All these moments will be lost in time - о дне победы
…all these moments will be lost in time…
«Blade Runner»
Утро. Холодный январьский ветер пробивался сквозь избитые окна казармы, не давая холодным армейским койкам стать хоть на минуту пригодными для сна, тусклый желто-белый свет лампы, что висела под потрескавшимся потолком игриво лез в глаза, компенсируя отсутствие солнечных лучей. Солнца я не видел уже давно. То ли не замечал его, то ли дым сражения столь заполонил небесную длань, что дар Апполона решил покинуть нас на неопределённый срок. И правильно, освещать тут было нечего: немецкие контратаки не были исполнены гуманизмом, каждое утро мы были рады, что просто проснулись в своей постели. Количество и частота потерь могли бы повергнуть в шок любого, кто заявился бы сюда впервые. Но не меня.
В этом мрачном лагере под Новгородом я борюсь с судьбой уже второй месяц, наблюдая последствия войны уже со соответствующим взглядом флегматика. Может, я уже сошёл с ума, а может просто привык к непостоянной обстановке войны. Лишь с одним фактором я всё никак не мог смириться – старинные настенные часы, что недели три назад повесил сюда кто-то из новобранцев, как дань памяти своим родственникам(я часто наблюдал, что бы солдаты тащили с собой на фронт расчески своих девушек, измятые фотографии, их личные дневники, всякие семейные талисманы и украшения... но что бы часы – никогда), и номинанта на всеобщий раздражающий фактор. Их неравномерный, заедающий ход забивал всё пространство в моей голове, раздирал на клочки моё сознание, и заставлял просыпаться каждое утро с кашей в голове. Ровно в 6-40 утра. Устаревший механизм заклинило, и по этому кукушка, обитающая внутри этого хитрого прибора решила, что это самое лучшее время для её сонет. Я был с ней категорически не согласен. Но, волею случая, мои родители воспитали во мне чтение чужих традиций... Желание разбить эти часы о ближайшую койку, стену, окно, или голову новобранца(порой и такое бывало) просыпалось во мне вместе с сонным, неокрепшим организмом. И бушевало. До полудня, не раньше.
Я не знаю, кому быть благодарным – родителям, или этим пресловутым часам, но это утро могло бы быть роковым, если бы я поддался воле эмоций, и выбил из них всю душу(физически и не только) днями ранее...
К слову сказать, в родных краях, а именно в деревне Пестово(одна из деревушек под Вологдой, названия которых никто даже и не собирался запоминать – их сметали одну за другой). До начала войны, ещё в детстве, я был жутким лентяем, и, как вы уже догадались, профессиональным соней. Профессионализм не позволял мне проснуться как с первыми петухами, так и с первыми лучами тогда ещё присутствующего солнца. Я прощался с царством Морфея лишь ко второй половине дня, и приветствовал его наровне с заходом солнца... Вполне нормальный режим для сына-оболтуса, чуть ли не первых людей в деревне, и главных поставщиков зерна в более крупные города.
Но судьба обошлась иначе. С потерей родителей в 1940-ом, я ощутил знатный щелчок... Или, хлопок дверью где-то глубоко в сознании... Мой внутренний лентяй распрощался по-американски, собрал вещи, и покинул меня, оставив лишь пристрастие к долгому сну – просто так, на память, как “случайно” забытый, мало-мальски важный предмет, который ты потом сможешь купить в ближайшем магазине, в пяти метрах от вокзала...
Как я ни пытался бороться с этой уникальной особенностью перспективно(уже на данный момент), продвигающегося по карьерной лестнице солдата, утренний подъём будил во мне зверя, самого апокрифичного, из каких-то мистических сказок, что я слышал в детстве от бабушек, или, пострашнее - от былых друзей, с которыми мы часто собирались за заброшенным сараем, разводили костёр, и, окутанные тёмно-голубым одеялом ночи, рассказывали друг другу страшные истории, что они зачастую придумывали сами, или слышали в виде баек уже давно ослепших, оглохших долгожителей нашей деревушки...
Эти часы и прощальный подарок покинувшего меня лентяя взаимодополняли друг друга, а последствия их симфонии зачастую отражались на моих подопечных. Ну не повезло им с характером командира отделения!
Очередная ложка утреннего недовольства, как в известном выражении, пришлась на долю одного из рядовых...
“-Товарищ сержант! Разрешите обратиться!”- раздался звонкий голос одного из рядовых.
“-Не гунди, Шайтанов, видишь, сплю... “- буркнул я.
“-Но... Посмотрите в окно, товарищ сержант!”
За окном я увидел ту картину, что обычно иллюстрируют на учебниках истории классов эдак шестых, седьмых. Огромный танк с предельной грацией, допустимой для сия чуда техники разворачивал своё дуло на мой, хоть кто-нибудь да его побрал, корпус!
Наряду с молитвами, что, как на парад вспомнились в моей голове, я пинками подгонял незадачливого рядового. Надо было бежать, наш лагерь был раскрыт. Фиаско, лажа, неудача, как ни трактуй - провал. Незадачливый черно-белый ролик, что повествовал о моей биографии уже был готов закрыть мой взор, и выползти на красно-белую пелену глаз, но ноги, судя по всему, были против такого финала.
