CreepyStory

Произошло это года полтора назад. Недалеко от нашего дома есть небольшое старое кладбище. Несмотря на то, что оно старое, похороны там ещё проводили. Мы с друзьями любили иногда гулять по нему. Всем нам уже за двадцать лет было, люди взрослые и сознательные.

В том году в газетах писали о том, что на этом кладбище за две недели было разрыто две могилы, причём рыли только относительно свежие. Ничего из гробов не воровали, на месте преступления никаких улик не оставалось. Первое время там дежурили наряды милиции, нас даже один раз в участок забрали (пришлось дать доблестным служивым на лапу, чтобы на работу не сообщали).

Через полгода кто-то опять начал разрывать могилы. Через пару недель после одного из таких случаев умерла сестра моего близкого друга. Мне было очень ее жаль — она попала в кошмарное ДТП. Ещё мне, конечно же, было жаль друга и его родителей — для них это была страшная утрата. А ведь до её совершеннолетия оставалось всего полторы недели, и брат (он был художником) ей уже обещал, что нарисует ее портрет в полный рост в качестве подарка...

К моему удивлению, девушку похоронили на том самом странном кладбище. Я был удивлён таким решением её брата и родителей. Мы, конечно, с ребятами помогли им, чем смогли. На следующий день после похорон ближе к ночи мы собрались, чтобы помянуть девочку. Набрали номер друга, но он не брал трубку. Мы зашли к нему домой — родители сказали, что он пошел пить в местный бар. Бар был недалеко от кладбища, и мы не удивились, почему он направился туда.

Когда мы зашли в бар, его там не оказалось. Большинство из нас осталось там, заказав выпивку, а я вместе с одним моим хорошим знакомым решили сходить на кладбище. Я почему-то был уверен, что брат пошел пьяным в стельку на могилу своей сестры.

Итак, мы пришли на кладбище. Шли тихо, чтобы нас опять не арестовали. Там, где была могила девушки, я увидел тусклый свет. Мы стали идти еще тише. Свет действительно шёл со стороны её могилы. И когда мы вышли из-за зарослей кустарника, то просто отказались верить тому, что увидели...

Могила девушки была разрыта, гроб вскрыт, а ее тело сидело на стуле рядом с разрытой ямой, освещённое фонарём. Но самое ужасное, что спиной к нам сидел человек — её брат. Перед ним стоял мольберт, и мазок за мазком он рисовал обещанный ей портрет. Заметив нас, он повернулся к нам и только сказал: «Дайте мне время до рассвета, пожалуйста, и я сам сдамся милиции».

В суде он нес полный бред о том, что настоящее выражение лица человека бывает только после того, как он умирает. И все те разрытые могилы были его рук делом. В качестве доказательств были показаны портреты покойников, чьи могилы он разрывал.

Полгода назад я возвращался домой от девушки (было около двух часов ночи). Было темно и сыро. Дорога к моему дому проходила мимо заброшенного детского дома. И вот там я услышал детский плач. Я был немного выпивши, поэтому было совсем не страшно — хотел только помочь ребёнку, узнать, в чём дело.

Итак, зашёл в здание. Там были разбросаны старые детские игрушки и сломанная мебель, которую ещё не успели растащить бомжи. Плач был отчётливо слышен. Я прошёлся по всему корпусу, никого не нашёл, но плач продолжался. Собрался уходить, но тут заметил лестницу на второй этаж. Под ней была дверь — плач явно доносился из-за неё. Я попробовал открыть дверь — она не поддалась. Походил по зданию, нашёл кусок трубы и выбил замок. В каморке было сыро, всё в плесени. Посветил телефоном и увидел в углу небольшое зеркало. Было такое ощущение, что плач доносился из него. Подошёл ближе — всё затихло. Посветил на зеркало телефоном и увидел на гладкой поверхности нарисованную то ли фломастером, то ли краской фигурку в виде лестницы. Решил уйти, ибо тут уже стало жутко и не по себе, к тому же появился какой-то шёпот, но я ничего не мог разобрать. А когда я выходил из детдома, то уже отчётливо услышал изнутри крики о помощи.

