Июнь⁠⁠

Или вот:

Ломать, конечно, не то, что строить, но я всегда не умел ломать. Нас было вместе со мною трое — мой друг, сам я и богиня-мать. Мы шли бок о бок, ища хоть что-то, и что-то тоже искало нас. И у границы пустынь с болотом остановил нас волшебный глас. Богиня-мать указала место, касаясь солнцем озябших рук, и мир не знает нежнее жеста, чем тот, что приняли я и друг. И я трудился над прорвой бревен, и глина въелась в меня навек.

А друг мой молвил: «Ты создан строить, да, ты — один из таких калек».

Ходил он тенью в долины, дали, часами глядя на бег реки. А я работал, и дни бежали, но друг не дал мне своей руки.

И я взмолился: «Богиня-матерь, открой мне мудрость свою, прошу. Коль каждый за свое дело платит, чем я гневил свою госпожу? Мой друг беспутный живет задаром, меня калекой зовет, и всё ж судьба его не судьба — подарок, моей цена же всего лишь грош».

Но небо молча внимало мольбам, зато мой друг отворил уста: «Я вижу, ты в себе строишь злобу, хотя ведь совесть твоя чиста. Я знаю, ты меня не поддержишь, зато поддержит богиня-мать. Я ухожу, но скажу у двери: я, без сомненья, рожден ломать».

И он ушел по реке и чаще, и много лет утекло с тех пор. Чем я молился богине чаще, тем жарче в сердце горел костер. И я взрастил в себе боль и ревность — и друга в мире пошел искать, не слыша, что мне шептала гневно моя богиня, богиня-мать. Сквозь горы, долы нашел свой путь я, и снова встретились мы, как встарь, и вспышки резали свод в лоскутья, и злилась градом седая хмарь, и друга обнял я раз на память, и в тот же миг поразил ножом. А он не стал на колени падать, и лишь просил у меня ещё...

Тряхнуло землю, и с небосвода сошла во гневе богиня-мать, к её ногам собирались воды, пытаясь с нею единым стать. И слово в ней грохотало болью: «Он, как никто из людей, блажен. Скажи мне, что ты умеешь строить? Дома и лодки? Скажи, зачем? Твой друг умел разрушать обиды, ломая в сердце грехи и зло. А ты возвел в себе ревность — видишь теперь, что в итоге в тебе взросло?..»

И тело бережно взяв на руки, в дожде исчезла богиня-мать.

А я молчал, вспоминая друга.

Того, который умел ломать.

© airheart

Ну вот, допустим, Тим Скоренко. У него много хороших стихов, правда, не уверена, тот ли стиль вы имели в виду.

Мальчик играет, конечно, в мячик, мальчик от девочек мячик прячет, если найдут эти дуры мячик, бросят в соседский терновый куст. Мальчик ушёл далеко от дома, местность не очень-то и знакома, но по неписаному закону думает мальчик: «Сейчас вернусь». Мячик цветной и живой почти что, праздник для радостного мальчишки, в первом составе у «Боавишты» или, на крайность, у «Спартака». Гол — аплодируют все трибуны, гол — и ревёт стадион безумно, уно моменто, всего лишь уно, слава настолько уже близка. Воображенье ему рисует: все вратари перед ним пасуют, он переигрывает вчистую всех Канисаресов на земле. Он — нападающий от рожденья, через защиту промчавшись тенью, сеет в соперниках он смятенье, кубки красуются на столе. Мяч улетает куда-то дальше, через дорогу, пожалуй, даже. В следующий раз-то он не промажет, хитрый кручёный — его секрет. Мальчик бежит за мячом вприпрыжку, не замечая машину, слишком быстро летящую на мальчишку. В этот момент замирает вре...

Мама готовит обед на кухне, рыбе два дня: не сварить — протухнет, после, закончив, устало рухнет, будет смотреть по ТВ кино. Пахнет едой и чуть-чуть духами, пульт управления под руками, что по другой, например, программе, тоже какое-то «Мимино». Рыба всё варится, время длится, ночью без мужа давно не спится, хочется днём на часок забыться, чтобы ни звука и темнота, только никак, ни секунды больше, нужно успеть на работу, боже, строже к себе — да куда уж строже, слышите, это я вам, куда? Ночью — сиделкой, а днём — на баре, маму любая работа старит, тут о каком уж мечтать загаре, губы накрасить — минута есть. В маму внезапно стреляет током, что-то сынишка гуляет долго, в ней просыпается чувство долга, тяжек, поди, материнский крест. Мама выходит, подъезд свободен, улица тоже пустует вроде, мама кричит, мол, ты где, Володя, быстро темнеет в пустом дворе. Мамы ведь чувствуют, где их дети: что-то не так, это чует сердце, что-то не то, ощущенье смерти. В этот момент застывает вре...

Виктор сегодня почти доволен, утром пришло sms от Оли, Оля свободна: в бистро, в кино ли, это неважно, но мы пойдём. Виктор влюблён, как мальчишка глупый, зеркалу поутру скалит зубы, носит букеты размером с клумбу, ждёт у окна её под дождём. Виктор на съёмной живёт квартире, классно стреляет в соседнем тире, Виктору двадцать, кажись, четыре, молод, подтянут, вполне умён. Вот, на неделе купил машину, планы на отпуск теперь большие, ехать с друзьями в Париж решили, Олю, возможно, с собой возьмём. Радио бьёт танцевальный ритм, Виктор пьёт пиво с довольным видом, надо себя ограничить литром: всё-таки ехать потом домой. Друг говорит: погоди, останься, скоро начнутся такие танцы, Оля заждётся, поеду, братцы. «Оля, — смеются, — о боже мой!» Виктор садится за руль нетрезвым, скорость он любит, признаться честно, медленно ехать — неинтересно, если ты быстр — то ты в игре. Виктор себя ощущает мачо, красный мустанг по дороге скачет, тут выбегает на трассу мальчик. В этот момент замирает вре...

Время застыло и стало магмой, патокой, мёдом и кашей манной, чем-то таким безусловно странным, вязко-текучим, пустым на вкус. Время расселось в удобном кресле, время не знает «когда» и «если», так как все эти «когда» и «если» пахнут не лучше, чем старый скунс. Если мальчишка не бросит мячик, мячик, естественно, не ускачет, мама, естественно, не заплачет, так, отругает, и это всё. Если водитель не выпьет пива, Оля не будет слегка игрива, сложится паззл вполне красиво: жулик наказан, Малыш спасён. Время не знает, на что решиться, вроде не хочется быть убийцей, только надолго остановиться — это неправильно, сто пудов. Там ведь немного, не больше метра, хуже для паузы нет момента, тут уж какие эксперименты, чуть с поводка — и уже готов.

Здравствуйте, дети. Себя устроив в шкуре любого из трёх героев, пишем об этом красивым строем, на сочинение — полчаса. Пишем, пожалуйста, аккуратно, буквы желательно, чтобы рядно, почерк красиво, легко, нарядно, так, чтобы радовались глаза. Мальчик застыл в двух шагах от смерти, Виктор не видит его — поверьте, маме — бумажка в простом конверте, пишем об этом сквозь «не могу». Пишем о том, что ни дня покоя, пишем о том, что мы все — изгои.

Если рискнёшь написать другое — я у тебя в долгу.