Антиквар⁠⁠

Дипак - управляющий антикварным салоном "Виктор бросс" - идёт чуть впереди по переулкам Калькутты. Невысокий, как и большинство местных жителей, высушенный палящим солнцем бенгал неопределённого возраста. Прилизанные, блестящие от масла чёрные волосы, непременные усы, белая рубашка с закатанными рукавами, коричневые брюки, шлепанцы на босу ногу. Я знаю дорогу и мог бы дойти сам, но правила восточных приличий обязывают Дипака оставить магазин на помощника и вести постоянного клиента к хозяину Леопольду Виктору, проживающему в престижном жилом комплексе "Особняк на Парк-стрит". Бенгал ловко шлепает по узкой, разбитой машинами и мусонами улочке между обшарпаными стенами домов, покрытыми вездесущей серой плесенью. Дипак останавливается и с притворно уважительным выражением лица смотрит, как я старательно обхожу лужи помоев и раскиданный собаками мусор. Индиец уже раз десять про себя назвал глупого белого насмешливым прозвищем - "мурги", что значит "курица". Под ногами снуют тощие кошки с вытянутыми мордами и заплаканными от осознания своей нелегкой доли глазами. Животные, истомленные мартовским зноем, даже не мяукают, громко кашляют, когда хотят привлечь к себе внимание. И мухи. И мусор. И жара.

Во внутреннем дворе пятиэтажного "Особняка-на-Парк-стрит" плавятся под солнцем белая "Марути-Сузуки" и ржавый черный "Амбассадор". Грузовичок "Ниссан" с грязно-серым тентом прижался ко входу в подъезд, который так и хочется назвать парадной из-за массивных, метра три высотой, распахнутых настежь черных дверей.

В грузовике, почти полностью загородившим проход, свежий улов Алекса Джонса - самого влиятельного антиквара города. Мистер Джонс - высокий, крепкий, европейского вида мужчина в самом расцвете лет. Седые волосы зачесывает назад, говорит громко, с нарочитым американским акцентом, по-американски же улыбаясь несколькими рядами бесстыдно-белых зубов, навязчиво приглашая улыбнуться в ответ. Мистер Джонс местный. Его родители и их предки жили здесь. Английский для него родной, но он хорошо говорит на бенголи, хинди и французском. Он католик, как и остальные члены вымирающей общины англоиндийцев. Но, в отличие от большинства других представителей тонкой межкастовой прослойки, он процветает. Его бизнес развивается, его причёска безупречна, его рукопожатие крепкое как чёрный стаут. Здороваюсь, задаю дежурные вопросы про самочувствие, семью. Жену мистера Джонса, вот так совпадение, зовут Бриджит и она заведует салоном красоты в престижном районе Бхованипур. Заведение называется "Салон красоты Бриджит Джонс" и обеспечивает предприимчивой мадам знакомства со всеми приличными женами и неприличными сплетнями города. Джонсы знают всех, кого надо знать для ведения успешного и преимущественно законного антикварного бизнеса в Западной и Восточной Бенгалии. Джонсы вхожи в высший свет и пользуются заслуженной известностью у бизнесменов, дипломатов и контрабандистов.

Мистер Джонс не обижается, узнав, что я иду к его соседу - Леопольду, он уверен, что скоро заберет истлевающий бизнес семьи Виктор и всех клиентов. Обещает позвонить как только появится что-нибудь стоящее и возвращается к руководству разгрузкой своего улова. Мужчина занимает чёрный стул на резных ножках, вытащенный слугой из кузова "Ниссана", и орет на четырех сухих и прочных как стебли ротанга бенгалов, чтобы выгружали аккуратнее, ибо за каждую царапину на антикварной мебели, купленной за гроши в разорившихся усадьбах, они будут биты палкой. Упомянутую палку из метрового стебля бамбука держит его помощник. Молодой почти черный бенгал стоит рядом с хозяином. Помощник на голову выше бедняков-грузчиков и в полтора раза тяжелее любого из них. Рельеф мышц проступает сквозь белую рубаху с блестящим серебром принтом "Star" на спине. Сомнений в его готовности выполнить приказ шефа нет. Грузчики косятся на палку и, покорно втянув головы в плечи, продолжают таскать старую мебель, мраморные бюсты, свëртки ковров и деревянные ящики из грузовика. Бенгал с палкой улыбается. Его зовут Панкхи. Он улыбается потому что молод, потому что силен, потому что служит такому влиятельному человеку как мистер Джонс.