Тут с соседней улицы выехало такси. Я выбежал на дорогу и остановил его. Таксист сразу спросил меня о криках — их он тоже слышал. Я сказал, чтобы он надавил на газ, ибо тут творится что-то нездоровое. Мы поехали, и я понемногу успокоился. А потом посмотрел в зеркало бокового вида и увидел на нём блеклую нарисованную лестницу. Я спросил у таксиста, видит ли он это, но он покачал головой. Пока ехали, лестница становилась всё отчётливей, и мне начал мерещиться неотчётливый шёпот. Когда я сказал об этом таксисту, он испугался и начал кричать на меня, чтобы я вылез из машины. В итоге я так и сделал, но сам был в не меньшем ужасе и шоке.

Утром я проснулся от головной боли, сразу всплыли воспоминания прошлой ночи. Я боялся идти в ванну и смотреть в зеркало, но потом всё же решился. На зеркале ничего не оказалось. Я расслабился, рассказал о ночном приключении друзьям, они посмеялись. Я и сам стал воспринимать этот случай в шуточной форме. Тем вечером я вернулся из боулинга около часа ночи, пошёл в ванну умыться и снова услышал шёпот. На зеркале снова была проявляющаяся лестница.

Я побежал переночевать к родителям, всё рассказал. Они мне дали снотворного, и я уснул. Утром всё было нормально. Родители мне не верили. Так продолжалось ещё три дня — по вечерам в зеркалах проявлялась лестница, которую видел только я, и слышались шёпот и крики о помощи. Они не давали мне покоя — я думал, что я сошёл с ума. Родители отвели меня к психиатру, там предложили положить меня в клинику на обследование. Пока я был в клинике, ничего не происходило, но я всё равно стал панически бояться зеркал.

Вскоре меня выписали с диагнозом «нервное истощение». Я вернулся домой — и в ту же ночь услышал опять тот шёпот. Уговорил отца постоять со мной возле зеркала в надежде, что он тоже что-то услышит или увидит. Мы стояли минут пятнадцать, и, в отличие от меня, он ничего не видел и не слышал, а я наблюдал, как лестница появляется и опускается к нижнему краю зеркала. А шёпот становился всё разборчивей и чётче, превращаясь в вопль, молящий о помощи. Когда лестница дошла до края зеркала, стекло лопнуло. Осколки попали в меня и отца и порезали нам лицо.

Он был в шоке и, наконец, мне поверил. После этого он возил меня по храмам, церквям, цыганам, бабкам, гадалкам и даже заново крестил меня. Но всё продолжается. У нас в квартире не осталось зеркал — все полопались. Многие из тех экстрасенсов, к которым мы ходили, утверждают, что на мне лежит какое-то странное и мощное проклятие, которое они не могут снять. А я не могу смириться с этим — не знаю, что делать, но всё ещё ищу выход. Я хочу жить, как раньше, но пока мне никто не может помочь.

Мой муж работает в строительной фирме. Чаще всего они занимаются сантехникой — трубы тянут, котельные ремонтируют и все такое. Как-то раз у них был заказ поменять систему отопления в школе. Муж, когда там вёл работы, называл её «школой-призраком». Я сначала смеялась, а когда он попросил дать ему с собой на работу святой воды, мне стало любопытно.

Школа стоит в центре города — из красного кирпича, четырехэтажная. Зданию лет сто, не меньше. Строилась как школа, в годы войны была госпиталем для раненых. Уже пять лет школа временно закрыта — там вообще нет детей, работают только директор, завуч, завхоз и сторож. Это якобы из-за того, что здание находится в аварийном состоянии.

Работал муж в подвале — длинном и очень широком. Говорит, как зашли, сразу же стало не по себе. Мужчин было трое. Одному пятьдесят, остальным по тридцать лет, не из робкого десятка ребята. И вот они работали весь день, а когда закончили, пошли и разом, не сговариваясь, купили пива — для них это нехарактерно. Сидят, курят и недоумевают — почему им там так страшно стало, в этом подвале? Чего они только в разных подвалах не видели — и бомжей мертвых, и крыс, и разные отходы человеческой жизнедеятельности. А тут просто струсили. Но ведь ничего-то там и нет.

С такими мыслями пришли на следующий день. Работа пошла быстро, решили для поддержания духа музыку на мобильнике включить. Муж включил — и чуть, говорит, не поседел. Вместо песни из динамика раздался крик, истошный такой вопль. Он перепугался, выключил. Потом снова нажал на кнопку — и пошла музыка. Коллеги обиделись даже на мужа — думали, что он так над ними шутит.

Разделились — трубы вести решили с разных частей подвала. Муж взял на себя самую темную и дальнюю часть. Когда пришел туда, почувствовал невыносимый холод, а на улице был июль 2010 года (помните, наверное, какое это было жаркое лето). Во всем подвале было прохладно, но приятно прохладно. А тут — как в могильнике, даже пар изо рта идет.

