души тоже отлегло. Нужно потерпеть ещё немного, сказал я себе, и повернулся к далеким огонькам города. Ведь могло быть и хуже, но совсем худо ещё не настало.

Я повернул назад, припадая на ногу, и морщась от боли, так как перетрудил ногу и натер палец ботинком. Мне удалось скопить немного денег и, думаю, смогу себе позволить простенький набор для резьбы по дереву. Может научусь делать что-нибудь стоящее, и через десяток лет, когда стану совсем ни на что не годен, смогу продавать фигурки или ложки, имя-то у меня уже есть. Люди скажут – смотрите какой молодец, он не опустил руки даже после такого, и смог чего-то достичь. Хотелось бы верить…

Я то и дело останавливался перевести дух, и кажется, так толком и не приблизился к городу. К тому же я заблудился – дорога была слева от меня, но я всё никак не мог до неё добраться. По крайней мере у меня есть ориентир – далекие огни Декстона подсказывают дорогу домой, нужно лишь выйти на любую улицу, а там я вызову себе такси.

Я спустился с холма в низину, где меня ждал пробирающий до костей сквозняк и старые заброшенные постройки. Когда-то здесь был небольшой район, но почему-то опустел: в одних домах люди жили давно, другие только начинали строиться, но вдруг всё бросили. Я светил себе под ноги слабым фонариком на моём телефоне и знать не хотел, почему люди отсюда ушли. У меня мороз бежал по коже, но не от мрачного запустения и ночной прохлады, а от того, кто может в этих развалюхах может обитать. Здесь наверняка полно бездомных, или прочее отребье спускается сюда делать свои темные дела.

Из низины не было видно приветливых огоньков города. Я торопливо хромал, стараясь поскорее убраться отсюда. Внезапно у меня возникло странное чувство – я не испытывал такого ранее и никак не мог его описать – у меня начал слабо покалывать правый висок и чуть заметно сдавило голову. Я не мог понять, что со мной. Подсвечивая фонариком себе под ноги, я быстро ковылял через пустырь, а странное чувство всё усиливалось. Я внезапно понял, куда меня влечет. Остановившись, я направил свет фонаря туда, где виднелись стены приземистого кирпичного домика, а на фоне светлеющего неба над городом, угадывалась его просевшая крыша. На всякий случай я обошел это место стороной и поторопился дальше. Странное чувство слабело. Я списал всё на усталость – я сильно запыхался, к тому же новые симптомы моего приобретенного недуга частенько любят проявляться в неподходящие моменты. И всё-таки это странное ощущение слишком заметно слабело по мере моего удаления от того места.

Я отошел так далеко, что легкие покалывания и вовсе прекратились. Обернувшись, я потоптался на месте, борясь с сомнениями. «Это просто временное проявление одного из симптомов», – говорил мне здравый смысл. «Так вернись и проверь», – подсказало любопытство. «Завтра вернусь и проверю», – отвечала за меня моя усталость. «Завтра, как же! – напомнил о себе страх. – Ноги моей здесь не будет ни завтра и никогда!»

Я решил сделать пару десятков шагов обратно, чтобы убедиться, что эта проклятая развалюха тут ни при чём, но уже на половине пути странное чувство вновь появилось. Чуть помедлив, я отошел назад, и оно пропало. Я весь задергался, не зная, как поступить, не зная, что бы это могло означать. Старый домишко манил меня к себе, таил в себе что-то, что я должен был узнать.

«Что, если в том здании человек, нуждающийся в твоей помощи? – одолевали меня сомнения. – Или необычайная находка – какая-нибудь ценность, благодаря которой я мог бы стать богаче?» А все, что я хотел обнаружить этой ночью – это свою кровать и крепкий сон.

«Взгляните на него! – заговорила гордость, – а не так давно, помнится, мысли о смерти тебя нисколько не страшили. Чего вдруг так вцепился в свою жалкую жизнь?»

