rbplkrpvn

Андрей сидел за праздничным столом. Скоро от тещи должны были вернуться жена и дети. В дверь позвонили. «Что-то они рано как-то», - отметил для себя Андрей. Он прошел по коридору и открыл красивую металлическую дверь с незамысловатым узором из ромбов на ней. На пороге стоял дед Мороз. Легкая улыбка появилась на лице Андрея.
- Здравствуйте! С Новым Годом, с новым счастьем, - пробасил дедушка Мороз.
- Спасибо, дедушка! И тебя также!
- А не здесь ли живет мальчик Андрюша?
- Тут, дедушка! – Андрей уже не мог сдержать улыбку на лице. – Здесь живет Андрюша – только он уже давно как не мальчик!
- Ну, значит все верно! И мне ведь не ребенок нужен, ведь я же взрослый дед Мороз.
- Чего? Взрослый дед Мороз? – рассмеялся Андрей. Все это принимало очень комичную ситуацию. – Это в смысле для взрослых, что ли?
- Ну да. Есть детский дедушка, а я для взрослых! – подмигнул дед Мороз.
- Эмммм.. – опешил Андрей. – Я, конечно, все понимаю, дедушка. Но, должен тебя огорчить, что я люблю женскую половину человечества! Ну… То есть я не по этим делам! Ты меня понимаешь? Был бы ты Снегурочкой, тогда бы...
- Снегурка пока задерживается! Позже будет… Ну так что, Андрюша? Может, пустишь уже дедушку Мороза за порог? – делая шаг вперед, сказал дед.
- Я же говорю, вы, видимо, ошиблись. Мы не заказывали деда Мороза! – остановил его Андрей.
- Что значит, не заказывали? Я вам что, аниматор какой-то или клоун? – нахмурился дед.
- Я иду туда – куда считаю нужным и поздравляю того, кто этого заслужил! – ударив посохом, злился дед.
- Ну правда. Мы не заказывали никакого деда Мороза. Дети у нас уже большие и знают правду. А уж тем более взрослого деда Мороза мы никак не могли заказать.
- Да что ж это такое! Идешь к нему с чистыми намерениями, со всей душой, в хорошем настроении – а он тебя даже в дом не пускает!? – возмущался дед Мороз. Он достал из мешка мятый листок и прочитал: «Ларьков Андрей Васильевич» - это ты?
- Я, - удивился Андрей.
- Ну так что ж ты меня путаешь, Андрюша? Правильно я пришел! А ну-ка, пойдем в дом!
Андрей удивился, но отошел в сторону. Что это? Может быть, розыгрыш друзей или жены? Точно, вот почему они под вечер ушли к тёще, якобы провожать старый новый год. «Ну Алиска, придешь, мы с тобой поговорим», - подумал он про себя. Дед Мороз вошел в коридор и пробасил
- Ну? Где у нас ёлочка?
- В той комнате, - ответил мужчина. Пока дед проходил в гостиную, Андрей выбежал на площадку и внимательно осмотрел лестничный проем и закуток мусоропровода. Никого. «Странно все это, - подумал он. – Видимо, в доме стоят скрытые камеры».
Мужчина забежал домой и прошел в комнату, в которую ушел дед с красным потрепанным мешком. Дед Мороз уже сидел на диване и ел мандаринку. На краю стола стояла пустая рюмка с еще оставшимися на дне каплями водки. Андрей немного опешил от таких хозяйских действий незваного гостя.
- Ну что, Андрюша? – начал дед Мороз. – Ждал меня, наверное?
- Вообще-то… - хотел было сказать Андрей, но бородатый мужик его перебил.
- Вот и пришел я! Долго я иду, да и не к каждому. Ну раз уж пришел – то давай по существу – ты меня порадуешь, и я тебя…
- Что? – удивился хозяин квартиры. – Что значит порадую?
- Ну?! Ты что? Совсем не понимаешь? Чем можно порадовать дедушку Мороза?
- Стишками, что ли? – не понял Андрея.
- Ну какими еще стишками!? Ты еще станцуй мне или песенку спой! Я же не детский дед Мороз – слушать такое! Ты меня порадуй своими достижениями! Что в этом году хорошего сделал, что купил, продал, заработал?
- Какими достижениями? – продолжал удивляться парень. – Слушайте! Вы точно уверены, что пришли по правильному адресу? Скажите честно? Вас Алиска заказала? Или кто-то из моих друзей?
- Ну ты и баран, Андрей! Ты что? Не видишь, кто перед тобой?
- Вижу… Дед Мороз… Вы знаете, я и сам на работе подрабатывал дедушкой…- ему снова не дали договорить.
- Какие к черту подработки?! – ругался дед. – Ты не видишь что ли, кто перед тобой? У меня такое ощущение складывается, что ты вообще не верил в мое существование?!
- Вообще-то… - Андрей отвел глаза в сторону и тихо добавил. – Да, не верил…А что? Надо было?
- Очень зря! Я есть! И как же меня угораздило прийти к тебе, ума не приложу! Ощущение такое, что мои помощники что-то напутали, дав мне твой адрес!
- И я о том же говорю! – улыбался хозяин квартиры, помогая дедушке встать и покинуть комнату, выводя его в коридор. – Видимо, в вашей конторе произошел сбой. Такое бывает…
- Так! Стоп! – остановился дед. – Летом на реке ты спас девочку Олю?
- Ну, я… - опешил Андрей. – Так это что? Она вас заказала? – вдруг осенило хозяина квартиры.
- Да что ты заладил? Заказала - не заказала! Можешь ты уже понять, что я настоящий!? Не заказной, не переодетый сосед! На-сто-я-щий!
- Ага! – засмеялся Андрей. – Держи карман шире. И борода у тебя настоящая! – он дернул со всей силы деда Мороза за бороду, отчего тот заорал, как резанный.
- Ой, извините. В самом деле - борода настоящая!
- Я тебя сейчас заморожу! Ты что себе позволяешь?
- Извините. Я нечаянно! Так что вы там говорили про достижения?
- А то! Порадовал, говорю, ты меня своими поступками в этом году. Хочу узнать подробности всего, но, увы, - он глянул на часы на стене. – Времени совсем не осталось! Ты, в общем, это, продолжай в том же духе, короче! А теперь я хочу узнать, что хочешь ты? Чем бы я тебя мог порадовать!?
- Это в смысле, желание?
- Конечно!
- А что можно загадывать?
- Все, что угодно!
- Что? – удивился Андрей. - Прямо вообще, что угодно?
- В масштабах разумного, конечно… - откусывая соленый огурец, пояснил дед. – Ну и еще с одним условием… - Мороз дожевал огурец и добавил. – Желание должно быть лично для себя! Нельзя попросить какому-нибудь Васе Пупкину, чтобы к нему жена вернулась или чтобы он в лотерею выиграл. Ну или поднять кого из мертвых – этого я не могу. А так… В принципе всё, что желает душа. И да…Самое главное. У тебя осталось 8 минут!
- Почему восемь?
- Сам долго не хотел пускать меня в дом! Это уж не моя вина! У меня все строго регламентировано! По полчаса на человека! Уже прошло 22 минуты. Ты же у меня не один! Так что поторопись!
- Ну совсем уже… - расстроился Андрей. – Ты бы хоть предупредил, я б подготовился!
- Совсем уже с дуба рухнул? Предупредил?! Может, еще письмом уведомить заказным? Делаешь добро – а тебе еще и претензии предъявляют, ну что за народ пошел?! Я и так пропустил вводную часть, в которой ты меня должен был удивлять и поражать… Ну что за человек?!
- Я даже и не знаю, что загадать… А что обычно загадывают?
- Ну это кому что надо! Кто денег чемодан, кто девочек красивых в новогоднюю ночь, кто машину, кто дом за городом… Я называю это материальные желания. А есть категория людей, которые загадывают что-то другое – я их называю фантазеры! – дед улыбнулся. – С этими сложнее всё, но зато интереснее!
- Фантазеры? – удивился Андрей. – И что же они фантазируют?
- Разное… Один попросил себе способность чуять грибы в лесу, представляешь? Зато сейчас гуляет по лесу и чувствует все грибы подряд. Он ведь не уточнил, что его интересуют только съедобные грибы, – дедушка Мороз рассмеялся. – Еще один деятель был, попросил возможность читать мысли! Только недолго он после этого прожил, умер от не перестающих бубнить что-то в его голове чьих-то чужих голосов. Выбросился в окно, – дед указал на окно в комнате.
- Это я к тому, что внимательнее отнесись и четко сформулируй свое желание, так как изменить его не будет возможности. – дед посмотрел на часы. – Три минуты, кстати, Андрюша! Давай! Что ты там придумал?
Андрей задумался, а что ему надо? У него вроде все есть: семья, дети, дом, машина, деньги. Что еще надо для счастья? Какие-то супер-возможности, но какие? За пару минут такое и не придумать, да и нужны ли они ему?
- Ну и что ты загадаешь? – спросил дед Мороз. – Последняя минута выходит!
- Спасибо, дедушка! Ничего не надо! Все, что надо – у меня есть. Загадал бы я кому-то другому что-то полезное, но нельзя, а для себя… ничего не надо. Достаточно того, что уже есть!
- Вот ты хитрый! – улыбнулся дед. – Третий тип желания выбрал? Самый редкий – счастья загадал?! Ну, что ж, исполню…
- Счастья? – удивился Андрей.
- Да! Счастья в Новом году! – вставая с дивана, сказал дед Мороз. Он задорно подмигнул мужчине, стащил со стола кусок колбасы и вышел в прихожую. В этот же момент в дверь позвонили.
- Это за мной, похоже. Снегурка пришла! – улыбнулся дед. – Нагнала, наконец.
Дед оттолкнул хозяина в сторону и открыл входную дверь. На пороге стояла белокурая девица с косой в голубом кружевном пальто и белых сапожках. Ну форменная снегурка.
- Дед? Вот ты где?! Я тебя обыскалась уже! Опять ты по квартирам шастаешь? Вы извините ради Бога – обратилась она к Андрею, вытаскивая деда за шкирку на площадку.
- Он у нас немного не в себе, возомнил себя дедушкой Морозом – это у него всегда обострение перед Новым годом такое! Дедушка Мороз хренов! – она повела носом, принюхиваясь, возле его лица. – Ты что? Выпил опять? Ну, дедушка!!!
- Цыц, внучка! Не порти настроения хорошим людям! – нажимая на кнопку вызова лифта, заговорил дед, опрокидывая в рот кусок колбасы, который он стащил еще перед уходом.
- Простите, пожалуйста, и ради Бога не слушайте вы его! Не верьте тому, что он Вам наобещал! Он так-то хороший, добрый, вот только помочь всем постоянно желает. Как Новый год подходит – так и начинает «крышу сносить»! Еще раз, извините за дедушку и… с наступающим Вас Новым Годом!
- И вас! - улыбнулся Андрей.
Снегурочка затолкала в кабину лифта Деда Мороза и помахала на прощание ошарашенному хозяину рукой. Андрей закрыл дверь и прошел в комнату, на столе разрывался телефон – звонила жена Алиса. Мужчина вдруг вспомнил, что обещал встретить ее у подъезда. Бедная, наверное, замерзла там с детьми в коляске. Он выбежал на улицу. Супруга сидела в инвалидном кресле с коробкой торта на коленях, рядом с ней весело бегали дети и кидались снежками. Такую он видел свою вторую половинку уже на протяжении шести лет после той трагедии, когда автобус с туристами съехал с дороги и перевернулся. Из сорока человек выжило лишь семь человек, в том числе и его жена. И он был искренне рад этому, что она осталась жива. К сожалению, позвоночник был сильно раздроблен, что и явилось причиной паралича нижних конечностей. Врачи сказали, что ходить Алиса уже никогда не будет, но главное, что она жива и он ее очень любит.

