Двадцать девятый километр | Диня Пивкин | Семя слов⁠⁠

2018, приблизительно февраль

Тебе почему‑то сразу сделалось одиноко. На вокзале, распрощавшись поцелуями, ты прыгаешь с заснеженной первой платформы в холодную ночную электричку Екатеринбург — Каменск-Уральский. Бродишь по вагонам, ищешь свободное место. Это несложно — половина вагона пуста. Садишься у окна, где — никого напротив. Из рюкзака вынимаешь книгу и блокнот. Ручку, подаренную ею, всегда носишь во внутреннем кармане, у сердца. Достаёшь, чтобы попробовать высказаться на пустых страницах. Пусто. Ты откладываешь блокнот, открываешь плотный роман Мураками и начинаешь слизывать слова с триста третьей страницы.

Перед тобой по-прежнему никого. Но через три станции заходит женщина.

— Я сяду напротив?

— Да, конечно, — отвечаешь, оторвавшись.

Ты бросаешь на неё короткий взгляд. На вид — лет, скажем, тридцать пять. Жёлтая куртка, пара пакетов, серая шапка и не менее серое выражение лица, словно она всю жизнь до этого момента бродила под холодным дождём. Ничего необычного. Ничего, о чём хотелось бы думать, но теперь в книгу не вчитаться. Неважно, куда будет смотреть эта женщина, ты всё время будешь чувствовать её взгляд. Ловишь себя на том, что постоянно отскакиваешь на пару абзацев назад. Снова и снова.

Но что‑то всё‑таки улавливаешь: что‑то про черепа, большие города, странные города, совсем мистические. Читаешь о милых толстушках и библиотекаршах, которые совсем ничего о себе не помнят. Про подземных тварей и про войну между двумя крупными организациями. Бессмыслица какая‑то. Ничего не уяснив, смотришь в окно. На отражение в окне, где вы с женщиной так же сидите напротив. Ты зачем‑то улыбаешься и чего‑то ждёшь. Постоянно чего‑то ждёшь. Словно это «что‑то» — на расстоянии вытянутой руки, но ты не можешь сфокусироваться, разглядеть, понять. Ты вытягиваешь руку, желая коснуться, но — ничего. Только едва ощутимый ветер щекочет ладонь.

Женщина тем временем до ужаса уставшим голосом извиняется перед кем‑то по телефону.

— Не обижайся, пожалуйста, я не проеду станцию. Всё хорошо. Скоро буду, — почти шепчет она, — да. Я всё тебе расскажу, я —

Собеседник кладёт трубку. Женщина долго смотрит на экран. Он гаснет. Она продолжает смотреть. Ты всё это видишь в отражении, делая вид, что смотришь на падающий снег и редкие огоньки за деревьями. И тебе делается одиноко. Ты ещё не знал этого оттенка одиночества, он кажется чем‑то неизведанным. Это какая‑то тихая ноющая боль за совершенно тебе незнакомого человека. Ты словно всю эту боль обнял, но никто этого не заметил.

Женщина прячет телефон во внутренний карман, к самому сердцу. Теперь вы оба делаете вид, что смотрите в окно — или тебе так кажется. Затем она, словно пытаясь раскрыть этот обман, наклоняется к тебе, и ты чувствуешь запах алкоголя.

— Извините, могу я вас кое о чём попросить? — спрашивает она.

Так неловко. Говоришь:

— Да, думаю… да.

Она смущённо улыбается, опускает взгляд на руки.

— Вы докуда едете?

— До Каменска.

— Это дальше, чем двадцать девятый километр?

— Намного, — улыбаешься ты, — на восемьдесят один километр дальше.

Она задумывается. Поднимает голову и снова смотрит в окно.

— Если я вдруг усну, вы сможете меня разбудить? Боюсь проспать свою станцию, — она смотрит тебе прямо в глаза, ты не отводишь. — На двадцать девятом. Хорошо?

— Конечно, разбужу, — и делаешь вид, что утыкаешься в книгу.

— Спасибо.

Она закрывает глаза и отклоняется на спинку сиденья. Ты достаёшь ручку, на всякий случай пишешь на запястье 29, чтобы точно не забыть, потому что всякое с тобой бывает. Боишься, что однажды не справишься с простейшей просьбой. Например, разбудить вовремя. Боишься, — пускай даже незначительно, — помогать людям, считаешь, что сделаешь только хуже. И поэтому постоянно остаёшься в стороне. Что будет, если пакет, который ты поможешь занести дедушке в автобус, порвётся в твоих руках? Что если ты протянешь руку бабушке, которая спускается со скользких ступеней, и поскользнёшься сам? Упадёте оба. Что если ты подскажешь кому-нибудь неправильный или не совсем точный путь, когда тебя попросят указать дорогу?

— Молодой человек, подскажите, пожалуйста, как пройти до…

— Извините, не знаю.

