CreepyStory

В Свердловской области есть вагонное кладбище. На первый взгляд, в этом месте нет ничего привлекательного. Множество списанных вагонов: товарных, грузовых, почтовых. И, конечно же, пассажирских. Разной степени сохранности: проржавевшие, без стекол, частично уцелевшие и только недавно списанные. На территории кладбища дежурит охрана. Но территория большая, поэтому проникнуть туда не составляет никакого труда.

Ходит слух, что среди всех вагонов есть один, который следует обходить стороной. Двери в нем заварены, попасть в него можно только через разбитое окно туалета. А если оставить в этом вагоне свой сотовый телефон и позвонить на него поздно ночью, то можно услышать стук колес и пение рельс. Говорят, один из сторожей даже погиб в этом вагоне при загадочных обстоятельствах. После чего вагон и заварили.

Однажды два парня и девушка, наслышавшись об этом месте, решили проникнуть на кладбище и исследовать вагон. Проникнув внутрь, они начали медленно продвигаться от туалета к противоположному тамбуру. Был ясный день, у них было хорошее настроение, и они активно разговаривали о том, о сём. В какой-то момент кто-то из них пошутил, сказав женским голосом: «Ваши билетики, пожалуйста». Все дружно посмеялись. Позже кто-то из них опять сказал: «Ваши билетики, пожалуйста», что вновь вызвало улыбку.

Дойдя до противоположного конца вагона, ребята вышли в тамбур, чтобы покурить. И, обсуждая текущее приключение, девушка упомянула об удачной шутке одного из парней. Но шутника среди них найти не удалось, каждый смеялся над шуткой думая, что её произнес кто-то другой из них — но это было не так. И, судя по испугу всех троих, никто из них не обманывал. Они решили как можно скорее покинуть это место. Быстрым шагом они начали идти по вагону обратно. Дойдя до середины вагона, они услышали позади какой-то ритмичный шум, после чего еще прибавили шага.

Добравшись до окна туалета, первым начал вылазить один из парней. В этот момент, двое оставшихся в вагоне, парень и девушка, обернувшись, увидели, что из-за ближайшего от туалета купе, выглядывая из-за угла, неподвижно смотрит на них женское лицо. Выбираясь из вагона, они не кричали и не паниковали — они были скованны страхом, который преследовал их на протяжении нескольких месяцев после этого. А один из парней рассказывал, что до сих пор иногда в ужасе просыпается по ночам от того, что слышит во сне «Ваши билетики, пожалуйста».

В 5-м классе к нам пришла новая девочка. Ее звали Лиза. Она была полной, носила очки, ее светлые волосы, заплетенные в косички, выглядели как солома, а лицо было покрыто множественными прыщами. Пацаны быстро дали ей прозвище — Уродина.

Мы были слишком малы и глупы, осудили человека по внешнему виду, даже не зная, кто она и как живет. Жалко, что мы поняли это слишком поздно...

Портфель Уродины постоянно валялся в разных частях классов, коридоров, однажды его выбросили из окна второго этажа. Иногда она приходила домой с синяками. Лиза никогда не жаловалась на нас, она каждый день плакала и ни разу не настучала, а на синяки она отвечала, мол, упала. Ей приходилось терпеть тонну унижений со стороны парней. Девочки сначала просто не хотели с не общаться, т.к. боялись стать такими же изгоями, а затем тоже начали унижать ее. Так продолжалось 2 года...

В 7-м классе мы стали полными моральными уродами. Дело уже не обходилась синяками и толканиями. Мы частенько били ее, если что-то нам не нравилось. В один из таких разов мы зашли слишком далеко.

Был урок географии. Парни обманули учительницу, сказав, что нам ничего не задали, но Лиза проболталась, что домашка была. Училка настучала классухе, и весь класс остался на час после уроков. Все были в гневе. Мы, как ни в чем не бывало, пошли вниз, там мы ждали Лизу. Пацаны затащили ее в туалет и начали бить. Жестоко. Ногами в живот, лицо, они прыгали на ней и таскали за волосы, заставляли лизать унитаз, ей заткнули горло, чтобы никто не услышал. Я выдержала минут 5 возле туалета, принимать участия в этом я не хотела, по этому решила уйти (возможно поэтому я сейчас жива). Я и еще несколько девочек ушли оттуда, а через час нам позвонили и сказали прийти в школу.

Полиция, скорая, учителя, дети... я не понимала, что произошло в школе? Нас отвели к кабинету биологии. Там стояли завуч, полиция и наши родители. Из кабинета вышла Марина и ее отец, потом позвали нас с мамой. Следователь расспрашивал меня о сегодняшнем дне, а потом сказал, что в школьном туалете было найдено изуродованное тело Лизы Григорьевой. Тогда я рассказала все как было. Что было дальше не так важно, поэтому это можно опустить.

Некоторые дети были выгнаны из школы. Тем детям, чье причастие в убийстве было доказано, не было 14 лет, их не смогли посадить. В нашем классе осталось 12 человек. Мы были под строгим контролем всех возможных людей. Учителя с большим страхом вели у нас уроки. Нам было запрещено выходить одним из кабинета, ходить в столовую.

Ровно через месяц умер Дима, который, как мне рассказали нанес смертельный удар в висок (хотя, врачи сказали, что до этого было достаточно ударов, чтобы она умерла, т. к. внутри нее была каша). Диму сбила машина, он мог выжить, если бы не ударился виском об асфальт. Нелепое совпадение? Дальше было хуже, дети, которых выгнали из школы начали болеть, они плакали без причины, замыкались в себе, пытались сигать с крыш, глотали таблетки, одна девочка глотала лезвие (!). Последовала череда несчастных случаев.

Мы все боялись, что кто-то из нас может быть следующим. Я помню, как моя мать каждый раз плакала, когда отправляла меня в школу. Мы превратили свою жизнь в ад.

Я стала узнавать, как жила Лиза. Оказалось, что она жила с бабушкой, т.к. родители Лизы утонули. Бабушка не могла позволить роскоши для внучки, а мы унижали ее за это. Я хотела найти бабушку Лизы, чтобы извиниться. Но оказалось, она умерла через 2 месяца после смерти Лизы.

Из 25 человек сейчас в живых сталось пятеро: я, четыре девочки, которые в тот день ушли со мной и пацан, который был на больничном. Теоретически, мы не принимали участия в ее убийстве, но мы унижали ее на протяжении этих лет, мы никогда не заступались за нее. Наша жизнь испорчена. У нас нет хорошей работы, вторых половин, у меня никогда не будет детей, Оля — наркоманка с инфекцией ВИЧ, Сема неудачно упал, у него сломан позвоночник, Катюша стала жертвой маньяка, у нее сломана психика, а у Маши рак. Нас объединяет эта история из детства, которая стала нашей жизнью. Мы не можем дружить с другими людьми, у нас почти не осталось родни. Они либо умерли, либо отвернулись от нас. Мы, пятеро, будем мучиться до конца жизни, недолгой жизни, которая хуже смерти...

Цепочка случайных совпадений? Не думаю! Уродина стала нашим проклятием.

Как свидетельствуют многочисленные факты, оборотень — это не обязательно волк. Сельские ведьмы и колдуны, например, сплошь и рядом оборачиваются в кошек, собак, лошадей и даже свиней.

«Чаще всего деревенские оборотни показываются на закате или в темное время суток. В такие моменты силы зла особенно сильны. Опасны для встречи с колдунами и ведьмами в животном обличье так называемые пограничные точки местности: перекрестки дорог, мосты, кладбища, устья рек и тому подобные места, где сходятся различные миры.» Николай Блинков как-то припозднился на работе — весь день силос в село Починки возил на своем грузовике — и возвращался домой уже поздно ночью.

И вот едет после работы по ночной дороге, и вдруг видит впереди стоящую прямо посреди шоссе лошадь. Он посигналил, чтобы спугнуть ее, но та словно оглохла и ослепла. Николай — мужик смелый, но тут его какой-то озноб непонятно почему прошиб.