– Потому, что я – трус, – прошептал я в темноту, но сделал совершенно противоположное. Я направился к кирпичному домику, опасливо озираясь по сторонам. Ох и пожалею я об этом, подумал я, шагая вперед и освещая себе дорогу тусклым фонарем.

Здание притягивало меня, обещало поведать что-то, и я не в силах был устоять.

Не буду помогать я человеку, не буду подбирать то, что там лежит. Я просто хочу взглянуть на то, что там спрятано. Просто загляну внутрь и уберусь оттуда как можно скорее. Может у меня открылся дар, и я вижу людей, попавших в беду, – подбадривал я себя, хотя и понимал, что всё это хрень собачья. Единственному, кому там может понадобиться помощь, так это бродяге, перебравшему лишнего, или наркоману, который вот-вот отправится на тот свет, или какому-нибудь неудачнику, которого пырнули там ножом и бросили умирать.

Не буду им помогать – пусть себе помирают. Бросить там умирающего человека мне будет куда проще, чем объяснять полицейским, какого чёрта я забыл на этом проклятом пустыре. Что я могу здесь делать? Как я нашел то, что обнаружил?

Пугливо оглядываясь на каждом шагу, я подобрался к зданию, с изумлением прислушиваясь к своим ощущениям. В правом виске всё пульсировало, хотя и заметно слабее. Покалывания исчезали; я вроде бы начинал привыкать к этому чувству, пока крался сюда.

В здании было тихо – я ничего не слышал, ничего и никого, кроме свиста ветра и шелеста травы. Пол этого дома зарос травой, повсюду валялись старые окурки и бутылки с истлевшими этикетками. Пахло сыростью, пахло травой. Старые кирпичи были исписаны разноцветными граффити, многие успели выцвести от времени. Меня тянуло внутрь. Я знал, что меня там что-то ждет и даже примерно представлял где – совсем рядом, дальше по коридору и направо, за стенкой.

Когда-то здесь была гостиная – просторная и с большими окнами, а теперь от них и рам не осталось, крыша на здании просела, а местами и вовсе обвалилась из-за прогнивших балок, и теперь из гостиной можно наблюдать луну, мелькавшую среди несущихся по небу облаков. Я шел мимо комнат и заглядывал внутрь, чтобы убедиться, что внутри никого нет. Под старыми балками громоздились птичьи гнезда из жухлой травы, но самих жильцов в них, похоже, уже давно нет. Я перешагивал через разбитые бутылки, бесшумно красться у меня совершенно не получалось – хрустели осколки под ногами, и моя трость то и дело натыкалась на какие-то предметы. Если в здании и был кто-то, то для него я уже давно выдал себя с головой. От этих мыслей я чуть осмелел, да и луна, наконец, разогнала вокруг себя облака, и в доме стало заметно светлее.

Я прошел до конца коридор и замер, разглядывая пустую комнату. Окно в коридоре, слева от меня, показывает унылый серый пейзаж, а справа просто пустая комната – ничего кроме травы и горстки мусора, крыша здесь ещё держится, хотя в некоторых местах балки опасно прогнили. И всё-таки здесь было что-то. Войдя вглубь комнаты, я уставился на внутреннюю стену, которая служила перегородкой. За ней что-то было, и нет, не в соседней комнате – сама стена хранила в себе что-то. Я полез в рюкзак и достал складной ножик, а фонарик на телефоне на время выключил – света луны из окна мне вполне хватало.

Я подковырнул один кирпич, другой, пробуя их вытащить, а затем принялся колотить лезвием ножа по старому цементному раствору, скреплявшему кладку. Мне даже в голову не приходило, сколько шума я сейчас произвожу, я колотил ножом по стене и старый раствор неохотно, но поддавался. Вытащив из стены один кирпич, я принялся расшатывать другой, но остановился, разглядывая, что было там, за тем кирпичом. Я полез в карман за телефоном и, включив фонарик, приблизил его к пролому в стене, но за ним ничего не было. Я должен был видеть сейчас другую комнату, через сделанное мной окошко, так как проделал в стене сквозную дыру, но этого почему-то не происходило. Выдернув левой рукой другой расшатанный кирпич, я пригляделся получше. Там, где заканчивалась кирпичная стена, свет моего фонарика уходил во тьму. Я выскочил в коридор и убедился, что стена и впрямь тонкая, а не из двойного кирпича, и меня крайне озадачил тот факт, что в соседней комнате стена оставалась целой.

