Кваздапил. История одной любви⁠⁠

(продолжение):

Я нагнулся, чтоб подобрать телефон, и тут же сел. Впрочем, сидеть тоже больно. Все больно – сидеть, стоять. Думаю, и лечь не получится, чтоб не взвыть. Глаза быстро опухали, губы не сходились, на одежду с лица капало красным.

Кто это был? Посланники «Мужских радостей»? С каких таких радостей? Я ничего не нарушил, карать не за что. Ничего другого в голову не приходит. Врагов нет, да и Настин звонок в другие версии никаким боком не лезет. Возможно, златокудрая искательница приключений что-то ляпнула, а виноватым признали меня. «Все решим», сказала она. И в то же время – предупреждала, пыталась спасти. От серьезных ребят так не спасешься. Кто же это был, и почему – я?

– Кваздапил, ты? – раздалось сверху. По лестнице быстро спускался Тимоха. – Вот же, гудрон в томате и мать его Америка, кто это сделал?!

Приятель попытался меня приподнять, но стало только хуже. Он схватился за телефон:

– Куда сначала – в скорую или в полицию?

– Нет. – Я встал, покачиваясь. Челюсть осторожно подвигалась. Как там проверяли? Куснуть за палец? Ага. Больно. И все зубы целы. Отлично. – Били профессионально, чтоб ничего не сломать.

«Только в полицию не заявляй, мы все решим», – стоял в голове испуганный голос Насти.

– У тебя губы разбиты вдрызг, нижняя разорвана, болтается, в дырку зуб видно!

– Заживет.

– Подняться сам сможешь? Вижу, не сможешь. Держись. – Тимоха осторожно взял меня за талию. – Если возражаешь против больницы, то тебе нужно к родственникам или друзьям, у нас пропадешь. Или Фильку звать нужно, он что-то про брата-врача говорил.

– Сможешь посадить в такси? Адрес я скажу. Деньги в кармане брюк, помоги, мне самому не вытащить.

Голос пришепетывал, говорить было трудно. Окружающее сжалось до щелочки из-за наливавшихся вокруг глаз отеков.

Через десять минут попутка довезла меня до нужного дома, от сопровождения я отказался, Тимоха только выдохнул с облечением. Проблем никто не любит. За мой внешний вид частный бомбила взял двойную цену, зато помог выйти. Около дома пришлось ждать, когда мамаша уведет заигравшегося ребенка, затем мужик вывел собаку на прогулку. В момент затишья я скользнул внутрь, по лестнице, чтоб не пересечься с соседями, добрался до своего этажа. Когда ключ вставлялся в замок, глаза окончательно заплыли. Мир исчез. В открывшейся двери охнуло, нежные руки втащили меня внутрь.

– Что случилось?! Нет, молчи, тебе больно. Если пришел сюда, то в больницу и полицию не хочешь, правильно? Сейчас я все сделаю.

Следующие пару часов меня приводили в божеский вид. В ход шли йод, вата, бинты, какие-то примочки и полотенца. В плане врачевания Хадя оказалась мастером. Видимо, брат частенько предоставлял возможность практиковаться. Разутый и избавленный от верхней одежды, я был уложен в кровать, и спасительница-домохозяюшка стала колдовать над моим лицом.

Когда выбрал ехать сюда, о единственной кровати не думалось. Теперь поздно что-то менять, выкручиваться придется той, кому доверился. Той, которая сначала доверилась мне.

По ветерку над лицом я понял, что Хадя склонилась к щеке:

– Есть или пить сейчас, наверное, не сможешь. Сделаю бульон и пюре, кормить буду с ложечки. Когда захочешь, скажи. Пить теперь тоже с ложки или через трубку. Руки, как понимаю, отбиты и не действуют. Видишь что-нибудь?

– Ыт, – отрицательно промычал я.

– Приподнять поясницу, а затем затылок сможешь?

– Ыгы.

По мне снова промчался ветерок – Хадя вздохнула. Раздалась команда:

– Давай.

Заботливые руки стянули рубашку вместе с майкой. Таким же манером с ног съехали и упали на пол штаны.

В одной комнате с девушкой-горянкой находился чужой мужчина в трусах. Это выбивало ее из колеи. С другой стороны, перед ней – друг, которому требовалась помощь. Хадя сходила с ума, напряжение искрило и чувствовалось даже на расстоянии – по голосу и движениям.

