zakkozzy

А знаете ли вы, что люди, которых считают конфликтными и вспыльчивыми обладают, как правило, очень, просто очень большим терпением? Парадокс, да? И вот как эти два проявления - повышенная терпеливость и "взрывоопасность" - работают.

Человек, обладающий большим терпением, обычно не замечает и не сообщает другим (и себе) о своем дискомфорте.

Вам неприятно, когда к вам приближаются слишком близко при разговоре, но обозначить комфортную для вас дистанцию вроде как-то неудобно? Страшно обидеть человека? Страшно выглядеть странным?

Вам неприятно ждать хронически опаздывающего человека и на его смс "опаздываю минут на 20.." ..."и еще на 20 минут, сорри :(" вы вежливо отвечаете "ок", а при встрече делаете вид, что ничего не произошло и в вас нет ни капельки раздражения?

Вы сидите в парикмахерской и видите, что мастер делает совсем не то, что вы хотели, но остановить вроде как-то неловко. И вы выходите из парикмахерской в расстройстве, но ни чем не выдаете свое негодование и вежливо прощаетесь? Знакомо?

Так вот, в каждой такой ситуации, когда вы что-то стерпели, внутри вас сжимается пружина. Имя ей - напряжение. Сжимает ее подавленная агрессия. Потому что очень долго учили не злиться. Потому что очень долго учили быть хорошим и заботиться в первую очередь о других.

Потому что когда пружина взрывается и все напряжение выливается лавиной агрессии на других, потом говорят, что "ты конфликтный/с тобой невозможно/ты псих". Поэтому начинается замкнутый круг, сжимающий эту пружину все быстрее и сильнее:

Я конфликтный, значит мне нужно быть более сдержанным и терпимым по отношению к другим. Чем больше я себя сдерживаю, тем больше и быстрее напряжение во мне копится. Чем больше и быстрее оно во мне копится, тем громче, чаще и мощнее я взрываюсь.

ЧТО ДЕЛАТЬ?

Постепенно снижать свой порог терпения. Ну, то есть потихоньку становиться нетерпеливым.

Развивать в себе такую чувствительность по отношению к себе, когда пружина только-только начала сжиматься. Это тот самый момент, когда дискомфорт уже есть, но злости еще нет.

"Извини, у меня есть такая особенность - мне комфортнее общаться вот на такой дистанции. Так я лучше буду воспринимать то, что ты говоришь"

"Ок. Я готов подождать тебя еще 15 минут, дальше не могу себе позволить тратить столько времени".

"Извините, но когда я говорил сделать мне виски короткими, я имел ввиду 2 сантиметра, а не миллиметра".

Другие люди нарушают ваши границы и испытывают ваше терпение, потому что они совершенно не знают где границы вашего терпения и где ваши личностные границы, если вы их прямым текстом не обозначили. Если вы не дали четких инструкций и не придержались их.

"Прости, я замечаю, что ты снова приблизился. Меня это отвлекает. Давай я буду напоминать тебе, если ты забудешь про дистанцию? Иначе я все время отвлекаюсь от того, что ты говоришь"

"Я, к сожалению, не дождался тебя в прошлый раз. Мне было неприятно, что я сдержал нашу договоренность о встрече, но не встретил в этом взаимности. Давай договоримся, что если ты будешь опаздывать, то ты предупредишь меня как можно раньше об этом. И в случае очередного опоздания мне будет трудно доверять твоим словам, договариваясь о встречах".

"Ну, хорошо, что только висок пострадал, а не вся голова. Жаль, конечно, но давайте подумаем как это можно будет обыграть так, что бы мой креативный хаер заиграл новыми штрихами".

Что мы имеем на выходе?

На выходе мы имеем то, что агрессия проявляется сразу, как только возникает нарушение границ/происходит что-то не по нраву вам.

Да, сказать "извините, мне это не подходит" - это весьма агрессивный акт. Потому что в нем много активности в предъявлении себя. Более того, так вот сходу обозначать себя может быть чертовски страшно. Потому что не всем нравится, когда им выставляют какие-то условия и ограничения. И такое самопредъявление может вызвать конфликт. А нас же как учили - заботиться о других больше, чем о себе. Что быть агрессивным это плохо. Что конфликтов нужно избегать. И вообще, прямо говорить чего я хочу - это эгоизм. НО.

Если я забочусь о других больше, чем о себе, не проявляю агрессию, избегаю конфликтов и заслуживаю оценку "хороший" в глазах всех окружающих, то я либо болею сильно, замочив себя своей агрессией, либо взрываюсь и все равно в глазах окружающих оказываюсь конфликтным, агрессивным, эгоистичным человечишкой, рушащим окружающих своей злобой.

Совсем другое дело, если я честно обозначаю правду про себя "Мне это неприятно/ пожалуйста, не делайте вот так, сделайте пожалуйста вот сяк/ мы с вами договаривались вот про это, а не про то". Тем самым вы даете инструкции другим о том, где вам чего-то начинает "жать". И тогда общение с вами перестает быть минным полем, где в любой момент внезапно можно подорваться. Тогда общение с вами становится куда более безопасным. При чем, и для вас, и для окружающих.

UPD: И да! Главный подвох терпеливости в том, что напряжение копится в одном месте, а взрыв происходит совсем в другом. Так, частенько, наши близкие, коллеги или просто случайные люди получают и за парикмахера, и за начальство на работе и еще вон за того парня. И им кажется, что вообще без оснований, из-за какой-то мелочи, вылилась лавина гнева.