Этот праздник они весело отметили, Андрей рассказал Алисе об интересном дедушке Морозе, посетившего его, пока они гостили у тещи. Они вместе посмеялись над этим. После боя курантов вместе с детьми они пускали фейерверки на улице. И счастливые легли спать в середине ночи. Это был чудесный Новый год, который Андрею запомнится на всю жизнь, потому что утром, когда Андрей готовил на плите завтрак, Алиса, медленно передвигая ноги и опираясь на стенку, сама вошла на кухню…

Живу я в одном из спальных районов Москвы.

И вот, гуляя пару недель назад с овчаркой в лесу, я подслушал такую историю от любителей "отдохнуть" в лесной чаще с бутылочкой. Далее от первого лица, но с моими ремарками. Итак, 2 мужичка с бутылкой алкоголя в лесу.

- Мамку мою помнишь? Два года как преставилась, земля ей пухом.
- Дааа, царствие ей Небесное.
- А вот и нет! Нет ей никакого царствия небесного. Или ты не слыхал, как она еще при жизни говорила: "С кем бы договориться, чтоб после смерти мразям всяким мстить?" Она, понимаешь ли, хотела после смерти стать злым духом, который бы наказывал тех, кто обижает слабых.

(Примечание подслушавшего: реально жила в соседнем доме такая странная бабуля, которая частенько по поводу и без (в очереди в магазине или просто по случаю вежливого соседского обмена репликами о погоде и квартплате) говорила эти слова про злого духа. И вот не стало ее - возраст, слабое сердце).

- Но по-моему ее желание сбылось! Помнишь, семейка жила в 24-м доме, на 9 этаже. Они собачку свою из окна выкинули. Чего-то важное собачка им погрызла. Чего через два дня происходит? В аварию попали на ровном месте. Почти вся семья - инвалиды. Жена и старшая дочка - "овощи" на всю жизнь, муж - хромой на обе ноги. Только младший сынишка более-менее в норме. И то, органы опеки забрали в детдом - спроси их, почему, етишкина мать!
Шапкиных сынка помнишь? (Прим. я-то помню. Тот еще отморозок был). Чего с ним стало? Ходили слухи, что девку малолетнюю снасильничать в подъезде в другом районе пытался, да помешал ему кто-то. А теперь с ним чего? Теперь он в дурке! Кто видал, говорят, бегал по лесу и орал, как оглашенный, что за ним черти гонятся (прим. да, лично из окна видел, как бегал и что-то орал, но не слышал, что именно. Пил постоянно, может, "белочка" пришла).
А детишки эти шибанутые, что под прошлый Новый год собак петардами закидывали? А? Половина этих мальцов в одном подъезде со мной живет. Один позвоночник сломал. Инвалид на всю жизнь. Второй ослеп. Вот просто на ровном месте. Лёг спать здоровым, а проснулся слепым, и оба глаза как бельмы, а третьему ногу ампутировали - болезнь какая-то у него нашлась (прим. да, слышал про это. Мальчик, что сломал позвоночник, по слухам на районе, неудачно прыгнул через несколько ступенек, спускаясь по лестнице, ослепший мальчик неизвестно от чего ослеп, но шумихи на эту тему было много. Да, есть паренек, которому ампутировали ногу, родители говорят, что нога внезапно начала очень сильно болеть и усыхать, и единственное, к чему пришел консилиум (после неимоверного количества консультаций с врачами), - это ампутация).
Вот и мерекай! Думаю, мамка это моя наказывает тех, кто слабых обижает.

P.S. Еще раз извините за сумбурность и скомканность повествования. Услышано мной. Случаи, о которых говорил тот мужик, мне известны. Я визуально знал его мать и его тоже знаю. Но только в лицо. Сами знаете, так часто бывает в микрорайонах - вроде лицо примелькалось, а как звать человека, не знаешь.

P.P.S. А что? Вполне недурная идея у старушки была. Может, как-то можно договориться, чтобы тоже такую должность посмертно получить? А вы сколько раз задыхались от бессильной злобы или от понимания, что злодей останется безнаказанным?

Однажды из Ярославля в одну из деревень ехал молодой парень, звали его Денис. Было у него какое-то дело — то ли навещал дальнюю родственницу, то ли получил нехитрую подработку: баню кому-нибудь починить или сарай построить. Было раннее утро, над полями висел туман, как огромное призрачное море. В машине играло радио — какая-то попса, парень старался вести неспешно и внимательно, красота рассветной дороги завораживала, несмотря на то, что он всю жизнь провел в этих местах, и глаз его привык к мрачноватой нежности, которой было словно пропитано все окружающее пространство. Это был не величественный сумрак северных гор, не выжигающая взгляд мертвенность Заполярья — нет, просто мягкий морок, который все, кто здесь оказывался, вдыхал вместе с прохладным влажным воздухом. Тихая, без привкуса драмы или истерики, эльфийская печаль, которой пропитываешься как губка водой незаметно для себя самого.