Милосердие победило.

– Живого места нет, все красное или синее, ссадины кровоточат, и много крови с лица натекло. Перевернуться сможешь? Тебя нужно помыть.

Надорванные губы распухли, слова получались странными, но понятными:

– Агу а анну ати.

– Можешь в ванну пройти? Давай. Я помогу.

Дойти оказалось полдела, ноги через бортик пришлось перебрасывать Хаде, одновременно придерживая за талию вес, почти вдвое превышающий ее. Ожидаемого душа не случилось, вместо этого меня стало осторожно отирать смоченное в теплой воде полотенце. Когда открытые места закончились, дело застопорилось. Глаза не видели, все болело, но волны шторма, который бушевал в девушке, доставали и меня.

– Кваздик, не помочь не могу, но если кому-нибудь расскажешь, мне придется покончить с собой.

Храброе движение сорвало с меня последний защитный покров.

Переодевать в чистое смысла не было, после омовения Хадя снова уложила меня в постель. Укутав одеялом, она долго шелестела тряпками, как понял – постелила себе на полу.

– О-оно, – сказал я.

– Холодно? Еще укрыть?

– Е-е о-оно.

– Мне не холодно. Все нормально. Если что-то понадобится, сразу зови.

Следующие дни я приходил в себя. Хадя ухаживала за мной, как за маленьким ребенком. Стеснение осталось в прошлом, ситуация вынудила. Девушка мыла меня и одевала, кормила с ложечки, ночью вскакивала по первому зову и любому стону. То, что в первый раз казалось невозможным и вовсе за гранью, все равно делалось, во второй раз проходило быстрее, хотя и со скрипом, а к четвертому разу стало привычным. Мое тело перестало быть для нее тайной, в то же время в ее глазах оно не являлось телом мужчины, это был больной разбитый организм, которому требовалась помощь. Преодолевая стыд и робость, она оказывала эту помощь, и чем больший достигался эффект, тем большую радость доставляло дальнейшее ухаживание за мной.

Сначала я ликовал: какое счастье, что нет живого места, и все болит! Страшно представить, как отреагировала бы добровольная помощница, если бы сил организма хватило на адекватное ситуации выражение чувств. Как выяснилось, я недооценил свой организм. Это случилось уже на второе мытье. Не будь я синим, стал бы красным. Девушка раздумывала всего миг.

– Насколько наслышана, у мужчин это неконтролируемо. Ты же не специально?

Я отрицательно помотал головой.

– Тогда сделаем вид, что ничего не происходит.

Мое лицо совершило несколько согласных движений в вертикальной плоскости. Больше мы этой скользкой темы не касались.

Временно ослепший, я жил только слухом, но едва мир проклюнулся, в образовавшуюся щелочку глаза стали неотрывно следить за милой сиделкой. Она по-прежнему предпочитала носить мои вещи, ходила в моих рубашках, а после душа обертывалась полотенцем. Зрелище радовало, несмотря на то, что виднелось как в амбразуру противотанкового дота. В этом имелся свой плюс: девушка привыкла к моему здесь нахождению и теперь не замечала разведчика, замаскированного под недвижимость. Она забыла, что у разбитого куска мяса имеются глаза, и не видела, что на нее смотрят, если моя голова не поворачивалась. А она не поворачивалась. Ну, в те моменты, когда меня было видно.

Чтоб не пропустить возможного зова, Хадя не закрывала дверь в ванную, когда уходила туда надолго. Например, когда стирала или купалась. Моя жизнь превратилась в ожидание этих периодически повторяющихся счастливых событий, ведь живой бальзам для глаз лечил лучше любого лекарства. Сквозь боль я приподнимался, с определенной точки центр ванной оказывался как на ладони. Люстра надо мной включалась только при необходимости, и, не таясь, из тьмы можно было наблюдать, как Хадя завертывалась в полотенце или впархивала в мою рубашку, которая часто оказывалась единственным заменителем халата: кого стесняться, когда твой больной лежачий сосед – слепой? Любопытно, она знает, насколько задирается рубашка, если поднять руки, развешивая белье на веревочках, или когда нагибаешься к тазу, что стоит на дне ванны? Впрочем, она же не знает, что глаза потихоньку прозревают. Надо бы сказать. Но не сегодня. Не сейчас. Иначе выздоровление станет унылым и мрачным, как атмосфера комнаты, что в отсутствие темноволосого солнышка напоминала кладбище. В результате ничего не подозревавшая девушка порхала по квартире, дела спорились, настроение поднималось.