Муж работает, а сам чувствует, как мурашки бегут. И такое ощущение, будто сзади кто-то дышит на ухо. Оборачивается — никого. Дальше работает. Потом в какой-то момент говорит: «Все, не могу больше», — и бегом идёт на перекур.

Кстати, если вы ждете монстров и призраков, я вас огорчу. Ничего конкретного муж в подвале не увидел. Я, кстати, очень просилась с ним вместе пойти, но он не разрешил. Помню, что, пока он работал на этом объекте (это длилось пять дней), он с каждым днем становился все мрачнее и неразговорчивее. А потом все прошло, когда они завершили работу в подвале.

Из странных и непонятных вещей там было только то, что все трое мужчин чувствовали в подвале себя, как мальчишки после страшных историй в лагере, и у всех давали сбои часы и телефоны. Связь в подвале была, но дозвониться было невозможно. Один раз мне позвонил муж, я ответила, а там был шум очень сильный и неприятный, будто крик. Я очень испугалась, перезваниваю — берет трубку мой супруг и удивляется, чего это я так переживаю. Он мне, как вы поняли уже, не звонил. Находился он в тот момент в школьном подвале.

После того, как они сдали объект, муж спросил у завхоза, что находилось в подвале во время войны. Были у него кое-какие предположения. Оказалось, там был лазарет с теми ранеными, кто был обречен. Их не держали на солнечном свете, уносили в подвал, чтобы не так сильно были слышны стоны и крики. А в том месте, где мой муж чувствовал жуткий холод, стояла печь. Она и сейчас осталась — ее видели мужчины. Эта печь отапливала весь подвал. В городе с продуктами в войну было очень плохо, но еще хуже было с дровами — все шло на фронт. Поэтому иногда печь в школьном подвале топили трупами солдат, которые умирали, а девать их было некуда — обливали керосином и жгли.

Это был обычный заброшенный завод, промышленный исполин, выброшенный на берег после развала Союза. Не было в нём ничего зловещего, кроме, пожалуй, того факта, что огромное процветающее предприятие в одночасье закончило своё существование. Кажется, раньше там производили какие-то электронные платы для высокоточных приборов, но в подробности никто из нас не хотел вникать. Мы хотели только острых ощущений. Хотя, если уж быть совсем честной, для этого можно было найти десяток на порядок более мрачных и зловещих мест, а не этот завод. Не было за ним ни дурной славы, ни жутковатых историй. На его территории какое-то время даже существовали мелкие разрозненные частные фирмочки: метизники, пилорама, реставрация подушек. Потом постепенно закрылись и они, да и то безо всякой там мистики. А за то время, пока за забором завода ещё точечно теплилась жизнь, его окончательно распотрошили и вынесли оттуда всё, что не было намертво привинчено к полу и имело хоть какую-то ценность, а что нельзя было украсть, продать и приспособить под бытовые нужды, то разгромили. И вот этот унылый оплот разрухи и запустения мы решили исследовать.

Мы — это я и ещё шестеро моих камрадов, которым вообще было без разницы, где лазить, потому что большую часть времени они занимались именно тем, что лазили по всяким сомнительным местам либо бухие вусмерть, либо обкуренные до чертей, либо готовясь к тому, чтобы напиться и накуриться. Такое продуктивное времяпровождение называлось «жить, как настоящий панк» и оправдывалось громкими заявлениями о том, что «всё равно до тридцатника не доживём». Но с ними было весело, что уж… Ну вот мы и полезли на завод.

Он даже не охранялся, просто когда оттуда ушли люди, вход в административное здание заколотили, а все ворота намертво заварили. Во времена своего существования это предприятие было закрытого типа, так что высоту сплошного бетонного забора мог бы преодолеть только олимпийский чемпион по прыжкам с шестом, да и ему стоило бы одеться в какой-нибудь защитный костюм, чтобы колючая проволока, идущая поверху ограждения, не освежевала его в случае неудачного прыжка. Но мы и не собирались лезть через забор: под одними из ворот бродячие собаки подрыли широкий лаз, куда вполне мог бы просочиться худосочный человек. И мы просочились.