Денису оставалось проехать совсем немного, когда из колонок вдруг раздалось шипение, оно нарастало, перекрывая очередной попсовый мотив. Парень разочарованно покрутил ручку приемника, но видимо, от города было уже слишком далеко, радиосигнал слабел. Он уже хотел вовсе выключить радио, когда ему почудилось, что сквозь помехи пробивается чей-то голос — высокий, женский, певучий. Может быть, наслоение другой волны. И было в том голосе что-то притягательное — хотелось разобрать, о чем говорят или поют. Должно быть, это была литературная передача, транслировали сказку или фантастический роман. Ясным лишенным интонаций голосом актриса повторяла:

— ...У дуба-то ветка оттопыренная — как для висельника специально росла... Веревка бельевая, не было другой — ничего, худенькая, выдержит, сойдет... На шее след багровый, лицо раздулось, челюсть набок съехала... Называли все красивой, а теперь смерть с другими уровняла — как кукла висит... Ветка удобная да низко растет — ноги лисы обглодали... Мясо объели, ноги в клочьях кожи так на костях и висят... Платье белое, лучшее было, а из него ноги костяные торчат... Три весны висела, никто не плакал по ней, не искал, не забеспокоился...

Встряхнул головой Денис — хорошо читала актриса, даже сквозь густые радиопомехи была очевидна мощь ее таланта. Голос как будто бы с того света. А текст какой-то липкий, как лужа патоки, в которой барахтаешься как попавшая в плен муха. Тоскливый, но перестать его слушать невозможно, он как воронка, против воли затягивающая внутрь.

— Ветка удобная, да низко растет — ноги лисы обглодали… Мясо объели, ноги в клочьях кожи так на костях и висят…

Видимо, в студии что-то случилось — заело диск. Актриса снова и снова повторяла одни и те же слова об удобной для висельника низкой ветке дуба и о мертвой женщине в светлом платье, три года провисевшей на суку без внимания всех, кто был ею оставлен.

— Ноги лисы обглодали… Ноги лисы обглодали… Ноги лисы обглодали… — повторяло радио.

— Что за чертовщина, — вслух сказал Денис и всё-таки выключил приемник.

Настроение почему-то испортилось — ни красота тумана, ни предвкушение окончания дороги больше не радовали. Он сосредоточился на вождении, ушел в себя — в какие-то нарочито будничные свои проблемы. Вдруг ему почудилось, что впереди на дорогу из леса вышел олень — какое-то светлое пятно маячило в тумане, пришлось сбросить скорость, чтобы его не сбить.

Однако приблизившись, Денис увидел молодую женщину, которая медленно брела по обочине. Вид у нее был немного потерянный, и она даже не обернулась на звук приближающейся машины. Шла куда-то одна в такую рань — похоже, чувство самосохранения было у нее атрофировано. Мало ли кто на пустой дороге, а она даже голову не повернула!

Он подрулил поближе, ударил по тормозам, опустил стекло — только тогда женщина медленно обернулась.

На вид около тридцати лет. Узкое маленькое лицо, темные волосы заплетены в косу, растрепавшуюся от ветра и ходьбы, светло-серые, почти прозрачные глаза. Одета она была несколько старомодно и совершенно не по погоде — длинное светлое платье в мелкий цветочек — подол его был перепачкан в подсохшей глине. Голубой платок на шее. В таком платье — и по грязи пойти, это же надо было додуматься!

— У вас всё в порядке? — спросил Денис, поежившись.

Сырой холодный воздух ворвался в натопленную машину через открытое окно.

Женщина ответила не сразу, должно быть, целую минуту смотрела, спокойно, без эмоций, как будто бы пытаясь сфокусировать взгляд. Она выглядела как человек, которого опоили седативными препаратами. Денис расстроился и пожалел, что остановился. Эта женщина явно могла принести в его жизнь неприятности, ну как было проехать мимо: очевидно же, она выброшена кем-то по дороге, может быть, уже несколько часов бредет, сама не понимая куда. И теперь вместо спокойного утра ему предстоит везти ее обратно в областной центр, объясняться в милиции. Денис вышел из машины, обогнул ее, открыл перед незнакомкой дверцу.

— Садитесь… Да не бойтесь, не сделаю я вам ничего. У меня в салоне тепло. И даже есть термос с кофе.

Женщина уселась на переднее сиденье, голову к нему так и не повернула. Денису только и оставалось, что профиль ее точёный исподтишка разглядывать. Проехали километр, затем другой, она застыла рядом, как кукла.

— Вы местная? — решился заговорить Денис. — Кофе налить вам?

— Что? — наконец подала она голос. — Нет, не стоит. Я не люблю кофе. Ничего я не люблю…

— Куда отвезти вас? Мы правильно едем? Или воротиться в город лучше?

— Нет. Все правильно, — кивнула она. — Тут недалеко.

Ее голос показался парню смутно знакомым. Есть такие голоса — из памяти топором не вырубишь. Денис пригляделся — нет, такое лицо он запомнил бы. Померещилось, выходит.

— Что с вами случилось? Почему вы на дороге одна?

— А я всегда одна, — бесцветно ответила женщина. — Уже давно. Всегда совсем одна…

«Странная какая-то, — решил парень. — Блаженная. Поскорее бы избавиться от нее. Надеюсь, живет где-то поблизости. Вот бы сдать на руки ее родным, чтобы те сами разбирались, что случилось».

Дениса почему-то затрясло, словно от холода, пришлось добавить жару в печке. Женщина была очень хороша собой. Казалось бы, приятно скоротать часть пути в компании с незнакомой красавицей, но вся атмосфера вокруг нее была как будто бы пропитана тяжелой печалью. О таких людях говорят — сильная энергетика. У Дениса начальница такая была: само ее присутствие заставляло ежиться и мечтать о побеге, а после того, как она из комнаты выходила, проветрить всегда хотелось, воздух свежий впустить, хотя пахло от нее мылом и дорогими цветочными духами.

— Вот здесь! — вдруг сказала женщина, и звук ее голоса таким гулким эхом отозвался в тишине, что Денис машинально ударил по тормозам. Машина остановилась как вкопанная.

— Здесь? — растерялся он. — Но тут же нет ничего. Я знаю эти места. Эй, с вами точно все в порядке? Давайте в город вернемся, вам же ко врачу нужно.

— Ничего мне не нужно.

Женщина вдруг всем телом повернулась к нему, и лицо ее исказила страдальческая гримаса. Она стала похожа на чернокнижную икону, работу талантливого мастера-адописца — прекрасное скорбное лицо, а в глазах злость, ярость и холодная космическая пустота. Денис отшатнулся даже.

— Ничего мне не надо, — повторила она, — Плохо мне. Никто не поймет. А раньше все красивой называли. Самой красивой была…

— Вы и сейчас… хм… ничего, — вежливо заметил он. — Так куда ехать-то, барышня? Тут поле да лес, нет деревень.

— Тут, в лесу, дуб растет. Ветка-то оттопыренная, как для висельника специально росла…

Парня словно волной ледяной накрыло, в пот бросило лихорадочный, он вдруг понял, откуда знает этот голос. Заевшая радиопередача, которую он только что слушать пытался! Женщина слово в слово повторяла странный неприятный текст.

— Веревка бельевая, не было другой — ничего, худенькая, выдержит, сойдет… На шее след багровый, лицо раздулось, челюсть набок съехала… Называли все красивой, а теперь смерть с другими уравняла — как кукла висит… Ветка удобная да низко растет — ноги лисы обглодали… Мясо объели, ноги в клочьях кожи так на костях и висят… Платье белое, лучшее было, ноги костяные торчат… Три весны висела, никто не плакал по ней, не искал, не забеспокоился…

— Что вы несете? — Денис старался говорить зло и уверенно, чтобы от звука собственного голоса внутренними силами напитаться.