Она только что вышла из ванной. Из-под рубашки блестели гладенькие красивые ножки, лицо сияло. Ангел. Широкие белые рукава дополняли сходство. Я очень старался не выдать себя, когда небесный образ расположился рядом, а смоченная в чем-то ватка нежно коснулась моих отеков.

– Хадя! – просипел я.

Мой ангел-хранитель всполошился:

– Больно?

– Просто хочется поговорить. – Слова в моем исполнении уже были понятными, хотя получались шумящими и с присвистом.

– Не надо, тебе больно разговаривать.

– Бывало и хуже.

– Потерпи, скоро все пройдет. Но если хочешь… давай, я с тобой поговорю. А ты постарайся молчать.

Рядом что-то прошуршало и щелкнуло, включенный телефон будто прожектор высветил сосредоточенно бегавшие по экрану глазки и сдвинувшиеся бровки.

– Слушай. – Хадя зачитала сохраненный текст: – «Ни чинно расправленные юбки, ни скромность прически, ни степенно сложенные на коленях маленькие белые ручки не могли ввести в обман: зеленые глаза – беспокойные, яркие (о, сколько было в них своеволия и огня!) – вступали в спор с учтивой светской сдержанностью манер, выдавая подлинную сущность этой натуры. Манеры были результатом нежных наставлений матери и более суровых нахлобучек Мамушки. Глаза ей дала природа». На кого похоже?

Поскольку говорить прелестная медсестра мне запретила, я выдавил единственное слово:

– Мадина.

– Правда, будто с нее списано? Это Маргарет Митчелл, из «Унесенных ветром». Ночами и пока тебя не было, я кучу книг прочла.

Надо же. А со стороны ощущение складывается, что она ничем, кроме дома, не занималась.

Кое-что давно не давало покоя, и я, наконец, решился:

– Что обо мне рассказывала Мадина?

А она не молчала, доказательством – вырвавшаяся однажды фраза: «Мадина рассказывала, что там живут шестеро…» Какие факты бедовая проказница поведала сестренке кроме количественного?

– Малина восторгалась тобой. Каждый раз, вспоминая тебя, она закатывала глаза, а на нее это совершенно не похоже. Ты ей нравился, знаешь?

– У меня ощущение, что нравился не только я.

Хадя добавила в голос укоризны:

– Не говори так. Мадине было нелегко с ее жизнелюбием, она потакала себе в малом, но всегда помнила о большом. Она очень старалась быть правильной, выглядеть так, как от нее требовали. Но ты же знаешь, она слишком…

Рука продолжала промакивать мои раны, нужное слово никак не находилось. Я попробовал подсказать:

– Неуемная? Непоседливая? Активная?

– Остановимся на слове «слишком». В ней многое было слишком, и она искала того, кто поймет и уравновесит. Нужен был временный напарник для мелких сумасбродств, общаться с которым приятно, а затем не стыдно. Ее фантазия сыпала вариантами пикантных авантюр, и в этот момент в нашей жизни появился ты – такой большой, красивый, необычный и н а с т о я щ и й, раз уж Гарун доверял тебе, как себе. Мадина переметнулась в своих исканиях с земляков на друга брата. Зная, что вы друзья, она намеренно провоцировала тебя, а потом с восхищением рассказывала мне о твоей стойкости, о том, какие козни строила, пытаясь раскрутить на какую-нибудь мужскую реакцию, и как ты стоял на своем.

Я рискнул:

– А рассказывала, как ввалилась ко мне в ванную?

Для Хади это не оказалось секретом.

– Рассказывала. Она без спросу вошла к тебе, когда ты мылся, а ты ее выпроводил, точнее, выгнал взашей, если цитировать. Это поразило даже меня, ведь я столько всего узнала о мужчинах…

Не верится, что Мадина могла доверить сестре все. Это «все» слишком интимно и не всегда приемлемо. Особенно для такой как Хадижат.