Сбавил он скорость и решил, не останавливаясь, объехать животное слева, по обочине. Но когда стал маневрировать, стараясь не задеть лошадь, та вдруг заржала, обнажив большие желтые зубы, и… поскакала рядом.

Николай нервно нажал на педаль газа, тут же вспомнив рассказы очевидцев о лошади-оборотне. Однако обогнать ее ему не удалось. Лошадь мчалась рядом с грузовиком и, казалось, совершенно не чувствовала усталости. Время от времени она еще и умудрялась поворачивать свою морду к кабине и смотреть на водителя пристальным, поистине дьявольским взглядом. При этом ее чересчур уж большие для обычной лошади глаза как бы вспыхивали, словно фонарики. Николай даже почувствовал, как от этого «фонарного» взгляда на голове у него начали шевелиться волосы, а по спине побежал холодный пот.

Он прибавил газу и увидел, наконец-то, что лошадь начала отставать, не выдержав бешеной гонки с «железным конем». Но вздохнуть с облегчением Николаю не пришлось: асфальтовое шоссе закончилось, и дальше пошла грунтовая дорога. Грузовик стал подпрыгивать на ухабах и колдобинах, грозя развалиться прямо на ходу, и Николай вынужден был сбавить скорость. Сзади послышалось поистине радостное ржание, и вскоре сумасшедшая лошадь уже вновь скакала рядом с кабиной.

Когда вдали замелькали огни родной деревни, лошадь легко обогнала машину, повернулась и с ходу прыгнула прямо в пустой кузов! Грузовик аж содрогнулся от удара. Николай, еле удержав руль в руках, в ужасе обернулся, посмотрел в заднее стекло и увидел там совершенно голую… бабку Марфу!!!

Она держалась за борт кузова и неистово хохотала. У Николая сначала чуть душа в пятки не ушла от страха, а затем его обуяла такая злость на бабку-оборотня, что он тут же затормозил, распахнул дверцу и выскочил из кабины, намереваясь по-свойски разобраться со старой безобразницей. Но ни в кузове, ни вокруг уже никого не было. Голая ведьма словно сквозь землю провалилась.

СВИНЬЯ НА АСФАЛЬТЕ

Так случилось, что у одной из сестер Светланы Титовой, живущей в Ставропольском крае, ни с того ни с сего появилась на ноге злокачественная опухоль. Отвела Светлана сестру в станичную амбулаторию, там молодая врачиха глянула мельком на ногу и говорит: «Теплые компрессы три раза в день и — все пройдет».

В общем, яркий образчик отечественной медицины. Раньше все болезни зеленкой лечили, а теперь компрессами.

Через пару дней опухоль на ноге у сестры приняла угрожающие размеры. Вот тогда Светлана и решила, что не в болезни дело, а в порче.

Подозрение ее пало на бабку Катю. По улице о ней дурная слава давно ходила. Как посмотрит на кого, а тем более прикоснется, непременно сглазит. Часто выливала помои прямо перед ногами соседей. А бывало, видели ее в полночь на перекрестке дорог. В общем, чистая ведьма.

От старых людей Светлана слышала, что если произвести обрядовое действо в ночь на Юрьев день или на Георгия, то можно снять порчу, наведенную на твой дом, двор или домочадцев. Процедура заключается в следующем: около полуночи ставят на огонь чугунную посуду, рассчитывая время так, чтобы к 12 часам молоко закипело. В кипящее молоко следует бросить 12 новых, не использованных ранее иголок. Удар часов — иголка. После чего нужно выйти за ворота дома, прочитать молитву и выплеснуть молоко в ту сторону, где живет лицо, наславшее порчу.

Уходить обратно нужно обязательно пятясь задом. И, что бы ни случилось, ни в коем случае не подавать голоса. На другой день, если предположения оказались верными, предполагаемое лицо само придет в дом и либо попросит, либо предложит что-нибудь. Ни брать, ни отдавать ничего нельзя. Иначе все сделанное раньше не подействует.

И вот в ночь на Юрьев день проделала Светлана нужную процедуру, затем вышла за ворота, выплеснула молоко и пятясь пошла домой. И, надо сказать, неожиданно все стихло, хотя до этого и собаки лаяли, и люди где-то переговаривались. В этой тишине неожиданно послышалось тихое цоканье, как будто по асфальту заблудившаяся овца шла или коза.

И тут вдруг с проезжей части дороги на переезд, ведущий к Светланиному двору, свернуло неизвестно откуда взявшееся «это». «Это» было белого цвета, размером со среднюю собаку. Поначалу Светлана так и подумала, что кто-то отпустил псину погулять. Остановилась, а когда присмотрелась, чуть не вскрикнула. На асфальте стоял молодой поросенок. Стоит, смотрит на женщину, глаза в темноте недобро горят, и покачивается взад-вперед.

Светлана посчитала, что все ей привиделось, и закрыла глаза. Но когда вновь их открыла, странное видение не исчезло. Более того, вдруг резко похолодало, ветерок, прежде теплый, стал ледяным. Женщина была в ужасе, а поросенок, пристально на нее глядя, издал звук, похожий на сдавленный смешок.

В руке у Светланы была банка из-под молока. Ее, что есть силы, она и швырнула в поросенка и, быстро пятясь, что называется, сделала ноги. Как только она коснулась спиной калитки своего дома, поросенок загадочным образом исчез, будто растаял.

На следующее утро, почти спозаранку, к Светлане в дом постучалась... баба Катя! Она настойчиво предлагала отведать только что испеченные блинчики. Женщина, понятно, наотрез отказалась от ее угощения. Так ничего и не добившись, ведьма ушла злая, и все себе под нос что-то бубнила, видимо, нехорошее. Тем не менее, к вечеру опухоль на ноге у сестры чудесным образом спала...

Кстати, следует помнить, что самым действенным оберегом от ведьм в свинячьем образе является свиной пятачок. Сушеный свиной пятак надо всегда носить на себе.

Еще одним универсальным средством от всякой нечисти был и остается мат: крестное знамение от оборотней — что мертвому припарка.

Однако одними мистическими свиньями в деревнях дело отнюдь не ограничивается. Ведьма может обратиться в нечто, отдаленно напоминающее белую кобылу. Собственно лошадью это существо назвать трудно, но на других животных оно походит еще в меньшей степени.

Ровно в полночь заскрипит дверь в доме колдуньи, выйдет на крыльцо странная фигура. Бросится с крыльца и поскачет по деревенской улице. А все потому, что раньше бытовали представления о том, что черти гоняют ведьму в таком обличье по свету. Надо же как-то расплачиваться за полученный от нечистой силы колдовской дар.

ЧЕРНАЯ ТЕНЬ В КОРОВНИКЕ

Иногда в качестве животного, в которое оборачивается ведьма, выступает собака. Но чаще все же колдуньи предпочитают превращаться в кошек, чтобы в таком виде воровать у коров молоко.

«Сидим мы как-то субботним вечером на ступеньках сельского клуба, — рассказывает житель Московской области Сергей Невзоров-Ленский, — анекдоты травим, ждем, когда в клубе фильм закончится, и начнутся танцы. Вдруг из темноты выскакивает Мишка, друг мой, весь запыхавшийся, и кричит:

— Мужики, у нас в хлеву ведьма корову доит, айда ее мочить!

Понятно, нас с клубных ступенек как ветром сдуло: кто же упустит такую возможность! Побежали мы за Мишкой, подбирая на ходу колья и увесистые палки.

А дело все в том, что эта самая ведьма за последнее время многих в селе порядком достала. Почти каждое утро та или иная хозяйка, заходя в хлев, обязательно заставала свою корову измученной, всю в пене, словно на ней ночь напролет катались и — без капли молока в вымени. Понятное дело, все считали, что ведьма проказничала. Вот только изловить ее никак не могли. Была она просто неуловимой.