Автор: Ксения Аляева

Источник: https://alyaeva.livejournal.com/98965.html

Среди моих клиентов встречаются иногда невидимые люди. На самом деле, они, конечно, видимые. Но не совсем так, как другие. Если не предложить им пройти в кабинет, они останутся на пороге. Если не предложить попить, никогда не попросят. Они сидят у меня на диване, и ноги у них обычно не достают до пола. Поэтому очень часто они сидят, поджав их под себя. Садятся на диван с ногами, и ноги под ними исчезают. И если спросить: «Вам удобно?», они отвечают: «О, да!». А если через полчаса спросить: «Вы чувствуете свои ноги?», они скажут: «О, уже нет», а ноги на пол не опустят. Сядут в позу лотоса. Такие люди вообще хорошо складываются: вдвое, втрое, в позу эмбриона. При необходимости они, кажется, могли бы даже лечь в чемодан, как Урри из «Приключений Электроника». Помните?

Если предлагать им разные вещи - чаю, плед, сесть поудобнее, подложить под себя подушки, чтобы не опираться спиной о яму, - окажется, что им от всего этого становится лучше. А если не упоминать ничего, что они могли бы хотеть, их желания не появятся, ни для меня, ни для них. Как будто им нужно время от времени напоминать, что они есть, и что они даже могут чего-то хотеть. Сами они в этом не уверены, и довольствуются во всем самым минимумом. Иногда я могу сказать: «У вас руки белые», и тогда они говорят «О, да!», и размыкают сцепленные пальцы, и добавляют: «Я даже не заметил» или «не заметила». Или я могу спросить: «Что с вами, когда вы говорите обо всем этом?», и они говорят: «Ничего, все нормально», но дышать перестают через секунду после того, как прозвучал мой вопрос.

Это очень понятный бессознательный механизм: чтобы отрезать верхушку любого чувства, помогает остановить дыхание. Потому, что дыхание - одна из самых важных телесных функций. Если не дышать какое-то время, тело перестает быть чувствительным, остается только легкий туман в голове. А когда тело слабо чувствует, что с ним происходит, эмоционально человек тоже становится ровный и гладкий. То есть, если дышать с большими паузами и очень поверхностно, то можно таким образом регулировать свою эмоциональную жизнь. Мы все научились этому в тех ситуациях, когда иначе было невозможно.

Например, ты бежал изо всех сил и спрятался от кого-то большого и страшного. (Ты еще маленький, и когда ты сидишь на диване, ноги у тебя не достают до пола). От страха твое дыхание сбивается, но ты сидишь в углу этого большого дивана, в чулане, за деревом, в высокой траве или просто стоишь за углом и пытаешься справиться с дыханием. И если стараться не дышать, то, вроде бы, не так страшно. И, возможно, тебя не найдут.

Или - ты провинился и знаешь, что сейчас будут наказывать. Беда близко. У мамы характерным образом искривился рот. Или отчим очень знакомым тоном как бы переспрашивает тебя «Что-что?», и ты знаешь, затрещина - в следующем кадре. «Что-что» ему нужно для разгона, вообще его совершенно не интересует, «что» у тебя там. Он уже занес руку. Сейчас она резким движением прилетит тебе по щеке. Представляешь, что с твоим дыханием?

Они никогда не говорят прямо, чего хотят от меня или от наших встреч. Сначала это кажется странным. Но потом я начинаю догадываться. Они с детства хорошо знают, что они - проблема. Что сам факт того, что они есть - уже плохая новость. Поэтому возникновение у них желаний - это двойная проблема, они знают это очень хорошо. Как же они могут сообщить мне, чего ждут или в чем нуждаются? Прийти, сесть, замереть и исчезнуть в диванном углу - это и есть подвиг.

Невидимый человек обычно владеет разными удивительными способами уменьшаться, становиться менее заметным, более тихим, необязательным. Если он рассказывает вам жуткую историю про то, как он еле выжил, то это будет история, рассказанная ровным голосом на грани слышимости. Вы нагнетесь вперед, чтобы лучше понимать рассказ, а человек, поджав под себя ноги, ровным-ровным голосом будет тихо-тихо говорить о том, как он сидел в слезах на крыльце горящего дома и не мог уйти, потому что в доме осталась кошка. И войти внутрь за кошкой тоже боялся, и это его спасло, потому, что очень скоро дом рухнул.

Передать человеку знание, что он - проблема, можно по-разному. Можно всегда ругать его, когда он появляется в поле зрения. И тогда он научается не попадаться на глаза. Можно всегда добиваться от него согласия, и хвалить только тогда, когда он полностью «совпал» с родителями. Можно нападать на его идеалы и увлечения, критиковать все, к чему он имеет привязанность и склонность. Можно не уважать его частное физическое пространство: входить к нему в туалет, рыться в его ящиках и портфеле, грубо будить его или не слушать, что он говорит. Можно не выполнять своих обещаний, обманывать и не просить за это прощения. Не обязательно бить ребенка, чтобы он вырос сомневающимся в необходимости своего существования. Достаточно своим поведением сообщать ему переживание необязательности его присутствия.

