nebedusya

Пост про "Возьмите кота" - http://pikabu.ru/story/tyumen_kot_ishchet_dom_3884441 натолкнул меня на воспоминания. Я помню, как проливала слезы над одной фотоподборкой  - там были животные до и после обретения дома. Но сейчас хочу рассказать свою историю. 

Лет восемь назад я стажировалась в газете, и делали мы серию репортажей "Испытано на себе". И как раз перед Новым годом, 30 декабря, меня отправили в областную ветклинику - где я провела целый день.

Я была на операции, где взрослой лохматой овчарке - вроде среднеазиатской - вскрывали гнойник после мастита. Собаку почему-то нельзя было погрузить в наркоз, ее просто положили на бок, стянули лапы ремнями, и хозяин ее гладил по голове и успокаивал. А она и не вырывалась, только умные карие глаза бегали, следя за движениями врача. И вздыхала со всхлипами. Мужчина рассказал, что привез ее за 250 километров из какой-то дальней деревушки, с трудом выбив отгул себе в предновогоднее время. Потому что местный ветеринар там может лечить только коров. А "мелкий скот" за живое не считается.

Помню кота тайской породы по имени Томас с катетером в лапе. Хозяйка приносила его в клинику каждое утро и оставляла на весь день, который зверь проводил под капельницей. Он покорно поджимался в углу кушетки, и замирал неподвижно - пока лекарство капало по трубке. "Привык" - сказали мне врачи. Я видела их вечернюю встречу с хозяйкой, она так заботливо прижимала кота к себе, укутывала в одеяло и прятала под расстегнутое пальто...

Но был в той клинике пациент, у которого не было ни породы, ни хозяина. Когда я уже собралась уходить - мне показали подвал. В теплом бетонном помещении стояла клетка, и в ней сидел черный кот, с блестящей шерстью и огромными зелеными глазищами. "А это у нас Сильвер" - сказала ассистентка врача, открывая дверцу. Она подняла котика на руки и передала мне. Он так рванулся и прижался к груди, в этом движении было столько страдания... И тут же торопливо замурчал, уткнувшись пушистым лбом в мой свитер, чуть облизывая его - так себя обычно ведут животные, которых рано отняли от матери. "Общительный он у нас парнишка, а пристроить не можем долго уже - у него лапки нет". И только тут я почувствовала, что в ладонь мне упирается острый кончик кости - задняя лапа у котика была ампутирована "под окорочок". "Животные ведь своих увечий не понимают" - продолжила моя спутница. И правда - опущенный на пол Сильвер резво пробежал по комнате - даже не хромая. И сел, пытаясь почесать ухо несуществующей лапой.

Мне рассказали, что его в клинику принесла пожилая женщина - подобрала его на улице неподалеку. Котенок был едва жив, задняя лапа болталась на куске кожи. Но усыпить рука не поднялась ни у кого. Его прооперировали - операцию оплатила та самая прохожая. И посадили вот в подвал - где он спустя пару месяцев остался совсем остался один. "Обычно-то это общежитие у нас переполнено" - сообщила ассистент. "Но вот всех разобрали, а он никому не нужен".

Я тоже поначалу не решилась его забрать. Впереди было десять дней праздников - на которые я планировала уехать к родителям - кот был как-то совершенно ни к чему. Но весь вечер и половину ночи трехлапый не выходил у меня из головы. Все представлялся темный подвал, клетка с подстилкой из газеты. И черный комок, свернувшийся на ней... К утру решила - да черт с ними, с каникулами. Заберу кота, уеду на срок поменьше, а пока меня нет - оставлю ключи от квартиры друзьям.

Утром 31го я приехала в клинику. "Знаете, а его вчера забрали! Вечером пришли мама с дочкой и взяли. Девочке он понравился." - сообщила моя вчерашняя спутница. Наверное, мой вид показался ей очень расстроенным и она поспешила меня успокоить - "Да у нас же часто животных приносят и подбрасывают, хотите, мы найдем вам другого кота?"

На оставленный мною номер телефона - ну а куда деваться, я ж туда приехала за котом! - позвонили 11 января. А 12го я привезла домой Кузю - белогрудого, внезапно почти трехцветного, самого преданного и вежливого кота на свете. Отдававшая мне его сотрудница ветклиники - у которой он сидел на передержке - рассказала, что он сам пришел в рождественские морозы в приемную. Забрался на стул у окна регистратуры и чего-то покорно ждал. Выгнать на улицу его, понятное дело, звериные доктора не смогли.