И вот влетаем мы, вооруженные кто чем может, к Мишке во двор, сгрудились у хлева. Здесь уже стоит Мишкина мать — без перерыва крестится и подвывает то и дело, словно мертвяка увидела. Мишка ее осторожно в сторону отодвинул, чтобы не мешала, свет в хлеву включил и — р-раз дверь нараспашку!

Я сначала никакой ведьмы не заметил. Вижу только, корова в угол забилась и трясется всем телом. Глаза у нее, как у бешеной собаки, — пустые и навыкате, язык чуть ли не до пола свисает. И тут вдруг — мать честная! — смотрю, у нее на вымени кошка черная висит и сиську сосет. Прямо как пиявка присосалась, не иначе. И на нас — ноль внимания. Оборотень в чистом виде! Вернее, в нечистом. Они же все — нечистая сила.

Ситуация, понятно, не из простых, так просто эту кошку-оборотня не замочишь: корова-то не в себе. Одно неловкое движение, и как звезданет копытом или рогами — последний привет родителям не успеешь передать!

И вот стоим мы у входа в хлев и не знаем что предпринять. Тут Мишка откуда-то длинную жердину метра в четыре длиной приволок и стал ее к вымени коровы подводить, чтобы кошку, значит, сбросить. Подвел и как даст ей острым концом в бочину! Кошка аж заверещала от боли. А потом — цап эту жердину своей лапой и... тут мы, честно говоря, сразу и не сообразили, что произошло.

Мишка вдруг грохнулся со всего маху на землю, а кошка втянула лапой, словно какую-то невесомую соломинку, эту тяжеленную жердь в хлев. После чего отпустила, наконец, коровье вымя, медленно сползла по нему на пол — пузо-то у нее от выпитого молока раздулось как барабан — и... только мы ее и видели. Проскользнула, как тень, между наших ног и словно растворилась в темноте.

Остались мы, что называется, у разбитого корыта. Однако теперь уже наверняка знали, кто коров по ночам доит.

Всю следующую неделю в селе было тихо, но потом все началось сначала: опять кто-то по ночам стал коров изводить.

А в то время гулял я с одной девчонкой. Маринкой ее звали. Однажды вечером, когда мать ее уехала в Егорьевск к родственникам, пригласила она меня к себе домой.

И вот сидим мы у нее за столом, треплемся ни о чем. Тут Маринка говорит, что ей корову пора доить. Ну, пора так пора, ушла она, а через минуту вдруг слышу: входная дверь скрипнула. Маринка, думаю, за чем-то вернулась. Сейчас я ее и напугаю. Спрятался за шторой и стою не дышу. Минуту стою не дышу, вторую — тишина. Отодвигаю уголок шторы и... смотрю и глазам своим не верю: у открытой двери сидит черная кошка и словно принюхивается к чему-то.

Только я хотел ее шугануть, а она в это время — прыг на лавку у печки и прямиком к порожнему эмалированному ведру направилась. Передние лапы на его край поставила, морду внутрь — и ну давай в него рыгать! А из пасти молоко ручьем льется!!! Меня аж всего передернуло и затрясло, как ту корову у Мишки в хлеву.

Выскочил я из этого дома и побежал, не разбирая дороги. По пути, правда, штору сорвал и стол опрокинул, а в сенях Маринку с ног сшиб, она как раз с дойки возвращалась.

Целый месяц после этого я никому даже не заикался о случившемся. К Маринке не подходил, да и она, как я понял, не старалась встретиться со мной.

Потом меня в армию забрали, и там уже я получил от друга Мишки письмо, в котором он писал, что Маринка вышла замуж за городского парня и вместе с мужем и матерью живет теперь в Егорьевске. Так и не знаю я до сих пор: была ли моя бывшая пассия в сговоре со своей матерью-оборотнем или даже не подозревала о ее проделках...»

* * *

Может ли действительно человек превращаться в других животных или это все выдумки наделенных богатой фантазией людей?

Некоторые из специалистов-парапсихологов считают, что превращение как таковое, это, конечно, миф, и все дело в сильнейшем гипнозе, которым обладали и обладают некоторые уникумы, которых у нас издавна принято называть колдунами и ведьмами.

В силу своего подлого характера и, чтобы в очередной раз подчеркнуть свое превосходство над обычными людьми, они, мол, и применяют время от времени свои гипнотические способности, заставляя других видеть в них зверя.

Так ли это на самом деле или нет — трудно сказать. А сами современные ведьмы и колдуны вряд ли скажут правду…

Эта история произошла со мной во время службы в армии. Я отслужил почти год, и жить во всех отношениях стало намного легче. «Дедушки» демобилизовались, новобранцы еще не пришли.

Правда, последнее нас не так уж сильно напрягало, потому как мы еще не успели облениться до той степени, когда без молодых солдат как без рук.

Раз заступили мы в караул на охрану складов. Они располагались в лесу, километрах в 30 от города. При этом ближайшая деревенька не сказать, чтобы прямо под боком. Километров шесть до нее. Охраняемая территория складов обтянута колючей проволокой, по периметру — караульные вышки. Всего складов было четыре с вооружением, вещевым довольствием, продовольствием и горюче-смазочными материалами.

Ночь была, как говорится, хоть глаз выколи. Больше половины фонарей, установленных по периметру, не горели. На мне — бронежилет и каска, в руках — автомат Калашникова. К ремню пристегнут штык-нож. В общем, богатырь.

Стою у вышки, вдруг вижу, как по дороге, проходящей снаружи огражденного периметра, из темноты в мою сторону двигается какая-то фигура. Я спрятался за столб вышки, стараясь встать так, чтобы меня не было видно. Сам продолжал наблюдать.

Вдруг фигура, которую я поначалу принял за человеческую, упала на четвереньки и, как ни в чем не бывало продолжила движение. «Пьяный? Что за чертовщина?!» — подумал я.

Внезапно меня охватили какие-то странные, совершенно непривычные ощущения. Коленки тряслись, руки будто прилипли к автомату, а через все тело, с головы и до самых пяток, словно бы проходили холодные электрические разряды.

Я много раз слышал выражение «животный страх», но что именно оно означало, до этого самого момента мог только догадываться. Но в те мгновения прочувствовал на своей шкуре, что называется, в полной мере.

И вот наконец-то я увидел своего ночного «гостя». Огромная мохнатая собака (или волк), выбежавшая на свет из темноты, вдруг встала на задние лапы и уставилась на вышку, у которой я стоял чуть живой от ужаса, не смея даже пошевелиться.

Да что шевелиться! Я даже дыхание затаил. Зато отчетливо слышал, как дышала эта тварь. Тело человека, руки-ноги вроде бы тоже человеческие, а голова зверя. Прямо как в фильме ужасов. Прежде чем я сообразил, что мне делать, чудовище опустилось на четвереньки и продолжило свой путь.

Уже потом я много раз задумывался о том, что могло бы произойти, если бы я повел себя по уставу, окликнув вурдалака и сделав предупредительный выстрел в воздух. Может, сейчас и не было бы этого рассказа. Ведь я читал, что нечисть обычная пуля не берет. И колючая проволока вряд ли бы остановила это существо.

Я простоял, не в силах пошевелиться, до самого прихода смены. Конечно, все рассказал пацанам. Видимо, выражение ужаса на лице было настолько убедительным, что слова мои не вызвали никакого сомнения у слушателей.

Мне поверили. Лучшее доказательство тому — в эту ночь в караульной комнате не спал никто. Так до утра все и бодрствовали. Конечно, кому-то эта история покажется забавной, но нам тогда было совершенно не до смеха. Я и сейчас, когда вспоминаю ту ночь, содрогаюсь от пробегающего по позвоночнику холодка.

Письмо с этим рассказом было прислано Алексею П., известному исследователю аномальных явлений. Его прислал Андрей Т. из Белгорода. В своем письме он, в частности, отмечает: «У меня нет причин не верить автору этого жутчайшего рассказа — женщине, очень пожилой, скромной и набожной».

