Матрёшка Памяти⁠⁠

3. Кроличья нора

Следующие три дня я провела в добровольном заточении. Отменила все стримы, отключила уведомления, заказывала еду с доставкой до двери. Мой мир сузился до размеров ноутбука и тех 43 записей, которые я теперь просматривала с маниакальной методичностью.

Мой менеджер Олег звонил каждые два часа, но я сбрасывала вызовы. Мама отправила десяток встревоженных сообщений, видимо, увидела тот злосчастный стрим. "Машенька, что происходит? Позвони мне". Я не ответила. Я не могла говорить ни с кем, пока не разберусь с тем, что творится в моей собственной голове.

На третий звонок в дверь я всё-таки ответила — доставщик пиццы смотрел на меня с откровенным любопытством. Видимо, узнал. Наверняка видео с моим "разоблачением" уже разошлось по сети. Я расплатилась, стараясь не встречаться с ним взглядом, и захлопнула дверь.

Большинство из тех 43 записей были безобидными фрагментами моей жизни, моменты, которые я не планировала записывать. Я, чистила зубы перед зеркалом и напевала дурацкую рекламную песенку. Я, листала ленту и завидовала фото из отпуска бывшей одноклассницы. Я, проверяла почту в три часа ночи и ругалась сквозь зубы на очередной дедлайн. Я, плакала после ссоры с мамой, глупой, мелочной ссоры из-за того, что я снова отменила семейный ужин ради прямого эфира.

Эти записи вызывали странное чувство, словно я подглядывала за собой в замочную скважину. Узнавала привычки, о которых не подозревала. Маленькие ритуалы, жесты, гримасы. Я действительно так часто поправляю волосы? Действительно бормочу под нос, когда нервничаю?

Но были и другие. Более тревожные.

Я, яростно спорила с Алексеем в его квартире. Дата — за три дня до его смерти. Он в потёртых джинсах и растянутой футболке с логотипом какой-то инди-группы. Всклокоченные волосы, воспалённые глаза, не спал несколько суток. На столе остатки китайской еды, батарея энергетиков, раскрытый ноутбук с графиками нейронной активности.

— Ты не можешь продать технологию! — кричала я, стуча кулаком по столу так, что подпрыгивали палочки для еды. — Это же всё равно что продать людей! Их воспоминания, их личные переживания станут собственностью корпорации!

— А что ты делаешь? — огрызался он. — Торгуешь своими эмоциями, как... — он не закончил фразу, но я почувствовала, как меня обожгло непроизнесённое слово.

— Я контролирую, чем делюсь! Это моё решение! — я ходила по комнате, как тигрица в клетке. — Люди знают, на что подписываются, когда покупают мои эмоциональные записи. Они не проникают в мою голову без разрешения!

— Твоё решение? — он истерически рассмеялся, и в этом смехе было что-то пугающее, нездоровое. — Ты правда так думаешь? — он подался вперёд, глядя мне прямо в глаза. — А откуда ты знаешь, что все твои решения — действительно твои? Откуда ты знаешь, что твоя память — это то, что происходило на самом деле, а не то, что тебе удобно помнить?

— О чём ты вообще говоришь? — я замерла.

— О следующем этапе эволюции «Эмошеринга», — сказал он, внезапно успокоившись. — О возможности не только считывать воспоминания, но и записывать новые. Создавать искусственные эмоциональные паттерны и внедрять их в сознание.

— Это невозможно, — я покачала головой. — Мозг так не работает. Ты не можешь просто... перезаписать чужие воспоминания.

— Не могу? — он усмехнулся. — А ты уверена? Уверена, что я не делал этого с тобой? Что часть твоих воспоминаний — не те, которые я создал?

На этом запись обрывалась. Я сидела перед экраном, чувствуя, как подступает тошнота. Этого разговора я не помнила. Совсем. Но он казался таким реальным, каждая интонация, каждый жест, каждая эмоция. Это были мои эмоции. Моя ярость, моё недоумение, мой страх.

Я перешла к следующей записи. Я в своей ванной, отмываю что-то с рук. Вода розовая. На запястьях брызги крови. Лицо искажено от ужаса. Дата — день смерти Алексея. Время — 22:43.

Я лихорадочно тру руки мылом, смотрю на себя в зеркало остановившимся взглядом. "Что я наделала, — шепчу я своему отражению. — Господи, что я наделала?" Руки трясутся так сильно, что мыло выскальзывает, с глухим стуком падает в раковину. Я вздрагиваю от этого звука, словно от выстрела.

Потом я выключаю воду, долго вытираю руки, проверяя, не осталось ли следов крови под ногтями. Достаю из шкафчика бутылку водки, делаю большой глоток прямо из горлышка. Закашливаюсь, сгибаюсь пополам. Вытираю выступившие слёзы.

