Комната с выходом, часть шестая, глава 4.01⁠⁠

Не может быть в словарном запасе человеческого языка изъяна. Все можно выразить словами. Даже печатными.

Мы с Ириной потеряли ощущения тела, пространства и чувство времени. Впрочем, должен здесь оговориться. Хоть я и находился рядом, но забегая вперед, признаюсь, что мое тело мирно покоилось в сидячем положении у стола на крохотной кухонке, а рядом сидела хозяйка квартиры — Ирина Митрофановна Мультатули. Она держала мою руку и смотрела мне в глаза. А я смотрел на нее. Как она говорит, смотрел и улыбался. А через минуту «очнулся». Но за эту минуту...

Только что реальный, объемый, подвижный и живой мир в мгновение ока застыл и как-будто отделился от какой-то своей подложки. От незаметной основы, которая, как оказывется, является обязательным атрибутом и условием существования нашего мира. Для меня стало вдруг понятным выражение «незыблемость мира». Не-зыблемость. Так вот, я увидел безусловную зыбкость, мертвенность и условность этого мира. Вместо скульптуры из гипса, бронзы или камня — голографическая копия. Понимаете? Или фотографическое изображение, отделенное от своей бумажной основы, от самой фотографии — вы можете это представить? Подыскивая сравнение с увиденным, я набрел ещё на такое: представьте внезапное исчезновение человека, когда на месте его тела остается неподвижная горка верхней одежды, нижнего белья, зубных коронок, часов, украшений и прочего приобретенного при жизни. Или чучело животного, птицы.

И вот эта мертвая, застывшая имитация мира, оказывается, полностью подвластна тебе, как объемный макет или карта. Ты можешь смотреть на нее с любого расстояния, масштабировать, как тебе вздумается, вертеть перед глазами, выдумывать новые ракурсы, разглядывать в микроскоп, не имеющий пределов увеличения, или, напротив, удалять от себя на космические расстояния. Меня преследовало ощущение непреодолимого дискомфорта от всего этого, наверное, с непривычки. И особенно от того, что внутреннее чувство постоянно искало некую точку опоры, или ориентира. Знаете, когда держишь перед собой карту или схему известной тебе местности, обычно ориентируешься по сторонам света. А в каких-то случаях располагаешь ту же схему иным образом, например, по ходу движения или как привык чаще видеть реальный пейзаж, отображенный на листе бумаги. А тут никакой привязки сознание не находило, и от этого становилось буквально дурно.

Ну, и наконец, самое интересное, и трудно описуемое. Стоп-кадр, покадровая прокрутка, рапид — понятия привычные для кино. Хочешь – вперед передвигаешься на столько-то кадров, хочешь – назад, останавливаешься, где надо, регулируешь скорость прокрутки и т.д. Но любой видео– или киноряд, как известно, дробится на кадры. Здесь же кадров нет. И прокрутки нет. И стоп-кадра. Плавные, размытые переходы от мгновенья к мгновенью — ещё можно понять и представить. Но вот плавные и размытые переходы от объекта к объекту, от неживого к живому, от маленького к большому, от далекого к близкому и – наоборот... Здесь я теряюсь. Аморфная материя с условными точками-узелками, обозначающими конкретные детали: человека, машину, дерево, дорогу, цветок. Лишь внезапно обнаруженная способность восприятия позволяет не просто распознавать объекты, но и легко препарировать их в сторонке от остального мира, и разбирать-собирать как конструктор «Лего». То есть наряду с аморфностью соседствует очевидная дискретность. Полная подчиненность, управляемость и податливость этого мира, лишенного основы, повергала в ужас. «Где мы?» – звучал в голове вопрос. «В зазеркалье» – не утруждало себя сознание в подборе наиболее подходящего или совершенно нового термина. «Где наш привычный мир?» – «В пространстве». «А где теперь пространство?» – «По другую сторону от тебя». «А где я?» – «В собственном сознании». «Что же тогда сознание?» – «Бог». «Что такое Бог?» – «Бесконечное сознание». «Где оно?» – «Вне пределов всего»...

– Александр Семёнович! Саша, – позвала меня Ирина. Я, как рыба, пролежавшая несколько минут на сухом песке под лучами солнца и вновь погруженная в воду, очнулся. И почувствовал тошноту. – Сейчас пройдет.

И действительно, дурнота мгновенно прошла.

– Водички можно?

– Конечно, – засмеялась Митрофановна и подала стакан минералки. – Но это только тренировочный показ. Не расслабляться! Это то, что видела я собственными глазами, а ты воспринимал всё опосредованно, через меня. Ощущения будут несколько иными, когда ты сам попадешь в «зазеркалье» – так ведь ты определил для себя то место?

– Именно так.

– Само попросилось на ум, да? А у всех так.

– У кого, у всех?

– Кто в Комнату вхож. Есть такое место. Узнаешь ещё. Не торопись. А пока уясни себе, что твое тело оставалось здесь, за этим столом. Полноценный поход в Зазеркалье возможен только вместе с телом, правда оно значительно изменится.

– Ир, а как ты вновь появилась? Тебя же искали. Как ты объяснила свое отсутствие?

– Да очень просто. Пришла в милицию за сумкой, что там потеряла. Сказала, что претензий ни к кому не имею, забрала вещи да ушла.

– Так...э-э...

– Нет, ну конечно, объяснение написала. Что когда машина некоего Алексадра Пшебержвицкого остановилась прямо передо мной, я в испуге оттолкнулась от нее, случайно задела платьем уже разбитой фары и убежала в страхе. Испугалась очень. Навестила родных на кладбище, куда и направлялась. Там успокоилась немного и уехала на попутке домой. К врачам не обращалась, ничего не болит, чувствую себя хорошо. Ещё, как свидетелю происшествия, пришлось точно описать, что видела. Указала, что виноватыми считаю двоих: водителя черного «Хаммера» и водителя «Фольксвагена-транспортера». Парню из «Хаммера» ведь ноги ампутировали по самый таз – ты в курсе? На вопрос: «Где два дня была?», ответила, что у подруги гостила. Но это без протокола, чистое любопытство сотрудников. Естественно, перепроверять не стали, какое им дело...

– И где ж ты была два дня?

– А вот это отдельная история. Ты о ней в Комнате узнаешь. Ну что, готов? Пошли?

– Пошли, если считаешь, что пора...