Необычное вторглось в жизнь женщины, просившей не указывать ее имя и фамилию, осенью 1972 года. Произошло это на окраине города Новый Оскол, в районе, издавна застроенном частными одноэтажными домишками.

Женщина сообщает:

— Вечер был темный. На дворе моросил дождь. Слышу, кто-то стучит в дверь. Раздается из-за нее голос: «Подайте, Христа ради, люди добрые». Я отперла дверь и с удивлением увидела за ней фигуру в белой хламиде до пят, похожей на одеяние монашеского покроя.

Хотела в замешательстве захлопнуть перед ее носом дверь, однако почему-то не смогла сделать этого. Фигура перешагнула через порог и вошла в дом, попала в полосу света, падавшего от лампочки, висевшей под потолком.

Это была очень высокая старуха с поразившими меня молодыми глазами.

— Подай Христа ради, внучка, — пропела она.

— Да я во внучки вам вроде бы не гожусь. Мне ведь самой уже немало, в общем-то, лет, — сказала я растерянно.

А старуха молвила:

— Ты мне — не внучка, даже не правнучка. Ты мне — гораздо больше...

Услышав эти непонятные слова, я сильно перепугалась, сама на знаю чему. Машинально подхватила со стола буханку хлеба и сунула ее в руки странствующей нищенки. На столе лежали яблоки. Обеими ладонями я сгребла пяток яблок в горсть и тоже протянула их незваной гостье. Старуха резким жестом отстранила мои ладони, сложенные вместе, и яблоки посыпались на пол.

Я наклонилась, к слову сказать, совершенно неожиданно для самой себя.

— Не плачь, — напевным голосом проговорила старуха. — Сегодня великий праздник, который случается один раз во много-много лет. Сегодня рождается шестая звезда... Ты — добрая женщина. Так пусть этот день будет и твоим праздником. Сегодня к тебе на ночлег придут мои мертвые дети.

— Откуда придут они?

— С того света. Но не с людского того света, а со своего. Они не похожи на людей. Они нуждаются в ночлеге. Ты приютишь их?

У меня закружилась голова от ее жутких речей. Захотелось отделаться от старухи как можно скорее.

— Нет, — твердо ответила я. — Не пущу ваших мертвых детей в свой дом. Обратитесь к соседям. Может быть, они пустят.

Старуха в белой хламиде сверкнула глазами.

— Вот уже триста лет я ищу для них ночлега в вашем мире, — возвестила она, насупившись. — А ты даже в праздник отказываешься приютить их... Забери свои подарки!

И она швырнула на пол буханку хлеба, рассерженно пнула ногой одно из яблок, рассыпанных по полу.

Я совсем уж опешила, сомлела. Решительно не понимала, что, собственно, происходит. Только что нищенка почти слезно выпрашивала у меня подаяние, а сейчас брезгливо, даже, по-моему, с ненавистью отстраняется от него.

— Подай мне скатерть, — приказала незваная гостья и, поведя подбородком, указала на обеденный стол, стоявший в некотором от нее отдалении.

Я стянула со стола скатерть и молча протянула старухе.

Эта старая ведьма небрежно скомкала скатерть, сунула ее себе под мышку. Не глядя на меня, она вышла тяжелой поступью из дома вон. Громко, яростно хлопнула дверью, когда выходила.

Дождь продолжал шуршать в кромешной ночной тьме за окном.

Дрожащей рукой я налила себе валерьянки, выпила ее и поняла — не могу одна оставаться в доме! Решила уйти ночевать к соседям. Надела резиновые боты, быстро набросила на плечи плащ... Только подошла к двери, ведущей во двор, как услышала — на крыльце кто-то возится.

Переборов страх, я открыла дверь и остолбенела.

По высоким ступенькам крыльца тут же двинулась к распахнутой двери цепочка каких-то черных карликов. Судя по всему, они стояли там молчаливой шеренгой, поджидая, когда перед ними откроется дверь. Казалось, они текли сейчас в мой дом бесконечным грязным потоком. Не было никакой возможности разглядеть каждого из них по отдельности.

Едва я пробовала всмотреться в очередного нового черного лилипута, перешагивавшего через порог, как он подергивался дымкой, расплывался на общем фоне потока. Хорошо запомнились лишь длинные руки, волочившиеся за каждым сначала по ступенькам крыльца, затем — по полу в доме.

У самого первого из вошедших, возглавлявшего колонну, правая рука была воздета вверх. В ней торчал горящий факел.

По моему телу разлилась тошнотворная слабость. Ноги стали ватными, и я съехала вдоль стены на пол. Но, даже сидя на полу, была выше любого из этих пигмеев.

Их главарь с горящим факелом подошел ко мне.

— Вот та, — проговорил он писклявым дискантом, — которая отказала нам в ночлеге.

Тут я увидела и хорошо рассмотрела его лицо. Рассмотрев же, завизжала в полный голос от ужаса. Это очень трудно было назвать лицом. На нем полностью отсутствовали глаза и нос. Нижняя челюсть с уродливой толстой оттопыренной губой, выдвинутая вперед, была поднята высоко вверх и лежала на морщинистом лбу лилипута. Таким образом, все лицо представляло собой рот — один только рот!

— Нынче у нас праздник, — захлопала челюсть. — Хочешь, мы станцуем перед тобой?

Я отрицательно помотала головой.

Карлик рассердился. Гневно затопал ногами.

— Поезжай сейчас же в Киев к своей матери, — пропищал он. — Ей осталось жить четыре дня.

С этими словами он шагнул к двери, выходящей во двор. Поток черных низкорослых расплывчатых фигур полился сквозь ту дверь в обратном направлении. Колонна черных лилипутов покинула мой дом...

Когда я слегка отдышалась и опамятовалась, то подхватилась с пола и побежала через двор к соседнему дому. А там принялась молотить кулаками в окно, крича что-то нечленораздельное. И через секунду потеряла сознание.

Соседи вызвали «скорую помощь». Мне сделали укол, я очнулась, однако на вопросы врачей: «Что с вами? Что произошло?» — не ответила ничего определенного. Дело тут же запахло бы психбольницей, если бы я честно рассказала врачам все о пережитом мною.

На следующий день ранним утром я отправилась в Киев. Там выяснилось, что моя престарелая мать внезапно тяжко заболела. Как и напророчил карлик с факелом в руке, мамочка скончалась через четыре дня. Разбираясь с вещами, оставшимися после покойной, я внезапно обнаружила среди них... свою скатерть!

Ну да, ту самую, которую высокая старуха в белой хламиде забрала с собой, покидая мой дом в Новом Осколе. Ошибиться было невозможно. У скатерти был особый редкий рисунок и имелись особые приметы, в том числе пара характерных пятен от жира. Опознав скатерть, я покрылась холодным потом. Каким, хотелось бы знать, образом она попала в дом моей матери-покойницы?!

Случилось это в одной из деревень Рославльского района Смоленской области в 1980-х годах. Главная свидетельница происшествия, Зоя Петровна Власьева, рассказала о нем только через двадцать лет.

Километрах в четырех от ее деревни жила со своим мужем-лесником родственница, Антонида Михайловна. Когда лесник умер, Антонида перебираться из своего уединенного дома в деревню отказалась, хоть и была уже в преклонном возрасте. О ней шла молва, будто она умеет ворожить и снимать порчу, и к ней частенько захаживали люди. В последние годы, однако, все реже. Сила, наверно, кончилась в ней. Уже ничего не могла.

Незадолго до смерти она располнела, ходила мало, еле передвигала распухшие ноги. Навещала ее только Зоя Петровна.