— Веревку с собою в лес взяла… Думала, остановит кто. Нет, не догнали, не нашли… Три года так и висела. Никто не спохватился… А была какая красавица… А теперь что? Вот смотри, смотри… — Она подняла юбку, как подвыпившая гулящая девица, только вместо ног Денис увидел кости. Костяные ноги, на коленях обрывки кожи висят, а выше только скелет белый. — Ноги лисы обглодали… Видишь? Ноги лисы обглодали… Посмотри…

— Выходи из машины! Ну тебя! Пошла отсюда!

Женщина словно и не услышала, продолжала бубнить монотонно:

— След на шее какой некрасивый… И не спохватился никто… Три года…

Парень выскочил из машины, дверцу с ее стороны открыл, за локоть грубо вытащил — так, что она на землю плашмя повалилась. Думал почему-то, что сопротивляться она начнет, как обычно бывает в фильмах ужасов, которые он иногда любил смотреть под пиво вечерком, комментируя происходящее на экране в комическом ключе. Но женщина так и осталась на земле лежать. Бормотала себе под нос слова страшные, не попыталась ухватить его за штанину. Денис за руль вернулся, изо всех сил на газ надавил и, только когда ее скрюченная фигурка скрылась вдали, наконец отдышался.

— Чертовщина какая-то… То ли мало я поспал, то ли… Даже не знаю что, — вслух сказал он.

Чтобы как-то отвлечься, решил опять включить радио, поймать какую-нибудь волну с легкомысленными попсовыми песенками. Но вместо этого одни помехи слышал на каждой частоте. Наконец докрутил до каких-то звуков и чуть в кювет не съехал, когда понял, что всё тот же самый тоскливый монотонный голос говорит:

— Веревка бельевая, не было другой… На шее след багровый, лицо раздулось, челюсть набок съехала… А я тебя найду… Ноги лисы обглодали… Выбросил меня из машины, но я тебя теперь найду… Я запах твой помню… Я по запаху, как собака, кого хочешь найти могу… Мясо объели, ноги в клочьях кожи, она на костях висит… Я тебя найду…

Ни жив ни мертв от страха, добрался Денис до нужной деревни — уже было светло, местные проснулись, приступили к своим будничным делам. Он все, конечно, родственнице своей рассказал, когда та поинтересовалась, почему он бледный и нервный такой. Она, как ни странно, не удивилась ничуть. Подтвердила — есть тут такая аномалия, многие жалуются и стараются ближе к ночи не колесить по местным дорогам. Жила тут якобы в одной деревне девушка-самоубийца. Влюбилась безответно, а когда поняла, что надежды нет, пошла в лес и повесилась на суку. Ее искали, но нашли только спустя три года, как будто бы сам лес мертвую от глаз чужих прятал. И вот бродит она теперь по окрестностям, одиноких путников караулит, ноги свои обглоданные показывает, а если ее рассердить — найти обещает. И потом снится долго, не отделаться от нее никак — можно только смириться и привыкнуть, со временем само пройдет. Один и тот же сон повторяющийся, словно заевшая бесконечная передача — будет об участи своей невеселой рассказывать. И ведь ни на один вопрос не ответит — только одно и то же начнет твердить: о дубе, веревке, лисах и былой своей, навсегда утерянной красоте.

Ничто не вызывает у меня столько радости, чем курящие бабушки.
Именно в них виднеется забытая богом энергия.

Вот она, идет: маленькая, согнутая всеми существующими и несуществующими (хотя этот тип как раз ничего себе не выдумывает) болезнями. Но ее лицо говорит только, что ебала она в рот эту старость, эти жизнетечения проходящих людей и зажигалки. Глаза у нее или туманно-равнодушные, или как у Фаины Раневской.

Ходят такие бабушки обычно в центре Москвы. Никто их не замечает, а Петровка такими только и дышит.

Все бегают, у каждого второго стаканчик чего-то с имбирём (потому что уютно и модно), бабы в шубах и на шпильках в минус пять еще не вымерли, ты тоже вышагиваешь деятельной мумией, а она медленно, даже без достоинства, но спокойно так бредет себе и говорит: ”Гуляю когда и где захочу, а вот этот переулок – весь театральный”.

И пусть мир хоть клином сойдется, хоть раком встанет, у нее в руках – сигарета, в кармане - спичечный коробок, а в уме – те мысли и та Москва, на которую мы что-то подзабили.


А ты беги-беги, дура, пропускай свою молодость, игнорируй жизнь. И кто из нас в маразме?

Я стригусь рекордно редко, но как только сажусь в парикмахерское кресло, сразу что-то происходит. Любая парикмахерша знает, что если мужчина идет стричься, то он уже сожалеет о потерянном времени. Если хотя бы не развлекать его во время стрижки, то он больше в жизни не придет. Лучшую парикмахершу из всех, каких я знал, звали Виктория, и мне нравилось называть ее полным именем. Минимум макияжа, джинсовые шорты, талия и бедра в точности как у жены кролика Роджера. Мощные желваки, скулы в нужной диагонали, умеренно широкие зубы — все в ней было как нужно. Виктория работала в парикмахерской на Васильевском острове, недалеко от бистро «Алиса», над которым я снимал комнату в коммуналке. 

Чтобы я всегда приходил только в ее смену, Виктории было бы достаточно просто стричь меня. Впрочем, при определенных обстоятельствах можно было обойтись и без этого. 

Когда я в один из первых раз сел в ее кресло, и она взяла в руки опасную бритву, и посмотрела из-за моей спины через зеркало, и сверкнула лезвием у моего горла, и спросила на кого я работаю, у меня просто не мог не встать. 

— Это ты работаешь, — сказал я. — Я плачу. 

Тогда она приступила к делу, попутно расспрашивая меня о вибрациях. 

— Не правда ли интересно, — говорила Виктория. — Что во всем, что любит человек, присутствуют вибрации. 
— Вибрации? 
— Да, вибрации. Мы любим все ритмичное, размеренное. Музыка, океаны, секс, рев мотора любимой машины. Вибрации. 
— Это из-за биоритмов. Мы живем в очень ритмичной среде: сутки, месяцы, времена года, эпохи. Все повторяется. 
— Кто-то меряет время годами, а кто-то — музыкальными альбомами, — сказала Виктория, включив радио, какую-то регги-радиостанцию. 
— А кто-то походами в парикмахерскую, — сказал я. 

И вот Виктория берет машинку для стрижки и вибрации наполняют мою черепную коробку. Когда машинка сменяется ножницами, я спрашиваю: 

— Помнишь, что ты делала ровно год назад в этот же самый день? 
— Вероятнее всего, мчалась с горнолыжного склона в Швейцарских Альпах вблизи Монтрё.
— Серьезно? 
— Конечно, нет. Я парикмахер. Так что либо я работала здесь, либо подрабатывала по вызову. 
— Парикмахером? 
— Разумеется. 

Кончик моего правого уха летит на пол. 

— А я всегда запоминаю, что делал в этот же день год назад. Это очень важно, чтобы понять, не стало ли хуже. 
— И что ты делал год назад? 
— Год назад я пришел к своему товарищу, знаменитому кручёными усами, и сказал, что в будущем ему стоит позаботиться о том, чтобы стать министром культуры. 
— А он что? 
— Сказал, что скорее трахнется со слоном, чем свяжет свою жизнь с политикой. Сказал, скорее переедет из центра в Автово, чем станет министром культуры. 
— Вот сноб. 
— Ужасный сноб. Недавно не поздоровался со мной. Потом сказал, что я в тот момент был не в трэнде, поскольку ел шаверму, представляешь? 
— Дичь, — улыбается Виктория. 
— Он сейчас ведет литературные вечера, где современные поэты читают Маяковского. Называются «iCloud в слаксах». 
— Никогда не слышала. Поэзия мне нравилась только в юности, когда я была сатанисткой. 

Я вслушиваюсь в щелчки ножниц. 

