Депрессии не существует! (Maelinhon)
Только алкоголизм :) Знаете этих людей, да? Стоит им где-то услышать о депрессии (в том числе родовой) или о том, как кто-то обратился к врачу с такой проблемой, как у них немедленно и недобро загораются глаза. Они набирают побольше воздуха и начинают с пеной у рта доказывать вам сей тезис. Тон — презрительный, глаза — закатаны в потолок. Нет никакой депрессии, это всё какие-то новомодные штучки изнеженных и ничем не занятых тунеядцев, которые ничего тяжелее телефона в руках не держали. Зажрались. Это всё от безделья и праздности, вот постояли бы 16 часов смену на заводе, мгновенно бы им, дуракам, стало не до того! И вообще, что за болезнь такая, что раньше про нее никто и не слышал?
Ага, — думаю я, — люди просто молча выходили в окно без особых диагнозов, а депрессии не было, нет. Знаете, с точки зрения науки (логики там, философии, математики) очень трудно доказать отсутствие чего-либо, практически невозможно. Можно только доказать наличие или опровергнуть тезис, но доказать отсутствие нельзя и это большая проблема для многих материалистов.
И я в этом коротком блоге даже не про депрессию саму хотела поговорить (об этом еще только ленивый не писал), а именно об этих людях, упорно доказывающих отсутствие. Просто вдумайтесь в ситуацию: доказывать отсутствие болезни. Доказывать! То есть, тратить время и силы, приводить аргументы какие-то… Зачем? Чтобы что? Так то им вроде бы пофиг должно быть, кто там чем болеет, ну болеет, ну бывает такое. Почему же они не приходят в больницу и не доказывают там отсутствие переломов или диабета? Почему именно депрессия требует таких титанических усилий в доказательстве своего несуществования? Это очень интересный вопрос на самом деле, гораздо более глубокий, чем кажется на первый взгляд.
Вот представьте ситуацию: вам 5 лет и вы со сверстниками играете во дворе и катаетесь на велосипедах. Вдруг вы и другой ребенок падаете с велосипедов и разбиваете коленки. Обоим одинаково больно, но на вас то мама всегда орет, если вы плачете, а папа вообще жестко лупит за такое. Ты что, не пацан, чтоб от такой мелочи реветь?! Тьфу, баба какая-то растет, а не мужик… И вы (ну, чтобы не быть бабой), стискиваете зубки и не плачете, и делаете вид что вам совсем не больно, холодея от мысли, что на новых штанах остались следы и дома вам крепко за это влетит. То есть, вас не то что не пожалеют, а еще и добавят вам боли и проблем.
А тот второй ребенок, упав, открывает рот, и, пуская сопливые пузыри, вдруг начинает истошно рыдать на всю округу от боли и обиды. К нему кидаются родители, бабки и няньки, спрашивают, как он, не ушибся ли, успокаивают и всячески утешают. Может, даже, обещают купить мороженое.
Ваша реакция? Конечно, возмущение и гнев! Вы смотрите на эту сцену с брезгливостью и швыряете драматичное тарантиновское «Да что этот ниггер себе позволяет?!». Вы тут, понимаешь, стиснули зубы до хруста и не плачете, хотя ушиблись сильнее, вы вообще мамкин боец! А какая-то жалкая сопля вон открыла свой мерзкий хлебальник и орет так, словно ему ногу отрезало! Жалкое зрелище. Позорище. А родители еще и поощряют это омерзительное, бабье поведение.
И это можно понять, у папкиного превозмогатора от звездюлей очень быстро вырабатывается именно такая, рефлекторная реакция на любые эмоции и чувства. Что это мерзко, позорно, стыдно и вообще не по мужски! И что уж совсем за гранью, девочек (особенно в постсовке) зачем-то приучают к той же мысли. Детей буквально стыдят за нормальныe, естественные проявления боли и обид, которые в норме нужно проговорить и выплакать, ибо всё тайное становится неврозом. И люди массово приучаются так реагировать на любые эмоции и чувства, а потом уже сами шикают на людей вокруг, которые позволяют себе такую позорную дичь. Но боль то никуда не девается, она накапливается, как отрава в организме, от нее сжимается в слезном спазме горло, от нее леденеют руки и хочется кричать. Но кричать нельзя: засмеют, накричат в ответ, может даже налупят.