Однажды осенью, под вечер, Зоя Петровна зашла к Антониде, как всегда, с продуктами. Та лежала на кровати. В избе было сумеречно, но Зоя Петровна все же разглядела, что старуха вся посинела, даже какими-то малиновыми пятнами пошла. Зоя Петрова начала уговаривать ее лечь в больницу, но та только качала головой. А потом сказала глухим голосом:

— Зоя, померла я.

Женщина подумала, что у старухи из-за болезни уже галлюцинации начались, но та повторяла:

— Померла я. Ничего мне не надо.

Зоя Петровна побежала к докторше.

Вернулись уже вдвоем. Смотрят — та грузно ворочается. А в избе стоит сладковатый неприятный запах. Докторша шепотом сказала Зое Петровне, что пахнет, как от трупа. Подошла к больной, пыталась сосчитать пульс, но не нащупала его. Приподняла на старухе рубашку, стала щупать живот, и вдруг под ее рукой кожа лопнула, и из-под нее поползли черви.

— Не лечить меня надо, а хоронить, — произнесла Антонида. — Гроб готовьте!

Докторша пулей вылетела из избы.

На следующий день Зоя Петровна пришла с сельчанами. Принесли гроб. Антонида лежала на кровати, вся посиневшая, губы черные и не дышала. Видно, что мертвая. И в избе такой сильный запах, что люди носы платками зажимали.

Решено было хоронить не откладывая, пока совсем не сгнила. Когда укладывали тело в гроб, Зоя Петровна заметила — глаза у покойницы приоткрылись, глянули вокруг. Кроме нее, никто этого не видел. А ей страшно стало, но виду не показала.

Когда Антониду уложили в гроб и накрыли саваном, она пошевелилась. Все так и ахнули. Бросились вон из избы. Пересилив страх, Зоя Петровна осталась рядом. Спросила, что с ней. Та открыла глаза, посмотрела на нее и говорит сурово, даже злобно:

— Да померла я, померла, неужто не видишь? Заколачивай крышку, да покрепче, чтоб я не вылезла!

Все-таки похоронили ее тогда. Зоя Петровна уговорила людей вернуться и отнести гроб на кладбище. А что покойница шевельнулась, так это, она сказала, привиделось.

-------------------------------------------

Кто-то видит этот пост из свежего?
Или только из-за подписки на теги или сообщество?
Отпишитесь пожалуйста в комментах.

9 сентября 1937 года немке Эсфирь Семеновне опять сорвали урок: только она принялась диктовать диктант «Mein Lieblingsbuch», как весь 5-й «Б» загудел. Она выбежала в слезах.

— Робя, фашизм не пройдет! — закричал Петух и поднял сжатый кулак.

В классе все знали, что у Петуха отец воюет в Испании.

— Пошли в «Ударник» на «Арсена»! — предложил Вовка Фрумкин.

— Уже дважды смотрели, — зевнул Серега Голова. — Айда по домам.

— Робя, она за директором поползла, — сел на парту Сальников. — Лучше остаться.

— Вот и сиди здесь, Сало. — Петух вытянул из парты портфель. — Петьк, пошли с девятым домом в расшибец порежемся. Они там за котельной с утра до ночи духарятся.

— Я — домой. — Петя положил учебник и тетради в свой портфель желтой кожи, застегнул.

— Петь, оставайся. — Сальников качался на парте. — Будем с фашистской гадиной воевать.

— Guten Tag. — Петя вышел в пустой школьный коридор.

В нем было прохладно и сильно пахло краской. Возле двух белых бюстов Ленина и Сталина стояли корзины с цветами.

— Петьк, погоди! — Андрюша Скуфин догнал Петю. — Чего так рано домой? Пошли выжигать!

— Неохота. — Петя спускался по лестнице, стукая себя портфелем по коленям.

— Чего ты вареный такой? — Скуфин остался стоять наверху. — От отца есть чего?

— Не твое дело. — Петя потянул дверь, вышел на улицу.

В Лаврушинском переулке было чисто и жарко. Солнце серебрило неряшливые тополя, уже тронутые желтизной, сверкало в створе открытого окна писательского дома. Полная женщина мыла другую половину окна.

Петя вышел на набережную.

Здесь было тоже жарко, чисто и пусто.

«Сказал на свою голову, — вспомнил Петя Скуфина. — Теперь каждый раз пристает, дурак. Хорошо, что про мать не знает».

Он добрел до Малого Каменного моста, посмотрел на работу молодого регулировщика в белом кителе и белом шлеме, перешел через мост.

На «Ударнике» по-прежнему висели две афиши — маленькая «Арсен» и большая «Ленин в Октябре». Петя уже трижды посмотрел «Арсена» и дважды «Ленина в Октябре».

Недавно покрашенная крыша «Ударника» сверкала серебром.

Петя направился к большому серому дому, возвышающемуся над куполом «Ударника», но вдруг остановился.

«Сейчас начнется! — хмуро подумал он. — Опять из школы сбежал?! Прогуливаешь? В физиономию захотел?!»

Бабушка шла на него, сворачивая жгут из розового полотенца.

— Ты думаешь, без родителей я тебе шалберничать позволю?!

Петя сплюнул, посмотрел на свои окна. В столовой занавешено, как всегда. В детской открыто. Наверно, Тинга вырезает своих кукол.

Он сделал еще несколько шагов и остановился.

Рядом стоял подвижной лоток с газировкой. С трех мокрых стаканов на алюминиевом подносе стекала вода. Солнце тяжело светилось в перевернутом стеклянном конусе с вишневым сиропом. Худая продавщица с желтыми кудряшками из-под белой пилотки и с папиросой в стальных зубах сонно глянула на Петю.

Он сунул руку в карман и тут же вспомнил, что денег нет.

«Каждую копейку теперь надо беречь!» — бабушка очень часто стала пересчитывать оставшиеся деньги и прятала их в новом месте — не в китайской шкатулке отца, а в своей коробке с орденом.

— Ну что, истребитель? — хрипло спросила продавщица. — Полный потянешь аль половинку?

Петя повернулся и побрел через проезжую часть — на ту сторону.

Фонтан по-прежнему уже вторую неделю не работал, на скамейках сидели редкие люди. По клумбе ходили голуби.

Петя добрел до ближайшей скамейки и плюхнулся на нагретое солнцем крашеное дерево. Положил желтый портфель на колени. Замок портфеля глупо улыбался.

— Дурак... — Петя плюнул в латунную морду замка.

На лавочке возле клумбы засмеялась девушка. Парень в футболке что-то быстро, но негромко рассказывал ей. Она смеялась, облизывая эскимо, зажатое двумя круглыми вафлями.

— Дура... — Петя зло посмотрел на девушку.

Нагретая полуденным солнцем, Москва была полна дураков.

Петя дернул себя за кончик пионерского галстука, посмотрел на портфель. Замок по-прежнему улыбался сквозь слюну.

— Скройся, гад! — Петя плюнул так сильно, что слюна попала на галстук.

— Бесполезно. Слюны не хватит, — раздался спокойный голос рядом.

Петя повернул голову.

На другом конце скамейки сидел мужчина в светло-сером костюме с такого же цвета шляпой на голове.

— Его только плавильная печь исправит. — мужчина подмигнул Петиному портфелю, снял шляпу и стал быстро обмахиваться ею. — Сентябрь, а духота как в июле. Хоть бы картошкин дождичек ливанул...

Он был неопределенного возраста, лысоватый, с узким сухощавым лицом.

«Кондуктор какой-то», — подумал Петя.

— Ну что, Петь, допекла тебя бабишка — потная пипишка? — спросил незнакомец. — Ладно бы за дело грызла, старая. А то ведь со страху бесится — как бы завтра за ней не пришли. А была-то раньше неробкого десятка — зам. начальника политотдела армии. Не баран чихал. В девятнадцатом под Херсоном, когда белые прорвались и Буракявичюса ранило, она шестерых из маузера застрелила. Потом, когда Городовиков с бригадой подошел, она Парфенова перед строем лично расстреляла. А теперь без валерьянки не засыпает. Кому она нужна?