Одно из главных открытий с такими людьми состоит в том, что исчезать они научаются примерно похожими способами, а когда появляются - обнаруживаются совершенно разные люди. Это нормально, люди и должны быть разными, быстрыми и медленными, вдумчивыми и темпераментными, веселыми и не очень. С разными вкусами, привычками, пристрастиями. Но для того, чтобы индивидуальность могла обнаруживаться, необходимо позволение быть, а его у таких людей нет. Поэтому на первый взгляд такие люди удручающе похожи между собой.

В этом эссе я не буду рассказывать, как работать с такими людьми: мы учимся этому годы. Но общий смысл работы с остановленными переживаниями и следствиями этих остановок всегда состоит в том, чтобы запустить процесс собственного отступления в обратном направлении. Красота такой работы обычно состоит в том, что, поворачиваясь в обратную сторону, переживание отступления показывает нам весь исторический ход событий, только наоборот.

Так, сначала мы видим в терапии совершенно ровную поверхность (не)жизни человека, который сомневается в самой необходимости своего существования. Единственное, с чем мы вначале имеем дело, - это с самой этой «ровной поверхностью». Я совершенно уверена, что терапевт, понимающий суть дела, может работать в любых парадигмах, и каждый сделает немного разные вещи по форме, а по сути - одно и то же. Телесный терапевт, наверное, попросит рассказать подробнее, как чувствует себя тело, когда человек сидит и не чувствует ног. Психодраматист поставит сценку, где главного героя сыграет другой, такой же замерший, потерянный, нелегальный, и протагонист (так зовется главный герой в психодраме) сможет спросить его, как он себя чувствует. Гештальт-терапевт (как я) скажет: «Всякий раз, предлагая вам что-то, я замечаю, что вы перестаете дышать. И всякий раз, замечая это, я гадаю, стало вам хуже или лучше от моего предложения». Как можно догадаться, во всех трех случаях ответ будет еле слышен, и он будет таким: «Я и сам не знаю, что для меня лучше».

Механизм, при помощи которого такие люди научились «не быть» (не хотеть, не злиться, не защищаться, не чувствовать радости, не сообщать важного, не предъявлять своих прав), распаковывается, как кочан капусты. Так, в ответ на мои вопросы о том, есть ли что-то, что они чувствуют (или что они думают о том, что ничего не чувствуют), они начинают чувствовать хотя бы удивление. Замечая, что не дышат, начинают дышать. Замечая, что дышат поверхностно, делают пару глубоких вдохов - и вдруг чувствуют, как в кадр этого мгновения просачиваются краски.

Мир входит в сознание, как волна нового воздуха входит в комнату. Хочется пошевелиться: вдруг понимаешь, что сидишь, втянув голову в плечи, как в ожидании подзатыльника. Пошевелившись раз-другой, садишься иначе. Спускаешь ноги вниз, находишь носками пол: пальцы приятно щекочет высокий ворс ковра.

Вдруг выясняется, что за радостью оживания маячит страх. Чем глубже позволяешь себе дышать, тем становится страшнее. Но если не переставать дышать, то можно набраться достаточно смелости, чтобы начать этот страх понемногу рассматривать. В это время внутренний план сознания обычно начинают атаковать картины из прошлого. Все детские потери и горести, все юношеские метания, все обиды, все слезы и вся боль - теперь здесь. Знакомые лица заговаривают с нами: иногда это вспоминается именно, как звуки знакомых голосов («Моя дочь не может учиться на четверки»; «Желаю, чтобы тебе было так же тяжело, как мне»; «Иди сюда, я поговорю с тобой»; «Иди отсюда, я не желаю тебя видеть»; «Верни свое имя назад, ты мне больше не сын», «Лучше бы тебя вообще не было, жертва аборта»…).

Иногда мы видим картины без слов: мерцающий свет и тени, хлопки входных дверей, чьи-то уходы и приходы, синяя зимняя мгла с одним фонарем в левом нижнем углу окна, кто-то сдавленно плачет, и ты знаешь, кто и почему, но понимаешь, что нем и мал, и не можешь пошевелиться, как в дурном сне. И страх сковывает, мешая понять, что же тут можно сделать. Если не отступать и всматриваться в этот страх все более пристально, выяснится главное: все самое ужасное уже произошло. Тебя не всегда любили, тебе не разрешали высказываться. Возможно, тебя унижали, пугали или даже били, но ты выжил. И если ты дышишь, и, удивляясь этому, дышишь все глубже, - тут ты начинаешь чувствовать, что твои руки сжимаются в кулаки: злость.

***

Злость - это благая весть, первое, что делает невидимых людей видимыми. Самое время приостановить эту длинную историю. Вы и так, наверное, понимаете, что в эти восемь тысяч знаков упаковано около двух лет еженедельных встреч. Когда-нибудь я напишу продолжение этого текста, хотя прямо сейчас я совсем не знаю, о чем он мог бы быть.

Полина Гавердовская, http://gaverdovskaya.ru/public/old/story1783.htm

«Я тебя родила – ты мне теперь должна» или «я без тебя не справлюсь, жизнь потеряет смысл, я умру», или — «ты обязана мне всем, что у тебя есть».

Такая мать оставляет своего растущего и выросшего ребенка в своем распоряжении, делает его фактически частью себя – такой же как рука или нога, которой можно управлять, которая функционирует для удовлетворения потребностей самой матери.

