Дыры - 41⁠⁠

Аннотация: Школьница Люся Игнатова страдает легкой формой вуайеризма. Часто она проводит время у окна, разглядывая в бинокль соседний дом. Напряженные отношения с родителями и подростковая ломка характера способствуют усугублению ее пристрастия. Когда она оказывается застигнутой за своим занятием, и реальный мир вторгается в ее жизнь, становится очевидным, что реальность бывает намного жестче и тревожнее, нежели фантазии и тайное наблюдение за соседями.

Часть 1. Класс 10: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19

Часть 2. Класс 11: 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40

19 марта, 2005г. /позже/

На следующий день мама пришла не одна — с отцом. Мне уже разрешили совершать короткие вылазки по коридорам больницы, но посетителей все равно отправляли ко мне в палату из опасения, что я могу грохнуться в обморок. На сей раз мама вела себя как ни в чем не бывало. Привычно отдавала распоряжения, как мне жить и что мне есть, интересовалась, какие мне назначили процедуры, чем меня колют и когда выпишут. Я не знала ни чем меня колют, ни когда мне можно будет вернуться домой. Наверное, если брать рамками того же киноромана, то после всех наших ссор и сцен между мной и мамой должен был состояться некий заключительный разговор, пусть даже на повышенных тонах, но непременно со слезами и объятиями в конце. Ничем подобным не пахло; как и в случае со снотворным мама просто сделала вид, будто ничего особенного не случилось. Словно я и впрямь отдыхала где-то в курортном санатории и теперь вернулась. И я была несказанно рада, что не было этих выяснений. У всех рыльце в пушку, и нам хотелось как можно безболезненнее переключиться на непринужденную атмосферу.

Отец по большей части молчал. Лишь напоследок сказал, чтобы я позвонила ему на сотовый, когда меня будут выписывать. Он возьмет такси и встретит меня возле больницы. Ни слова не прозвучало о том, что они разрешают поселиться мне дома — это было как само собой разумеющееся.

После обеда заявилась Трофимова. Вид у нее был загадочный. Я приподняла одну бровь, выражая тем самым, что жду очередных объяснений. Со мной ей не было смысла юлить, я знала Надьку как облупленную.

— В общем, я не одна,— сообщила Трофимова с ходу.

— А с кем?

— Я вот зашла тебя подготовить.

— А что, меня нужно готовить?— подозрительно осведомилась я, усаживаясь на койке поудобнее.— Ты полк с собой привела?

— Полк, не полк, но на всякий случай… У тебя же сотрясение.

Она мне подмигнула, чем вызвала мою недовольную гримасу, ретировалась к двери и, приоткрыв ее, крикнула.

— Девчонки, заходите.

Девчонками оказались Катя Череповец и Аня Линь, мои одноклассницы. Я сначала обомлела от неожиданности, а потом прослезилась. Катька бросилась меня обнимать, Аня приветливо улыбалась — мы не были близкими подругами, чтобы лобзаться, но видеть старосту своего бывшего класса я была рада не меньше. Девчонки, кажется, ничуть не изменились за то время, пока я их не видела. А с чего бы им меняться, скажите на милость? Их жизнь остается такой же, как и три месяца назад, это я прошла огонь и воду. Но, видимо, я поспешила с выводами относительно себя, поскольку Череповец, оглядев меня, растроганно произнесла:

— Люська, ты ни капли не изменилась!

— Бледнющая только, как смерть,— вставила довольная собой Трофимова.

— Ерунда!—отмахнулась Череповец.— Первого сентября было хуже…

Она осеклась и покосилась на Аню Линь, которой, конечно же, ничего не было известно о том, как меня хлестали по щекам, стараясь привести в себя, и как я напялила кофточку задом наперед и переодевалась в подъезде. Я махнула рукой, показывая, что мне уже не до секретов. Сама Анька, будучи дипломатом, поспешила разрядить паузу.

— Как самочувствие?

— Нормально. Только рука сломана и бок болит.

— А голова?

— Мыслю…

— Значит, существуешь,— с улыбкой закончила за меня Аня.— По этому поводу и разговор.

Я вся обратилась во внимание, притом что видела ухмыляющуюся мордашенцию Трофимовой. Кажется, подруга моя в очередной раз задумала аферу.

— Надька с утра тут всех на уши поставила по поводу того, что ты хочешь вернуться в школу,— сказала Аня.

Я покосилась на Трофимову и промолчала. Я не говорила прямо, что хочу этого, но тут был один из тех случаев, когда человек, принимая решение за меня, оказывал мне добрую услугу.

— И какие шансы?— напрямую спросила я.

— Не то чтобы шансы,— уклончиво ответила Аня.— Головчук слышать ничего не хочет о твоем возвращении. Тебя бы давно уже исключили, но Надька…

— Знаю уже,— улыбнулась я.

— Вот. Но есть вариант. Глинов у нас мужик демократичный. Возможно, он пойдет навстречу.

Я задумалась над ее словами. В обход Покемонши, через голову завуча — напрямик к директору школы. Конечно, в этом что-то было.