Петя недоверчиво смотрел на незнакомца. Больше всего его удивляло, что тот знает тайное прозвище бабушки «бабишка — потная пипишка», которое Петя придумал не так давно, бормотал только про себя и не говорил даже сестренке Тинге.

— Вы из НКВД? — спросил Петя.

— Не совсем. — незнакомец достал пачку «Казбека», быстро закурил.

Его руки, глаза, губы — все было быстрое, подвижное; но в быстроте этой не было никакого беспокойства, наоборот, был какой-то тяжкий покой, нарастающий с каждым движением.

— А откуда вы знаете про... — начал было Петя, но незнакомец перебил его, со свистом выпустив дым из узких губ.

— Я все знаю, Петя. Знаю, что ты живешь вон в том Доме Правительства, в квартире сто пятьдесят. Что ты хочешь стать эпроновцем, моряком-подводником. Что ты смертельно поругался с Ундиком, а Володяю сломал затылком палец. Знаю, что ты любишь теребить соски, чтобы уснуть быстрее. Знаю, что тебе уже двенадцатый раз снится папа с деревянными руками. Знаю, что ты зашил в подушку Тайную Пионерскую Клятву, сокращенно ТПК. И в этой ТПК семь пунктов. Первый — никогда не плакать. Второй — встретиться лично с товарищем Сталиным. Третий — собирать материалы на врагов папы. Четвертый...

— Вы... гипнотизер? — прошептал покрасневший Петя.

— Не совсем. — незнакомец смотрел на клумбу серо-голубыми, ни на секунду не останавливающимися глазами.

— Вы знаете, где мои родители?

— Знаю.

— Они в Бутырках?

— Нет.

— В Лефортове?

— Твоя мама в Лефортово.

— А папа? Его же раньше арестовали, тридцатого июня.

— Папа не в Лефортово.

— А где?

— В Бутово.

— Это что, тюрьма?

— Это место под Москвой.

Петя облизал пересохшие губы. Девушка доела мороженое и кинула остатки вафли голубям. Парень стал гадать ей по руке.

— А почему тогда у бабушки в Лефортове деньги не приняли? — спросил Петя.

— Неразбериха. Тюрьма переполнена. Твоя мама в камере номер семьдесят четыре. На втором этаже.

— Правда?

— Я всегда говорю правду.

Петя растирал пальцами слюну на замке портфеля.

— Скажите... а я... а за что их арестовали? Они враги?

— Нет. Они не враги.

— А за что тогда?

Незнакомец кинул папиросу в громоздкую черную урну.

— Вот что, Петя. Петр Лурье. Я могу тебе помочь. Могу сделать так, что твою маму выпустят.

— А папу? — выдохнул Петя.

— С папой сложно. Но маму — могу. Но с одним условием. Если ты мне сегодня поможешь в одном важном деле.

— Вы шпион?

— Нет. Я не шпион, — хрустнул тонкими сильными пальцами незнакомец. — Скажи мне, только быстро — да или нет? И не тяни время. Его и так в обрез.

— А вы... вас как зовут?

— Аварон.

— Вы... армянин?

— Не совсем. Ну, так — да или нет? Быстро, Петя.

Незнакомец встал. Он был среднего роста, худощавый и неуловимо-сутулый.

— Да, — сказал Петя и тоже встал.

— Тогда поехали. — незнакомец поднял стоящий у скамейки пухлый портфель и пошел к трамвайной остановке.

Петя со своим портфелем поспешил за ним.

Они молча доехали до Казанского вокзала.

Отстояв небольшую очередь, Аварон сунул мятую пятерку в окошко кассы:

— Удельная, два билета.

— А это далеко? — спросил Петя.

— Не задавай вопросов. — Получив билеты, Аварон зашагал к седьмому пути.

Они вошли в последний вагон электрички, сели на свободную скамью.

Ехали молча в переполненном вагоне. Люди стояли в проходах.

— Пионер, уступи место, — посмотрела на Петю полная дама в панаме.

— У него арестовали отца и мать, — громко сказал Аварон, не глядя на даму.

Дама замолчала.

В Удельной вышли. Аварон глянул на часы.

— Еще полчаса. Пошли.

Миновали поселок с рынком и одноэтажными домами, прошли сквозь сосновый перелесок и оказались возле небольшой церквушки. Рядом с ней возвышался небольшой пригорок, поодаль терялось в зелени заросшее кладбище. Возле церкви толпился народ, в основном пожилые женщины.

Аварон взошел на пригорок и сел на траву:

— Садись.

Петя опустился рядом.

— Сейчас начнут, — прищурился Аварон на церковь. — Значит, слушай меня внимательно, Петр Лурье. Когда начнется акафист, ты войдешь в церковь. И встанешь напротив иконы Параскевы Пятницы. И будешь стоять и смотреть. Запомни, мне нужно только то, что упадет на пол. Понял?

Петя ничего не понял, но кивнул.

Вскоре пару раз робко протренькал церковный колокол, двери храма отворились, и толпа полезла внутрь.

Аварон раскрыл свой портфель и вынул толстый моток бечевки на стальном пруте. Он сделал из бечевки петлю, надел Пете на шею. Бечевка была смазана чем-то жирным.

— Это солидол? — спросил Петя, чувствуя возбуждение, нарастающее с каждой минутой.

— Нет. Это натуральный жир, — пробормотал Аварон. — Иди. И ничего не бойся.

Петя встал. Бечевка натянулась.

Петя осторожно пошел к церкви.

Аварон, сидя на холме, держал прут с мотком бечевки в руках, неотрывно следя за Петей. Бечевка медленно разматывалась.

Спустившись с холма, Петя подошел к двери церкви. У входа толпились не попавшие внутрь. Он приблизился к их спинам.

«Как же я пройду?» — успел подумать он и прикоснулся своим телом к толпе.

Едва это произошло, по телам толпящихся старух, женщин и стариков пробежало что-то вроде вялой судороги, и Пете показалось, что все они всхлипнули спинами.

Толпа зашевелилась, расступилась, впуская в себя неуютно-невидимый клин.

Петя понял, что клин — это он сам. Ноги его вспотели и прогнулись, как резиновые, он словно заскользил на коньках по горячему и очень приятному льду; сердце его билось тяжело, но очень-очень редко, и между каждым ударом роем накатывали мелкие, щекочущие слова и мысли, разлетающиеся приятными радугами и ниспадающие очередным ударом сердца.

Сделав несколько резиновых скольжений, Петя оказался в центре храма; петля на шее сильно натянулась, бечевка запела басовой струной. Петя понял, что моток размотан, и там, на пригорке Аварон держит обеими руками голый стальной прут с привязанной бечевкой.

Дышать стало тяжело, но страха не было, наоборот, — непередаваемый восторг силы охватил Петю, он улыбнулся и осмотрелся по сторонам. Вокруг, стоя на коленях, молились верующие. Батюшка быстро читал что-то по книге, стоя неподалеку от небольшой темной иконы. Именно этой иконе молились все собравшиеся.

Петля совсем сильно сдавила Петино горло, он открыл рот и вдруг издал громкий ключевой звук.

Вокруг потемнело; стены церкви выгнулись сферой, молящиеся стали бесформенными темными кучами; в этих кучах что-то двигалось, собиралось, напрягалось, перестраивалось, набухало — и из куч сладко выдавливались светящиеся молитвы. Извиваясь, они медленно текли к иконе.

Икона тоже изменилась. Ее квадрат стал совсем белым, изображение пропало, растворясь в ровном белом свете иконы. Свет этот не был похож на обыкновенный, — он тек наоборот, к источнику, поглощая исходящие из куч молитвы.

Молитвы были разные: одни напоминали извивающихся змей, другие выдавливались из куч светящимися шарами, третьи вились бесконечной спиралью, некоторые имели форму сцепленных колбас, некоторые были прямы и тонки, как копья. Все они светились зеленовато-голубым и всех их поглощал квадрат иконы, как пылесос.