Я помчался обратно и принялся разрушать стену. Я напрочь позабыл о прежней усталости, забыл, что хотел домой, весь мир сузился до этой комнаты и мне не терпелось разгадать, что было там, за этой стеной.

Я пинал стену ногой, опираясь для равновесия на трость, и дергал что есть сил кирпичи, злясь всё сильнее, понимая, насколько я ослаб и как медленно продвигается дело. Выломав шесть кирпичей, я помчался в соседнюю комнату, но там по-прежнему передо мной была совершенно целая стена.

– Это невозможно, – прошептал я, скользя по ней руками, убеждаясь, что мои глаза меня не обманывают.

Я поторопился к пролому в соседней комнате и вновь включил фонарь. В проделанной мною дыре ничего не было – за ней стояла тьма, это не было что-то материальное, свет не отражался от неё, тьма поглощала его целиком. Весь мой страх и сомнения вдруг исчезли. Я поднял трость и решил потрогать свое открытие. Конец трости проходил дальше, в то время как сама палка точно погружалась в чёрную недвижимую воду. Тьма поглощала ту часть трости, что касалась её края на уровне кирпичей и отдавала, когда я тянул назад. Направившись вперед к стене, я позволил ей поглотить трость целиком, затем настал черед моей руки, но ничего не произошло: мне не было ни тепло, ни холодно, когда тьма сомкнулась на моем запястье. Рука устала держать вытянутую палку и я, отступив назад, вытянул её.

Обойдя стену, я постучал по ней тростью, вновь убеждаясь, что передо мной и впрямь твердая стена. Затем вернулся назад, в комнату, и стал осматривать края проделанной мною дыры.

– Как странно, – прошептал я в тишине.

Включив камеру на телефоне, я занес палец над кнопкой спуска затвора и не спеша погрузил руку во тьму. Сделав там несколько снимков, подгоняемый любопытством, я скорее вытянул руку и включил архив.

– Это что, шутка? – охнул я, разглядывая фотографии стены, которую я должен был сейчас видеть.

Попытался сделать видео, но меня ожидал тот же результат – за этой тьмой меня ожидала соседняя комната. Я уселся на кирпич на полу и, вновь просматривая видео, внезапно понял, что в соседней комнате, которую я снял на камеру, стоит полумрак – комната не была освещена лунным светом из коридора, хотя и должна была. Не успев поддаться сомнениям, я подскочил и вновь принялся ломать стену – дыра слишком мала, нужно сделать её шире, чтобы не застрять самому.

Я стучал ножом по швам меж кирпичами, засыпав серой крошкой траву под ногами. Слишком медленно, злился я, налегая на нож, но тут от очередного удара рукоять соскользнула, и лезвие прошлось по ладони. Выругавшись, я прижал к груди раненую руку и принялся пинать стену. Часть кирпичей не выдержала и обвалилась внутрь; я едва удержал равновесие без своей палки, но звука от их падения из соседней комнаты не последовало – кирпичи просто исчезли во тьме.

– Что это? – спросил я вслух, продолжая налегать на стену. – Что это такое?

Наконец я проделал проход, в который смог бы пролезть. Я тяжело дышал, но усталости будто бы и не чувствовал. Меня всего трясло, я не верил в то, что видел и побаивался собственного желания туда заглянуть. Обернувшись на окно в коридоре, на ветхие домишки, залитые лунным светом, я силился понять, сколько времени я здесь торчу, пытался придумать хотя бы одну причину, из-за которой мне стоит поторопиться вернуться домой.