vechnayaMolodost

Ветер трепал волосы, ты шел по темной аллее, вслушиваясь в ночную тишину и хруст снега. Очередная ссора с родителями опять закончилась твоей полной капитуляцией. И вот, ты в тысячный раз идешь вызубренным наизусть маршрутом — через ночной ларек со спиртным к дому своего друга, который приютит тебя в любое время. Купив водки, ты решил перекурить на лавочке у подъезда. Прикурив измятую сигарету, ты уставился в темное небо; любовь к зимним ночам заложена в тебе с детства, когда родня еще не ругалась и проводила с тобой много времени, гуляя ночами по центру города. Только в это время ты можешь ощущать себя полностью умиротворенным. Докурив, ты поднимаешься с лавки и заходишь в подъезд, поднявшись по лестнице, звонишь в дверь. Спустя полминуты замок щелкает, и ты упираешься взглядом в улыбающееся лицо друга.
— Что, опять покинул отчий дом? — спрашивает он, проходя на кухню и ставя чайник.
— Ну да, опять нравоучения о том, каким я должен быть, и как должен жить, — отвечаешь ты.
— Хах, опять ничего интересного, а я-то думал, — улыбка друга становится еще шире. — Ладно, на трезвую я с тобой разговаривать отказываюсь, и даже не пытайся мне заливать, что пришел ко мне без бутылки, я слишком хорошо тебя знаю.
Друг подходит к шкафчику с посудой и достает два граненых стакана, потом идет к холодильнику и выкладывает на стол несколько банок тушенки.
— Ну, теперь можно и по соточке, — говорит он, сворачивая крышку с бутылки. Ну, будем. Закусив, вы закуриваете.
— Вот скажи, Гриш, как надо жить, чтобы никому не мешать, но и не ломать?
— Не знаю, Серег, я знаю только то, что жизнь надо прожить,а не просуществовать. Я, конечно, понимаю, уклад жизни и все такое, но вот разве ты не хотел бы в старости рассказывать внукам, как посмотрел пол мира, как прошел пешком множество километров, а потом сидел и курил на крыше какого-нибудь домика, скажем, в Вильнюсе?
— Хочу, конечно. Я вообще очень многого хочу, да только вот нет времени, да и вон, с родней какие проблемы. Какой мне Вильнюс в общем, мне бы хоть денек спокойствия, — сказал ты и опрокинул еще одну стопку.
— Серег, ты опять начинаешь себя жалеть; за что я тебя могу убить, так только за это. Ты пойми, тебе 20 лет, вся жизнь впереди. Надо, блин, радоваться, а не обращать внимание на всякие мелкие неприятности. Вот, допустим, что ты умер, но тебе дали день на земле, чтобы ты выполнил самое сокровенное свое желание, разве ты будешь отвлекаться на какие-то пустяки типа мелких ссор или, например, сломавшегося мобильника?
— Нет, конечно, мне будет не до этого.
— Ну вот, твоя жизнь и есть этот один день, ведь то время, которое мы проживаем на земле, для вселенной является долей секунды, и, по-моему, разбрасываться мгновениями возможного счастья - вероломно и глупо.

Гриша широко улыбнулся и хлопнул тебя по плечу. На кухне было очень накурено, и ты привстав, открыл окно. Мороз с улицы обжигает холодом разгоряченные лица и делает мысли яснее. Вытряхнув из пачки сигарету, ты закуриваешь. Перед глазами восстают картины из жизни. Вот ты впервые дерешься, тогда за гаражами тебя прижал школьный авторитет и грозился переломать тебе кости, если ты не отдашь ему все свои деньги, тогда Гриша впервые появился в твоей жизни. Этот жизнерадостный здоровяк просто взял авторитета за шкирку и засунул в сугроб головой вниз, с тех пор ты обращаешься к нему за советом по любому вопросу. Вот ты расстался со своей первой любовью, и Гриша вытаскивает тебя пьяного из ментовки, вот ты провожаешь его в армию, через год от него приходит письмо о том, что он служит в Чечне, ты гордишься им. Сигарета истлела, и фильтр обжег пальцы, ты, чертыхнувшись, отправляешь её в окно и поворачиваешься к столу. Гриша сидит и крутит в руках перекидные четки. Ты усаживаешься на диван и разливаешь водку по рюмкам. Выпив, Гриша собирается с мыслями и начинает рассказывать:

"Когда я в Чечне был, и нас подбили, я себе пообещал, что если выберусь, то сделаю все, что запланировал. Нас закрыли тогда в переулке недалеко от дворца Дудаевского, мы же прорвались почти, да только чехи так не думали, ну и пальнули в нас из «мухи». Подпалили коробочку нашу, лейтенанта снайпер снял. И вот остались мы, кучка пацанов не обстрелянных, против десятка хорошо организованных духов. Ну, мы уже завещание одно на всех мысленно пишем, и тут у кого то из этих обезьян граната в руках рвется, пока они там разбирались - мы в здание забрались, в подвал, там забаррикадировались, и только дня через три вылезли, еще через 2 дня добрались до части. У меня тогда виски белее мела стали. Так что, Серег, ты пойми, времени у тебя никогда не хватит, просто трать его так, чтобы на пороге смерти сказать: "Хм, а ведь я жил, а не существовал"" — Гриша разлил остатки водки и жестом предложил выпить. "За то, чтоб мы жили," — произнес он. И еще, люби родных, других у тебя не будет, а мелкие дрязги - это же дело житейское, ну и помни, у тебя есть я, я всегда здесь, я всегда тебя жду.»
Ты, дернувшись, открыл глаза. Ты сидел на лавочке, в руках была пустая бутылка, перед тобой стоял черный могильный камень, с фотографии на тебя смотрел улыбающийся парень в военной форме. Надпись на камне гласила: "Трофимов Григорий Константинович. 22.01.1976 - 30.08.1996". Разжав окоченевшие руки ты стряхнул снег с эпитафии "Живи, а не существуй». Достав из пачки две сигареты, ты по очереди их прикуриваешь, одну кладешь на памятник, другой затягиваешься сам. Ты еще вернешься сюда, все той-же дорогой — через ларек со спиртным, и каждый раз, когда ты будешь отсюда уходить в твоей голове будут звучать слова "У тебя есть я, я всегда здесь, всегда тебя жду".