Знаете, там ведь действительно не было ничего такого: пустые гулкие цеха с остатками ржавого оборудования, подсобки, заваленные промышленным мусором и обломками рассохшейся мебели, в кабинетах валялись осколки чашек, картонные папки, перфокарты, клочья рассыхающегося поролона, осколки выбитых стёкол. Везде грязь, пыль, облупленные стены, жёлтые потёки на потолках. Печальная картина, не больше. Да и день тогда был солнечный, что тоже не способствовало мистической атмосфере.

В одном из помещений (судя по сохранившейся на стене надписи «Приятного аппетита!», это была столовая) я увидела следы — отпечатки чьих-то грязных ладоней на стенах. И на потолке. Они начинались у самого пола, так, словно человек шёл по коридору на руках, а потом… поднялся по стене вверх, прошёлся по потолку, снова по стене. А потом вышел в окно.

Конечно, я показала это парням. Конечно, они посмеялись. Ведь это было похоже на шутку, даже с претензией на оригинальность, потому что кто же ходит на руках? «Новый супергерой Пианист-Паук спешит спасать мир», — так они сказали. Почему пианист? Ладони, оставившие эти отпечатки, были узкие с длинными пальцами, изящные такие, как у музыканта.

Да, наверное, это могла бы быть шутка. Но я выглянула за окно, и в тот момент мне меньше всего хотелось смеяться, потому что следы уходили вверх по внешней стене. Я показала бы это ребятам, но они уже вышли из столовой, так что мне ничего не осталось, кроме как догонять их. На слово мне не поверили, а возвращаться не стали.

Знаете, в чём была наша ошибка? Не в том, что мы пошли на тот завод. А в том, что собрались там переночевать. Это казалось отличной идеей: тёплая летняя ночь, крыша над головой, нет опасности, что какой-нибудь случайный бомж или наркоман решит перерезать нам горло во сне — не было там ни бомжей, ни нарков, они просто не знали, как пробраться на территорию завода. Мы и сами-то совершенно случайно наткнулись на скрытый в кустах собачий лаз.

Когда стемнело, мы расположились в пустой и более-менее свободной от мусора и хлама комнате: кариматы, спальные мешки, небольшой костёр, сложенный из кусков мебели. И, конечно, выпивка. Много выпивки. Хотя, к чести нашей, ума хватило взять и закуску: варёные яйца, хлеб, помидоры, огурцы. И соль. Полторакилограммовая пачка соли, которую просто купили вместе с остальными продуктами по пути на завод.

Вообще-то, это было даже весело. Когда тебе 17 лет, ты переехала учиться в другой город и родители не поджидают тебя дома с криками: «Где ты шлялась всю ночь?! Ты что, пьяная?!!», то можно спокойно сидеть всю ночь у костра с развесёлыми друзьями, пить дешёвый портвейн и веселиться. Почему нет? Жизнь прекрасна!

Вот только мне не было весело. Я думала о следах на стене, и чем больше я о них думала, тем меньше мне нравилась вся эта затея с ночёвкой. И ещё я с ужасом видела, что камрады мои медленно, но уверенно движутся из пункта Разудалое Опьянение в пункт Ищ-що Па Од-дной и Спть. Я же была удручающе трезвой, и передо мной маячила перспектива остаться наедине с темнотой, своими страхами и шестью невменяемыми телами, дрыхнущими мертвецким сном.

Постепенно затухал костёр, заканчивался портвейн, парни расползались по спальным мешкам, мне становилось всё больше не по себе. И о том, чтобы заснуть самой, не было речи. Страх — не лучшее снотворное.

И тогда я почему-то вспомнила о соли: вроде бы она защищает от зла. Я точно читала что-то такое и даже смутно припомнила ужастик, где главная героиня насыпала соль на пороге квартиры, чтобы к ней не смогла войти какая-то инфернальная тварь, маскирующаяся под человека. Никакой уверенности в том, что это от чего-то там меня защитит, не было, как и в том, что есть от чего защищать. Я чувствовала себя истеричной паникёршей, которая сама себя накрутила, напридумывала чёрт знает что, ведь на самом деле нет никаких монстров, и тварей, которые прячутся в тёмных углах, тоже не существует.

Я говорила себе, что всё это мракобесие, а сама рассыпала вокруг своего спального мешка соль. Тщательно, очень тщательно, чтобы не было пробелов в белом круге. Нужно было сделать этот круг шире, чтобы мои друзья тоже оказались внутри него, но в тот момент я была не семнадцатилетней девушкой, а перепуганной девочкой, которой хотелось только одного — спрятаться, защитить себя.