– Если в тот раз я ее сразу выгнал, откуда же знаю, что у нее родинка около соска?

Что сейчас прозвучит: признание вынужденной соучастницы или недоумение обманутой сестры?

Хадя минуту помялась.

– Мадина не скрыла, что попыталась вместе помыться. Ты необрезанный, а у нее родинка, два знания связали вас невидимыми нитями и подготовили к возможности расспросить о твоем первом разе, от чего ты, насколько знаю, искусно увернулся. Когда она отправлялась к тебе, у нее не было конкретного плана, а твоя реакция ее сначала возмутила, зато потом вызвала море восхищения.

Думаю, возмущение – настоящая эмоция Мадины, а восхищение – версия для сестры.

– Она приходила еще раз. Об этом ты тоже в курсе?

– В общих чертах.

Ничего себе. Тихая кроткая стесняшка, а все дворцовые тайны держит в руках. Любопытно, она пыталась как-то влиять на сестру? Младшую обычно вообще не слушают, но, зная тайны старшей, Хадя могла бы потихоньку действовать через Гаруна. Впрочем, это значило предать доверие сестры. И Гарун слишком прямолинеен, он мог вспылить и все испортить. Скорее, Хадя действовала убеждением, хотя не представляю, какими словами можно переубедить Мадину.

Если девушка настолько осведомлена о шуры-мурных делах сестры, то и делишки брата не могли пройти стороной. Не верится, что сестры не обсуждали похождения любвеобильного братца, для которого Настя (звезда потока и ночная греза сотен студентов) – всего лишь вариант, легко меняемый на другие.

То, что узнал, в целом порадовало: Хадя не ханжа, которая воротит нос от всего с ее точки зрения неправильного, она понимает, что жизнь сложна и многообразна, что люди имеют разные желания, но при этом могут оставаться близкими друг другу. И она умеет хранить тайны, не ставя их кому-то в вину. Я спросил:

– Что Мадина рассказала про второй раз?

– Намекаешь, что она могла соврать или сказать не все? Сестра ничего от меня не скрывала. У вас были танцы с частичным раздеванием, затем она хотела устроить чувственные конкурсы, но с приходом Гаруна все пошло насмарку. А ты прекрасно справился с ролью гаранта ее неприкосновенности, это был самый опасный и хлипкий момент в ее плане, который неожиданно оказался самым надежным.

– А что скажешь про отношения Мадины и Султана?

– Откуда знаешь?!

– От нее самой.

Хадя некоторое время не могла поверить. Но повода не верить не было.

– Из-за него все случилось. – Она вздохнула, и через миг раздалось опровержение. – Нет, из-за нее. Не пойди она на поводу желаний, вместе с братом остались бы живы.

– Что случилось, то случилось, – сказал я. – Виноваты все, и одновременно никто не виноват. Посмотри вокруг: такова жизнь в этом сегменте Вселенной, параллельной твоей. Возможно, именно Мадина была права, а мы все не правы. Мир запрещал ей желаемое, а в итоге забрал жизнь, разве это справедливо?

– Мир покарал ее за такие желания.

– Если б за это карали, землю населяли бы единицы.

– Может, было бы не так уж плохо?

– Может. При определенных условиях я тоже проголосовал бы «за». Но карают почему-то не тех, кого надо.

В голове крутилась гаденькая мысль: Мадина жаждала телесных радостей, но берегла себя для будущего, в результате так и не познала главного, не ощутила себя женщиной в полном смысле слова. Может, стоило помочь ей в обретении желаемого? Даже настоять, подтолкнуть к тому, на что сама не решалась. Ведь что получается: она – хотела, все вокруг – тоже хотели, не хотела лишь ее семья, подобравшая в мужья человека, которому по барабану истинные желания будущей супруги. Может ли семья решать за человека?

Гм. А когда я в воспитательных целях лупил Машеньку, пошедшую тем же путем, что и Мадина, почему в моей голове царило противоположное мнение?

Попробую взглянуть со стороны. Вот передо мной Хадя – чистая душой и телом, ангел во плоти. С подобными Мадине хочется провести время, с Хадей – жизнь. Если помогать всем Мадинам, сам станешь Мадиной, а Хадя останется далекой вершиной, на которую взирают из дремучего леса, мечтая покорить, но понимая, что это невозможно. Счастье быть с Хадей нужно заслужить, а для этого не нужно тратить время на Мадин.