Всё ты знаешь. Только каждый раз, сталкиваясь с внешним миром, твой внутренний — по швам. И делается больно. Почему? Ты не знаешь. Так это всё глупо, мелко и ничтожно. И сейчас — ты мог как обычно ответить что‑то вроде:

— А-а, нет, я на самом деле раньше выхожу, простите.

Или:

— Я сам боюсь заснуть, простите. Глаза закрываются. Обещать не могу.

Но сейчас зачем‑то ты выписываешь число 29 на запястье. И дальше скользишь по буквам, не в силах за них зацепиться. А женщина вдруг открывает глаза и снова наклоняется к тебе. Она говорит очень тихо:

— Извините. Кхм. Извините, что отвлекаю, но мне снова нужна ваша помощь.

— Я вас слушаю.

Ты слышишь, как что‑то внутри трещит. Морщишься почти. Она продолжает:

— Я сегодня купила новый парфюм. Можете сказать, вкусно ли от меня пахнет? Не чувствуется запаха… алкоголя?

Она наклоняется чуть ближе.

Вкусно ли пахнет?.. Бабушка всегда поправляла тебя в детстве:

— Нельзя про запах сказать «вкусно». Ты ведь не ешь его.

И ты никогда с этим не спорил. А теперь наклоняешься к женщине, тебе неловко, очень неловко, но ты делаешь вдох, затем ещё один, и ещё — чтобы у неё не возникло подозрений, что ты притворяешься. Говоришь:

— Н-нет. Алкоголь не чувствуется. Очень приятный парфюм.

И ведь врёшь зачем‑то. Нет, запах правда приятный, но ведь алкоголь ты почувствовал сразу же, ещё до всех этих просьб. Так стыдно. Как стыдно…

— Спасибо, — она улыбается, смеётся почти, — теперь можно спать спокойно!

И снова закрывает глаза, отклоняется назад, опускает руки, но через минуту правой рукой нащупывает телефон в кармане. Проверяет, на месте ли. И вот теперь ты хочешь знать, чей голос звучал в её динамике. Кому она звонила? Всё больше станций остаётся позади. Женщине ехать совсем недалеко — около получаса. Ты гадаешь, что у неё в пакетах, где она была, что пила. Куда она едет? Бросила ли дом или возвращается обратно? У неё такой уставший вид. Её много лет преследовала грозовая туча. Её поливало дождем. Даже зимой. У неё совсем не осталось сил бороться. Тебе больно. Ты чувствуешь её отчаяние, её тоску. Покрепче обнимаешь её одиночество. Тебе очень хочется понять эту женщину. Очень проникаешься всем, что видишь в ней, и всем, что додумываешь. Ты бы так хотел поговорить с ней, но — ни за что. О чём? О чём её можно спросить? Страшно представить, насколько неловким может получиться вопрос. Запнёшься ещё. Поперхнёшься. И в итоге не спрашиваешь, конечно.

Но начинаешь придумывать другое время, другую обстановку, где этот разговор был бы возможен. Скажем, непоздний вечер в каком‑нибудь тихом парке. Ты сидишь на скамейке, смотришь на птиц, на пламенеющий закат, размышляешь о чём‑то своём. А женщина подходит, спрашивает, можно ли присесть рядом, и вы разговариваете. Никуда не надо спешить, ехать. Не надо бояться проспать или начать разговор. И вы говорите — обо всём. О жизни, о людях, об одиночестве. Вдруг она заговаривает о большой грозовой туче, которая повсюду её преследует. Вы смеётесь. А вокруг — только шелестящие листья деревьев, обнимаемые ветром. Несущиеся по зелёной траве опавшие листья. И птицы. Много птиц.

Так вы сидите час, другой, и вдруг — на её плечо падает капелька дождя. Затем ещё одна. И ещё. Ты поднимаешь голову вверх, а небо над тобой безоблачно. Лишь одна небольшая тучка над женщиной. Ты опускаешь на женщину взгляд и замечаешь, что её плечи потемнели. Волосы вымокли и вьются. Она говорит, что самое время уходить, кивает, и вы прощаетесь. Она уходит, и вы навсегда перестаёте друг для друга существовать. Простой разговор в пустом пернатом парке на закате дня. Ничего необычного. Никакого продолжения.

Было бы здорово.

Женщина вздрагивает и испуганно озирается. Она проспала не больше пяти минут. Снова наклоняется к тебе:

— Извините. Ещё. Можно задать вам немного бестактный вопрос?

Ты растягиваешь букву «м» в тупое мычание. Говоришь:

— Н-ну, думаю, да. Давайте.

Женщина задумывается. Смотрит на своё отражение в окне. Никак не может начать, поджимает губы, сильно сжимает глаза, но всё‑таки спрашивает:

— Как думаете, в меня можно влюбиться?

Ну, это совсем. Совсем-совсем неловко.

— Не знаю, — говоришь, — честно. Не знаю.

— Не подумайте, я нисколько не пытаюсь вас соблазнить… или ещё чего. Ни в коем случае. Просто этот вопрос никак меня не покидает. Спросить не у кого. Поэтому спрашиваю у вас. Всё равно мы никогда не увидимся.

