Глава первая. "1 мая" (ч.2)⁠⁠

- Ты Гена, завязывал бы с беленькой. А то не сегодня - завтра окажешься у меня не по работе, а, скажем так, по личному вопросу. - Морщинистое желтоватое, словно пергамент лицо склонилось над раковиной. В зубах у него тлела сигарета без фильтра, а на лбу блестели очки с аккуратной тесемкой, продетой сквозь дужки. Смыкалась она на гладко выбритом затылке с филигранно наклеенным поверх фурункула пластырем.

- Вот давай как-нибудь в другой раз устроим товарищеский суд. Я же к тебе, Петрович. - Начал растягивать слова мужчина, параллельно поправляя расставленных на полке в порядке возрастания фарфоровых слонов. - Так сказать. По рабочему. Моменту. А ты мне печень клюешь!

Окончание фразы прозвучали довольно агрессивно. Патологоанатому даже показалось, что последнего в линейке слона его гость сейчас швырнет прямо в него. Отчего он слегка вздрогнул, когда следователь резко обернулся.

- Давай, чего ты там хотел? Небось по девчонке той?

- По ней, родимой. - Грустно ответил визитер.

- Иди в смотровую. Сейчас привезу. - Он выплюнул окурок и вытер руки о махровое полотенце с дельфинами. - Да. Мальчонке своему. Не знаю - пакет дай что-ли. Мне за уборку помещений не доплачивают. Чтобы не было как в прошлый раз.

Они стояли над белой простыней не меньше десяти секунд, собираясь с мыслями. Первым не выдержал патологоанатом:

- Вы что, свататься пришли? Если не знаете что вам нужно - то я повез ее в холодильник.

- Ладно, Петрович, давай. Вроде отпустило.

Пожилой мужчина снял ткань. Под ней лежало обнаженное тело даже не девушки - девочки лет пятнадцати. Темные длинные волосы спадали на стол, а лицо застыло, полное умиротворения, словно сейчас она видела какой-то чудесный сон. Лишь огромный разрез от шеи до паха, грубо сшитый толстой черной нитью, напоминал о печальной действительности.

- Совсем ребенок.

- Давай без сантиментов. Что будем искать? - Мужчина повязал фартук и пригладил редкие седые волосы.

- Давай-ка, для начала, освежим в памяти отчет.

Судмедэксперт вздохнул и достал папку из металлического шкафа. Пролистал несколько страниц:

- На теле обнаружены прижизненные повреждения гортани носовой перегородки, а также многочисленные повреждения мягких тканей в районе грудной клетки, брюшины и предплечий. Смерть наступила в результате механической асфиксии, о чем свидетельствует перелом подвздошной кости. Следы на спине и лодыжках нанесены посмертно, очевидно в результате перемещения тела.

Он захлопнул папку:

- С твоего позволения, Гена, я опущу подробности изнасилования.

Следователь склонился над лицом девушки:

- А что ты говорил насчет следов на лице.

- Он ее саданул чем-то. Отсюда и перелом перегородки.

- Что-то конкретное сказать можешь? Ну, форма или материал?

Патологоанатом подошел ближе и включил операционный светильник:

- Видишь отметину между бровей? Это все тот же удар. При этом следов ни на глазницах, ни на скулах, ни на висках нет. То есть предмет должен был быть достаточно широким но не плоским. Скорее выпуклым. А удар, что характерно, наносился не наотмашь, а прямо перед собой.

- А она могла, скажем, обо что-то удариться при падении?

- Я не прорицатель, Гена. Что вижу - то пою.

- Что насчет материала?

- В ранах найдены следы мелкого абразива. На основе оксида хрома.

- Говори понятнее.

- Больше всего похоже на какую-нибудь притирочную пасту. Наподобие ГОИ. Опять же, в составе присутствуют вкрапления латуни.

- Все это не плохо, но ничего по-сути не даст. Биологический материал уже нашли?