Уже через несколько вечностей, что на земных часах являлись привычным десятком секунд, мы сидели на холодном полу бомбоубежища(если сырой подвал с кучей ходов, ведущих в неизведанность(а здесь:неизбежность) можно так назвать), жадно глотая воздух. Воздух – не лучший деликатес, когда концентрация паники в нём составляет девяносто девять и семь десятых процента. Даже и ушам достаётся своя порция.
Наконец, я перевёл дух. Глаза начали метаться по полу-мрачному помещению. Я никогда тут не был, не думал, что эта яма, выкопанная под домом, может хоть как-то спасти жизнь от неожиданной атаки. Даже добраться до неё – уже проблема. Не говоря уже о четырёхстакилограммовом люке, охраняющем его от невзгод. Но, у страха глаза велики. Да и кому сейчас важно, что я когда-то там думал.
Сырые, в каких-то местах просевшие глиняные стены не отражали света, а наоборот, поглощали его целиком, как жадный, преисполненный своим тщедушным существованием обжора, висящий на шее родителей, уминал третью порцию ужина, с ухмылкой глядя на умирающую дворнягу за окном.
Кто-то из солдат зажёг светильник. В свете игривого пламени моему взору предстали семь напуганных не менее чем я, едва проснувшихся, щуплых солдат. Значит, такова судьба.
С самого первого момента, как мои глаза столкнулись с приказом о назначении на этот стратегический объект... Я думал... Нет, я знал. Я знал, что те шестьдесят четыре солдата не вернутся к своим семьям. И правда, дело гиблое – отправить пару дюжин “зеленых” новобранцев и их новоиспеченного сержанта отбивать никому не нужную деревню от нескольких сотен озлобленных фашистов... Я редко бываю прав в каких-то догадках, и часто меня это расстраивает. Но сейчас я был готов отдать всё, что бы эта догадка не стала явью. Ведь ещё вчера по казарме ходило не менее двух дюжин солдат!
-И где они сейчас?...
Я содрогнулся от звучания голоса в этой, окутанной пеленой тьмы, пустоте. Его интонации были холодными, отрешёнными, как смертника перед публичной казнью через повешанье, эдак, в веке шестнадцатом... Возможно, этот голос принадлежал мне, но я уже ни в чём не могу быть уверенным – может, так разговаривал со мной и окружающими всеобъемлющий страх перед неизвестностью, что не посещал меня со дня смерти родителей, а может - я уже и забыл, как он звучит. Голос исходил изблизи и растворялся в бесконечном числе коридоров. Нотка романтика во мне представила эти коридоры, как проходы между мирами – я знал, что один из них точно ведёт к нашему ген.штабу, прямой, непостижимой цифрам дорогой, через грязь, крыс, и завалы, а другой – в одну из избушек, под той самой деревней, которую нам было велено освободить... И какой мир, позвольте, стоило ступать? Ведь за каждым из подземных ходов скрывалась не только ослепительная темнота, но и наша дальнейшая судьба.
Ответом на мой вопрос был лишь шум наверху. Возможно, назови я его иначе, вы бы поняли, что это был за шум – пугающий, не видимый глазу, заставляющий твоё сердце биться быстрее. Я чувствовал каждый миллиметр гусеницы, проезжающий по остаткам того, что раньше считалось нашей казармой; тихий ход танка, крушащего наш последний оплот спокойствия, перебивали крики ещё живых солдат... Но такие крики лишь гласят, что долго они на этой земле уже не задержатся. Я мог им помочь, как бы ни хотел этого – танк сейчас как раз разъезжал по тому люку, через который мы сюда попали. И, кажется, он промял его – пути назад не было. Единственное, за что я ему был действительно благодарен – часы теперь не доставят мне неудобства.
От рассуждений меня отвлёк резкий забах табачного дыма, что пытался прорваться в мои ноздри и заполонить все дыхательные пути, как можно быстрее – цель у него такая жизненная, понимате ли.
“-Рака лёгких уже точно не стоит бояться, Сергей Михалыч!”
Ранее иступлённое выражение лица одного из рядовых, Капланова(вроде так звучала его фамилия в родительном падеже, но, впрочем – я уже старался их не запоминать...), приобрело жизнерадостную позу, и вывело слегка идиотскую улыбку на долю его обветренных губ.
“-Пополнение в наших рядах, Капланов, поздравляю! Ты первый, кто пришёл в себя из этих бедолаг!” - наполнил стены всё тот же холодный голос, но уже с нотками более присущими мне. Я окончательно успокоился.
“-Эй, а почему это он первый?” – из полумрака на меня глядело два жёлтых(то ли от желчи, то ли от света фонаря) глаза. Это был Шайтанов, которому, между делом, я обязан жизнью. “-Я заметил этот танк ещё за минут пять, до того, как прибежал к вам, Сергей Михалыч, и уже тогда у меня не было возможности испугаться, приходилось действовать. Пока вы сидели тут, как истуканы, я нашёл немного припасов в этой помойке, да и оружия тут навалом. Тот, кто строил этот бомжатник – точно знал, что здесь обоснуются такие, как мы!”
