Глава 4 - «Ветерок»⁠⁠

Всем привет. Дописал очередную главу, в которой речь идёт о вещах как весёлых, так и известных всем нам невесёлых.

Ссылка на книгу: https://author.today/work/434487

Самое интересное, что на каникулах отчего-то встаёшь рано. Даже если первый день, а ещё вчера была школа. Даже если спать лёг поздно.

Я открыл глаза и улыбнулся. В душе царила лёгкая, невесомая радость. Как небо, на котором ни облачка.

На нос упал отражённый от настенных часов солнечный зайчик. Я сладко потянулся и обвёл взглядом комнату.

Вокруг, если говорить словами папы, царил «бардак, местами переходящий в апокалипсис». Ну и пусть. Кому-то, может, и бардак, а мне другого порядка и не надо.

Я любовно посмотрел на постер «Последнего Хранителя звёзд» — парень в скафандре на фоне космического корабля. Постер редкий, еле сторговал у Женьки Аверина за фотик. От папы влетело, даже дедушка не одобрил. Но я ведь фильм обожаю.

Если вкратце, он про Алекса Роджерса, сироту, который попал на корабль пришельцев и сражался с ними против Роя. Землю спас, инопланетян тоже, а потом пообещал никому ничего не рассказывать и жить, как все. Но в конце, конечно, за ним прилетели. Справедливость восторжествовала.

Постер сбоку немного отклеился, и я мысленно пообещал себе вечером подклеить. Да и на столе прибраться не мешает: клей, детальки, забытый с прошлого месяца паяльник… У меня только на книжных полках относительный порядок: ничего кроме книг и собранных из конструктора звездолётов.

Под столом, в уголке подмигивал синим системный блок. Словно напоминал, как я вчера разнёс Васю Пономарёва в «Рыцарей», а потом пришёл дедушка и хорошенько мне всыпал. Я вспомнил, как Вася вопил и ухмыльнулся. Потом глянул в залитое солнцем окно и с гиканьем вскочил с кровати.

Во время чистки зубов я составлял планы. Во-первых, играть каждый день до темноты. Это не обсуждается. Во-вторых, сегодня же пойду купаться в Сиротке. И Маруську возьму, и Джавада обязательно. Он, может, в пресной воде и не купался никогда. В Византии с реками не особо.

Закончив с умыванием, я зашлёпал по деревянной лестнице на кухню. Внизу бубнил телевизор. Значит, дедушка дома.

— Де-ед… — Тут я осёкся, потому что на кухне вместе с дедушкой сидели папа и Виктор Егорович. Папа резко вскинул ладонь, чтобы я молчал, и прибавил громкость.

— На границе Рубежья и Пролива продолжаются масштабные учения «Бастион»…

Красивая тётя-диктор уступила место переваливающимся через холмы и рвы готландским танкам. Вверху железным клином плыли боевые вертолёты. Вслед за танками бежали одетые в камуфляж солдаты.

— По словам спикера Военной Канцелярии Готландии, данные манёвры направлены исключительно на укрепление обороноспособности…

— «Обороноспособность», — фыркнул дедушка. — Все они… обороняются.

— Ну мы-то точно, — раздражённо повернулся папа. — Это они…

— Да брось ты, Рома! — Дедушка нервно встал и распахнул оконную створку, будто ему не хватало воздуха. — Один хулиган врезал другому, а ты на стороне того, кто проиграл.

— Это кто хулиган, Пролив? — холодно осведомился папа. — А если на нас нападут? Ты соображаешь, кому это говоришь?

— Ромка, хорош! — вмешался Северов. — Нельзя так с отцом.

Папа притих, но дедушка не унимался:

— Нападут… Поколения строили, а ЭТИ всё разворовали и передрались. Со всех сторон — пойми ты это!