- Да. В избытке. Наш приятель не очень чистоплотен. Группа АВ, резус отрицательный. Но ты сам понимаешь: бывают и исключения в тождественности резуса семени и крови.

- Уже хоть что-то. Вы с личными вещами уже закончили? Могу забрать из вещдоков?

- Да. В ящике на подоконнике.

- Василек, ты в порядке? - Его спутник все еще стоял над телом, не сводя глаз с девушки. - Ну полно - матушка твоя с меня шкуру спустит за растление. Бери коробку, вуайерист, и раскладывай.

На столе лежали синие туфли-лодочки, белые короткие носки. Белая блузка в мелкие полосы цветочного орнамента и черная, гармошкой, юбка до колена. Отдельно в прозрачном пакете - нижнее белье. Крохотная кожаная сумочка была вывернута наизнанку. Вокруг нее лежало содержимое. Потертый футляр помады, зеркальце, тени для глаз и тушь. Расческа, ключи. Календарик с двумя спаниелями. Растаявшее мятное драже в пакетике.

- Юбка интересная. Как гармошка.

- Не гармошка, Геннадий Викторович, а “Гофре”.

- Знаток?

- Мама работает в ателье.

- Понятно. Петрович, а украшения где?

- Так не было их, Гена. Видишь - Он подошел к телу и откинул волосы. - Даже уши не проколоты.

- Странно. В ее-то возрасте.

- Ничего странного. Просто хорошая девочка.

- В отчете сказано, что на ней был браслет.

- Была тесемка с бисером. Посмотри на дне коробки.

Следователь отогнул сгиб внутри картонного ящика и оттуда выпала тонкая нитка бисера зеленого цвета.

- Мда. Улика ни к черту. За что же тут зацепиться? А, Петрович!?

- Чего разорался? Ни татуировок на пальцах, ни клейма с адресом. Ты удивлен?

- Не удивлен. - Следователь присел на подоконник. - Но надеялся, все же, на чудо.

Вася сидел на стуле перед разложенным девичьим богатство и крутил в руках какую-то мелочь:

- Странные эти женские сумочки. Чего только в них нет. Даже мыло.

- Эх, студент. - Петрович подкурил две сигареты и протянул одну следователю. - Нам бы с твоим наставником рассказать тебе о женских странностях. Уж мы-то повидали всякой бабской придури. Особенно он. Жаль оказия не та.

- И пахнет, смолой.

- Что ты сказал?

- Пахнет, говорю, это мыло как от паяльника.

- А ну-ка дай его сюда, Вася. - Он спрыгнул с подоконника, выхватил крохотный янтарный кубик из пальцев коллеги и поднес к носу. - Это канифоль! Петрович, ты мне ничего не хочешь сказать?

- Что например? Ну вот розетку починить нужно. Искрит уже месяц.

- Ах ты ж сукин сын! - Следователь осторожно взял патологоанатома за воротник и, словно в танце, пробаражировал с ним к изголовью стола. - А ну-ка посмотри ей в лицо.

- Гена, ты совсем допился? Может дать нашатырю? - Врач освободился и надел очки.

- Нюхай! - Следователь сунул ему под нос янтарный кубик.

- Убери. Пахнет как в церкви.

- А теперь смотри на нее.

- И что я должен уви… Твою мать! - Петрович обхватил руками лицо покойной и пару раз повернул его из стороны в сторону. - Гена, твою ж мать!

- Что происходит? - Вася поднялся со стула, недоуменно наблюдая за происходящим.

- Канифоль в сумочке. Ассиметричная левая сторона подбородка. Она скрипачка, Вася. Ближайшая музыкальная школа?

- На Гоголя. Рядом с местом, где нашли труп. - Он уже выбегал из смотровой. - Жду в машине!

В коридорах музыкальной школы было светло и тихо. Они шли за пожилой низенькой женщиной с непропорционально высокой прической. Навстречу прошел пухлый карапуз с огромной тубой в руках:

- Здрасьте, Полина Терентьевна!

