Друг познаётся в радости⁠⁠

То, что классическая дружба немыслима вне свободы, ясно каждому, кто обладает самым общим представлением об античной мысли. Но каким образом свобода немыслима без дружбы? Разве свобода не освобождает нас от всех связей, от всех привязанностей? Однако в той мысли о человеке, которую мы обсуждаем, это не так. Свобода не может не производить дружбы. Дружба – своего рода эманация достигнутой человеком высокой свободы (словами Монтеня, «нашей добровольной свободы») или даже другое ее имя. Об этом говорит двустишие Ахматовой, так это в этике Аристотеля. Вот Монтень, один из лучших поэтов европейской дружбы:

«Наша добровольная свобода не производит ничего более себе соприродного, чем нежность и дружба».
(«Опыты», книга 1, глава 28)

Вероятно, что-то из того, что я успела сказать, уже должно вызвать недоумения и возражения. О дружбе привычно думать иначе. «Друг познается в беде». Но друг Аристотеля, Данте, Монтеня, Лессинга, Пушкина не познается в беде! Он познается в радости. На пиру, за чашей и беседой (см. выше). Он познается в захватывающем интересе того, что он тебе сообщает. Соучастие в радости другого человека – как форма «моей» открытости – существенно превосходит соучастие в его страдании, потому что требует большего величия души, большей человечности. Отсутствие сострадания – уже патологический случай, состраданием наделен самый низкий «нормальный» человек. Так судит Аристотель. Друг познается в празднике. Он познается в беседах. Он познается в том, что он «производит» (не обязательно сочинения: мысли, мнения, чувства; вообще говоря, себя самого). Он испытывается совсем другими вещами, чем беда. Его помощь (если говорить о помощи) или его дар – совсем в другом. Говоря совсем кратко: друг дарит мне меня. Друг дарит мне меня цельного, меня дарящего, которого у меня, во мне без него нет.

/Ольга Седакова/