И постепенно эти несчастные превращаются в моральных инвалидов, которые привыкли всё держать в себе, за стиснутыми кулаками и колючим взглядом. От зажимов они болеют, жиреют, их перекашивает, но принцип свято соблюдается всю жизнь. К старости эти сухари делаются совсем невыносимыми: жирные, пузатые от многолетнего стресса желчные старухи и высохшие, скрюченные деды, которые только и шикают по сторонам. А ну тихо, а ну прекратили, ах вы, да как вы, да я б вам…
Просто представьте их внутренний мир, застывший в ледяном безмолвии и невысказанном горе. Там целые ледяные галактики глубочайшей боли. За годы, за десятилетия. За то, что били, за то, что не любили и издевались, за отказы, за позоры, за неудачи, за разбитые коленки и сломленный дух… Они вечно зажаты, всем недовольны, они часто болеют и бесконечно ищут «легальные» поводы всё это выплеснуть ну хоть куда-нибудь. Они орут на своих детей, как резанные. Они унижают супругов и партнеров. Они язвят и пассивно-агрессивны. И только под алкоголем эта пружина иногда стремительно разжимается на некоторое время. Кто-то, не в силах выдержать разжатия, начитает реветь белугой, и даже не сформулирует, о чем именно — слишком всего много. Кто-то хватается за топор и начинает гонять родню по дому. Их жалеют, на них смотрят странно, но никто ничего не делает, потому что докопаться до пятилетнего мальчика в пьяном и озверевшем пузатом дяденьке уже, наверное, невозможно.
И вот у них на глазах появляется тот самый второй ребенок, которому сейчас опять тяжело и больно. Ну, что-то у него случилось в жизни, стало больно. Он открывает рот и честно говорит: мне больно. Мне сейчас очень тяжело и больно, я вчера плакал, а завтра пойду к врачу, потому что я не могу это выдержать без помощи извне и даже пытаться не стану. Я хочу жить и хочу жить нормально, без горы на плечах.
И вся эта братия, конечно же, бросается всем доказывать, что этот плаксивый хрен — просто изнеженная дрянь, которую надо как минимум высмеять и заставить «пойти заняться чем-то полезным», а лучше вообще побить. Это — зависть. Просто зависть. Ведь, если это не доказать (не плаксивому хрену, а себе), что проблема есть, то тогда — ой — придется заметить и того огромного слона, стоящего посреди комнаты. Что тот человек просто делает то, что тебе «нельзя», причем громко так делает, четко, и даже и не думает раскаиваться, падла! И столько сразу неприятных вопросов всплывает… А почему тебе нельзя, если вон ему можно? Значит, так можно делать и небо не рухнет на землю? Стало быть, ты зря годами всё это терпел, молча и стоически переносил, рыдая по ночам в подушку и обгрызая ногти до второй фаланги? И родители твои — уроды, получается? Не подошли, не утешили, не сказали ласкового слова… Всё пытались из тебя воина вырастить. Но воин хорош на поле боя: возвращаться домой и еще и там воевать — это как-то слишком.
А ведь всё это время кто-то «смел». И выражал, и кричал от боли или радости, и открыто признавался и в чувствах и в потребности в них. А ведь для этого нужно больше силы воли и смелости, чем для молча сжатых кулаков. Обнаруженный слон, конечно, очень сильно мешает, но его обнаружение несет потрясения настолько тяжелые, что проще его не замечать. И продолжать предосудительно зудеть вслед этому уроду — Да что он себе позволяет?!
Да ничего особенного. Он позволяет себе быть живым.
(c) Maelinhon / Материал сайта Archaic_Heart
Иллюстрация — TongTong