— Ну, хватит! — папа резко встал и грохнул кулаком по столу. — Я страну защищаю. А ты…

— Что — я? — тихо уточнил дедушка. — Я кровь за рабочих лил. С фашистами врукопашную сходился. Чтобы у вас над головой мирное небо… Чтобы никогда больше… А теперь…

Он схватился за сердце и стал оседать. Папа побледнел и кинулся к нему.

— Что стоишь, аптечку неси! — рявкнул он. — Папа, папа, спокойно…

А я… меня опять сковала предательская слабость. Хотел было двинуться, но не мог. Да что же это такое!

Папа бешено обернулся и заорал, но в кухню уже влетел Северов. Он грохнул аптечку на стол и рванул крышку. На пол высыпался ворох лекарств в бумажных упаковках.

Торопливо бормоча, Виктор Егорович отыскал нужное и подал дедушке. Тот быстро положил таблетку под язык.

Мне стало очень страшно, потому что я заметил, как посинели дедушкины губы. Я и так себя корил за то, что не помог, а тут ещё папа добавил.

Он вытер испарину и рывком развернулся ко мне. Бледное лицо перекосилось от злобы, под глазами проступили чёрные круги.

— Аптечку принести не мог? Бестолочь, понадеешься на тебя…

— Я не… — я попытался оправдаться, но папа перебил:

— Слабак, тряпка. Вот и с Рыжовым своим… стоял и терпел.

Он не кричал — цедил эти слова с каким-то чёрным презрением. От этого у меня внутри всё словно замёрзло.

— Рома, перестань! — вскинулся Северов. — Ты обещал…

— Сил моих на него больше нет! — выкрикнул папа. — Как он жить собирается, как? В облаках своих витает… маменькин сынок!

— Не смей так с Никитой! — Дедушка снова схватился за сердце. — Не смей!

— Ты по какому праву?! — Меня словно прорвало, гнев забил фонтаном. — Ты сам маму забыл и бросил. Подлец! Предатель!

Последние слова я выкрикнул перед дверью, натягивая на себя кроссовки. В глазах всё плыло от слёз, но это были злые слёзы.

Уже в двери я задержался и бросил на папу полный ненависти взгляд. Папа молчал. Его губы были перекошены, взгляд казался усталым и пустым. Будто он сам не понял, что только что произошло. Будто себя не контролировал.

Я трахнул дверью, рысью домчался до сарая и выкатил велик. Несмотря на летнее солнышко, меня била крупная дрожь. Как в склепе.

Утерев слёзы, я толкнул педали и вырулил на Приречную. Мне показалось, что позади хлопнула наша дверь, но я не стал оборачиваться и поехал, куда глаза глядят.

***

Далеко я не уехал. Когда проезжал поворот на Тихую, оттуда вырулил на своём «виаторе» Джавад. Он увидел меня и заулыбался, словно родному. И мне вдруг тоже стало чуточку легче.

— Привет, — сказал он. — А мы к тебе едем.

Тут я заметил, что на багажнике у него пристроилась Мышка. А Джавад вдруг осёкся и озабоченно глянул на моё лицо.

— Что случилось?

— Ничего, — я утёр глаза ладонью. — Поехали на Сиротку.

Но Мышка тоже заметила, что со мной что-то не так.

— Я к Никитке пересяду, — решительно заявила она и слезла с Джавадского велика.

Я уже говорил, что Маруська страшно любит обниматься. Вот и сейчас, не успели мы тронуться, как она сразу обвила меня руками и прижалась к спине. Я не отреагировал, и тогда Мышка упёрлась в спину носом и смешно захрюкала.

— Прекрати! — Я попытался сохранить достоинство, но не выдержал и прыснул. — Хрюшка мелкая!

— Хыр-хыр-хыр, — донеслось из-за спины, и стало так щекотно, что я вильнул.

По Гаранина мы домчались до моста, а дальше пришлось спешиться — Джавад попросил. Он прислонил велик к каменному парапету и достал старый телефон с расцарапанным экраном. Мы сфоткались втроём на фоне перил, а потом Джавад включил запись и принялся снимать мост и всё вокруг.