И тут, очевидная со стороны, история о токсичности таких отношений – что для матери такая власть является всегда лишь временным способом снятия напряжения из-за каких-то собственных внутренних конфликтов и что дети рождаются, чтобы жить свою жизнь и такое поворачивание потока жизни вспять не приносит ни возможности развития ребенку, ни сколько-нибудь глубокого удовлетворения матери.

Но токсичность такой истории очевидна лишь со стороны, ребенком (взрослым ребенком такой матери) изнутри она переживается как единственная реальность, причем ограниченная периметром под высоким напряжением – как только делаешь шаг за пределы допустимого, получаешь огромный заряд агрессии, обвинений, жалоб или просьб о понимании и не от кого-нибудь, а от мамы – которая к тому же сильно к тебе привязана, любит, страдает и вообще не вечна.

Работать впрямую с такими отношениями, пытаясь объяснить, что ребенок за всю историю своего существования лишь отделяется и отдаляется от матери, и это полезно и правильно – бесполезно, человек может все понимать, видеть, как себя ограничивает, как теряет свободу, время и силы, страдать от этого, но – это же мама! – и все понимание исчезает под натиском вины.

В этом случае важно много говорить во-первых, о границах – о всем том, что делает человека самим собой, о его ресурсах и слабостях, желаниях, мечтах, удачах и провалах.

В такой системе страх покинутости и одиночества летает от одного человека к другому, как горячая картофелина и наличие границ и собственных интересов видятся большим грехом, разрушающим отношения, поэтому важно соприкосновение с реальностью своей жизни — что в ней есть многое, что хочется и можется или же — не хочется и не можется, и что хоть собственная автономность и пугает, но она же приносит удовольствие и возможности.

И еще — важный момент — переживая собственные страхи одиночества и потери, человек обретает опыт того, что можно и свою слабость выдержать, и одиночество, и неудачу, что эти чувства — часть жизни; так приходит понимание, что и для другого человека тоже нормально соприкасаться с таким опытом.

Мало-помалу оказывается, что нет никакой вины ребенка в том, что мама грустит или стареет, или прожила жизнь не очень счастливо, что выросший ребенок может побыть рядом, помочь, но не спасти и не изменить все то, что уже было.

Работа о выходе из созависимости по сути.

Во-вторых, то, что въедается в психику ребенка очень глубоко при декларировании матерью «ты без меня никто» или «я так глубоко от тебя завишу, что ты легко можешь меня разрушить» — это чувство вины, дефектности, чувство, что с ним что-то глубоко не так.

Слова «ты без меня ничего бы не добился/не добилась бы» — унижают, указывают на глубокий дефект, который без матери привел бы к краху; фраза «своими поступками ты меня убиваешь» — говорит о том, что есть что-то настолько неправильное и отвратительное в самой природе ребенка, что делая то, что он хочет и может из собственных желаний – он разрушит и убьет того кто рядом.

За многими просьбами о сохранении отношений, о поддержке, о внимании мерцает второй смысловой слой – «с тобой все не так, ты глубоко неправильное и разрушительное создание, тебе нельзя быть собой».

На этом послании многое и держится – сепарироваться можно имея внутри себя опору, интерес к собственным возможностям, а если идентичность выстроена на том, что «со мной все плохо» — сепарация становится невозможной, это прямой шаг в никуда и тогда важно оставаться рядом с тем, кто знает, как надо, как правильно.

Работа с идеей «со мной все не так» — по сути работа о потере иллюзии любви матери и работа по избавлению от чужого голоса, ставшего собственным, который день за днем нашептывает «нельзя, плохо, назад, не дергайся».

Автор: Анна Соловьёва

И в своей фейсбучной ленте, и в работе с клиентами я постоянно сталкиваюсь с одними и теми же токсичными идеями, которые не имеют никакого отношения к профессиональной психологии, но которые часто за нее выдаются и иногда даже транслируются психологами мистического склада мышления. Вот мой личный топ таких идей, отобранный по принципу максимальной вредности для человека:

#1. Идея тотальной ответственности человека (она же - идея об ответственности жертвы за насилие). В совсем людоедской форме звучит так: "раз это с вами случилось, значит вы это заказали / сами притянули в свою жизнь / вселенная что-то до вас доносит" и т. п. Психологи чаще ее подают жертвам насилия в завуалированной форме: "а как вы считаете, почему это случилось именно с вами?", "а в чем вы здесь видите свою ответственность?", "ну а вот со мной такого не случилось, давайте подумаем, почему" и т. п. Суть и там и там одна - раз с тобой случилось что-то плохое - значит ты плохо справился с ситуацией: не подумал, не уследил, не умный, общался с плохими людьми и т. п., в общем, виноват. Под видом выяснения вклада жертвы в создание ситуации (что само по себе бывает полезно на поздних этапах терапии, в хорошем состоянии) происходит неявное самоутверждение говорящего, слив жертве собственных вины и стыда, унижение жертвы покровительственным отношением.

#2. Идея вульгарной психосоматики. "Печень - это зависть, сердце - это любовь, нога - это желание уйти" и т. п. Суть - что все болезни однозначным образом связаны с конкретными психологическими проблемами. Идея не имеет ничего общего с научными школами психосоматики. Опасна тем, что, веря в нее, люди с серьезными соматическими диагнозами отказываются от медицинского вмешательства, теряют драгоценное время и порой умирают.