— Забавно. 
— Что? 
— Мне послышалось, будто ты сказала, что была сатанисткой. 
— Когда мне было шестнадцать, разумеется, была. 
— Ты хочешь сказать, что ходила на кладбище с подружками, вы там чертили пентаграммы, пили вино, менялись трусиками, воскрешали мертвых? 
— Мы уже тогда знали, что пентаграммы — это ерунда. Все остальное верно. 
— Хорошо. А то я уж было решил, что мои волосы пойдут на ритуальные цели. 
— Нет, отдам их таксидермисту, как обычно. Подправит ими какого-нибудь сурка или лося. 
— Большая честь для меня. А ты в юности и в гороскопы верила? 
— Конечно. Пока однажды не прочитала, что овнов ждет открытие многообещающих финансовых перспектив. 
— И как прошло открытие? 
— Я задумалась об этом предсказании при сходе с эскалатора, и он зажевал мою подошву. Пришлось бежать до института босиком. А позже в тот же день я потеряла девственность. Этот случай научил меня не забивать голову всякой ерундой, тем более я даже не овен, а скорпион. 
— Я недавно увидел вакансию редактора в журнал о зодиаке и эзотерике. Главным требованием было «Верить в сверхъестественные явления и магию» Позвонил им, спросил, можно ли записаться на собеседование, а они ответили, что собеседования у них проводятся удаленно, в астрале. 
— А ты что? — серьезно спрашивает Виктория. 
— Я попросил уточнить время связи и на какой частоте работает их хрустальный шар. В итоге они сказали, что свяжутся со мной во сне, до сих пор жду. 
— Обидно, возможно, это была работа твоей мечты. А сейчас ты где работаешь? 
— У меня игрушечная фабрика. 
— Своя фабрика игрушек? 
— Своя игрушечная фабрика. Бывшая жена забрала еще не все вещи, осталась сынишкина игрушечная фабрика. 
— Ты ведь не только что это выдумал? 
— Нет, гораздо раньше. 
— Ты из тех людей, которые никогда ничего не говорят серьезно? — спрашивает она. 
— Я из тех людей, для которых есть вещи серьезнее реальности. 

В зеркале отражается один из плакатов с жеманными самцами-моделями. Я спрашиваю: 

— Что ты думаешь о запрете пропаганды гомосексуализма? 
— Думаю, что мы испытываем слишком много ненависти к людям, отличающимся от нас, хотя ее стоило бы поберечь для тех, кто на нас похож. 
— Ты бы понравилась Буковски. 
— Откуда тебе знать? 
— Я прочитал все его книги. 
— Даже стихи? 
— Стихи — нет. Нельзя быть мастером прозы и при этом писать хорошие стихи. Он сам говорил, что стихи — это пустой жанр. 
— Зачем тогда он их писал? 
— Ему нравились чтения. Он обкуривался, напивался, читал свои отвратные стихи, люди ему аплодировали, просили автографы, потом он получал деньги, и вот — новый рассказ готов. Ну и еще он всегда охмурял пару слушательниц, чтобы рассказ был не без сальностей. 
— Ты бы Буковскому не понравился. 
— «Буковски» не склоняется. 
— Ты бы Буковски не понравился. 
— Почему? 
— Потому что этому сукиному сыну нравились только бухло, бабы и Хемингуэй, — сказала парикмахерша, и у меня снова встал. 
— Тебе нравится Хемингуэй? — спросил я. 
— Мне нравится, как он пишет про войну, но не про мирное время. Как только у него над головой не свистят пули, как в «По ком звонит колокол», он сразу становится невыносимым занудой, который шляется по ресторанам, выкаблучивается при выборе вина и злоупотребляет формулировкой «Любили друг друга всю ночь», — Виктория театрально закатила глаза. — Как, например, в «Празднике, который всегда с тобой». 
— Точно. Начинал читать «Прощай, оружие» с надеждой, что прощание состоится в финале. А tenente на первых двадцати страницах поймал коленями вражеский снаряд и лег в госпиталь. Чуть поправился и начал выкаблучиваться при выборе вина, соблазнять медсестер, хамить на ипподромах… 
— Я все равно считаю, что это хорошая книга. 
— Спереди не убирай длину, просто подравняй.

Однажды я спросил у Виктории, почему она работает парикмахером. 

— Коплю деньги, чтобы открыть школу танцев на пилоне, — было ее ответом. — Не хочу брать кредит, лучше воспользуюсь правилом трех пи: потерпи, накопи и купи. 
— Выходи за меня, — должен был сказать я. 

Вместо этого я рассказал ей, как южные корейцы пересылают северным флешки со статьями из Википедии посредством воздушных шаров. А она сказала, что раньше думала, будто фундаменталисты — это те, кто заливает бетон в котлован. А я сказал, что идиома «Много будешь знать — скоро состаришься» — это не просто фигуральное выражение или шутка, а самый настоящий факт, и Виктория со мной согласилась, открывая горячую воду, чтобы вымыть мне волосы. 

Я вышел из парикмахерской и понял, что голоден. Зашел в KFC на Среднем проспекте, заказал боксмастер и чай. Кассирша была недурна собой, но к сравнению с парикмахершей допущена не была. Она извинилась передо мной, поскольку заказ готовили долго, а я сказал: 

— Ничего страшного. Сократ говорил, что лучшая приправа к пище — это голод. 

Она сказала: 

— Что Сократ? 

Я повторил. Она сказала: 

— Что вы имеете в виду? 
— Забудьте. 

Когда бутерброд приготовили, чай остыл. А через пару недель помещение парикмахерской выкупили, сделали там ремонт и открыли филиал какого-то оранжевого банка. Больше я никогда не встречался с Викторией. Возможно, мне стоило бы стричься почаще. 
В парикмахерских всегда смеюсь 

Я стригусь рекордно редко, но как только сажусь в парикмахерское кресло, сразу что-то происходит. Любая парикмахерша знает, что если мужчина идет стричься, то он уже сожалеет о потерянном времени. Если хотя бы не развлекать его во время стрижки, то он больше в жизни не придет. Лучшую парикмахершу из всех, каких я знал, звали Виктория, и мне нравилось называть ее полным именем. Минимум макияжа, джинсовые шорты, талия и бедра в точности как у жены кролика Роджера. Мощные желваки, скулы в нужной диагонали, умеренно широкие зубы — все в ней было как нужно. Виктория работала в парикмахерской на Васильевском острове, недалеко от бистро «Алиса», над которым я снимал комнату в коммуналке. 

Чтобы я всегда приходил только в ее смену, Виктории было бы достаточно просто стричь меня. Впрочем, при определенных обстоятельствах можно было обойтись и без этого. 

Когда я в один из первых раз сел в ее кресло, и она взяла в руки опасную бритву, и посмотрела из-за моей спины через зеркало, и сверкнула лезвием у моего горла, и спросила на кого я работаю, у меня просто не мог не встать. 

— Это ты работаешь, — сказал я. — Я плачу. 

Тогда она приступила к делу, попутно расспрашивая меня о вибрациях. 

— Не правда ли интересно, — говорила Виктория. — Что во всем, что любит человек, присутствуют вибрации. 
— Вибрации? 
— Да, вибрации. Мы любим все ритмичное, размеренное. Музыка, океаны, секс, рев мотора любимой машины. Вибрации. 
— Это из-за биоритмов. Мы живем в очень ритмичной среде: сутки, месяцы, времена года, эпохи. Все повторяется. 
— Кто-то меряет время годами, а кто-то — музыкальными альбомами, — сказала Виктория, включив радио, какую-то регги-радиостанцию. 
— А кто-то походами в парикмахерскую, — сказал я. 

И вот Виктория берет машинку для стрижки и вибрации наполняют мою черепную коробку. Когда машинка сменяется ножницами, я спрашиваю: 

— Помнишь, что ты делала ровно год назад в этот же самый день? 
— Вероятнее всего, мчалась с горнолыжного склона в Швейцарских Альпах вблизи Монтрё.
— Серьезно? 
— Конечно, нет. Я парикмахер. Так что либо я работала здесь, либо подрабатывала по вызову. 
— Парикмахером? 
— Разумеется. 

Кончик моего правого уха летит на пол. 

— А я всегда запоминаю, что делал в этот же день год назад. Это очень важно, чтобы понять, не стало ли хуже. 
— И что ты делал год назад? 
— Год назад я пришел к своему товарищу, знаменитому кручёными усами, и сказал, что в будущем ему стоит позаботиться о том, чтобы стать министром культуры. 
— А он что? 
— Сказал, что скорее трахнется со слоном, чем свяжет свою жизнь с политикой. Сказал, скорее переедет из центра в Автово, чем станет министром культуры. 
— Вот сноб. 
— Ужасный сноб. Недавно не поздоровался со мной. Потом сказал, что я в тот момент был не в трэнде, поскольку ел шаверму, представляешь? 
— Дичь, — улыбается Виктория. 
— Он сейчас ведет литературные вечера, где современные поэты читают Маяковского. Называются «iCloud в слаксах». 
— Никогда не слышала. Поэзия мне нравилась только в юности, когда я была сатанисткой. 