А потом я стала ждать. В абсолютной темноте, в тишине огромного пустого здания, в одиночестве, потому что все мои товарищи уже спали беспробудным пьяным сном. Рядом со мной лежал фонарик, но я боялась его включить, чтобы не увидеть в его свете… что-то. Может, этого чего-то и не было. Поначалу. Потому что потом оно пришло, это уж точно. Я сидела в кругу из соли и, прикусив зубами кулак, слушала, как оно забирает моих друзей одного за другим. Без лишнего шума, почти деликатно: тихое жужжание расстёгивающейся «молнии» спального мешка, негромкий полухруст-получавканье (может, с таким звуком ломается позвоночник или разрывается горло?), шорох тела, волочащегося по полу из комнаты и вдоль по коридору. Не знаю, куда оно их утаскивало. В столовую? «Приятного аппетита!», ха.

Шесть раз оно уходило и возвращалось. Я могла бы закричать, но не было смысла — пьяные спят слишком крепко, да и разве не лучше умереть во сне?

Когда пришёл мой черёд, я даже пожалела, что сама не упилась до отключки, потому что тогда мне не пришлось бы ждать, что сейчас, вот сейчас ко мне прикоснутся изящные руки с длинными пальцами, отвратительные руки. Но ничего не происходило, хотя я чувствовала, что оно там, за кругом из белых крупинок ищет меня, чует, хочет добраться. И злится, потому что не может.

Я просидела всю ночь, съежившись в комок и зажмурившись: съежившись, чтобы, не дай бог, не высунуть за пределы защитной границы локоть или палец ноги, а зажмурившись, чтобы не увидеть то, что поджидало меня за этой границей. Я решилась открыть глаза, только когда сквозь веки начал просвечивать красным яркий солнечный свет. Хотя оно ушло раньше, на рассвете, убралось в какую-нибудь тёмную дыру, чтобы выспаться или наесться.

Днём всё опять выглядело совсем не страшно, вот только шесть спальных мешков валялись пустыми. И вокруг соляной полосы на грязном полу виднелись отпечатки узких ладоней, ищущих, шарящих.

Я даже не бежала оттуда, просто ушла. Аккуратно сложила свои вещи в рюкзак и ушла. А ещё забрала полупустой картонный пакет.

Мои соседки по комнате сначала удивлялись, когда я начала рассыпать соль вокруг своей кровати, потом привыкли. Они считали меня странной, но мне было всё равно.

Не знаю, что это была за тварь. Не знаю, почему она поселилась на том заводе.

Я знаю только, что соль отгоняет зло. Я знаю, что узкие руки с длинными цепкими пальцами не коснутся меня в темноте.

По крайней мере, когда я сплю.

С самого детства меня называли гиперактивным ребенком. Я никогда не сидел на месте, был очень любопытным, лез везде и всюду. Уложить меня спать было огромной проблемой для мамы. Я не спал не потому, что не хотел, как она думала, а потому что не мог…

Меня водили по психологам и психиатрам. Все твердили одно и то же: «Ребенку нужно внимание». К слову, о внимании. Мама работала трамвайщицей, задерживалась допоздна через день или через два — я уже плохо помню. Папа в нашей с мамой жизни появлялся редко и так же неожиданно исчезал. До семи лет мама говорила мне, что он работает в другом городе и просто не может быть с нами долгое время, так как он зарабатывает деньги, на которые мы с ней живем. Потом «добрые» люди рассказали мне, что нигде он не работает, а все это время находится в местах лишения свободы.

Как я уже писал выше, сон для меня был (и остается) большой проблемой. Меня пичкали какими-то таблетками, настойками, но ничто не могло меня избавить от кошмаров, которые преследовали меня (да, собственно, и продолжают преследовать). Все это было, сколько я себя помню. Мне снились какие-то «дяди и тети» в непонятных старинных (некоторые — даже в рваных и грязных) одеждах, с ужасными синими лицами. Они меня либо звали куда-то жестами, либо пытались мне что-то сказать, но я ничего не понимал. От страха я просыпался в холодном поту, пугая маму или дядю Васю, с которым мне приходилось ночевать, когда мама работала.

Дядя Вася был мужик крепкий, испугать его моими рассказами было невозможно, они у него вызывали смех. Он накатывал мне валерьянки, я засыпал и все повторялось снова: лица, голоса, жесты… Мама же после моих рассказов тащила меня к врачу. Тот в свою очередь вновь говорил: «Ребенку внимание нужно уделять».