Тем не менее, я по инерции продолжал оправдывать старшую сестру в глазах младшей:

– Мадина более широко смотрела на вещи, чем принято у вас, и так злилась, что дозволенное другим не дозволяется ей…

– Если женщина злится, – сказала Хадя, – значит, она не только неправа, но и понимает это.

Отличная формулировка, хоть на стену вешай. Я на всякий случай развил мысль, как бы превращая в шутку:

– То же можно сказать и про власти.

Собеседница хихикнула. Пока настроение на высоте, нужно пользоваться.

– У Мадины родинка была на груди. У тебя тоже есть родинка. Маша сказала. И едва не поймала меня на лжи, ведь я вроде как должен об этом знать. Не сочти за наглость, проконсультируй для будущих непопаданий в неловкие ситуации: где она расположена? Можешь показать на мне, не обижусь.

– Не будем об этом, ладно? – Хадя сразу как-то отдалилась, хотя осталась на месте. – У нас продукты кончаются. Муки много, без хлеба и всего, что из теста, не останемся, но мясо кончилось, овощи только в соленьях, которые твоя мама оставила, а зелени и фруктов вообще нет. Может, рискнуть с быстрым выходом в магазин?

– Ни в коем случае. Еще день-два, и я сам смогу сходить. Но если ты засиделась в четырех стенах так, что выть хочется, можно что-то придумать.

– Не надо ничего придумывать, продержимся, сколько понадобится.

Хадя принялась готовиться ко сну. Моя рубашка, любовно сложенная в несколько раз, заняла место в пределах досягаемости, в одном белье девушка впрыгнула в недра холодного сэндвича, составленного из одеяла и покрывал. Теперь она спала на полу, где раскатывался уже неоднократно опробованный рулончик из всего, что имелось под рукой. Раньше его располагали на кухне, но объект помощи находился в комнате, поэтому хлипкая перинка присоседилась к кровати. Девушка спала рядом со мной, и стоило голове чуть подвинуться, а лицу обернуться и склониться, как мне открывалась лучшая картина всех времен. К темноте глаза давно привыкли, что такое темнота в освещенном городе после полной слепоты?

– Хадя!

– Что-то нужно? – мгновенно откликнулась девушка, словно не спала.

Невидимые глаза глядели почти с материнской заботой. Из-под защитной стены одеяла торчало нежное плечо, мягкое и беззащитное, остальное только угадывалось – овеществленное чудо, живущее в этот миг исключительно для меня.

– Хадя, хочу сказать тебе спасибо. За все.

– История перевернулась, да? Сначала ты ругал меня за «спасибы», теперь моя очередь. Мы оба делаем то, что должны, пусть это не согласуется с какими-то правилами. Правила пишутся для людей, а главное правило для человека – оставаться человеком.

– Не все выбирают человечность, когда прижмет. Мне повезло.

Получилось приторно, но Хадя во тьме улыбнулась.

– Мне тоже. Давай спать.

– Подожди. Можно нескромный вопрос?

– Нет.

– А околоскромный?

– Чувствую, не отстанешь, и пойдут еще сотни вариантов скромности, которая, как свежесть, не бывает второго сорта, она либо есть, либо нет. Говори, а я решу насчет ответа.

– Ты была влюблена?

– Это нескромный вопрос. Ответа не будет. Давай спать.

– Прости. Меняю тему. Мадина на той вечеринке, где мы с ней и с тобой вновь познакомились, спросила меня: мог бы я украсть невесту?

– Правда? И что ты сказал?

– Сморозил какую-то чушь, не заглядывая вглубь вопроса. Сейчас мне интересно: а я ты хотела бы, чтоб тебя украли?

Могло показаться, что Хадя заснула. Нет, она думала.

– Нет, – бесповоротно раздалось в ночи.

А что-то во мне так надеялось на другое.

– Но…

Хадя перебила:

– Никаких «но», даже в обычае «кражи» невесту крадет тот, для кого она уже невеста. Отношения на воровстве не строят, все должно быть честно.

– Кстати, о честности. Отек начал спадать, и я уже могу разглядеть во тьме твой силуэт.