Я вслушиваюсь в щелчки ножниц. 

— Забавно. 
— Что? 
— Мне послышалось, будто ты сказала, что была сатанисткой. 
— Когда мне было шестнадцать, разумеется, была. 
— Ты хочешь сказать, что ходила на кладбище с подружками, вы там чертили пентаграммы, пили вино, менялись трусиками, воскрешали мертвых? 
— Мы уже тогда знали, что пентаграммы — это ерунда. Все остальное верно. 
— Хорошо. А то я уж было решил, что мои волосы пойдут на ритуальные цели. 
— Нет, отдам их таксидермисту, как обычно. Подправит ими какого-нибудь сурка или лося. 
— Большая честь для меня. А ты в юности и в гороскопы верила? 
— Конечно. Пока однажды не прочитала, что овнов ждет открытие многообещающих финансовых перспектив. 
— И как прошло открытие? 
— Я задумалась об этом предсказании при сходе с эскалатора, и он зажевал мою подошву. Пришлось бежать до института босиком. А позже в тот же день я потеряла девственность. Этот случай научил меня не забивать голову всякой ерундой, тем более я даже не овен, а скорпион. 
— Я недавно увидел вакансию редактора в журнал о зодиаке и эзотерике. Главным требованием было «Верить в сверхъестественные явления и магию» Позвонил им, спросил, можно ли записаться на собеседование, а они ответили, что собеседования у них проводятся удаленно, в астрале. 
— А ты что? — серьезно спрашивает Виктория. 
— Я попросил уточнить время связи и на какой частоте работает их хрустальный шар. В итоге они сказали, что свяжутся со мной во сне, до сих пор жду. 
— Обидно, возможно, это была работа твоей мечты. А сейчас ты где работаешь? 
— У меня игрушечная фабрика. 
— Своя фабрика игрушек? 
— Своя игрушечная фабрика. Бывшая жена забрала еще не все вещи, осталась сынишкина игрушечная фабрика. 
— Ты ведь не только что это выдумал? 
— Нет, гораздо раньше. 
— Ты из тех людей, которые никогда ничего не говорят серьезно? — спрашивает она. 
— Я из тех людей, для которых есть вещи серьезнее реальности. 

В зеркале отражается один из плакатов с жеманными самцами-моделями. Я спрашиваю: 

— Что ты думаешь о запрете пропаганды гомосексуализма? 
— Думаю, что мы испытываем слишком много ненависти к людям, отличающимся от нас, хотя ее стоило бы поберечь для тех, кто на нас похож. 
— Ты бы понравилась Буковски. 
— Откуда тебе знать? 
— Я прочитал все его книги. 
— Даже стихи? 
— Стихи — нет. Нельзя быть мастером прозы и при этом писать хорошие стихи. Он сам говорил, что стихи — это пустой жанр. 
— Зачем тогда он их писал? 
— Ему нравились чтения. Он обкуривался, напивался, читал свои отвратные стихи, люди ему аплодировали, просили автографы, потом он получал деньги, и вот — новый рассказ готов. Ну и еще он всегда охмурял пару слушательниц, чтобы рассказ был не без сальностей. 
— Ты бы Буковскому не понравился. 
— «Буковски» не склоняется. 
— Ты бы Буковски не понравился. 
— Почему? 
— Потому что этому сукиному сыну нравились только бухло, бабы и Хемингуэй, — сказала парикмахерша, и у меня снова встал. 
— Тебе нравится Хемингуэй? — спросил я. 
— Мне нравится, как он пишет про войну, но не про мирное время. Как только у него над головой не свистят пули, как в «По ком звонит колокол», он сразу становится невыносимым занудой, который шляется по ресторанам, выкаблучивается при выборе вина и злоупотребляет формулировкой «Любили друг друга всю ночь», — Виктория театрально закатила глаза. — Как, например, в «Празднике, который всегда с тобой». 
— Точно. Начинал читать «Прощай, оружие» с надеждой, что прощание состоится в финале. А tenente на первых двадцати страницах поймал коленями вражеский снаряд и лег в госпиталь. Чуть поправился и начал выкаблучиваться при выборе вина, соблазнять медсестер, хамить на ипподромах… 
— Я все равно считаю, что это хорошая книга. 
— Спереди не убирай длину, просто подравняй.

Однажды я спросил у Виктории, почему она работает парикмахером. 

— Коплю деньги, чтобы открыть школу танцев на пилоне, — было ее ответом. — Не хочу брать кредит, лучше воспользуюсь правилом трех пи: потерпи, накопи и купи. 
— Выходи за меня, — должен был сказать я. 

Вместо этого я рассказал ей, как южные корейцы пересылают северным флешки со статьями из Википедии посредством воздушных шаров. А она сказала, что раньше думала, будто фундаменталисты — это те, кто заливает бетон в котлован. А я сказал, что идиома «Много будешь знать — скоро состаришься» — это не просто фигуральное выражение или шутка, а самый настоящий факт, и Виктория со мной согласилась, открывая горячую воду, чтобы вымыть мне волосы. 

Я вышел из парикмахерской и понял, что голоден. Зашел в KFC на Среднем проспекте, заказал боксмастер и чай. Кассирша была недурна собой, но к сравнению с парикмахершей допущена не была. Она извинилась передо мной, поскольку заказ готовили долго, а я сказал: 

— Ничего страшного. Сократ говорил, что лучшая приправа к пище — это голод. 

Она сказала: 

— Что Сократ? 

Я повторил. Она сказала: 

— Что вы имеете в виду? 
— Забудьте. 

Когда бутерброд приготовили, чай остыл. А через пару недель помещение парикмахерской выкупили, сделали там ремонт и открыли филиал какого-то оранжевого банка. Больше я никогда не встречался с Викторией. Возможно, мне стоило бы стричься почаще. 

Расскажу вам три истории, кое-чем объединённые и даже вооружённые.
Первая случилась, когда у нас открылось издательство, и я попал в программу «Литературный вестник» на Пацифик FM.

У ведущей настроение было так себе. Усадила меня за микрофон, кликает себе чего-то в компьютере, даже не смотрит в мою сторону. До эфира ещё минут десять. Пытаясь наладить контакт, говорю:

— Уютно тут у вас.
— Да, ремонт сделали.
— Давно?
— Недавно.

Слышу, в эфире поют The Killers ‘When you were young’.

— Надо же, — говорю. — Пока ехал к вам, в голове крутилась песня The Killers.
— Ой, да я вообще не слушаю эти молодые группы, — отвечает ведущая. — Начальство сменилось, вот и ставят чёрт те что.

Остаток времени до эфира мы безмолвствовали.

Когда эфир начался, ведущая расспросила меня про издательство и продажу электронных книг, затем интересовалась, что я обычно читаю и что читает «нынешнее поколение». Не сказал бы, что она была настолько уж старше меня, но позиционировала себя почему-то именно так. И всё бы ничего, но когда я ответил на очередную серию вопросов, и в эфире заиграла музыка, ведущая сказала мне три слова:

— Вы такой неактивный.

И добавила:

— Наверное, придётся закончить пораньше.

После чего как ни в чём ни бывало уставилась в монитор, даже не понимая, что за слова только что произнесла. Она — радиоведущая, чьему голосу внимают тысячи человек, не понимала, что этот голос произносит, и глядела себе в компьютер, даже не замечая, как у её гостя отвисает челюсть.

— Простите, — сказал я, — вы не могли бы уточнить, что имеете в виду, когда говорите, что я неактивный?

Она посмотрела на меня и сказала:

— Вы не спорите со мной. Мало говорите.
— Я привык по существу говорить. А спорить вообще не люблю. Вы спрашиваете, я отвечаю, разве не так строится эфир? Это же ваш эфир, вы его ведёте.
— Будьте поактивнее, — повторила она, уже не глядя на меня.

И я старался быть поактивнее до конца наиболее странного эфира в моей жизни.