Вот так я жил до десяти лет. Я уже привык к своим странностям. Примерно в 8 лет они у меня почти исчезли, или же я просто перестал обращать на них особое внимание.

Когда мне было 10 лет, мама умерла. Умирала она очень долго и мучительно, особенно последнюю неделю: у нее была опухоль мозга, которая сожрала ее за полгода. Папа к тому времени «взялся за ум» и не отходил ни на шаг ни от нее, ни от меня. Мама умерла ночью у нас на руках. Я все видел, слышал её последний вздох. Помню, как мы с отцом вышли на улицу, сели на крыльцо. Я заплакал, и тут же зарыдал и он. Когда уже приехали милиция и скорая, отец, успокоившись, зашел в дом, а меня оставил на улице, так попросил милиционер.

Я сел на скамеечку на заднем дворе, на которой по вечерам мы сидели с мамой, и просто уставился в одну точку. Не знаю, сколько я так сидел, пока краем глаза я не засек в огороде какое-то движение. Я посмотрел в ту сторону — все было тихо. Я решил пойти и посмотреть, что там. Дойдя до забора, я услышал какой-то шепот или шелест. Мне показалось, что поднялся ветер и стало очень холодно. Шепот нарастал, и все вокруг меня закружилось-завертелось. Я узнал голоса, которые не слышал уже два года. На этот раз я четко расслышал, что они мне говорили: «Отпусти ее». Кого и куда отпустить, я не понял, да это меня тогда и не интересовало. В голове у меня что-то затрещало — и все, дальше провал в памяти…

Позже я увидел их — на кладбище в день похорон. За крестами и памятниками я увидел людей, которые странно двигались. Мужчина, мальчик и женщина из моих снов двигались по направлению ко мне. Лица у них были такие, будто они в морозилке сутки просидели, и руки странные какие-то — вроде как они есть, а вроде и нет… От их созерцания меня отвлек звук молотка, забивающего гвозди в гроб. Тут я вновь вспомнил, для чего я здесь, что мамы больше нет, и перестал обращать внимание на странное видение.

Прошло пять лет. Эти существа — я даже не знаю, как их называть — периодически приходили ко мне, но большие дозы транквилизаторов, которых мне прописывали врачи, заставляли их просто растворяться в моем сознании. Все эти пять лет я жил практически один. Папа теперь действительно работал в другом городе и приезжал раз в месяц. Я ужасно боялся оставаться один, поэтому звал дядю Васю к себе, но пару лет назад он мне сказал: «Ты уже здоровый парень, пора и одному привыкать жить». После этого, конечно, я уже не просил его ночевать со мной. Спал я днем — на уроках, на переменах, где угодно, только не дома и не ночью. Дома ночью я глотал таблетки, запивал их кофе и всю ночь смотрел какую-нибудь комедию с включенным везде светом. Отцу я боялся сказать об этом, так как слышал как-то разговор соседей — якобы он собирался меня в психушку сдать, плохой я, видите ли, совсем стал после смерти матери.

Мне исполнилось 15 лет. Папа уволился с той работы и теперь проводил со мной больше времени, но только по вечерам. Я стал вновь засыпать ночью без таблеток и прочей химии. До какого-то момента все было хорошо, как у всех людей.

Как-то в пятницу вечером папа уехал, как он сказал, на рыбалку с дядей Гришей с ночевкой. Мне очень хотелось сказать, что я не могу остаться один, или вообще просто упасть ему в ноги и зарыдать. Но я, конечно же, этого не сделал. Я прекрасно знал, что этот дядя Гриша — на самом деле тетя Рита, папина новая невеста, девушка.Не знаю, как ее назвать. Он боялся мне рассказать о ней, я узнал все сам.

В 7 часов вечера папа уехал, оставив мне денег на карманные расходы. Конечно же, я пошел гулять с друзьями. Мы выпили, и очень даже немало. Где-то в первом часу ночи я пришел домой. Спать мне не хотелось, поэтому я решил посмотреть телевизор. Шел какой-то фильм про любовь — под него я и заснул. Проснулся, когда на часах было около трёх ночи, от грохота кастрюль на кухне (она у меня прямо за стеной). Ну, думаю, батя пришел, выгнала, наверное, его эта тетка. Встал с дивана и без задней мысли открыл дверь на кухню.