— Какой здоровый! — прокомментировал он. Я довольно кивнул: посмотреть и правда есть, на что.

Мост наш называется Штайнбрёкке. Он огромный и высокий: через каменные пролёты спокойно пройдёт и баржа, и пассажирский корабль. Давным-давно тут был торговый путь. Начинался на западе, в Унии, потом за рекой поворачивал на север, проходил через Пролив и заканчивался в Готландии. Позже проложили дорогу на юг, к Хазарии и Каракташу, а на перекрёстке возник город, который в честь моста и назвали.

— Сколько ж тут метров? — Джавад перегнулся через парапет и задумчиво наблюдал, как по вверх по течению пыхтит небольшой кораблик.

— 62, — важно сообщил я. — В длину — три километра. А построили почти 700 лет назад.

Джавад присвистнул и обвёл уважительным взглядом старинные опоры. Щели между камнями заросли мхом. Кое-где виднелись птичьи гнёзда.

— У нас в Арваде римский дворец есть. И арена, где гладиаторы дрались, — сообщил он.

Я снисходительно кивнул, понимая, что куда до нашего моста всяким там дворцам с аренами. И мы поехали дальше.

Хотя «поехали» — это громко сказано. Тротуар был забит людьми. Часть из них, с сумками и тележками, спешила на рынок. Остальные, в шлёпках и с надувными кругами, шли на пляж. Были ещё те, кто возвращался с ночной смены в Кобурге — у автобуса оттуда за мостом конечная. В основном это рабочие с завода. Их легко узнать по усталым, угрюмым лицам.

Мы попытались лавировать, но быстро бросили это занятие. Пришлось спешиться и двигаться в общем потоке. Солнце начинало припекать. К счастью, у меня на руле болталась старая кепка.

На пляже было шумно и людно, из расположенного на песке кафе «У Наташки» гремела песня Флавия.

«К чему-у вопросы если ты — отве-ет?»

Маруська закатила глаза и фыркнула, а я скривился, будто проглотил лимон. Флавия вообще непонятно, кто слушает. Выходит весь в белом, песни про любовь поёт, а сам — индюк-индюком. В смысле, самовлюблённый.

Плавки я, конечно, не взял, поэтому просто разделся до трусов и ринулся в воду. Следом туда залетел Джавад, последней — Маруська.

Джавад подготовился основательно: ласты, маска, трубка. Плавал он здорово, чуть за буйки не заплыл. Но тут из будки рявкнул в мегафон спасатель, и Джавад испуганно повернул к берегу.

Когда мы основательно замёрзли, то вылезли на песок и принялись греться. Потом Джавад сбегал за мороженым. Флавий из кафе всё не унимался.

— Да когда же он замолчит? — буркнул я, доедая вафельный рожок. — Надоело слушать.

И тут вдруг моё желание сбылось. Раздался нарастающий гул, переросший в оглушительный рокот. Флавий потонул в этом рокоте, а над нами проплыли несколько пузатых боевых вертолётов с папиной базы. Затем, когда они улетели и стало потише, высоко в небе пронеслось звено истребителей и тут же снова оглушительно грохнуло.

Мы молчали, вокруг тревожно переговаривались. Потом все успокоились и снова заиграла музыка.

— Ну что, пойдём купаться? — спросил Джавад. — Жарко.

И я хотел было кивнуть, а потом вдруг понял, что мне здесь надоело. Шумно, людно, вертолёты эти. Есть ещё одно место. Моё, прямо личное. Вообще я туда никого, кроме Маруськи не зову, но Джавад — он ведь свой.

— Да ну его, — сказал я. — Поехали, я место одно знаю.

***

Мы вышли с пляжа и пересекли шоссе. Потом сели на велики и проехали от города до поворота на грунтовку. Раньше там висел указатель, теперь осталась лишь ржавая табличка. Но буквы на ней ещё читались.

— Ве-те-рок, — прищурившись, прочёл Джавад. — А что за место?