Вторая история случилась на презентации книги московского писателя Владислава Ледяева. Он пригласил меня туда, после того как мы познакомились в интернете, это была презентация в Петербурге.

В арт-пространстве собралось человек пятьдесят. Сел я в последний ряд и обратился во внимание. Появился довольно высокий и физически развитый человек — кажется, даже затылок его обладал мышцей, о существовании которой в природе я раньше не догадывался. Ледяев оказался крайне энергичным рассказчиком. Говорил без передышки около часа. Хорошо говорил и очень талантливо, травил разные байки. В числе прочего рассказал, как Гришковец на презентации своей книги дал очереди стоявших за автографом понять, что расписывается только на купленных экземплярах его романа, а не на чём-либо ещё. Потом Ледяев высказался про Довлатова:

— Я не считаю, что вот эти вот автобиографические романы — это такое уж высокое искусство. Типа, ну эй, ну посмотрите, я алкаш, я страдаю…

Так я понял, что мы не подружимся. Однако и во враги Ледяев не годился. Если человек убеждён, что Довлатова любят только за то, что он пил, то это ещё не делает его сволочью, просто он, скорее всего, невнимательно читал. Так я думал. А потом настала пора читательских вопросов, и одна девушка спросила:

— Скажите, Владислав, как издать свою книгу?

И автор поведал о том, что нужно побольше общаться, и тогда случай, быть может, сведёт тебя однажды с тем, кто поможет в этом деле (что, в общем-то, правда). Затем он неожиданно указал на меня:

— Вот, например, Серёжа недавно открыл издательство.

И сказал мне:

— Если хочешь, самопрезентуйся.

Мне это, конечно, было приятно, и я вкратце рассказал аудитории о том, что есть небольшая команда, выпускающая инди-книги современных авторов, художественную литературу сперва в электронном виде, а когда электронное издание окупается, — на бумаге и в аудио.

Когда я закончил, слово возвратилось к виновнику презентации, и аудитория стихла в ожидании того, чем он подытожит. Ледяев сказал три слова:

— Короче, не вариант.

Серьёзно, чувак? Ты меня пригласил на презентацию своей книги, приехал в Петербург, рассказал тут, что тебе Довлатов не нравится, предложил мне самопрезентоваться, и, не зная ничего о франшизе нашего издательства, о том, сколько книг мы уже продали, и каков наш бизнес-план, выносишь публично вердикт «Короче, не вариант»?

50 городов России человек объездил, а толку чуть. Гришковец просто хочет, чтобы его книги покупали, и даже если от этого себя ведёт странно, то хотя бы другим палки в колёса не ставит. Не действует в угоду своему эпатажу, потешаясь над коллегами по цеху, которые пользуются тем, что имеют, чтобы ремесло жило, и не говорит:

— Короче, не вариант. Проще купить домой принтер.

Думаете, та девушка с книгой потом спросила мою электронную почту? Она на меня даже не посмотрела. Потому что не вариант же.

Конечно, я зла держать не стал, отпустил немедленно. Дождался, пока Ледяев раздаст автографы, подошёл к нему и говорю:

— Распишись на подставке для стакана.
— На подставке для стакана?
— Ну да.
— А где же она?
— В баре, конечно. Идём выпьем, поговорим.
— Такое дело, — говорит Ледяев, — я непьющий…

Тут всё более или менее встало на свои места.

Третья история произошла у меня дома, когда я работал над антироманом Овердрайв. Жил я тогда в двушке в районе Площади Восстания. Во второй комнате царили мои прекрасные соседи: технический гений Альвиан и его девушка Оксана. Они почти всегда были дома, смотрели кино и сериалы, а иногда красиво одевались и уходили куда-нибудь или принимали гостей. Оксана играла на клавишах и флейте и любила готовить пироги, при этом довольно громко подпевая Мельнице или Alai Oli.

Я сидел у себя на кровати и писал роман. Как раз, кстати, автобиографичный, из серии «узрите, я алкаш, я страдаю». Описывал эпизод, которому в моём бытии соответствовало знакомство с Артёмом Кеворкянцем и Катей Импульс, тогдашними вокалистом и менеджером группы Акулы на Прогулке, предтечи Завтраккусто.

Давно это было, когда я едва-едва освоился в Питере, у меня здесь ещё не было друзей, и я уже малость подвывал от одиночества. Тогда судьба и подарила мне этих по сей день милых сердцу московских гастролёров. Мы встретились в кафе «Фартук» на Рубинштейна, и я сразу понял, что это необычные москвичи. Артём был в драном кардигане со значком группы The Who на нём, а первым, что мне сказала Катя, стало:

— Ты должен кое-что знать о нас, Сергей.
— Слушаю.

Переглянувшись с Артёмом, Катя авторитетно довела до меня:

— Мы — в говно!

Так я понял, что мы подружимся. Немногие москвичи позволяют себе роскошь простецкого общения. Но в этих двоих её было с избытком. Артём с первых минут говорил со мной, как со старым приятелем. Катя глядела, как на картину, которую подумывала купить. Не знаю, почему с одними людьми это сразу возникает, а с другими нет. И вовсе не в алкоголе тут дело, как, наверное, можно предположить. С другой же стороны — кто знает, какой оказалась бы действительность того вечера, не будь мои новые знакомцы в говно…

Мы заказали водки и томатного сока, обсудили предстоящий концерт (я тогда вёл музыкальные фестивали), а когда допили, то пошли гулять по зимнему городу.

— Представляешь, я в Питере не была 25 лет! — сказала мне Катя.
— А что ты тут делала 25 лет назад?
— А 25 лет назад я тут родилась.
— Это очень занятная история, — сказал Артём. — Катя родилась в антракте.
— Как это?
— Мои родители актёры. Когда мама была мной беременна, они играли в Ленинграде спектакль. В конце первого действия отошли воды. Мама ушла за кулисы, в антракте быстренько родила меня и пошла играть второе действие.
— Не верю! — сказал я.
— Твоё право, — невозмутимо ответила Катя. — Я бы и сама не поверила, если бы мне такое рассказали.

Мы втроём шатались по городу в снежной ночи, подпевали музыкантам в переходах, смеялись, пили какой-то ужасный коньяк и наконец оказались возле отеля, где ребята остановились — рядом со Спасом на Крови.

К нам подошёл бомж и попросил сигарету. Артём дал ему сигарету, прикурил её, и они с бомжом завели о чём-то светскую беседу. Мы с Катей присели на порог отеля и тоже закурили. Я рассказал ей о том, как оказался в Петербурге. Она рассказала, как сильно любит этот город, не забыв несколько раз напомнить, что родилась именно здесь, в антракте. Ещё я узнал, что они с Артёмом были женаты.

Тёма простился с бомжом, и мы поднялись к ребятам в номер — маленький, с одной кроватью и большим мансардным окном. Мы расположились на полу, Артём расчехлил гитару и стал петь «Sing» группы Travis, уже не помню отчего именно её. Впервые я слышал вживую голос такой красоты, идеально попадающий в ноты, несмотря на количество выпитого. И были в этом исполнении отзвуки приятной тоски по ушедшему, но и мелодика глубокой радости настоящего, были солнечное детство и окутанная туманом юность, была целая незаконченная жизнь во всей своей красе. Коньяк быстро подошёл к концу, и Артём сказал:

— Без паники! У меня тут где-то хреновушечка домашняя оставалась…

Проснулся я первым. В окно над изголовьем кровати глядело редкой красоты полуденное утро с крышами, укрытыми полыхающим на солнце пушистым снегом. Сквозь ужасающее похмелье я осознал, что обнимаю под одеялом Катю, обнимающую Артёма. Заключил, что до выяснения обстоятельств лучше не шевелиться, и постарался снова уснуть. Вскоре зашевелилась Катя. Она довольно быстро поняла, что, кроме неё с Артёмом, в постели есть кто-то ещё. Повернулась ко мне, по видимому, напрягла память и наконец звонко расхохоталась. Я, конечно, тоже засмеялся. От нашего смеха пробудился и Артём.

— Доброе утро, красавчики, — сказал он. — А хреновушечка ещё осталась?