"Он заслужил это, — говорю я, выпрямляясь. — Он бы уничтожил всё, над чем мы работали. Он бы превратил людей в марионеток. Я не могла позволить."

Запись заканчивается тем, что я снимаю окровавленную блузку, комкаю её и запихиваю в мусорный пакет.

Но я не была у него дома в тот день. Я точно помню... или мне кажется, что помню?

Или нет?

Внезапно все эти воспоминания стали зыбкими, как отражение в ряби на воде. Я не могла с уверенностью сказать, что делала в тот день. Образы расплывались, детали ускользали.

Самое страшное, что эти записи не выглядели поддельными. Я чувствовала каждую эмоцию, каждую мысль, они были моими. Но я не помнила этих событий.

«Может, у меня раздвоение личности?» — эта мысль преследовала меня. Что, если есть вторая Мария, которая делает вещи, о которых я не подозреваю?

Или что, если моя память была каким-то образом изменена? Что, если Алексей действительно создал технологию, способную не только считывать, но и перезаписывать воспоминания?

Тогда как я могу доверять чему-либо в своей голове?

В одной из записей я нашла момент, который точно помнила, моё выступление на конференции. Я рассказывала о перспективах «Эмошеринга», отвечала на вопросы журналистов. Всё совпадало с моими воспоминаниями... до определённого момента.

После выступления ко мне подошёл мужчина в сером костюме. Представился как Игорь Дмитриевич, руководитель отдела инноваций NeuroCorp. Предложил обсудить "взаимовыгодное сотрудничество" за ужином. Я согласилась.

Мы поехали в ресторан на его машине, чёрный представительский автомобиль с тонированными стёклами. Он говорил о потенциале нашей технологии, о глобальных перспективах, о финансировании. Упомянул сумму с шестью нулями.

А потом разговор принял странный оборот.

— Ваш партнёр, Алексей Барков, — сказал Игорь Дмитриевич, разрезая стейк. — Он не совсем тот, за кого себя выдаёт.

— Что вы имеете в виду? — я насторожилась.

— Скажем так, у него есть... другие интересы, помимо монетизации вашей технологии. Интересы, которые могут навредить национальной безопасности.

— Это какая-то шутка? — я рассмеялась.

— Я бы предпочёл не вдаваться в детали в публичном месте, — он поднял бокал с вином. — Но скажу так, ваш партнёр экспериментирует с определёнными аспектами технологии, о которых вы не знаете. И эти эксперименты... потенциально опасны.

— Если вы пытаетесь посеять раздор между нами, чтобы легче было купить технологию, то это не сработает, — сказала я холодно.

— Вовсе нет, — он улыбнулся. — Просто предупреждаю. В ваших же интересах внимательнее присмотреться к тому, чем он занимается в лаборатории по ночам. Особенно к проекту "Матрёшка".

Этого разговора я тоже не помнила. Более того, я была уверена, что ужинала в одиночестве в гостиничном номере, а не в ресторане с представителем NeuroCorp.

Что ещё я забыла? Или, точнее, что меня заставили забыть?

На четвёртый день моего затворничества раздался звонок в дверь. Я вздрогнула. Никого не ждала.

Осторожно подойдя к двери, я посмотрела в глазок. На пороге стоял тот самый парень из стрима, менее взъерошенный, чем тогда, но с такими же воспалёнными глазами. Худой, бледный. На вид лет тридцать. Одет просто, тёмные джинсы, серая толстовка, потрёпанные кроссовки. В руках пакет из супермаркета.

Я замерла, не зная, что делать. Вызвать полицию? Но что я им скажу? "Арестуйте человека, который обвинил меня в убийстве, которого не было"?

— Я знаю, что ты там, Мария, — сказал он, глядя прямо в глазок. — Нам нужно поговорить.

— Как ты меня нашёл? — прошипела я.

— Ты сама дала мне свой адрес, — ответил он спокойно. — В одной из записей. Когда заказывала еду. "Большая Дмитровка, 12, квартира 73, код домофона 1505".

Конечно. Я настолько привыкла быть на виду, что даже не задумывалась о таких мелочах. Любой, кто просмотрел мои эмоциональные записи, мог узнать, где я живу, какой у меня пароль от домофона, какие привычки, страхи, слабости.

— Чего ты хочешь? — спросила я, не открывая дверь.

— Поговорить. Я программист. Работал с Алексеем над первыми версиями «Эмошеринга». Меня зовут Кирилл, — он поднял пакет. — Я принёс еду. Судя по количеству доставок за последние дни, ты питаешься одной пиццей и ролами. Решил, что овощи тебе не помешают.