Поглощение это заставляло Петю прощально вздрагивать, но не телом, а чем-то тяжелым и родным.

Вдруг по кучам прошло движение, они перестали выдавливать молитвы, расступились, и в сферу храма, опираясь на четыре кучи, проник большой темно-вишневый шар.

— Безногого Фроловича принесли! — почувствовал Петя слоистые покалывания слов.

— Заступник наш...

— Страстотерпец... отощал-то как, Господи...

— Слышь, его опять Моисеевы приволокли...

— А Наташка больше горбатиться не хочет, во как...

— Помолись за нас, окаянных, Фролович...

— Отступите, православные, дайте ему место...

Шар остановился в центре храма. Кучи замерли в ожидании. По шару пошли складки, он сжался, вгибаясь. Из его центра выползла толстенная, прямая, как бревно, молитва и поплыла к иконе.

В диаметре молитва Фроловича была больше иконы и гораздо толще всех предыдущих молитв. Белый квадрат всосал ее в себя, но не поместившиеся в поле иконы сегменты срезались о края квадрата и бесшумно попадали на пол.

Это напомнило Пете процесс изготовления бруса на Кунцевском деревообрабатывающем комбинате: круглое бревно, проходя сквозь прямоугольно выстроенные циркулярные пилы, превращается в брус, а четыре края отваливаются. Эти края в плотницком деле назывались горбылем и шли обычно на заборы.

Отвалившиеся от молитвы Фроловича куски лежали на полукруглом полу и медленно сгибались, словно огромные стружки. Цвет их из сине-зеленого стал грязно-голубым, потом оливковым с розовыми вкраплениями.

Петя двинулся к остаткам молитвы.

Он совсем не чувствовал бечевку на шее, только за плечи и ключицы его держала восторженная сила.

Он поднял все четыре куска и прижал к груди. Они были никакие и не вызвали у Пети никаких чувств.

И сразу восторженная сила потянула его назад. Петя с удовольствием повиновался, поехал на своих резиновых коньках, но, к удивлению, выйти из церкви ему оказалось гораздо труднее, чем войти в нее. Вокруг все изгибалось и дробилось радугами теребящих слов, слипающихся в вязкое слоистое месиво. Петя словно всплывал спиной к выходу сквозь многослойный мед. Вдруг что-то неродное чувствительно лопнуло, и Петя оказался на улице возле пахнущей купоросом двери храма.

— Сюда иди! — раздался голос с холма.

Петя с трудом разжал стиснутые зубы, открыл рот и жадно втянул в себя вечерний воздух. Руки его были согнуты и прижимали к груди пустоту. Петя посмотрел на них как на чужие.

— Держи! Если бросишь — все пропало! — крикнул Аварон.

Петя ничего не чувствовал в руках.

Он повернулся к пригорку и ощутил боль в груди, шее и плечах.

Солнце зашло.

Аварон стоял на пригорке.

— Сюда иди! — снова позвал он Петю.

Петя двинулся к нему. Несмотря на боль, он чувствовал в себе силу, бодрость и нарастающий с каждым шагом разрешающий покой.

— Не торопись, — посоветовал Аварон, когда Петя взошел на пригорок.

Быстрые руки сняли с Петиной шеи обрывок бечевки.

— Хорошо. Теперь в Москву поедем. Ты прижимай, но не сильно.

— А я... там... это... там в этом... — с трудом заворочал одеревеневшим языком Петя, но

Аварон перебил его:

— Держи, держи! Пошли.

Они спустились с пригорка. Оба портфеля остались лежать там.

Аварон шел слева позади, правой рукой поддерживая мокрую от пота спину Пети. Петя напряженно смотрел под ноги, словно искал место, куда бы уложить свою ношу. Он тяжело дышал.

— Говорю — не спеши, — придерживал его Аварон.

Они осторожно двинулись через вечерний поселок. В приземистых домах желтели окна, детвора носилась в полумраке, слышались женские голоса и угрюмое мужское пение под гармонь.

— А что там... это... когда было... — тяжело выдавливая слова, заговорил Петя.

— Все хорошо. — Аварон направлял его рукой, как пьяного.

— А веревка? Лопнула?

— Лопнула, — кивнул Аварон.

Трое ребятишек сидели на заборе и грызли семечки.

— Дядь, а вы кинщик новый? — спросил один.

— Нет, я не кинщик, — ответил Аварон.

На станции валила толпа с подошедшей электрички. Старухи торговали цветами и семечками. Низкорослая продавщица запирала магазин на большой амбарный замок. Рядом кривоногий худой шофер задвигал в хлебный фургон деревянные противни.

Аварон подвел Петю к магазину.

— Закрыла уже, — покосилась на них продавщица и сунула ключ в карман жакета.

— Отвезите нас в Москву, — обратился Аварон к шоферу.

— А чего такое? — шофер задвинул последний противень. — Еще лектрички ходят.

— Нам очень нужно.

— Да мне на базу. — шофер закрыл жестяные двери фургона.

— Болен, что ли, малой? — полусонно спросила продавщица.

Аварон молчал.

— Так вам, может, «скорая» нужна? — шофер заломил кожаную фуражку. — До Малаховки могу подвезти.

— Нам очень нужно в Москву.

— Не, до Малаховки.

— Ладно, пошла я. — Продавщица косолапо побрела прочь.

— Садитесь, — шофер кивнул на фургон. — Гражданин, у вас покурить не будет?

— Я не курю, — ответил Аварон и стал помогать Пете забраться в кабину.

Когда уселись, шофер завел мотор, вырулил к переезду, встал у опущенного шлагбаума.

Петя сидел между шофером и Авароном, держа руки у груди и напряженно глядя вперед. Аварон вжался правым боком в дверь, стараясь не коснуться того, что Петя прижимал к груди. Высокий лоб его покрылся испариной, по вискам из-под шляпы тек пот.

Шофер недовольно покосился в открытое окно, сплюнул:

— Слышь, как я с куревом-то обмишурился? Алеха-воха...

Загудел приближающийся паровоз, поползли бесконечные вагоны с углем.

— Это что, вроде падучей? — кивнул шофер на Петю.

— Нам надо скорей в Москву, — ответил Аварон. — Я заплачу.

— Да это понятно... — Шофер устало вытер лицо загорелой рукой.

Состав прошел, горбатый старик поднял шлагбаум.

Фургон поехал дальше.

Шофер включил фары и замычал какую-то мелодию.

Петя смотрел вперед. Но не неровную, освещенную фарами дорогу видел он. После прохождения через поселок Удельная в Петином теле еще больше прибавилось деловитого покоя. Руки его налились беззвучным гудением, из центра груди по телу расходились послушные волны силы, и тело ответно пело в такт их движению. В голове у Пети было ясно. Он все понял. Пот струился по его спине, а в остекленевших глазах повторялась одна и та же сцена: мать на кухне в ночной рубашке зачерпывает снег из таза, лепит снежки и раскладывает на политом маслом противне.

— К ужину нагрянут, а у меня еще конь не валялся, — улыбается она.

В Малаховке шофер притормозил, почесал лоб.

— На три чекушки дадите?

— Дам, — ответил Аварон.

— Была не была! — затрещал передачей шофер. — Скажу — ремень лопнул... Куда вам в Москве-то?

— Никольская, — Аварон отер пот с висков носовым платком.

— Никольская? — важно нахмурился шофер. — Где это?

— Красную площадь знаете?

— А то как же?

— Прямо на нее выходит. Я покажу.

— Ужо так.

Когда выехали на шоссе, он бодро поскреб подбородок нечистым прокуренным ногтем.

— Читали третьего дня в «Правде»? Про вредителей?

Аварон не ответил.

Шофер по-бабьи покачал головой:

— Что делали, суки рваные!

До Москвы ехали молча.

— Так вам на Никольской-то чего надо? — спросил шофер, выезжая на Котельническую набережную.