- Здравстуй, Витенька.

Следователям пришлось прижаться к стене, чтобы разминуться с юным музыкантом.

- Какие нынче юные служители Эвтерпы. - Высокопарно произнес старший следователь. Сопровождавшая их директриса удивленно, но не теряя достоинства приподняла бровь.

- Прошу вас. Она открыла дверь и гости проследовали за ней. - Анна Петровна, к вам из милиции.

Младший следователь держал на руках, соскользнувшую со стула женщину. Ее тонкая, болезненно-худая фигура, повисла почти у самого пола, пока ее приводила в чувства директриса. Когда она вновь открыла глаза и отпила предложенной ей Геннадием Викторовичем воды - попросила вновь показать ей снимок.

- Да. Это Ниночка. Ее родители звонили мне вечером два дня назад.

- В котором часу она покинула школу?

- Занятия закончились в семь.

- Ничего странного не заметили? Может ее кто-то провожал?

- Она всегда шла домой сама. Через территорию завода. Говорила: так ближе. Она жила где-то на Героев Обороны.

- Да уж. Лучше маршрута не придумаешь. - Следователь подошел к пианино, стоявшему у окна второго этажа. Откинул крышку и наиграл одним пальцем “Собачий вальс”. Грозди сирени за окном тянули ветви к земле. - Будет дождь. Поехали, Вася, отвезем плохие вести.

В машине они сидели молча. Старенькая хрущевка с покосившейся дверью в парадную пряталась в тени тополей. Ее шершавые, выкрашенные в ядовито-зеленый цвет стены и запах кошачьей мочи на лестнице - вызывали тошноту. Но хуже было от того, что мир одной отдельной семьи только что рухнул на глазах двоих посторонних людей. Пока они виновато сверлили глазами носки своих туфель - побледневшее лицо женщины, на глазах состарившееся лет на двадцать, медленно сползало по стене на пол. Мужчина, скрип зубов, которого в эту секунду, кажется не слышал только мертвый, придерживал ее за плечи. Их жизни, вдруг обесценились. Стали чем-то, что не имело значения ни до, ни после.

- Геннадий Викторович, я тут на днях книжку одну буржуйскую читал. Вы знаете, что они там у себя применяют за методы?

- Ну, кое-что слышал. - Следователь ослабил галстук и сидел на пассажирском сидении, глядя сквозь окно куда-то в обшарпанную стену гастронома. Полустертая надпись “Бакалея” и трафаретные консервы в узком окне выше выщербленного желтого кирпича. Внизу вход в цокольный этаж. Вывеска “Прием посуды.” Все как в жизни. Высший класс в бакалее, нищие в норах. А между ними тонкая грань грязного пола с битой плиткой.

- Слышали про психологический портрет преступника?

- Что-то краем уха…

- Я подумал, а что если нам навестить местных специалистов. Тем более в Союзе уже были прецеденты.

- Это каких таких специалистов ты решил навестить?

- Да здесь недалеко.

В психоневрологическом диспансере на улице Мицкевича царила тишина. Лишь где-то в закоулках наполненных светом коридоров шаркала шваброй уборщица. Старший следователь постучал в стекло, отделявшее задремавшую веснушчатую девушку в регистратуре от внешнего мира.

- Здрасьте!

- Вы на водительское или профосмотр?

- Ни то, ни другое. - Мужчина прислонил к стеклу удостоверение.

Девушка уставилась на него с открытым ртом. Милиционер повел корочкой сначала в одну сторону, после в другую. Провожавшее эти странные движения поворотом головы создание, вдруг очнулось и, посмотрело прямо в глаза посетителю:

- Я сейчас.

Спустя минуту она привела хмурую полную женщину с огромной бородавкой на подбородке.

- Ну, где он?

- Я здесь, красавицы!

- Что нужно, гражданин? - Совсем эта женщина не походила на врача. Скорее на жену мясника, способную одной рукой держать за рога быка, а другой мужа.