– И давно? – Девушка мгновенно завернулась в одеяло по самые щеки. – Весьма многозначительное признание в момент разговора о честности… Нет, не отвечай. Не хочу знать. Это может поставить обоих в глупое положение и испортить отношения. Спокойной ночи.

– Спокойной.

Хадя вдруг закашлялась. Не первый раз, насколько помню. На полу холодно, и подобие перины, что лежит на самом проходе, жидковато, никак не для девушки.

– Хватит мне барина изображать, давай меняться местами.

– Ты больной, то есть раненый.

– А ты девушка. Мой довод круче. Перекладывайся.

Я смотрел на нее сверху, с уровня кровати, и это решило дело. Когда чужие глаза далеко, ей комфортнее.

– Хорошо. Переходи вместе с одеялом.

Два ватно-тряпичных свертка совершили в ночи движение, напомнившее брожение сонных пингвинов.

– Где бы ты хотела жить, здесь или на юге? – полетело в ночь с моего нового места.

– Никогда не думала

– Как можно не думать о своем будущем?

– Потому что это не имеет значения. Найдется, кому думать, а мне нужно будет думать о нем.

– Знаешь, мне очень нравится твоя логика.

– Это приятно. Давай спать.

Я глядел в бетонное небо с долина пола, которая окружала возвышенность кровати, где высоко в горах, невидимая и неслышимая, ждала своего джигита недоступная горянка. Все, как в жизни.

И в то же время: «Где бы ты хотела жить? – Не имеет значения».

Все предыдущее время телефон бесконечно звонил и пикал сообщениями. Отвечать я не мог и не хотел, но выход имелся.

– Хадя, еще не спишь?

– Зависит от того, нужна ли помощь. Но если снова околоскромные вопросы…

В ожидании ответа над подушкой приподнялась голова. Я указал на обиженное невниманием средство связи, сердито попискивавшее переполненной памятью:

– Посмотри, пожалуйста, что там и от кого.

– Чужое читать нельзя.

– А если получатель сам прочитать не в состоянии? А если что-то срочное и важное?

С такими доводами не поспоришь, Хадя дотянулась до телефона, в темноте высветилось сосредоточенное личико.

– Заблокировано. Графический пароль.

– Буква эл как простой острый угол. Гора.

Пальчик скакнул по экрану, Хадя прокашлялась.

– Первое. От Насти. Текст: «Мне уже рассказали. Прости, я виновата. Не вмешивай полицию».

Не вмешал. Теперь понять бы, в чем она виновата.

– Дальше: «Ты где? Срочно нужно встретиться».

– Это от кого?

– Отправитель – Теплица. Так у тебя обозначен контакт.

– Люська Теплицына, мы с Настей увезли ее в невменяемом состоянии с той вечеринки у вас.

– Помню. – Хадя снова прокашлялась, руки плотнее натянули одеяло. – Снова от нее: «Перезвони, как только сможешь». Еще: «С тобой все нормально? Когда сможем поговорить?» Дальше: «Почему не отвечаешь? Тебя никто не может найти». Еще: «Позвони или напиши, это в общих интересах».

Пока ничего не понимаю. Однако, ясно, что Настя и Люська напрямую связаны с моим избиением. Встретиться, видите ли, нужно. А о том виде, в котором меня оставили, нападавшие им рассказали?

Хадя с удовольствием занималась моим телефоном, что-то листая и разглядывая. Серьезные глаза светились интересом и чем-то еще, что не поддавалось описанию и классификации. Хорошо, что удалены снимки, которые с Люськиной квартиры, не стыдно застенчивой сиделке технику доверить, чтоб нравственность не пострадала. Она, конечно, понимала, что моя жизнь не столь проста и категорична, как ее, но сама была другой, за это и нравилась. И это мягко сказано. С каждым днем хотелось сказать более твердо и решительно.

Теперь и мне своя жизнь стала казаться неправильной. Все познается в сравнении. Несмотря на кажущиеся неразрешимыми трудности, жизнь Хади сияла красотой и чистотой. Моя была иногда похотливо-приятна, но некрасива. Пример, как жить по-другому, в ночи сиял перед глазами, словно икона, около которой зажгли свечу. Ангельский лик как галактика разгонял окружающую черноту космоса своей яркостью, подсвеченная девушка будто парила в полной тьме, а мне доводилась роль части этой тьмы, которую она собой освещала.