Я колебалась. С одной стороны, впускать в квартиру человека, который обвинил тебя в убийстве, не самая разумная идея. С другой, если он хотел причинить мне вред, у него было достаточно возможностей сделать это за те три дня, что я изучала записи. Он мог обратиться в полицию, показать им эмоциональную запись с окровавленным ножом. Но не сделал этого.

— Пять минут, — сказала я, открывая дверь. — И только потому, что ты упомянул овощи.

Его звали Кирилл. Он рассказал, что Алексей привлёк его к проекту на ранней стадии, но потом они разошлись из-за разногласий по поводу этики. Он раскладывал принесённые продукты на кухонном столе, свежие овощи для салата, хлеб, сыр, бутылка белого вина. Двигался спокойно, уверенно, как будто был здесь не впервые.

— Я помогал писать первую версию кода для считывания нейронных импульсов, — объяснил Кирилл, нарезая помидоры. — Мы работали в гараже Алексея. Ни офиса, ни инвесторов, только энтузиазм и дешёвый растворимый кофе. Но потом проект начал расти, появились первые результаты. И Алексей... изменился.

— В каком смысле? — я наблюдала за ним, готовая в любой момент схватить нож, если он сделает что-то подозрительное.

— Он стал одержим идеей контроля над воспоминаниями, — Кирилл добавил в салат огурцы, посыпал зеленью. — Сначала это казалось безобидным. "Представь, Кирилл, — говорил он, — мы сможем помочь людям с посттравматическим стрессовым расстройством. Сможем смягчить болезненные воспоминания, заменить их более позитивными". Но потом его амбиции выросли.

— Во что?

— Алексей хотел создать нечто большее, чем просто платформу для шеринга воспоминаний, — объяснил Кирилл, сидя на краю моего дивана. Мы переместились в гостиную после ужина. — Он работал над алгоритмом модификации памяти.

— Что? — я почувствовала, как по спине пробежал холодок.

— Технология может не только считывать эмоции и воспоминания, но и записывать новые. Внедрять искусственные воспоминания в сознание. Алексей называл это проектом "Матрёшка" — память внутри памяти.

Я вспомнила странный разговор с представителем NeuroCorp из записи. Он тоже упоминал проект "Матрёшка".

Я рассмеялась.

— Это научная фантастика. Невозможно.

— Возможно, — возразил он. — Я видел прототип в действии. Алексей тестировал его на себе. А потом, кажется, и на тебе.

— Что?! — я вскочила, чувствуя, как кровь приливает к лицу. — Ты с ума сошёл? Я бы знала!

— В том-то и дело, что нет, — сказал он, глядя на меня с сочувствием, которое бесило ещё больше. — Если бы тебе внедрили искусственное воспоминание, ты бы считала его настоящим. А если бы подавили реальное — ты бы просто его не помнила. В этом вся суть технологии — создать настолько убедительную иллюзию, что мозг принимает её за чистую монету.

Я села обратно, ощущая, как земля уходит из-под ног. Если Кирилл прав, то я не могу доверять ни единому воспоминанию в своей голове. Всё может оказаться ложью, сконструированной Алексеем, или кем-то ещё, для неведомых целей.

— Зачем ему это?

Кирилл пожал плечами.

— Контроль? Эксперимент? Не знаю. Он стал одержим идеей совершенной памяти, без травм, без боли, только то, что ты хочешь помнить. "Представь мир, где люди могут избавиться от своих худших воспоминаний, — говорил он. — Нет ПТСР, нет депрессии, вызванной травматическим опытом. Только счастье, только позитив".

— Но эти записи... с кровью... с ножом...

— Да, это меня и пугает, — Кирилл посмотрел на меня внимательно. — Либо он внедрил тебе ложные воспоминания об убийстве, либо... ты действительно это сделала. В любом случае, играть с памятью опасное занятие. Особенно когда речь идёт о жизни и смерти.

— Нет, — я покачала головой. — Нет, это какой-то бред. Я бы не смогла...

— Уверена? — он посмотрел мне прямо в глаза, и его взгляд был странно гипнотическим. — Вы сильно поссорились перед его смертью. Он угрожал продать технологию военным. Сказал, что у тебя нет выбора. Что NeuroCorp всё равно получит то, что хочет с тобой или без тебя.

Я застыла. Откуда он знал о нашей ссоре? Я никому не рассказывала подробностей. Даже моему менеджеру Олегу я сказала только, что мы с Алексеем разошлись во взглядах на будущее компании.

— Откуда ты знаешь?

— Я видел записи, Мария. Все сорок три. И есть ещё одна, которую ты не нашла. Записанная за час до его смерти.

Продолжение следует...