- Милая, мне бы телефончик твой и расписание, когда родителей дома нет.

- Шутник?

- Испытываю слабость к женщинам в белых халатах.

- Так что нужно?

- Хотел проконсультироваться по поводу одного расстройства.

- Под себя ходишь или что похуже? - Молодая медсестра рядом хихикнула и тут же прикрыла рот ладошками.

- Похуже.

Она окинула взглядом следователя:

- Ну пойдем, раз все так плохо.

- Убивец значит? - женщина сидела за столом и, надвинув на кончик носа очки, листала черно-белую распечатку с названием “Mental health news”. - Где-то здесь, кажется было. А, вот. Методы составления психологические портретов и их применение в работе Федерального Бюро Расследований.

Женщина протянула раскрытую книгу следователю. Мужчина подошел к окну. Пролистал несколько страниц.

- Занимательное чтиво. Скажите, а у нас в городе есть специалисты в этом?

- Помнится один мой коллега питал симпатию к данному вопросу.

- Золотце, не могли бы вы сказать мне, как его найти?

- Сказать не скажу. А вашу просьбу ему передам. Захочет - сам позвонит

Следователь улыбнулся и захлопнул книгу.

- Можно ее одолжить?

Женщина с громким хлопком положила на стол стопку дел и зло улыбнулась:

- Под расписку, золотце.

Когда Геннадий Викторович вышел на улицу - уже смеркалось. Он сел в машину.

- Ну что? Выкладывайте.

- Держи. - Он протянул своему младшему коллеге подшивку. - Изучи на досуге.

- Понял. Вас домой?

- Домой, Вася. Еще один день насмарку.

- Смотрите на это по-другому. - Молодой человек повернул ключ в замке. - Считайте, мы стали на день ближе к раскрытию дела.

- Надеюсь, Василек. Надеюсь.

Старая двушка в двухэтажном послевоенном доме с высокими потолками жила тишиной и запахом нафталина. Есть такие квартиры, в которых нет души даже при хозяевах. Все в них какое-то временное, что ли. Не-то по моде, не-то из практических соображений. Одним словом - не квартира, а гостиница. Там и хозяином себя не чувствуешь. Просыпаешься, и сразу как-то неуютно. Будто сейчас попросят выселиться. А бывают квартиры, в которых даже после долгого запустения чувствуется история. Казалось бы: хозяева давно уж канули в лету, а переступишь порог, и словно входишь сквозь воду в другой мир. Мимо проносится, сбивая с ног, карапуз на трехколесном ободранном велосипеде, ворчит хозяйка с горой пустых банок в руках. И верно: нечего стоять на пути - грушевое варенье на плите уже вскипело. В дальней комнате сидит в продавленном кресле хозяин, закинув ногу за ногу - читает “Советский Спорт”. Снова клятые канадцы бросили нам вызов. А за окном распускается куст сирени. Отовсюду веет жизнью. Она сочится из кухни в тонком аромате будущих зимних деликатесов, с папиросным дымом, с запахом свежей газеты. С замоченным в зеленом эмалированном тазике с натертым хозяйственным мылом белье. В куске гудрона, в детской руке. Переступив порог, мужчина снял обувь и глубоко вдохнул знакомый воздух.

- Я дома.

Заварив в граненом стакане чай с доброй столовой ложкой рафинада, старший следователь Ленинского РОВД облокотился на низкий подоконник, притаившегося в кустах сирени окна. Затаил дыхание, и вслушиваясь в слова, что вырывались из недавно прорезавшегося юношеского горла.

А помнишь школу, первый поцелуй?

Я имя твое в парке вырезал.

Стихи тебе писал и на углу встречал.

Что будет с нами я тогда не знал.

А дальше закружило, понесло.

Меня в Афган - тебя в валютный бар.

В меня стрелял душман, а ты свой Божий дар

Сменила на ночное ремесло.

Путана, путана, путана!