Кузя прожил у меня полгода. Мы делили с ним мои студенческие ужины. Он ни разу ничего не испортил в квартире, ни разу не стащил ничего со стола. Но к лету начал беспокойно проситься на балкон. Я побоялась, что однажды не услежу - и отвезла на лето в деревню к родителям. Там выяснилось, что мой белолапый вежливый горожанин - жестокий и прирожденный охотник. На промысел он уходил каждую ночь, а утром на крыльце в ряд лежали мышиные хвостики. Рядом обычно сидел довольный Кузя и деловито отмывал белые лапы. В сентябре мама заявила - "Кота не отдам, нам самим такой нужен".

Короче, теперь с Кузей мы видимся только в мои редкие приезды домой. Он по-прежнему полон сил, выпрашивает у папы кусочки сыра, ловит мышей - если они все-таки забредают к нашему дому, точит когти о старый диван на кухне.

А в Вологде спустя полгода появилась благотворительная организация "Велес". Восемьдесят человек, которые ежедневно спасают собачьи и кошачьи души. Ветеринарные клиники от бездомышей не разгрузились - просто теперь за них платят волонтеры, бесконечно скидываясь на операции, кастрации и стерилизации - чтобы искать дом уже здоровому зверю. В квартирах у каждого - по несколько котов и собак - и часто временные жильцы получают там же постоянную прописку - не погонишь же ненужных никому назад, к мусорным бакам и в холодные подвалы? Несколько раз я помогала этим совершенно сумасшедшим в своей любви к животным людям - привозя в приют воду или старые газеты. Теперь, уже из Москвы - иногда перевожу кусочек денег на "голодный" номер. Но столько отзывчивости к братьям нашим меньшим, сколько есть у них - в моей душе, наверное, нет. Одно лишь знаю точно - если я снова соберусь заводить кота или собаку - покупать не стану. Возьму в приюте или на улице - и постараюсь стать для этого зверя лучшим другом.  

И под занавес - суровый работящий Кузя отдыхает на крылечке бани) 

С кровати, если лежишь на спине, видно не много. Если вверх смотреть – то там потолок. Бледно-голубая плитка, легкая такая, пенопластовая. Потолок в этой избе, сколько себя помню, всегда красили в голубой цвет. Потому что белый пропитывался бы табачным дымом, и желтел, а это некрасиво. Дед курил много, постоянно. Вот и решили изменить цвет – чтобы казался чище. Потом наклеили эту плитку. Кажется, подарок от детей на какой-то из праздников…

Если голову вправо повернуть – то видно печь. Брус по краю и стенка около нее – тоже голубые. Это чтобы в тон с потолком. С печью бабушка и дедушка не расстались, даже когда в деревню провели газ. Раз-два в неделю, но топили. Испечь пироги или погреться на горячих кирпичах..

Если голову чуть запрокинуть – видно окно. Маленькое. На окне – алоэ, или тысячелетник. Рядом - телевизор. Закинут какой-то салфеткой. Раньше выключен он был редко – дед смотрел фильмы. Чаще всего бразильские сериалы - даже кота назвал Гонсало. Футбол смотрел. Новости. Звук всегда на полную – старый тракторист слышал плохо.

Все, справа больше ничего не видно. А слева – просто стена. В голубых обоях. И часы тикают где-то. Громко так. В сумерках всегда звуки громкими кажутся.

Спина затекает. Нужно пошевелиться, чтобы стало легче. Но я лежу и не двигаюсь. Пытаюсь представить, как лежал он. Вверх, справа, слева. И часы тикающие. Терпи, старик, немного осталось. И кашель. Жуткий, никак не облегчающий дыхание. «Люда, мне бы только прокашляться…ох, как легче бы стало. А не могууу…»

...Рак обнаружили в марте в областной онкобольнице. На прием к врачу с дедом ходила я. За завтраком он почти ничего не поел – уже тогда пропадал аппетит. Пока ехали по городу – радовался. Через сорок лет узнал улицу Калинина, по которой в семидесятых шел пешком к вокзалу. Курил, пока ждали открытия больницы. Сидел на стуле у кабинета, пока я получала талон в регистратуре, беспокойно высматривая меня в толпе. Очередь номер два. Врач, не поднимая голову, спросил возраст. При ответе поднял. «Ну да, что ж вы хотите-то в семьдесят девять лет?» Дед не расслышал. Я промолчала.