— Да, я понимаю…

— Хорошо. Тогда по-другому: сколько лет вы мне дадите? На вид.

— М-м… ну, тридцать. Тридцать… два.

— А если честно?

— Правда! Максимум, — ой как стыдно, — максимум тридцать пять.

— Мне сорок восемь.

Сорок восемь. Это в два с лишним раза больше, чем тебе. Ты искренне удивляешься:

— Вы совсем не выглядите на свой возраст!

Она смеётся. Короткий испуг — она резко суёт руку во внутренний карман. Звонит телефон.

— Да? Алло. Да. Да, скоро буду. Не переживай, Юль… да, выпила. Немного. Я не просплю, — голос из хриплых динамиков объявляет: «Следующая станция — Двадцать девятый километр», — да. Всё. Следующая — моя. Почти приехала. Прости. Всё хорошо. Прости меня. Я всё тебе расскажу. Всё очень, очень сложно, я… да. Хорошо. Увидимся.

Короткие гудки.

— Дочь, — говорит женщина. — Переживает, — улыбается, глядя на экран. — Она чем‑то похожа на вас.

— Внешне?

— Возрастом. Ей двадцать четыре.

Значит, для этой женщины ты выглядишь старше своего возраста на пять лет. На самом деле, с тобой происходит что‑то странное. Кто‑то говорит, что ты выглядишь на тринадцать, кто‑то — что на двадцать четыре. И никто никогда не говорит, что ты выглядишь на девятнадцать. Словно ты постоянно, как калейдоскоп, меняешься.

Дальше вы молчите. Электричка почти подъезжает к двадцать девятому километру. Женщина встаёт, поправляет куртку и шапку, смотрит на своё отражение. Проверяет, всё ли в порядке с пакетами, щупает внутренний карман.

— Мне часто говорят… — начинает она, — часто говорят, чтобы я взяла себя в руки. Постоянно это слышу: возьми себя в руки, возьми себя в руки! Но что толку, если руки эти, — женщина смотрит на свои ладони, — что, если руки опущены?

Электричка, подрагивая, останавливается. Она берёт пакеты и выходит.

— Счастливо, — бросает она в дверях.

Счастливо.

Можно ли меня любить?

Не знаю.

Зачем это случилось? Почему она с тобой заговорила? Почему, когда она только вошла и спросила, можно ли сесть напротив, тебе сразу сделалось за неё одиноко? Тебе так хотелось сказать что‑то вместо «не знаю». Что‑то, что могло бы ей помочь.

— Каждый человек в этом мире заслуживает того, чтобы его любили.

Дурацкий штамп, но лучше, чем «не знаю». Не знаю.

Тебе так хотелось помочь, но

Прежде чем двери закроются, вагоны будут дрожать. Затем состав тронется. Ничего не поправишь. Ничего не скажешь заново. Ты, возможно, хоть немного, совсем чуть-чуть, но мог помочь человеку! И не справился.

И плачешь. И плачешь навзрыд. Несколько станций, вдавливая ладони в глаза, сжимая зубы, скалясь. Вплоть до сорокового километра. Потом смотришь в окно. На тьму за окном, на своё отражение. Представляешь себе, как женщина добирается до домика по протоптанной тропинке. Представляешь голос из трубки. Задумываешься, кому принадлежит голос из хриплых динамиков электрички, который объявляет все эти станции, рассказывает о правилах поведения внутри вагона, о запретах, штрафах и мерах осторожности.

Быть может, этот голос, нет, эта женщина, быть может, она тоже одинока. Быть может, её уже нет в живых, а голос всё продолжает и продолжает проноситься по вагонам, переживая её. Пережёвывая слова. Одни и те же. Неизменно.

Поезд тянется от станции к станции. Ты страдаешь за неё. Представляешь, как по чуть-чуть отбираешь у неё частичку боли.

Мне часто говорят: возьми себя в руки! Но что толку, если руки опущены?

До конечной станции эти слова едут вместе с тобой. Затем ты выходишь из вагона, ступаешь в пятнадцатиградусный мороз. Смотришь на огрызок луны, висящий в небе, думаешь что‑то неважное. Десять минут ждёшь последний автобус. Запрыгиваешь в него, едешь домой. И никому не рассказываешь эту историю, потому что боишься, что иначе не сможешь о ней написать. Тебе кажется, что написать — это единственный способ найти какой‑нибудь правильный ответ, понять, как стоило бы поступить. У тебя ужасно болит внутри. Ты садишься за текст, воспроизводишь всё, что запомнил, и тебе кажется, что вот-вот получится понять, но…

Ответа нет.

И ничего здесь больше не попишешь.

Сборник рассказов «Семя слов» вышел в издательстве Язык в 2024 году. Узнавайте о книге больше, скачивайте её демо-версию и обретайте издание в онлайн-книжной лавке Чтива.