По резко уходящей вверх старой деревянной лестнице с резными перилами поднимаюсь на третий этаж. Возле квартиры Леопольда Виктора, занимающей весь этаж, жуёт гутку Дипак. Дождавшись меня, бенгал пальцем прячет гутку за щеку и распахивает белые двери. Под ноги тут же бросается пес породы толстый лабрадор. Рыжий и мохнатый он разительно отличается от своих уличных бездомных собратьев - облезлых, покрытых язвами и засохшей грязью калькутских собак. Пес знает, как ему повезло и старается поделиться радостью. По понятным причинам пса не глажу и не даю себя облизывать. Кто знает, в какую кучу отбросов он лазил своим любопытным носом пока гулял сегодня утром под присмотром бихарки-служанки.

За псом появляется хозяин. Леопольд одет в белый с жёлтоватыми пятнами въевшейся пота сафари-сьют и темно-коричневые мягкие кожаные туфли на босу ногу. Невысокий, лопоухий, с редкими седыми волосами по индийской моде неровно покрашенными в насыщенно черный. Из-за множества морщин и темно-коричневого цвета кожи его лицо похоже на недосушенный чернослив. Не сразу в этом скоплении трещин и складок замечаешь глубоко посаженные черные маслины дружелюбных глаз, рот, вразнобой утыканный желтыми зубами, щербатую картофелину носа. Здороваясь, хозяин расплывается смущенной улыбкой человека, который не смог ответить на первый вопрос теле-шоу "Кто хочет стать миллионером?". И эта улыбка подкупает.

- Да, есть кое-что - радостно объявляет Леопольд и ведет в гостиную. Комната огромна. Высокие потолки, широкие окна, лепнина. Тяжелые тёмно-зелёные гардины с золотыми кистями шнуров. Обилие мрамора и благородных сортов дерева давит ощущением дворянской усадьбы. Дом строился для белых господ, а белые господа в Калькутте себя не сдерживали. Так было принято в колониальную эпоху, когда обрастала перламутром улиц, парков и особняков великолепная Жемчужина Индии.

Насладиться простором гостиной мешает хлам. Как и любой антиквар, Леопольд держит самые ценные вещи дома, а не в магазине. Со временем некоторые предметы настолько органично вписываются в интерьер, что их перестают предлагать покупателям. Столик за столиком, шкаф за шкафом эти захватчики подчиняют себе все обитаемое пространство жилища антиквара, превращая его дом в гибрид музея и помойки за художественным училищем.

Протискиваемся к столу в центре комнаты. Хозяин широким движением руки сдвигает хлам, освобождая половину столешницы. Предлагает чай. Индийцы пьют чай по любому поводу. Очень сладкий, крепкий, с молоком и специями. Если вдруг не хочется жирного буйволиного молока, можно попросить черный чай. "Блэк чай, плиз, но милк". Тогда молока не нальют и посмотрят с жалостью и сочувствием, как обычно смотрят дружелюбные азиаты на бездомного щенка у помойки или сморозившего глупость европейца.

Несмотря на привычное и потому вялое возмущение инстинкта самосохранения, выразившееся легким ворчанием желудка, соглашаюсь на чай. Это проявление уважения к хозяину дома. Конечно, в случае отказа он не будет хватать за грудки и кричать: "Ты меня уважаешь!!!?" Но осадок останется. И тогда он может не позвонить мне первому при появлении интересной вещицы.

Молоденькая служанка-бихарка приносит чай в маленьких фарфоровых чашечках в зелёный цветочек и несколько печенек на белом блюдце из того же сервиза. Перед уходом с интересом южанки косится на белого гостя подведенными сурьмой черными глазами из-под накинутого на голову красно-зеленого сари. Ах ты ж, Зита Гитовна! А ведь, хороша! Стройная, аккуратная индианочка, не накопившая ещё авторитета на поджарых боках. Да и сари выгодно подчёркивает значимые аспекты фигуры. Где надо открывает рельеф живота, где надо драпирует форму ног. Буквально на мгновение задержал взгляд на южной красотке, а в голове уже фейерверк эмоций и торнадо желаний. Так, стоп. Усилием воли возвращаюсь в неспешную беседу с Леопольдом. Оказывается, пока я там мысленно болливудил, мы успели обсудить пару городских новостей под терпимо горячий и невыносимо сладкий чай.

Всё в Азии построено на ритуалах. Если не соблюдать ритуалы, тебя не будут воспринимать как полноценного делового партнера. Не будет той свойственной только азиатам теплоты, возникающей между продавцом и покупателем в процессе сделки. А кто же в Индии делает дела и жульничает без теплоты?