— Пионерский лагерь, — буркнул я. Джавад удивлённо вскинул брови: сам же, мол, позвал.

— Прости. — Я постарался улыбнуться. — Тут, понимаешь…

— У Никитки здесь мама пропала, — сказала за меня Маруська. — Вон там, на остановке.

Мы дружно посмотрели на стоящую чуть поодаль остановку: запачканную бетонную скамейку под жестяным навесом. Мусорный бак забит, вокруг раскиданы пустые бутылки. На табличке с маршрутами номер — 537. Тот самый, из Кобурга.

— Как это случилось? — очень тихо спросил Джавад.

Я вздохнул, но делать нечего. Пришлось рассказать.

Мама пропала три года назад. Вышла вечером из дома — и не вернулась. Последний раз её видели здесь, на этой чёртовой остановке. Она курила, а рядом с ней стоял какой-то мужчина в военном камуфляже.

Папа весь город на уши поставил. К свидетелям с фотографиями офицеров ходил, даже солдат привозил, чтобы всё вокруг прочесали. А потом — как отрезало. Поиски прекратил и мамину студию ящиками заставил. Как-то раз я рано пошёл спать, а потом проснулся от того, что папа с дедушкой громко спорили. Оказалось, папа решил, будто мама с тем мужчиной ему изменяла. Дедушка возражал, ругался, но папа ничего не хотел слушать. А я лежал в комнате, плакал и грыз от злости одеяло.

Я, конечно, знаю, как у взрослых бывает: живут долго вместе, а потом р-раз — и уже с другими. Но я точно знаю, что мама не могла. И было противно, что папа мог про неё так подумать.

— Вот так, — Я закончил рассказ и потупился. А потом добавил, сам не знаю зачем:

— Она мне снится иногда. Спит в какой-то комнате. Потом просыпается, меня видит. Я к ней бегу, а добежать не могу. Как в киселе всё.

— Ой, Никитка… — Маруська очень по-женски прикрыла ладошкой рот. — Ты мне почему про сон не рассказывал?

Я заметил, что глаза у неё на мокром месте, поэтому торопливо прижал к себе и погладил:

— Не вздумай реветь! Вот поэтому и не рассказывал.

На самом деле я был рад, что рассказал. Может, я даже специально Джавада сюда позвал. Подсознательно. Чтобы выговориться после утренней ссоры.

— Давай в другой раз в Ветерок съездим, — твёрдо сказал Джавад.

Я хотел ответить, что всё нормально, что Ветерок я, как ни странно, люблю. Что мне нравится там гулять среди старых корпусов с панно из мозаики, купаться в озере или просто молчать. Мне там спокойно и кажется иногда, что откуда-то вот-вот выйдет мама, и рассмеётся, и обнимет, но тут Джавад вдруг неестественно точно повторил:

— Давай в другой раз в Ветерок съездим.

А потом весь дёрнулся и произнёс:

— А Ветерок покажешь?

Он как-то неуловимо изменился. Я пытался понять, что не так, но тут внезапно раздался хрип маминого приёмника. Он свисал с руля на ремешке, хотя я точно помнил, что с собой его не брал.

— Альфа-3, Альфа-3, — донеслось из динамика. — …перац… «Занавес»… …овое отклонение… …ятность каскада…

Приёмник замолчал, а спустя мгновение в городе тяжело и протяжно завыла сирена. Я растерянно дёрнулся и носом уткнулся в Тольку Рыжова. Он стоял рядом, словно с нами приехал. Что за ерунда?!

— Чего тормозите? — зло и решительно осведомился Толька. — Жить надоело?

Недолго думая, он взял меня за шкирку и подтолкнул к велосипеду:

— Домой валите, ну!

Тут до меня дошло, что происходит.

— Джавад, дуем в город, — скомандовал я.

— Что случилось?

— Война началась.

Я оглянулся посмотреть, куда делся Толька. Даже спасибо не успел человеку сказать.

Но Толька исчез, как сквозь землю канул. А вместе с ним с руля исчез и приёмник.