— Если есть желание,— продолжила Аня,— то, как только тебя выпишут, сразу беги к Глинову, столби участок. Ему, понимаешь, какая нафиг разница, будешь ты учиться или нет. Он на тебя зуб не имеет, ты ему дорогу не переходила. Поплачешься чуток, что-нибудь да выгорит.

Я вспомнила тот день, когда решила послать школу к чертовой матери. Тогда мне это казалось самым естественным жестом, к тому же хлопот хватало и без школы — позже я отправилась в венерологию, где узнала, что у меня гонорея. Вот только некоторые из наших решений — сознательно или нет — приходятся в аккурат на очередной зигзаг судьбы, а потому становятся необратимыми. Родители — тут другое дело. Голос крови все-таки. А школа… Какое может быть родство?

— Девчата, спасибо вам,— растроганно произнесла я.— Но я не могу.

Трофимова и Череповец воскликнули в один голос.

— Люська, ты же сама хотела!

— Люсь, возвращайся, правда!

— Не могу!— надрывно выкрикнула я.— Сами посудите, какая из меня ученица. Я столько пропустила. Ну, разжалоблю я Глинова, ну, примет он меня назад. И что? Меня завалит та же Покемонша.

— А Надька как, по-твоему, учится?— возразила Череповец.— Она ведь тоже пропустила — дай Бог. И у нее до сих пор пальцы не разработаны до конца. Учится же!

— Кать, погоди.— Трофимова стала серьезной, что с ней случалось нечасто.— У меня отдельный случай. Мне предки наняли репетиторов. Я, еще когда на больничном сидела, дома занималась. Так что в школу я пришла подкованной.— Она взглянула на меня.— Тебе предки наймут репетиторов?

— Вряд ли…

Повисло молчание. Все думали над тем, как все просто бывает на словах, и как самое незначительное обстоятельство может низвести весь грандиозный план на нет. В этой тишине Аня Линь приняла решение.

— Люсь, если ты серьезно решишь вернуться, с уроками я тебе помогу.

— С чего это вдруг?— изумленно спросила я.

— Считай это жестом доброй воли,— невозмутимо ответила Аня.

— Я серьезно.

Анька нахмурилась. Трофимова с Череповец смотрели на нее с не меньшим интересом, ожидая, что она скажет.

— Знаешь, Люсь, меня недавно премировали…

— Точно!— вклинилась Надька.— Самая… Как там?

— Самая успевающая и рациональная ученица школы,— со странной улыбкой сказала Аня.— Раньше я о таких титулах и не слышала. Очередной демократический выпендреж, хотя, нет слов, приятно. Тем более денежный вариант тоже прилагался.

— Ты вообще к чему это?— не поняла я.

— Да я вот думаю теперь: что бы сказали наши учителя, которые назвали меня самой рациональной, если бы узнали, что в девятом классе я втрескалась по уши и чуть не уехала из города?

Мы уставились на нее в изумлении.

— Серьезно?— неверящим тоном спросила Череповец.

Анька кивнула.

— Познакомилась с мальчишкой в Интернете. Он из Краснодара оказался — не ближний свет, сами понимаете. Сначала просто общались, посылали друг другу фотки. Потом проснулись чувства. А потом… Потом я родителям заявила, что после девятого класса еду в Краснодар поступать в какой-нибудь колледж. Все равно в какой, лишь бы быть рядом с ним. Представляете?

— Я не представляю,— тут же отозвалась Трофимова.

— Я теперь тоже,— хмыкнула Аня.

— А чего не поехала?— спросила Череповец.

— Старший брат вправил мозги. У нас есть дача, он отвез меня туда и запер. Я чуть себе вены не вскрыла в истерике. А он каждую минуту повторял мне одно. Любовь — это прекрасно. Но это мужчины должны все бросать и рваться к своим возлюбленным, не женщины. Это мужчины должны преодолевать препятствия и километры. Это мужчинам дано быть отчаянными, рисковать всем, даже жизнью. Женщина — если она хочет во всем оставаться женщиной — должна уметь ждать. Иначе ее будет мотать из стороны в сторону, как…

Аня не договорила. Повисла очередная пауза. В этой тишине мой голос прозвучал так, словно из могилы.

— Как меня.

— Ну, я не это хотела сказать,— поспешно поправилась Аня.— В конце концов прошло мое помутнение, я подумала: действительно, а какого черта, если он меня так любит, путь совершит поступок. Я решила ждать. Пока ждала, помутнение прошло еще больше. А потом как-то раз мой ненаглядный пишет как ни в чем не бывало: мол, завел подружку, влюбился. И делится со мной подробностями. Такие вот дела. Хороша бы я была, если бы приперлась в его чертов Краснодар, и он бы меня бросил.— Аня помолчала.— Ты понимаешь, Люсь?

— Вроде да,— неуверенно протянула я.— Но у меня нет брата. Так что не совсем понимаю.