На второй чашке чая (опять эта чертовка глазками стреляет!) переходим к делам. Хозяин не показывает сразу сегодняшний товар. Сначала он выносит середнячок. Деревянный ящик размером с две коробки из-под обуви, заполненный серебряными столовыми приборами, открытками, фарфоровыми слониками и прочим сложно различимым в общей куче хламом. С серьезным видом копаюсь в этой пыльной свалке, вытаскиваю маленькую фигурку обезьянки с тыквой на спине. Тонкая работа по сандаловому дереву. Не похоже на индийскую. Скорее Китай. Откладываю в сторону. Продолжаю ритуал перебора вещей. Что-то матово блестит в углу коробки, словно хочет что-то сказать лично мне. Старательно скрывая вспыхнувший азарт, откапываю небольшую прямоугольную зажигалку из желтого металла покрытую чем-то засохшим ржаво-красным. Кетчуп, успокаиваю себя. Конечно, кетчуп. Рассматриваю зажигалку. Газовая. Три на пять сантиметра. На одной стенке аппликация синяя с красным бабочка на белом фоне. Сделано во Франции. Внешних повреждений нет. Грязь - да, присутствует в избытке. На этом и буду играть.

Как можно безразличнее спрашиваю, сколько хочет за обезьянку и зажигалку. Совсем скрыть интерес от цепких глаз хозяина не получилось. Вижу на его лице отсвет яростных вычислений цены, которую он запросит с меня сегодня. Секунда, две, три. Естественно, он понятия не имеет, сколько они стоят в отдельности и вместе. Он покупал все это в усадьбах разорившихся знатных сахибов, или потомков белых хозяев оптом, отдал за полный кузов в лучшем случае две тысячи рупий. Потому и цену выстраивает исходя из своего представления о моем желании их купить. Бросает на стол ставку тысяча рупий. Делано удивившись, уверенно отвечаю - 200. Торг начался. Это тоже ритуал. Через две минуты переговоров отдаю хозяину 400 рупий, получив в довесок книгу о Калькуте издания 30х годов прошлого века. Разогрелись.

Покопавшись для вида пару минут, спрашиваю, есть ли что-нибудь еще интересное. Виктор заговорщически улыбается, встаёт, подзывает слугу, и, пока тот убирает ящик, приносит из спальни сверток желтой упаковочной бумаги около метра длиной.

О, да. То, что надо.

На столе появляется хорошо сохранившийся палаш середины 19 века в слегка облезлых черных ножнах. Рядом с ним слишком короткая, словно игрушечная, шпага и три трости.

Палаш хорош. Клинок Золинген, клеймо приемки британского флота, королевские вензеля, рукоять обтянута акульей кожей, посеребренные, или даже серебряные чаша на гарде и навершие. Прекрасная работа. Оружие офицера. Отправляется в избранное.

Шпага странная. Всего 80 сантиметров в длину. Не игрушка явно, но и не оружие. Сделана грубо. Черные рукоять и перекрестие гарды. Безликий клинок без следов рабочей заточки. Либо деталь интерьера, либо масонский реквизит. Не заинтересовала.

Трости. Резная из сандалового дерева, составная из черного рога и тонкая франтовская из бамбука с серебряной рукояткой. По всей длине резной трости узор в виде крокодилов и львов в африканском стиле. Черная трость тоже пропитана Африкой. Рога, зеленоватого оттенка, отшлифованы до блеска. Чувствуется прочность и прикладной характер вещи. Франтовская, наоборот, слишком тонка и изящна, чтобы на нее опираться. На рукоятке затейливый рельеф, изображающий крестьян, собирающих рис, и гравировка "Чадха Р.С." в сопровождении непереводимого шифра многобуквенной аббревиатуры - столь любимого индийцами краткого списка жизненных достижений выдающегося человека. Похоже, Чадха Р.С. был тот еще модник.

Составную черную и франтовскую откладываю в сторону.

Хватит на сегодня.

Хозяин, крикнув служанке, чтобы организовала еще чая, начинает ритуал торга с вопроса, все ли мне понравилось, не хочу ли посмотреть что-нибудь еще.

Нет, начнем.

Есть вещи с историей. Берешь такую в руки и ощущаешь отпечаток времени. Чувствуешь внимание, которым окружал её владелец. На мгновение будто смотришь на вещь его глазами. Это может быть портсигар бывалого капитана, который тот получил в подарок от отца перед первым походом, а потом заложил в лавке на Нью-Маркете. Или ржавый нож моряка британского флота, которым была порезана не одна сотня краюх серого подсохшего хлеба и несколько сухожилий в портовых драках. Или маленькая фарфоровая фигурка пеликана, которую сухие морщинистые руки вдовы чиновника Ост-Индийской Компании каждую среду бережно протирали от пыли и ставили обратно на полку к коллекции фигурок, доставшихся ей от матери. От каждой из таких вещей тянется тонкая ниточка, распутав повороты и узлы которой можно задать свой вопрос дрожащей на ветру времени тени давно ушедшего вчера.