Я никогда не любил его постоянную болтовню, но сейчас каждое слово, вылетающее из его ранее ненавистного рта, делало улыбку на моём лице всё шире.
Парой минут позже мы уже дружно сидели всей очухавшейся ротой...или, её остатками, и уплетали консервы, оставшиеся... Даже не хочу знать, с каких времён. Терять уже было нечего, да и некого – оставалось лишь подкрепиться найденными помо..лакомствами, и решить, каким из тунеллей мы пойдём на встречу неизвестности.
Убедившись, что в ближайшие полдюжины часов голод нам не страшен, а шум сверху больше не повториться, мы решили начать наш путь. Увы, планы этих катакомб я помнил так же хорошо, как и все другие иллюстрации из учебных материалов, что входили в обязательную программу подготовки сержантов, и по этому пришлось идти наугад.
Подробно описывать то, как мы брели сквозь первый попавшийся тоннель я не стану. Лишь скажу, что всю вечность, что мы пробирались на ощуп по этому затхлому коридору нас окружала сплошная темнота и инфернальный запах гнили. Впрочем, запах – последнее, на что хочется обращать внимание. Мы просто шли вперёд, оставляя позади тела своих товарищей, руины казарм и ту жизнь, к которой мы привыкли. Я чувствовал...Нет, я знал, что мы идём не в генеральный штаб. Дорога труса, отступника и предателя выглядит совсем не так. Мои ноги, впрочем, были солидарны с мнением сердца, и вели меня уверенным шагом на встречу судьбе. Товарищи по несчастью старались не отставать от рвения моих конечностей. И я их понимал. Ни они, ни я – уже не смогут жить по-другому. Да и не захотят.
...Тупик. Здесь могло быть всего два исхода. Первый - где-то уже совсем недалеко находится люк, ведущий в ту деревню, а значит – в последний круг нашего персонального Ада, по Данте. Впрочем, на моей памяти более лиричных описаний геометрических фигур я не встречал. По-этому, пусть будет по Нему. Второй, пожалуй, самый страшный – мы попали в недостроенную часть бункера, не имеющую выхода. Любой на моем месте обрадовался бы отсрочке неминуемой встречи с бледным ликом особи с косой, но.. Не я.
Когда она пришла за моими родителями, я уже знал наверняка, что она придёт и за мной. Не так, как “знают” обычные люди, о неизбежности смерти, принимая это, как должное. Я знал о том, что свидание уже назначено. Лишь точная дата оставалась в секрете.
Вдруг послышался едва слышимый скрип механизма, сдерживавшего от нежелательных гостей, скрытого в темноте люка. Мои опасения не сбылись, и слава богу. Один из солдат набрёл на него, и теперь с сопровождением нечеловеческих оханий, кряхтений и аханий пытается его открыть. Мы навалились все вместе...
...Скрипучая дверь ветхого домика рухнула, как только мы попытались её легонько открыть...
...Солнечные лучи. Возможно, это было простым наваждением. Но мне хотелось видеть именно это, ведь я их не видел так давно...
Какие-то крики на незнакомом мне языке, преисполненные желчью, ненавистью и слепым безумием, а потом такие же люди с автоматами, бегущие в нашу сторону... Их было не меньше восьмидесяти...
...Мой автомат беспощадно накаляет воздух, вокруг себя. Автоматы моих товарищей решительно повторяют за ним, до последнего вздоха владельца.
Я кричу. Мой крик подобен природному гласу человека, что вышел в чистое поле, после нескольких дюжин лет рутинной работы и наконец дал себе волю вылить на безобидное поле все те переживания, что держались в нём все эти годы.
Нас уже шестеро. Теоретически, семеро, но стоят уже пятеро.
Двое. Последний взгляд Капланова промелькнул в моих, исполненных безумия глазах. Вот оно, долгожданное свидание с безликой. Вот он, последний рейс на курорт к моим родителям...
Патроны тоже отправились вслед за моими товарищами, оставив меня наедине с тремя дюжинами немцев, что, по-видимому решили взять меня в плен.
...Теперь я понимаю, почему самураи делали себе харакири. Это не демонстрационный героизм восточных психов, а дань мужеству. Иногда жить становится так больно, что меч, раздирающий твои внутренности приносит облегчение. Увы, меча у меня не было, да и мужество сменилось пеленой безумия и отрешенности.
На поясе Капланова лежала осколочная РГД-33. Он всегда носил её с собой, хоть это и не было обязательно по уставу.
Как же он был прав.
Схватив гранату, я ринулся в толпу врагов. Пули, летевшие в моё тело, рассекали мои внутренности, подобно самурайскому мечу.
Кольцо от чеки гранаты оказалось на моём безымянном пальце правой руки. Своеобразный ритуал венчания с вечностью прошёл с надлежащими ему традициями.
Ведь последнее, что меня постигло – это взрыв.