— Мы все женщины, и ты, и я, все мы одинаковые. Если я не протяну тебе руку помощи, то однажды я не смогу протянуть ее себе самой. Я не могу точнее объяснить. Может быть, мне хочется сделать хоть что-то. Чтобы жить потом, и когда будет хреново, думать: ничего не зря, в этой жизни я кого-то вытянула. Значит, вытяну и себя тоже.

Я поникла. А что я лично сделала в своей жизни? Кого я смогла вытянуть? Никого. Я только гадила напропалую, многие плакали от меня, и, как результат — я сама выплакала море слез. Не знаю, как Трофимова с Череповец, но я отлично поняла, о чем говорит мне Аня Линь. Она говорила о законе воздаяния. Вдруг вспомнился мой сон. «Скоро все придет,— сказал мне Виталик Синицын.— Ты вкладывала душу во все, но ничего не получала взамен, однако нужно потерпеть». Ждать… Женщина должна уметь ждать. Господи, но во что я вкладывала ее, эту душу? Фраза Синицына казалась мне дурной шуткой. Я только и думала, как бы выжить самой.

Мы еще немного поболтали. Девчата принесли мне фруктов, и я уписывала их за обе щеки, слушая их рассказы — преимущественно о школе. Вскоре девчонки засобирались. Вернее, засобирались Череповец и Линь, Трофимова как сидела, так и продолжала сидеть.

— Ты идешь?— спросила ту Катька.

— Вы идите,— отмахнулась Трофимова.— Нам еще надо пошептаться. Секретики.

Как только дверь за двумя подругами закрылась, я с усмешкой покосилась на Трофимову.

— Давай, выкладывай, благодетельница. Что там у тебя еще?

Катька смотрела на меня без улыбки несколько секунд, и моя усмешка тоже увяла. Уже сейчас я заподозрила, что дело серьезное.

— В общем, ничего особенного,— медленно проговорила Трофимова.— Сейчас все это уже забылось. Но я все равно хочу сказать.

— Ты о чем?

— Аленка Шаповал здесь, в больнице.

Я язвительно осклабилась. Все то паскудное, что было в моей жизни, можно с легким сердцем пристегнуть к имени Шаповал. Она как злой божок; даже сейчас любое воспоминание о ней вызывало во мне неприязнь.

— Что, тоже залетела под машину? Или башку разбила под кайфом?

— Не совсем…

— А в какой она палате? Вот уж не горю желанием с ней столкнуться.

— Ты и не столкнешься. Люсь, она в реанимации.

Теперь пришел мой черед некоторое время молча смотреть на Трофимову.

— А что случилось?— холодно спросила я.

— Темная история.— Трофимова передернула плечами.— Она в последнее время хрен знает с кем путалась. Вот и попала к отморозкам, еще хлеще, чем торчок Пикарев. Я не в курсе, чего они там не поделили. Короче, Аленку выкинули с шестого этажа.

У меня перехватило дыхание.

— Как выкинули?

— Схватили в охапку и выкинули,— резко ответила Надька.— Молча.

Я покачала головой. Мне вспомнилась сама Трофимова, когда я впервые увидела ее в больнице. Я помнила ее забинтованную голову, ее сломанные пальчики, которые Надька еще до конца не разработала. Имею подозрение, что она до сих пор пьет таблетки — сотрясение у нее было не ровня моему,— хоть она и старается выглядеть бодрой. И мне не было жаль Шаповал. Просто судьба подкинула мне очередную дикость. Господи, разве людей выбрасывают с балконов? Разве девчонок выбрасывают?

— Она жива?— спросила я.

— Пока вроде да. Не знаю… Я особо не интересовалась. Она в коме. Там живого места нет, все отбила. Короче, допрыгалась.

Я пригляделась к Трофимовой повнимательнее.

— Злорадствуешь?

— Врать не буду — да.

— Хорошо, что злорадствуешь,— кивнула я.— А то уж я подумала, что ты стала размазней.

Вечером я слезла с койки, вызнав у своих соседок по палате, где находится реанимация. Оказалось, на нашем этаже в самом конце коридора. Я знала, что туда не пускают, но я и не собиралась проведывать Шаповал. Мне достаточно просто ее увидеть издали, если получится. Да, я ее не жалела, но и ненависти я тоже не испытывала. Трофимова вправе злорадствовать, я — нет.

Когда я добралась до реанимации и хотела уже по-шпионски проникнуть внутрь, дверь вдруг распахнулась, заставив меня подпрыгнуть от неожиданности, и мне навстречу вышел врач. Тот самый, что следил за моим выздоровлением и проводил обследование. Увидев меня, он вопросительно выгнул бровь.

— Ты что тут потеряла?

— Простите…— промямлила я.— Я узнала, тут моя знакомая лежит. Мы вместе учились в школе.

— В реанимацию входить нельзя.

— Я знаю. Я хотела спросить, как она.

— Как фамилия?

— Шаповал. Алена.

— Это которая…— Врач нахмурился и отвел взгляд. У меня похолодели пятки.— Извините, что расстраиваю вас, девушка. Она скончалась два часа назад.

Продолжение следует...