На УЗИ тоже была очередь. Туда вообще записали только на «через четыре дня». Папа договорился, попали в этот же. Помогла деду расшнуровать ботинки, снять рубаху. Его живот поливали холодным маслом. Дед маленький, худенький. Жалко. Потом полчаса в коридоре. И заключение – мне в руки – «метастазы в печень, многочисленные…». Дед не видел, подозвала папу. Показала заключение. Слезы – так, чтоб тоже не заметил. Бумажку – куда-то в сумку, сделали вид, что заторопились.

Дома я наврала, что мне надо куда-то убежать. Они уехали. Заключение осталось у меня. О том, что в нем написано сказали всем, кроме самого деда.

Через месяц я приехала домой. Шла в гости к своим старикам и боялась увидеть признаки смерти. Дед варил в кухне суп и слушал телевизор. Похудел, но выглядел бодрым. Стало легче. Может, они там ошиблись? Пожаловался, что есть не хочется и поморщился, пробуя борщ. Не помню, о чем мы говорили. О моей учебе, кажется, о дедовых овечках, и о том, что соседская кошка снова живет у них. В апрельском окне было видно березу – старую, корявую. И забор – новый, прошлогоднего дедова производства. «Надо ещё на задворье забор-от заменить. Робята столбы-то привезли, я окорю, так летом сделаю». На окне в тряпочке – семена огурцов. «Это на рассаду, по лунному календарю пора, чтоб хорошие наросли». У него для всего был лунный календарь. И по этому календарю, подкрепленному крестьянским трудолюбием, овощи всегда росли хорошо…

Весна прошла быстро. Меня замотали дела – учеба, работа, диплом. Ежедневные звонки из дома были нерадостными – дед перестал ходить во двор обряжать скотину, деда под руки водили в баню, дед не смог встать с кровати… В начале июня позвонил папа: «Хочешь живым застать – приезжай на эти выходные»

У крыльца были свалены бревна – те самые, приготовленные для забора. Рядом – шкурки коры. Давние. Засохшие. Дед лежал на кровати. Слева - стена, справа – печь. Хрипло дышал. Рядом на кровати – самодельная мухобойка – палка с куском старой калоши. Это как сигнал – похлопать по покрывалу, чтобы бабушка услышала и подошла. «Люда, мне бы только прокашляться…ох, как легче бы стало. А не могууу…»

Он попросил помочь сесть. Откинула одеяло, обняла за плечи. Сел. Спина и ноги дрожат, руки не держат даже кружку с морсом. Сипло закашлялся и обмяк обратно на подушку...

В те выходные я забегала несколько раз. Приносила уху, которую варили на костре у дома, уносила в стирку грязное белье и просто заглядывала посмотреть – как он. Он больше не разговаривал. В воскресенье под вечер я уезжала. Помню, как закрывала дверь в их избу и где-то сквозь себя понимала – я его больше не увижу. Живым.

Я не увидела его больше вообще. Его хоронили через две недели – в тот день, когда я защищала диплом. Накануне я плакала по телефону маме, что не смогу приехать. И так и не смогла признаться, что я и не хотела приезжать и видеть его умершим. Хотела, чтобы как в детстве. Договориться, что утром идем косить, проспать зорьку и прибежать на полосу уже вместе с солнцем. И увидеть – половину травы дед уже снял, потный, улыбающийся, правит косу и кивает на самый легкий мелкотравный угол – мол, это тебе, коси там... Или сидеть в прокуренной горнице, и слушать байки из его военного детства - «А Лёнька-то в сочинении по немецкому написал – кальсоны с лисицей зер гросс». Гладить новорожденных ягнят в хлеву, видеть радостную беззубую улыбку деда и жалеть, что опять не взяла с собой фотоаппарат…

На его могилу я попала только через неделю. Сидела и вспоминала – всего за год до этого мы вместе приходили на уборку кладбища. Они с бабушкой тогда шутливо прикидывали – лечь в землю, как умрут, тут, на пригорке – чтобы деревню было видно. А ещё через день старую березу в огороде под окошком повалил июньский ураган. Прямо на траву, которую я скосила утром, впервые не проспав зорьку…