То, что я увидел дальше, заставило меня не просто остолбенеть, но и чуть не обделаться. За столом сидел мужчина — все тот же, из моих снов или видений (теперь уже и не знаю, как их называть). Напротив него сидел мальчик примерно моего возраста, а та тетка ворочала кастрюлю со щами на плите. Лица были все те же, и теперь я разглядел их подробно. Мужик был высокий, худой, один глаз у него то ли вывалился, то ли его вырвали, второй глаз, как говорится, вышел из орбит. Кусок щеки свалился прямо на моих глазах на пол. Я чуть не свалился вслед за ним. Мальчик выглядел более-менее приемлемо, если в такой ситуации вообще можно употребить это слово. Он только хрипел, клокотал, и у него изо рта вытекала кровь — такое впечатление, будто он пытался выплюнуть свои кишки. Тетку я не успел разглядеть — единственное, что я увидел, это топор, торчащий из ее спины, и как червяки ползали по её рукам.

Вся компания отвлеклась от своих дел и устремила взор на меня. Я ничего не придумал лучше, как захлопнуть дверь кухни и подпереть ее своим телом. Гости в моей кухне, видимо, решили со мной поздороваться, но мне этого не очень хотелось, о чем в нецензурном варианте я им и крикнул через дверь. Мне ответили сильным ударом в дверь, от которого я чуть не отлетел. Я схватил стул, быстро подпер им дверь и тут же взялся за диван. Забаррикадировавшись, я сел на пол и начал соображать, что делать. Может, таблеток дернуть? А вдруг еще хуже станет? Может, спросить, чего им надо-то?..

Мои мысли оборвал звон бьющегося стекла. Осколки сыпались мне чуть ли не на голову. Я отпрыгнул, как ошпаренный. Снова возникли из ниоткуда ветер и тот самый шепот-шелест. Люди за дверью пытались ее выломать, при этом бормоча что-то на незнакомом языке. Я закрыл уши руками, закрыл глаза и во весь голос крикнул:

— Чего вам надо? Что вы хотите? Кто вы?

Чье-то холодное прикосновение к моей голове заставило меня открыть глаза.

Рядом со мной сидела моя мама и гладила меня по голове. И при этом приговаривала знакомым жутким шепотом:

— Отпусти его…

Отскочив от нее в другой конец комнаты, я возопил:

— Кого — его?!

Мне ответила не мама, а шепот откуда-то из-за окна:

— Ты знаешь…

Стоило мне отвлечься на окно, как мама исчезла. Люди в кухне тоже вроде угомонились. Тут уж я не выдержал и принял решение убежать на улицу, но почему-то не через дверь, а через окно.

Оказавшись на улице, я услышал знакомый скрип тормозов — папа приехал! Я выбежал за забор, но никакой машины там не было. Меня опять окружил зловещий шепот: «Отпусти его, отпусти его…». У меня закружилась голова, мне стало душно, рвотные массы уже подкатывали к горлу, в висках стучало. «Отпусти его, отпусти его…» — все громче и громче, почти рядом. Было такое впечатление, что я ощущал дыхание человека, который это шептал.

В глазах у меня потемнело. Ноги стали ватными. Я упал на землю, закрыл руками голову и зарыдал, как маленькое дите. Другого варианта я уже не видел. Я не знал, чего они от меня хотят. И вообще, кто — они? Наверное, я и правда псих, и мне нужно лечиться, соседи не зря говорили.

Кто-то схватил меня за ногу и поволок по земле быстрым темпом. Я ударился головой о булыжник и потерял сознание. На тот момент мне казалось, что я умираю. Передо мной в сумеречном состоянии сознания предстал образ матери, которая тянула отца за руку, звала его куда-то, но тот сопротивлялся и явно никуда не хотел идти.

— Отпусти меня! — кричал отец с явной злобой.

— Это он тебя не отпускает, — кивая в мою сторону, говорила мама.

Недавно ездили с отцом к его брату, моему дядьке. Живет он в в шестидесяти километрах от нас в поселке Боргустанские горы — это северные предгорья Кавказского хребта.

Когда мы приезжали к нему год назад, он хвастался нам красным «Жигулёнком», который ему отдала вдова его лучшего друга, разбившегося в горах, куда тот ездил собирать лекарственные травы. В этот раз мы удивились, увидев нашего родственника на стареньком «Урале» с коляской.

— Машина-то где? — поинтересовались мы.

Тот что-то невнятное промямлил и перевел разговор на другую тему. Несколько раз за день мы пытались выяснить у него, что ж с машиной случилось, но выдавили из него эту историю только после принятия стакана самогона.

