Мертвец VI⁠⁠

Долина Зловонных Чаш, на удивление, ничем не пахла. Чаши здесь действительно имелись. Аж две. В них танцевали, извиваясь и сплетаясь кольцами, змеиные струи пламени, пурпурные и оранжевые. Тени, отбрасывсемве этим причудливым танцем, узором покрывали всю долину.

Небосвод был низок и темен. Казалось, что это не небесный купол, а свод подземелья. Возможно, так и было. Я уже перестал удивляться чему бы то ни было.

В центре долины возвышалась ступеньчатая башня без дверей. У её подножия примостилась хижина из сухих пальмовых листьев. Снаружи не больше двухместной палатки, внутри она оказалась просторной, если не сказать огромной и почти пустой.

Из тьмы, притаившейся за обложенным битым кирпичом очагом, вынырнула щуплая фигурка, и раздался звонкий голос, совершенно не шедший его обладательнице:

— Свершилось! Явление Героя! — надо мной явно снова издевались.

Тут я понял, почему её зовут Посмертием Мари Лаво. Мама Вуду была давно и безвозвратно мертва. Едва доходя мне до пояса (перетянутого ягуарьим хвостом!), морщинистой иссушенностью Мама могла посоперничать с мумией фараонши, хотя тут явно был применён иной рецепт бальзамирования. С интересом рассматривая выделку кожи (по профессии я археолог, по увлечениям таксидермист, я не рассказывал?) и седые дреды, волочащиеся по полу, я восхищался тонкостью работы, уже не поражался тому, что Мама ведёт себя довольно активно для чучела. А вот голова, свисающая на кожаной петле, накинутой на запястье Мамы, была очень даже живенькой.

Приглядевшись, я узнал Лони. Лони бешено вращал круглыми глазками. Он явно хотел говорить, но мешала суровая нить крепко-накрепко зашивавшая его рот.

Почувствовав необходимость что-то сказать, я сказал:

— Здравствуйте. — и обнаружил отсутствие Марты.

— Привет-привет. Че приперся? К нам просто так в гости не ходят. Че тебе, Мертвец, нужно из под Мамаши Лаво?

Проигнорировав "мертвец", парадоксальное из уст ископаемого трупа, я прочистил горло, вытянулся по стройке смирно и отрапортовал:

— Рядовой Герой, он же Мертвец, явился, согласно предсказанному Фурией.

Мама захохотала, да так заразительно, что я решил присоединиться.

— Рому? — спросила мадам Лаво, и я сразу простил ей все непонятки с посмертным бытием.

Выпили. В горшочке, кипевшем на очаге, оказались перченые бобы со свининой. Выпили ещё. Подружились. Я согрелся, разомлел, скинул свои парчовые шлепки.

Проснулся от тычка в живот. Конечно, это была Марта.

— Вставай. — весьма эмпатичный и добрый ребенок. Палку бы ещё у неё отобрать...

К нам уже семенила Мама:

— Проснулся, мой хороший. Пора, пора. Готов?

— К чему? — спросил, а сам подумал: ясно же к чему. Кормят на убой, значит к Рождеству зарежут. И не ошибся.

— Как к чему? К Подвигу, конечно.

— Нет, — не стал лукавить я, — не готов...

— Ну это ничего, ничего. Это мы сейчас поправим. — Мама суетливо ощупала меня, потом протянула бутылку с ромом: — На, вот, глотни. Глотни ещё, да побольше. Ну, давай сюда, присосался он! А теперь ритуал!

И начался ритуал.

На задней стене хижины красовалась кособокая дверь, нарисованная углем, а может, и простой грязью. Поставив у двери горшочек, по виду тот же самый, в котором варились бобы, Мамаша Лаво засунула в него обе руки, достала их испачканными какой-то красной вонючей дрянью, и вытерла об мое лицо. То же самое она проделала с Мартой. И запела.

Пела она не очень даже для москвички, а уж для уроженки родины джаза, так совсем паршиво. Хотя, вполне допускаю, что я просто отстал от трендов. Представьте себе фальшивящего и картавого Скриптонита без передних зубов. Представили? Вооот.

Песнью она не ограничилась. Ритуальный танец содержал элементы твиста, габбера и хип-хопа, с уклоном в казачка. При этом мадам умудрилась покрывать пространство вокруг двери кривой вязью галок, палочек и витееватых полос. Наконец, выдав нижний брейк, Мама закончила своё гениальное выступление и подошла ко мне.

— Закрой глаза, Герой! — я послушно зажмурился и почувствовал, как моих глаз коснулся обжигающий холод.

Отступить мне не дал посох Марты, заботливо и предательски всаженный меж моих лопаток. Дернулся было протереть глаза, но получил этим самым посохом по костяшкам. Довольно больно вышло. Потом я почувствовал как кто-то подул мне в лицо, и Мама скомандовала:

— Открывай!

Я снова подчинился.

Нарисованная дверь сменилась высокой аркой. На той стороне меня ждал Свет. Тёплый и живой. Ждущий. Хороший.

Посмертие Лаво было очень мудрой женщиной. Даже после смерти.

— Даже не надейся, это не Тот. — сказала она, сунула мне в руки головку многострадального Лони, старый перочинный ножик, хлопнула по ягодице, обтянутой лосинами и усмехнулась:

— Извини, не сдержалась. А теперь иди.

И я пошёл. Переступив порог, я перестал быть.

Наверное, я не точно выразился, я же продолжал мыслить, следовательно, существовать, но все знакомые категории и ориентиры покинули меня. Слух, зрение, осязание в этом месте не существовали. Только Свет. Я не видел его, и не уверен, что мне было чем видеть, как и в том, что у меня еще было тело. Но я чувствовал повсеместное присутствие Света. Вне и внутри. А еще я ощущал совсем рядом присутствие двух источников лучистой пульсации. Слегка испуганной, взволнованной, но... родной? Марта и Лони дошли со мной до края земли. Как и планировали. Упрямые говнюки.

Мои упрямые говнюки.