#3. Идея скоростного исцеления. Распространяется, как правило, низкопрофессиональными и неэтичными психологами, в том числе известными в федеральном масштабе. Типичный признак - презрительные высказывания в сторону традиционной долгосрочной психотерапии - "Зачем годами носить деньги этим дуракам с психологическим образованием и десятью годами подготовки в психотерапии? Наш румяный Вася Пупкин по уникальной, разработанной им методике тибетского транспсихического НЛП вылечит вашу депрессию уже за три сеанса, а заодно и расскажет как выйти замуж". В реальности психологическая помощь может быть краткосрочной и точечной, но серьезные изменения в жизни и в состоянии почти всегда требуют долгосрочной терапии - так уж устроен человеческий мозг. А презрение к традиционной долгосрочной психотерапии - кричащий признак непрофессионала.

#4. Идея о дефектности человека, испытывающего проблемы. Человеку неявно внушается примерно следующее: "Если у тебя психологическая проблема - значит ты либо чего-то в жизни пока не понимаешь (то есть глуповат) либо напрягаться не хочешь (слабак)." Ну и далее: в первом случае умный гуру тебя сейчас всему быстро обучит, ты приобретешь правильные навыки, и твоя жизнь сразу заиграет, заработаешь миллион долларов, травмы пройдут и комплексы отпустят, во втором случае сильный гуру тебе отвесит волшебный пендель, и вот ты уже возьмешь в руки ответственность за свою жизнь, не то что эти жалкие нытики вокруг. В общем, происходит подмена понятий: тысяча самых разных психологических проблем сводятся к двум примитивным проблемам: либо к дефекту знаний и понимания жизни, либо к дефекту воли. И дальше, если человек уверовал, можно сколько угодно исправлять ему эти дефекты, читая свысока лекции и давая пинка. Очевидный плюс: если человек начнет закипать от этого идиотизма, это тоже всегда можно списать на недостаток понимания жизни или слабость воли и продолжать получать бенефит.

#5. Идея о фундаментальной разнице психологического устройства мужчин и женщин. "Мужчины с Марса, женщины с Венеры" и т. п. Здесь поведенческие и психологические особенности мужчин и женщин, происходящие из культуры и гендерной социализации, со средневековой легкостью и нулевой научностью объясняются биологическими причинами (совсем как в пункте 2). И дальше из этих домыслов уже можно делать абсолютно любые выводы о том, что же там задумала матушка-природа и зарабатывать на "обучении" мужчин и женщин этим фантазиям. Иногда с крайне печальными последствиями для их жизни, психики и отношений.

Автор: Андрей Юдин

"Я боюсь отвержения" - это одно из самых частых признаний людей, когда речь заходит о сложностях в контактах. Собственно говоря, в конечном итоге все к этому страху и сводится. А вот если спросишь человека, что это такое, то далеко не всегда можно получить ясный ответ. Смешиваются воедино отвержение, отказ, злость, негативное отношение. Но ведь не всякое "негативное отношение", злость или отказ - это отвержение.

По сути своей, отвержение - это тотальный отказ от контакта с человеком на основании неприятия его самого, его личности (вследствие несовместимости). Это отказ учитывать его существование. Отвергнутые люди - это люди вне системы взаимоотношений. И для младенца это - смерть. Выход из ситуации частично определяет природа - младенцы для большинства из нас неотразимы. Чуть позже эффективная стратегия - быть таким, чтобы тебя не отвергли близкие. Считывать их ожидания, настроение - и подстраиваться, потому что быть плохим (т.е. не соответствовать ожиданиям) - опасно. И эта стратегия вполне нормальна для раннего детства. Другое дело, что у нее есть побочный эффект.

Дело в том, что детское сознание эгоцентрично: всё, что происходит со взрослым, связано с ним, ребенком, и если мама/папа/другие взрослые как-то "странно" себя ведут (сидят грустные, злятся, не хотят видеть) - это точно связано с тем, что ребенок какой-то не такой. Своей, отдельной от ребенка, жизни у взрослых быть не может (неприятности на работе, ссора с супругом, смерть близкого...). Соответственно, нужно стараться регулировать эмоциональную жизнь этих больших людей, быстро меняя себя. И это понятно: страх отвержения всегда очень силен там, где есть зависимость от другого. Со временем, с повышением автономии, ребенок обнаруживает, что у других людей есть своя психическая жизнь, никак не связанная с ним. И что мама может быть грустной из-за проблем на работе, а не из-за него (хотя достаться может и ему). И что возможности ребенка повлиять на настроение матери ограничены по этой же причине - не в нем дело, не ему и исправлять ситуацию. Хорошо, если происходит это осознание. А если нет?

Тогда и физически повзрослев, мы можем придерживаться такой связки: "если тебя отвергли - с тобой что-то не так". Потому что хороших мальчиков/девочек (а хороший - это удобный, подходящий) не отвергают, потому что просто не за что отвергать. И когда кто-то негативно о нас отзывается, или не хочет отвечать взаимностью на наше стремление с этим человеком общаться, быстро включается: "со мной что-то не так, и я должен немедленно это исправить!". Более того: хорошим мальчикам/девочкам никто никогда ни в чем не может отказать, и если отказывают - бам, снова ощущение, что со мной что-то не так. Отказ и отвержение сливаются воедино.

Но отказ - это когда я не хочу пить с тобой чай потому, что не хочу пить чай, а отвержение - это когда не хочу пить с тобой чай потому, что не хочу быть с тобой. А вот с Васей/Олей чай - с удовольствием. Взрослому сознанию доступно "не хочу пить чай", детско-эгоцентричному - нет, только "не хочу быть с тобой". Как это у другого человека могут быть свои отношения с чаем?! :) . Различение отказа и отвержения сильно облегчает дело.