Ночная бабочка, ну кто же виноват?

Путана, путана, путана!

Огни отелей так заманчиво горят.

И я уже не тот, что был вчера.

Я в эту жизнь так просто не впишусь.

Как много я друзей по жизни растерял.

Мне кажется, что сам себе я снюсь.

Путана, путана, путана!

Ночная бабочка, ну кто же виноват?

Путана, путана, путана!

Огни отелей так заманчиво горят...

- Жень, а кто такая “пу-та-на”? - Раздался звонкий мальчишеский голос, когда стихли струны видавшей виды гитары.

Затем послышался шлепок и уверенный ответ поставленным женским сопрано:

- Я те дам путану! А ну бегом домой! - Слышно было, как сандали обиженно зашлепали по дорожке. - Ишь чего удумал! Соплякам “такое” петь!

- Извините, тетя Люба.

- Извиняется он. Я вот твоей матери завтра расскажу чему ты тут их учишь. Постыдился бы.

Где-то сверху с грохотом ведра гвоздей упало что-то тяжелое. Потом тишину майского вечера разорвал женский крик и снова грохот. Слышно было очень хорошо - перекрытия в послевоенных домах, строившихся плененными врагами - вещь довольно условная. И оттого, хотя и стыдно это признавать, добрососедство было повсеместным. Ведь секретов между соседями не было. К истеричному женскому крику добавился мужской, похожий больше на рычание, баритон. Не было нужды различать текст - интонация вполне давала представить, что происходило квартирой выше. Следователь вступил в потертые войлочные тапочки и вышел на площадку.

В подъезде пахло хлоркой и дешевым табаком. Измазанная чем-то лампа в пролете между этажами отсвечивала красно-оранжевым, погружающим в кататонический ступор светом. Облепленная роящейся мошкарой, она размазывала, пятна реальности по сюрреалистичной сути этого странного места. На потрескавшейся краске перед дверью шумных соседей красовалась процарапанная до штукатурки надпись “Все пройдет”. Первой мыслью было “Надо же. Все не так плохо. Цитируют великих людей.” Но подняв голову, он рассмотрел над дверью выведенный горящими спичками по побелке круг с тремя зубцами и точкой внутри. И вздохнул. За дверью вновь послышались крики и звук падающих предметов. Звонок оказался оборван и мужчина стал стучать. Между ударами в липкую обивку он вслушивался в тишину, воцарившуюся по ту сторону. На четвертую или пятую серию ударов хозяева все же решили проявить себя. Дверь открыли не сразу. За ней долго спорили, но уже тише. Потом кто-то несмело провернул в скважине ключ и щель в рассохшемся проеме пролилась в подъезд светом.

- Кто? - Это была женщина. Хотя голос хрипел на той грани, которая отделяет ломающийся юношеский фальцет и тембр женщины, повидавшей самое глубокое дно здешнего водоема.

- Сосед снизу.

- Рыжий что-ли? Чего тебе?

- Какой еще к лешему рыжий? Я из третьей квартиры. Открывай.

- Ща-а-ас! Разбежался. - Пьяный женский голос попробовал скрыться, захлопнув перед непрошенным гостем дверь, но помешала его нога.

- Вале-е-ера-а-а! - Взревела отдаленно напоминавшее женщину существо.

На звук этой сирены послышались грузные шаги в прихожей и свет в проеме что-то заслонило.

- Ты что, козел, совсем охре… - Распахивая дверь, хозяин никак не ожидал получить удар рукояткой ПМ. Вся его масса в растянутом трико и тельняшке пограничника опустилась на грязный пол. Глаза обрюзгшем небритом лице уже закатывались, а рот все еще что-то бормотал. Женщина заломила руки и стала кричать, словно ее резали по живому.

Милиционер спокойно прошел по длинному коридору и заглянул в комнатку три на пять метров с окном без штор.