И когда много лет спустя я писал об этом, сидя на кровати у себя дома, мне стало вдруг так хорошо. Я вспомнил ту ночь в мельчайших деталях, заново проникся её атмосферой, ощутил теплоту близости родственных душ после долгого эмоционального кризиса. Рука сама потянулась к стоявшей рядом гитаре, я взял её, наиграл ‘Sing’ группы Travis. Начал петь. И пелось мне так, как никогда раньше. И ноты текли легко и плавно, и я чувствовал вибрацию своего голоса всеми клетками тела, и даже самые высокие звуки сами выскальзывали из глотки без напряжения, прямо как у Артёма.

Когда песня кончилась, мне захотелось спеть ещё, и на ум пришла ‘Wish You Were Here’ Pink Floyd. После неё — «Я Искала Тебя» Земфиры. На ней я думал остановиться и вернуться к роману, несмотря на то, что эта песня, как и предыдущие две, лилась из меня рекой, и хрусталём звенела и распускалась, как страстоцвет.

И я подумал, что едва ли мне пелось бы так хорошо, не знай я, что меня окружают любящие и любимые мной люди. Я пел именно для них, а не для себя. Я пел для Альвиана с Оксаной, которые, безусловно, слышали меня за тонкой стеной, я чувствовал, как они меня слышат, я и сам их слышал: как они ходят, говорят, смеются. Меня переполняли радость и благодарность судьбе за то, что она подарила мне таких соседей. А на середине второго куплета «Я Искала Тебя» экран моего смартфона засветился, и я увидел новое сообщение в Телеграм. Соседка Оксана написала всего три слова:

«Сергей, уже поздно)»

Всё рухнуло.

Это всегда случается внезапно, но как только случается, понимаешь: назад дороги нет. Эта часть пути окончена, и надо искать новый дом, который, может быть, окажется настоящим.

«Сергей, уже поздно)»

Это было сообщение от девушки, которая могла в первом часу ночи в голос петь на кухне, и которой я по этому поводу слова бы не сказал, чтобы, не дай Боже, не наступить на горло всему лучшему, что оживало в ней с песней. Я готов был не спать до самого утра, лишь бы случайно не показать ей, что петь сейчас не время. Потому что не бывает петь не время, потому что так нельзя, ну просто нельзя. И вот, что я получил взамен в 23:34:

«Сергей, уже поздно)»

Когда я прочитал это, пальцы мои тотчас обмякли и упали со струн, гудящий вислый обертон пополам разрезал черепную коробку. В середине груди что-то оборвалось, и мне показалось, что я сейчас умру. Меня переполнили такие гнев, стыд и отчаяние, будто у меня нет и никогда больше не будет дома, будто никто в целом мире больше не способен понимать мой язык. Вообще-то мне не свойственна такая чувствительность — то есть совсем не свойственна. Но, как видно, я позволил добрым воспоминаниям раскрыть себя так сильно, что остался совершенно беззащитен. Поэтому так песня и лилась, и за это я поплатился. Мне стало так больно, как не было, когда от меня уходили женщины, когда меня кидали на деньги партнёры, когда разезжались мама с отчимом. Это был какой-то новый уровень боли. Подумать только: ежедневно я произвожу столько текста, сколько только могу, тщась усовершенствовать мир хоть на йоту, а эта девчонка из-за стены взяла и в клочья разорвала меня всего тремя словами!

Конечно, это не была обида разума. Разумом я отлично понимал, что ничего страшного не происходит. Меня вежливо попросили не петь в неположенное время, даже закрывающуюся скобочку добавили в конце, ну чего мне ещё? Однако душа моя говорила, что это конец, и была в этом гораздо убедительнее разума.

Через пять или шесть дней стало полегче, но я понимал, что теперь, находясь в этой квартире, постоянно буду думать лишь о том, как бы не досадить соседям. То сообщение было финальной точкой, в которой воедино сошлись все мелочи быта, раньше не имевшие особого значения, но теперь вкупе невыносимо удручающие. Петь я, конечно, там уже больше не мог, и даже, кажется, понял, зачем люди кладут свою жизни под нож, беря ипотеку. Хотя до сих пор не могу сказать, что сам к этому готов.

Может статься, что прочитав эти три истории, кто-нибудь, кто до сих пор не задумывался об этом, узнал: каждое слово, что слетает с кончиков наших языков, каждое слово, что мы пишем на бумагах и заборах, каждое слово, что множим в интернете, разительно влияет на будущее всякого, кто его услышит или прочтёт. В словах заключена чудовищная, неимоверная сила управления действительностью. Обращаясь с ней неосторожно, мы рискуем навредить своим близким и себе, иногда даже не осознавая этого. Зато взвешивая каждое слово, прежде, чем открыть свой рот или занести свои пальцы над клавиатурой, мы способны изменить наши жизни самым лучшим образом. Словом можно убить и можно воскресить. Словом можно заняться любовью и словом же пустить жизнь человека под откос (иногда всё это одновременно). Словом можно свергнуть империю или укрепить её власть, доказать или опровергнуть существование Бога, развенчать чьи-то представления о реальности или построить новый мир для того, кто нуждался в помощи с тех пор, как однажды потерял себя.

Слово — это ключ.

Слово — это заклинание.

Слово — это бумеранг.

Слово — это семя.

Слово — это Слово.

Она смеялась. Запрокидывала голову, хватала меня за руку, притопывала ногами. Когда я смотрел на неё такую, мне самому хотелось смеяться. Мы шли по парку. На небе застыли продолговатые облака. Ветер, ероша её волосы, проносился над парком и взмывал в небеса. Она надела ядовито-зеленого цвета куртку, когда приходила осень, то она всегда её одевала. Я рассказывал о своем давнем приятеле, который был забавным малым. Например, он мог часами стоять вверх ногами и не испытывать ни малейшего дискомфорта. Или мог встать в три часа ночи и отправиться на пробежку. Или один раз он настолько сильно напился, что звонил всем свои бывшим, а их было около десятка, и признавался в любви.

Рассказывая всё это, я старался не думать о девушке, которая шла рядом со мной. Я вспоминал, как она позвонила мне в час ночи и призналась, что убила человека. Она сбила какого-то паренька ночью на трассе. Он перебегал дорогу, видимо. Или специально бросился под машину. Но это ещё ничего. Самое отвратительное в этой истории в том, что она даже не позвонила в скорую, чтобы пареньку помогли. Она испугалась и сбежала.

В ту ночь её голос срывался и хрипел. Как будто бы он вовсе ей и не принадлежал.

Я любил её безумно. Были такие ночи, когда я не мог спать, мечтая о ней. Я представлял, как буду обнимать её, целовать, как она будет прижиматься ко мне в ответ. Наверное, за время, пока мы встречаемся, я уже тысячу раз сказал: «Я люблю тебя». Я встретил её случайно. Она сидела на скамейке около моего дома. Под скамейкой лежала бумажка с надписью: «Осторожно. Покрашено». Но она, видимо, её не заметила. Она кормила голубей, кроша плесневелый черный хлеб. Я сел с ней рядом. Просто мне внезапно захотелось это сделать. Она сказала мне тогда: «Здесь окрашено. Я уже так попалась». А я ответил: «Я знаю. Просто рядом с Вами грех не посидеть».

Я закрываю глаза, и сначала мне представляются её руки. Тонкие, белые. Она никогда ничего тяжелее учебника по геометрии не держала. Руки у неё всегда холодные. Она обожает греть их, засунув мне в карманы. Странная девчонка.

Я никому и никогда не расскажу о её тайне. Хоть мне иногда и очень хочется выговориться. Хоть иногда от этого и становится невыносимо. В последнее время меня часто мучает кошмар. В этом сне тот самый паренек живет, радуется, ходит в школу, получает двойки, гуляет со своей девчонкой. Он самый обычный парень пятнадцати лет. Ругается с мамой из-за оценок и некрасивой мешковатой одежды, дерется с одноклассниками после школы, не спит ночами, готовясь к экзаменам. А потом в какой-то момент он поворачивается ко мне лицом и говорит, что это я во всем виноват. Это я никому ни о чем не рассказал. Это я его убил.

Больше я её не люблю. С каждым днем мне становится всё противнее и противнее до неё дотрагиваться. Раздражает запах её духов. Такой приторный и сладкий. А ещё она так сильно им душится, что просто невозможно. Раньше этот запах мне даже нравился. Но сейчас. Сейчас так пахнет смерть.