Отвержение значимым для нас человеком, отказ от контакта именно с нами при любом раскладе - неприятное переживание. Но оно становится значительно более переносимым, когда в нашем сознании присутствует образ другого человека, чья жизнь слабо связана с нашей. Когда мы ощущаем, что "не с тобой" означает только "у меня нет на тебя отклика", а не "в тебе есть ужасный изъян". Разрушение идеи, что отклик на нас обязателен, если мы "хорошие" - важный критерий взросления.

Автор: Илья Латыпов

Источник: https://www.facebook.com/latypovs?

ВЗРОСЛЫЕ ЛЮДИ РАССКАЗЫВАЮТ О СВОИХ ЧУВСТВАХ ПОСЛЕ РАЗВОДА РОДИТЕЛЕЙ

Аня: - Родители развелись, когда мне было шесть. Отчётливо помню день, когда папа мне об этом сообщил, но не помню, какие он подобрал слова, как объяснил, почему. Эта новость стала концом света — поразило именно крушение самого надёжного. Потом ещё много лет я загадывала одно и то же желание: чтобы папа и мама снова были вместе.

После развода мы с мамой переехали к её родителям, и это было даже весело — правда, только мне, а не маме. Она была холодна и неохотно отпускала меня на встречи с папой, но не настраивала против и не запрещала с ним видеться. Он же (как я сейчас понимаю) заглаживал вину подарками и развлечениями, с ним было весело, и никакой обиды за разрушенную семью я не испытывала. Я беззаветно его любила и защищала от нередких бабушкиных упрёков.

В то время у меня был полный комплект бабушек и дедушек, которые стали соревноваться в любви ко мне, ревновать, бороться за внимание, выходные — так что в каком-то смысле развод умножил любовь вокруг меня на два. Но и научил дипломатии: было тяжело не разорваться между родными, всем уделить время, никого не обидеть и каждому доказать, что он, несмотря ни на что, самый любимый.

Вскоре мама встретила второго мужа, мы переехали в другой город, много путешествовали, жили в достатке и гармонии. Отчим многое мне дал: показал мир, привил любовь к чтению, воспитал нужные качества, мотивировал и помогал. Поэтому мамин развод с ним я переживала, возможно, даже тяжелее развода с папой. Я уже училась в институте и воспринимала эту историю по-взрослому, со всей палитрой сложных чувств. Пожалуй, именно этот развод помог мне многое понять о семье, об отношениях мужчины и женщины, о себе.

Каждый раз было страшно и больно, но всегда всё оборачивалось к лучшему. Ответ — банальное «время лечит». Отчаяние и апатия сменялись концентрацией воли и рывком, новым этапом в жизни, самостоятельностью и бесстрашием. И я рада, что никто из родителей не терпел друг друга «ради» — от этого было бы только хуже. Сейчас я прекрасно общаюсь с родителями, вторым маминым мужем и всеми папиными последующими жёнами — такая вот сложная большая семья. У меня две маленькие сестры от папиного третьего брака, которые до сих пор не понимают, как это возможно, что я тоже папина дочка. Папа с мамой при этом по-прежнему общаются исключительно подколами и формальными поздравлениями с праздниками.

Рустам: - Точно вспомнить момент, когда развелись мои родители, не получится, но по ощущениям мне было около двух лет. Естественно, я ничего не помню. Всё моё детство меня окружала большая семья, я по праву считаю себя «сыном полка». Уже в осознанном возрасте понял, что папы у меня нет, и воспринял это спокойно: у кого-то нет тёти или дяди, а у меня нет отца — такое бывает. Пока я был в детском саду и начальной школе, мы виделись с ним раз в полгода в парках развлечений и игровых центрах, но всё это время я воспринимал его как друга семьи. В последний раз мы встречались, когда мне было лет десять или около того, — почему после этого встречи прекратились, я не знаю, родители окончательно перестали общаться.

С тех пор я долгие годы был совершенно не в курсе, что происходит в жизни отца, с родственниками с отцовской стороны тоже никогда не общался. Раньше мне снилось, что мы с отцом случайно встречаемся, и он очень подробно расспрашивает о моей жизни. В реальности всё получилось немного иначе. Не так давно, совершенно внезапно, меня нашла в соцсетях дальняя родственница и спросила, хочу ли я пообщаться с отцом. Я не захотел.

Что я об этом всём думаю? Никакие обстоятельства ни за что не заставили бы меня перестать общаться со своим ребёнком. Но жалко мне здесь не себя, а маму: семья помогала, но многие вопросы моего взросления, в том числе финансовые, ей пришлось взять полностью на себя. Себя в этой истории пострадавшим не чувствую. Более того, довольно часто шучу на эту тему: надеюсь, что хоть «Папа Джонс» меня не бросит.

Наташа: - Мои родители развелись, когда мне было тринадцать лет. Я вернулась из лагеря в Германии, и мама увела меня в квартиру к бабушке — ещё пару дней я не совсем понимала, что происходит. Город был маленький, менять школу и класс мне было не нужно. Но жить я стала с папой вдвоём, начала готовить, убирать квартиру. Папе тоже было одиноко, мы с ним ходили вдвоём в караоке: он пел «Крейсер „Аврора“», а я — «Рейкьявик».