— Дом.

— А чего там? Больница?

— Нет.

— А как же... а парень?

Аварон достал бумажник, вынул тридцать рублей, дал шоферу.

— Ага... — Тот сунул деньги под фуражку.

Доехали до Лубянки, свернули на темную Никольскую и, не доезжая слабо освещенной Красной площади, остановились.

— Ежли что перевезти там или чего, то я завсегда, — забормотал шофер. — Через Машу меня найдете. Вы ж с Удельной?

Не отвечая, Аварон вылез, помог Пете. Петя вылезал из кабины медленно.

— Бывай здоров, пионер, — махнул шофер, развернулся, и хлебный фургон затарахтел, рассекая темень фарами.

Аварон повел Петю.

Они обогнули серый массивный дом, пошли по Ветошному переулку. Вскоре Аварон сжал Петино плечо:

— Стой.

Петя остановился.

Аварон подошел к неприметной зеленой двери, отпер ее ключом, отворил.

— Вперед иди.

Петя вошел, шевеля губами. Аварон зажег свет.

Они стояли в небольшой подсобке, заваленной ведрами, швабрами, метлами и лопатами для уборки снега. На всех ведрах было выведено красной краской «РЖЦ».

В подсобке не было окон. Огромная батарея парового отопления растянулась толстой гармошкой во всю стену.

Аварон вынул из кармана вентиль, насадил на штырь крана батареи, с силой повернул. В трубе зашипел сжатый воздух, стена с батареей дрогнула и поехала, открывая темный проем. Аварон мягко подтолкнул Петю. Петя пошел в темноту. Рука Аварона лежала на его плече. Вскоре они уперлись в дверь. Аварон зазвенел ключами, отпер замок, открыл дверь, и Петя зажмурился от яркого света — впереди был полукруглый зал с белыми стенами и розовым мраморным полом. Яркая люстра освещала зал.

В центре зала стоял человек, абсолютно похожий на Аварона и одетый точно так же. Он глянул на Петю все теми же быстрыми глазами, подошел к стене, взялся за стальное колесо сейфовой двери, налег.

Толстая дверь бесшумно отворилась.

Аварон-2 забежал за Петину спину и положил ему руку на левое плечо.

Рука Аварона-1 покоилась на правом.

Вдвоем они направили Петю.

За стальной дверью оказалась винтовая лестница. Втроем они осторожно спустились по ней и оказались в начале длинного бетонного тоннеля, уходящего в полутьму. Здесь стоял на стальных опорах могучий барабан с двумя ручками и намотанной цепью. Цепь блестела от жира.

Аварон-2 взял конец цепи с толстым стальным ошейником, надел Пете на шею и запер на ключ.

Оба Аварона взялись за ручки барабана и произнесли:

— Прямо иди.

Петя шагнул раз, другой и пошел по тоннелю.

Авароны вращали барабан, цепь разматывалась, позвякивая, тянулась за Петей.

Тоннель был длинным. Редкие лампочки тускло освещали его.

Петя шел. Цепь волочилась за ним по бетонному полу. Петино тело внутренне тайно онемело, покой и сила больше не потрясали его, сердце билось тяжело и равномерно, ноги шли сами.

Изменилось и видение матери. Теперь он видел ее стоящей посередине огромного обмелевшего океана, доходящего ей до колен. Мать была одета в свою беличью шубу, в левой руке держала кулек с человеческими зубами, а правой брала зубы, как леденцы, отправляла в рот и громко, с удовольствием грызла.

Впереди показался свет, обозначился проход. Петя вошел в него, поднялся по восьми гранитным ступеням и с трудом понял, что он находится в Мавзолее Ленина.

Сдержанный свет растекался по каменному залу. В стеклянном гробу необычной формы лежал Ленин. В Мавзолее стояла глухая тишина.

За свои 13 лет Петя четырежды побывал здесь. Первый раз — с родителями в три года, когда отца наградили вторым орденом, потом с бабушкой и Тингой, затем со своим классом, сразу после вступления в пионеры, и последний раз — с отцом, перед его выступлением на съезде партии.

Каждый раз Петя чувствовал в Мавзолее что-то грозно-неповторимое, что заставляло думать о непонятном. Входя в Мавзолей, он всегда сильно волновался и искал опоры в сопровождающих. Выходя, он сразу все забывал и, лишь придя домой, вспоминал что-то из увиденного. Лучше всего он помнил цвет лабрадора, которым были отделаны стены. Самого Ленина он почти не помнил.

Сейчас Петя не испытывал прежних чувств. Ему было внимательно-тоскливо, и он не понимал, зачем он с цепью на шее пришел сюда.

Желтолицый Ленин в черном костюме вызывал правильную скуку, она нарастала, как стена. Пете впервые за весь невероятный вечер стало очень скучно и одиноко. Он понял, что Аварон ему по-отцовски ошибается, прижал пустоту к груди и сделал три шага вперед. Цепь натянулась, ошейник сдавил горло.

— Пройдет... — прохрипел Петя, и слезы потекли по его щекам.

Уперевшись ногами в скользкий пол, он зло-печально потянулся вперед, но цепь не пускала. Рыдая, Петя рванулся из последних сил. Цепь натянулась и напряглась, как штанга, в голове у Пети прощающе лопнуло красное яйцо, каменный зал изогнулся сферой, стеклянный гроб сжался в равностороннюю пирамиду, засветился мягким фиолетовым светом.

Петя ощутил знакомое по церкви ничто в руках, — обрезки молитвы Фроловича появились, он держал их. Но если тогда, свежесрезанные, они были оливковыми, с розоватыми пятнами, то теперь все четыре куска стали бледно-розовыми, с сеткой бордовых прожилок.

Сфера, сомкнувшаяся вокруг Пети, тончайше завибрировала и издала ровный, приятный, завораживающий и плавно нарастающий звон. Ему ни в чем не было препятствий, он легко прошел сквозь плоть Пети и зазвенел в костях. И кости по-домашнему зазвенели в ответ, и уютный звон этот сочно потряс Петю.

Звук стягивался к пирамиде. Внутри нее сдвинулось что-то, шевельнулось спящее и могучее, и из боковой грани стал плавно вытягиваться фиолетовый Червь.

Он был прекрасен, силен и мудр. Он был старше воздуха, раздвигаемого его божественным телом. Фиолетовые кольца его текли, как тысячелетия, изменчивые узоры покрывали их. Звон сферы объял Червя, словно коконом, и перетек в неземной хорал. Сонм невидимых существ запел в такт движению Червя. И песнь эта рассекала все сущее на Земле.

А Червь все выходил и выходил из пирамиды, и выходу этому не было конца.

Когда же фиолетовые кольца его заполнили все пространство сферы, Червь повел своим прекрасным лицом, ища, и обратил взор на Петю.

И Петя содрогнулся в восторге и замер. Ноги его подкосились, он опустился на колени. Червь приблизился к нему, и Петино сердце раскрылось ему навстречу. И Петя, трепеща, протянул Червю четыре куска.

Прелестный рот Червя открылся, и Червь всосал в себя первый кусок.

И кусок заскользил по телу Червя. И вспыхнул багровым. И дал Червю Новую Энергию Преодоления. И оживил кольца Червя Новым Движением.

И всосал Червь второй кусок.

И рассыпался кусок на мириады пламенных искр во чреве Червя. И пробежали искры по становому хребту Червя. И загорелся хребет Червя Новым Огнем Соответствия.

И третий кусок вошел в рот Червя. И источился во чреве Червя Влагой Вечных Пределов. И утолил Старую Жажду Червя.

А четвертый кусок, едва коснулся губ Червя, исчез сразу. И проглотил Червь Пустоту Пустот. И вошла она в тело Червя. И наполнила тело Великим Покоем Отсутствия.

И удовлетворился Червь. И просиял лик Червя. И потекли бесконечные кольца его в обратном движении.