- Даша. Ты здесь? - В ответ на его голос в темноте за спинкой подпертой кирпичом кровати - что-то зашевелилось. Мужчина пощелкал выключателем, но света не было. Тогда он снял, накинуты на плечи пиджак и присел.

- Иди сюда. Не бойся. Это дядя Гена. - На его голос робко высунуло личико крохотное создание. На ней была какая-то растянутая грязная майка, а ладошка сжимала ухо плюшевого слона. Она подбежала к мужчине и прижалась к нему. - Ну не бойся. Не бойся. Тебя никто больше не тронет.

Он закутал ребенка в свой пиджак и взял на руки. В прихожей тем временем стало людно. Невесть откуда взявшиеся собутыльники хозяина квартиры, приводили его в чувства, а на площадку уже выглядывали из-за своих дверей любопытные соседи.

Когда к дому подъехал милицейский уазик, следователь молча курил у подъезда на лавочке. Участковый вздохнул и присел рядом.

- Геннадий Викторович, вы опять за свое?

- Закуришь, Жора? - Он протянул пачку Космоса участковому. Тот достал сигарету и прикурил от догоравшего окурка своего собеседника.

- Где ребенок?

- Спит на диване.

- Вы не мальчик, чтобы я вас отчитывал. Тем более вы меня знаете, когда мне столько же, сколько ей было. Вы понимаете, что времена меняются? И если вчера достаточно было одного слова “участковый”, чтобы вся эта шушара забилась под шконку. То сегодня хватит одной жалобы в прокуратуру и слетят и погоны и головы.

Следователь удивленно посмотрел на парня с легкой порослью под носом и наспех натянутым мимо воротника галстуком:

- Жора? Откуда в вашем лексиконе “шконка”?

Повисла пауза. А потом они оба громко рассмеялись.

- Я пришлю кого-нибудь из детской комнаты милиции утром. Сейчас пусть выспится. А вы больше не светите оружием. Мы договорились?

- Договорились, товарищ лейтенант.

Шум стих. Вчерашние дети разбрелись по домам. И в воздухе, к сладкому аромату цветущей сливы, добавилось мелодичное стрекотание сверчков. Девочка спала под пледом, обняв своего слона. Чай в граненом стакане давно остыл. Часы с кукушкой пробили два часа ночи четверть часа назад, а он все стоял у открытого окна и молча курил. В родительском доме все было каким-то чужим. Наверное дом, все же там, где тебя ждут. А в этих пустых стенах не осталось никого. Только пыльные тени прошлого. Здесь жизнь дарила счастье мальчишке, ночи на пролет зачитывавшемуся Скоттом и Дюма из отцовской библиотеки. Делившему мир на чёрное и белое. Мечтавшему о подвигах во имя… В чье имя? Как же её звали? Первая любовь. Это время, вернуться в которое стоит любых сокровищ мира. Оно все так же исчезает за поворотом, просыпается песком сквозь раскрытые ладони, убегает тем быстрее, чем быстрее ты за ним мчишься. Где они - те кто был с ним в той жизни? Многих он больше так и не встретил.

Несильный порыв ветра качнул ветви сирени. Воздух вдруг показался влажным и густым - как перед грозой. Мужчина затушил сигарету и собирался было закрыть окно, как вдруг его внимание привлек весьма необычный для ночного города звук.

Геннадий Викторович выскочил из подъезда, глотая ртом, ставший внезапно плотным, воздух. Стук копыт эхом тонул в стенах двора. Неторопливая поступь давила. Каждый удар отдавался в груди горечью и болью. Казалось вдалеке скользнула по выщербленному кирпичу старой стены тень. Мужчина бросился в арку между домами, выбежал на пустую дорогу озираясь по сторонам и внезапно схватился за сердце. Боль сдавила грудь. Он хотел вздохнуть, но вдох только усиливал боль. В глазах внезапно потемнело и тихая майская ночь навалилась откуда-то сверху. Бесшумная, словно сова. А вдали, на западе, где небо было особенно черным, мерцали зарницы.