Моя лучшая подруга посчитала, что я живу теперь слишком далеко (минут пятнадцать пешком), и медленно перестала со мной общаться. Вечерами я плакала, считала, что виновата моя мама. Я охладела к родителям. Пару лет спустя, когда на год уезжала из страны, то очень радовалась и ни по кому не скучала. Наладить действительно тёплые отношения с мамой у меня получилось, когда я уже отправилась учиться в Москву и стала старше.

Сейчас я общаюсь и с мамой, и с папой, они между собой — только изредка, когда это действительно необходимо. Помимо меня, у них ещё общий ребёнок — мой брат — и ещё по дочке от нового брака. Мне кажется, наши родители были молодыми и глупыми и начали ответственно относиться к чувствам детей только с появлением третьего ребёнка, после сорока. До этого они постоянно решали свои проблемы за наш с братом счёт. Самое неприятное — общались через нас, переносили отношение друг к другу на нас (описать это можно фразой «Скажи своему папаше…»). Конечно, они нас любили, зарабатывали на все наши занятия и поездки, но параллельно всегда выясняли отношения. Сейчас я очень рада, что у их новых детей дома всё совсем по-другому. Маленькие девочки растут с пониманием того, что у нас с братом другие папа и мама. Мой брат живёт то с одним, то с другим родителем. Я всех люблю издалека.

Ксения:

- Родители развелись, когда мне было восемнадцать лет. Помню, я была на свидании, мне позвонила мама, она не плакала, но голос был странный — попросила как можно быстрее приехать домой. Вопросов я не задала, сразу как-то поняла: мама наконец узнала, что у отца другая женщина. Дело в том, что уже не один год я была в курсе двойной жизни папы. Не замечать, казалось, было невозможно: отец сильно пил, уезжал в странные командировки, а когда бывал дома, запирался в комнате и долго с кем-то тихо разговаривал по телефону. Но мама ни о чём не догадывалась. Так защищается психика: люди упорно не замечают неприятной правды, хотя для окружающих она очевидна. До момента, когда всё открылось, ситуация в семье уже несколько лет была угнетающей. Мама с головой ушла в работу, отец скорее отсутствовал, я страдала от невозможности раскрыть маме не свой секрет, брат тяжело переживал переходный возраст, и я не получала никакой поддержки. Семьи у нас давно не было.

В тот вечер мы вчетвером собрались дома и впервые за три года поговорили. Оказалось, любовница папы забеременела, и он был вынужден наконец разрешить ситуацию — не в пользу нас. До сих пор считаю тот разговор самым сложным в моей жизни. Родители развелись быстро и с тех пор за десять лет ни разу не разговаривали. Папа уехал в новую семью, а мы с братом остались дома с мамой, которая долго и трудно переживала предательство. Я, как взрослая дочь, стала как будто маминой мамой: утешала, подбадривала, вместе с ней ненавидела и презирала отца.

Я долго отрицала, что родительская ситуация как-либо на меня повлияла, ведь на момент развода я была взрослым человеком. Однако мне потребовалось много лет, чтобы осознать последствия той травмы. «Баги» начали вылезать в моих попытках построить отношения с мужчинами: как ни парадоксально, я выбирала исключительно недоступных, чаще всего женатых. Я провела у психотерапевта долгое время, прежде чем смогла наконец сломать этот сценарий. Тем не менее я всё ещё не могу простить папе даже не того, что он нас бросил, а того, что он не нашёл в себе сил гораздо раньше прекратить семейный ад неизвестности и недосказанности, в котором мы все жили. С папой общаюсь редко, близких отношений у нас нет. С его женой и детьми от нового брака я тоже не пересекаюсь. У мамы всё сложилось удачно — она снова вышла замуж.

Кристина: - Родители развелись двадцать восемь лет назад, когда мне было где-то пять, а брат был на два с половиной года младше. Но об их разводе мы узнали гораздо позже, так как они решили сохранять видимость семьи ради детей. Обсуждая с матерью ту катавасию, мы все прекрасно понимаем: это полная ерунда, поскольку от созданной видимости «всё хорошо, мы семья» в первую очередь страдают дети. У обоих родителей начинается своя, другая личная жизнь. Дети так или иначе видят всяких дядь и тёть, которые как бы друзья папы или мамы. Но в шесть-семь-восемь лет мы всё-таки понимали, что если дядя остаётся в доме, пока папа в командировке, это странно. Если, как только мама уезжает в командировку, папа тащит детей к какой-то тёте и просит их погулять — это тоже странно. Дети делают вид, что так и должно быть, но сомнения закрадываются. Папа с мамой живут в разных комнатах, объясняя, что папа храпит, а маме надо высыпаться, так как она очень много работает.

Держать видимость семьи у родителей не очень получалось: они ссорились на наших глазах. Брат долго заикался. Я тихо ненавидела отца. Но в один прекрасный день (мне уже было восемь) мама с нами всё-таки поговорила и объяснила, что они с папой не могут больше жить вместе. Мы долго ревели, так как обе в тот момент думали, что делали как лучше: мама сохраняла семью, а я молчала, боясь, что ей будет плохо.