Я не боялся, что из сообщений Хадя узнает обо мне что-то плохое. Если кто-то выдаст секреты – пусть. Не хочу тайн. Хочу счастья, большого и светлого. Грязного счастья не бывает. У него другое название.

Чтение продолжалось. Очередное послание поведало, что Машенька хочет пообщаться и объясниться, спрашивает, приеду ли еще до конца лета, и добавляет, что мной по-прежнему (а после некоторых событий – еще больше) интересуется некая Даша. У меня выступил пот. Такой подлянки не ждал.

– Даша – это та Машенькина подруга, к которой она…

– Перестань. Это неважно.

– Важно, – настоял я.

Хадя перевела дух.

– То, что старший брат нравится подружкам – это нормально для девочек, – выговорила она, словно учитель ученику. – Мне тоже нравились друзья Гаруна, и Мадине нравились, и мы иногда перемывали им косточки. Кстати, следующее письмо пришло с неизвестного номера, а подписано как раз Дашей.

В голове било: «мне тоже нравились друзья Гаруна». Можно ли считать друзьями земляков? Если их убрать, останется единственный друг, другие едва тянули на приятелей. Тогда получается…

– «Повторяю как молитву и ношу в сердце твою волшебную речь, что днем дарит надежду, а ночью не дает спать: "Прощайте, мужские радости, буду скучать по вам и мечтать увидеть снова – в другое время и в другой компании, чтоб задать трепку, которой они заслуживают", – зачитала Хадя, и ее голос на миг сломался. Ей неприятно?! Я одновременно горел от стыда и светился от счастья. – Пиши. Я ведь заслужила трепку? Скучать не надо, мечты должны осуществляться. Буду ждать. И не сердись на Машку, она хорошая». – Не поднимая глаз, Хадя перевела дух. – Дальше снова целый роман, теперь от Насти. «Тот снимок не был стерт, прости. Теперь стерт. Под горячую руку я сунула Теплице, когда поссорились, чтоб показать, какая она бывает, и что с ней поэтому бывает, о чем она ни сном, ни духом. Даже подумать не могла, к чему это приведет, а когда узнала, сразу пыталась предупредить. Теплице я все объяснила, она извиняется за чрезмерность, предлагает уладить миром. Ты же не против?»

Вот и все, не дававшие покоя глупые версии о том, кто и за что меня бил, получили простое объяснение. Девки выясняли отношения, и, казавшийся козырем, я быстро стал битым.

Итак, Настя обманула со снимком. А я минуту назад радовался, что стер свою часть компромата.

Хадя продолжила:

– Снова роман, только другого автора. Пишет Теплица: «Настя выставила тебя монстром и маньяком, а когда я попросила знакомых ребят проучить тебя, посчитав последним подонком, она раскололась, что ты лишь выполнял ее глупый каприз и всячески сопротивлялся большему. Но было поздно, тебя уже нашли. Спасибо, что не заявил, все компенсирую». Это было последнее.

Выключенный телефон отправился на место.

Я откинулся на подушку.

– Наверное, нужно объяснить, что произошло и почему.

– «Что» – и так вижу, – донеслось из темноты, – а «почему» – не мое дело.

– Такое отношение к делам мужчин похвально, и все же не верится, что тебе совсем безразлично. Хотя бы женское любопытство должно присутствовать. Неужели не интересно?

– Честно? – В девичьем голосе почувствовалась улыбка. – Очень интересно. Но это не мое дело.

– Давай договоримся: все, что касается тебя, отныне касается и меня, и, соответственно, наоборот. Для нас обоих это способ выживания, один без другого пропадет.

– Неправда, без меня тебе было бы лучше.

– Не согласен.

Во вновь проявившемся мире, вернувшемся благодаря свету уличных фонарей, Хадя заметила, как вздулась моя грудь, как напряглось лицо.

– Не надо. – Ко мне протянулся и лег поперек губ нежный пальчик. – Одно лишнее слово, и все рухнет. Ты же не хочешь этого?

– А ты?

Чересчур искренний вопрос заставил палец отдернуться, а девичье лицо – отвернуться.

– Не заставляй меня делать то, чего очень не хочу.

– Я не требую отвечать, я просто…

(продолжение следует)