Когда спектакль закончился, стало легче — ссоры прекратились. Но одноклассники прознали об этом — были разные ситуации. Бывало, что доброжелатели вслед кричали: «Безотцовщина!» Одна я ещё могла это стерпеть, но если мы с братом были вместе, у меня темнело в глазах, и я дралась - не важно, мальчики это крикнули или девочки. Брат сильнее переживал эту ситуацию, заикание не проходило, и мне было за него жутко обидно.

Знаю, что были договорённости, чтобы отец мог с нами общаться, мама никогда не ставила палки в колёса, но он появился только один раз. В начале весны приехал поздравить брата с днём рождения и маму с Восьмым марта, а про меня просто забыл. Мама передала мне конфеты, которые он ей подарил, но мы прекрасно знали, что они предназначались не мне.

Отношения между родителями прекратились полностью, с роднёй по папиной линии мы тоже не общаемся: после развода те бабушки и дедушки просто вычеркнули нас из жизни. Где он, что с ним сейчас - никто не знает; только периодически долетают какие-то слухи. Знаю, что у нас есть сестра, и зовут её Ксюша. Однажды я видела отца на улице: мне было лет пятнадцать, я ехала к бабушке, увидела мужчину с коляской и поняла, что это отец — но он отвёл глаза и сделал вид, что не заметил, да и я прошла мимо. По телу пробежала дрожь, меня бросило в жар — как же можно было отвернуться от меня? У нас на тот момент уже появился человек, который стал нам настоящим отцом: мы прошли процесс усыновления, но на судебное заседание биологический отец не явился, хотя был официально приглашён.

Мы с братом держались друг друга всё детство и переживали всё вместе — а сейчас мы просто не разлей вода. Конечно, игра родителей отразилась на нашем будущем, взрослении, манере общения, поведении с противоположным полом и на том, как мы строим собственные семьи. Брат создал идеальную семью. Он души не чает детях, и я уверена, что он не позволит, чтобы они окунулись в наше детство. У меня семейная жизнь сложилась иначе, но это другая история. Но главное: мы с детьми говорим откровенно и доверительно, чтобы не получалось так, что каждый член семьи пытается сделать, как ему кажется, лучше, утаивая и скрывая что-то друг от друга, — а в итоге страдают все.

Маша: - Мои родители развелись в 1994 году, мне было четыре года. Я вообще не помню их вместе. Когда я выросла, я спросила родителей, почему они развелись, — и наслушалась разных историй. Помню рассказы мамы о том, как ей было трудно: она всё время сама мной занималась, отец был постоянно на работе, потом начал пить. В общем, ей было очень тяжело, и в какой-то момент они подали на развод с формулировкой «не сошлись характерами».

При разводе родители договорились, что я остаюсь с отцом и бабушкой, а мама будет со мной видеться на выходных. Это условие ей поставил отец: она должна была обязательно общаться с ребёнком. Как происходил сам процесс, я не помню — я всё время жила дома, с отцом и с бабушкой, а на выходные приезжала к маме, она всегда жила не очень далеко. Конечно, мне в детстве очень хотелось, чтобы у меня была мама не только по выходным.

Сейчас я общаюсь с обоими родителями. Так получилось, что с отцом я жила до семнадцати лет — до окончания школы. Когда мне было пятнадцать, бабушка умерла, и мы стали жить с ним вдвоём. Быт у нас был «весёлый»: кастрюля салата, кастрюля супа на неделю — никто из нас особо не любит и не умеет готовить. Мама хозяйственная — у меня, конечно, был пример перед глазами, но я не могу сказать, что я похожа на неё. Когда ты не видишь этого ежедневно, тебе сложнее: приходится учиться всему самой. Когда мне исполнилось семнадцать и я поступила в институт, я переехала к маме и отчиму (она во второй раз вышла замуж). Когда я была на четвёртом курсе, она развелась, и мы переехали уже в её квартиру. Спустя какое-то время, когда мне было двадцать три, я стала жить отдельно.

Родители всегда общались, без каких-то безобразных ссор и конфликтов. Они отзывались друг о друге скептически, но спокойно. Но вот бабушка по отцу категорически не любила мать и всячески настраивала меня против неё.

До определённого момента я думала, что мой ребёнок никогда не будет расти в неполной семье, а я буду рожать, только если буду на сто процентов уверена, что отец ребёнка меня не бросит. Потом я повзрослела и поняла, что так не будет: нельзя быть железобетонно уверенной в человеке. Сейчас он любит, а потом что-то случится, он разлюбит и захочет уйти — и что, ты будешь его удерживать? Сейчас я думаю, что буду рожать ребёнка, только если буду уверена, что смогу сама на сто процентов его обеспечить. Это будет честно: я не вижу смысла рассчитывать на кого-то, кроме себя.

Я смотрю на семьи, которые живут вместе ради детей, — они редко счастливы; чаще дело в привычке, общей квартире, в том, что они не могут разъехаться. Кажется, что разойтись и сохранить человеческие отношения — это не самый плохой вариант. Можно быть родителем — и не обязательно для этого жить всем вместе. Другое дело, что детей лучше действительно заводить осознанно, любить этого человека, потому что только любовь может победить быт. Мне кажется, у мамы с папой была такая же история: они не очень сильно друг друга любили, поэтому быт стал препятствием. Ну, и у отца тогда было очень много работы: он писал кандидатскую, и ему это, наверное, было важнее.

Отсюда

от zakkozzy: а как вы, пикабушники чьи родители развелись (или "лучше бы развелись") переживали (переживаете) развод родителей?