Дело было такое. Дядька занимается разведением кроликов и почти каждый день ездит накосить им травы. Луга, в которых он косит траву, находятся в горах, но доехать аккуратненько можно. Ездил он на подаренном «Жигуле», набивал тройку мешков травы, складывал их в салон и багажник и потихоньку ехал обратно в поселок.

В тот день он, как всегда, приехал на один из своих излюбленных лужков. Надо сказать, что лужок с одной стороны заканчивался вертикальным скалистым обрывом метров в десять. Поставил «Жигуль» на ручной тормоз, ключи, как обычно, положил в бардачок, взял мешки и косу, пошел заготавливать травку.

Практически закончив набивать последний мешок, краем глаза заметил какое-то движение с другой стороны луга, оглянулся и увидел, как его красный «Жигуль» медленно, но верно едет по лугу к краю обрыва. Отбросив мешок в сторону, дядька замахал руками и побежал к машине. Бежал и кричал:

— Стой! Стой!

Кричал, а сам думал — кому, собственно, он кричит, да и как машина на ручном тормозе с незаведенным двигателем сама едет, да ещё и в горку?.. Небольшую такую горку, градусов примерно пятнадцать, но все равно, это невозможно!

Не добежав несколько метров до машины, дядька увидел в салоне силуэт человека, заорал ещё громче и припустился быстрее, но тут же встал, как вкопанный. Человек сидел не на водительском кресле, а рядом — на пассажирском...

Дядька замешкался, и машина, доехав до края обрыва, свалилась вниз. Он подбежал к краю и заглянул туда.

Машина висела почти перпендикулярно земле, насадившись на ствол дерева и сломав его. Нижние колеса касались земли.

«Слава богу, можно её ещё починить», — пришло тут же в голову моему дядьке. Но тут волосы у него встали дыбом. Из салона машины, через ветровое стекло, на него смотрел его покойный друг. Его сероватое лицо было злым, а губы растянулись в омерзительной усмешке.

Он в оцепенени смотрел на него, голова закружилась, и он понял, что упадет сейчас вслед за машиной. Ужас сковал его ещё больше, когда он пытался отойти назад — было такое впечатление, что сзади него была стена, которая потихоньку пододвигала его к обрыву.

Дядька говорит, что за несколько мгновений перед ним пронеслась вся его жизнь. Он вспомнил детство, как они ещё малыми бегали с другом купаться на речку, как вместе ходили в школу, сидели за одной партой... Сватались даже в юности к одной и той же девушке, но она отказала им обоим.

И потихоньку от этих воспоминаний стена сзади отступила, и он бросился бежать в сторону поселка. Говорит, бежал так, как никогда не бегал, даже дышал через раз... Отбежав на почтительное растояние, пошел шагом.

Пришел он домой уже вечером, никому ничего не стал рассказывать. Говорит, так ему плохо было, что он всю ночь просидел в обнимку с бутылью самогона, пока жена утром не устроила скандал. Все же пришлось жене сказать про машину. Правда, соврал — сказал, что она упала в ущелье, что собирать там уже нечего... Тётка моя и рада была, что он сам живой остался.

Только дядька мой до сих пор на тот лужок так и не ездил. И мешки с косой там так и оставил...

«Ноги, — говорит, — туда не идут. В тот район вообще не езжу теперь. Как вспомню всё — как душем холодным окатывает... Чёрт знает, что это было!».

Хочу рассказать мистическую историю из моего детства. Когда я была маленькая, моя бабушка нашла во дворе вороненка и принесла домой. Решили, что его надо сначала выкормить, научить летать, а потом выпускать на улицу. Для меня это было огромной радостью, так как ни кошек, ни собак у нас тогда не было.

Я с удовольствием занялась воспитанием вороненка. Он скакал по всему дому, особенно ему нравилась кухня. Кухня у бабушки огромная, совмещенная с прихожей, отделенной большой русской печью. Вот как раз у стены в прихожей на полу стояло огромное, метра два в высоту, старинное зеркало, кое-где от старости покрытое черными точками. Вороненку очень нравилось сидеть рядом с зеркалом. Он мог там подолгу рассматривать что-то, склоняя голову то в одну сторону, то в другую.

Примерно через месяц, когда воронёнок уже заметно подрос, я заметила, что он стал сторониться зеркала. Подходил к нему, заглядывал в него, потом вдруг начинал громко каркать и резво, с проскользами лапок по половицам, удирал прочь из кухни. Я несколько раз после этого заглядывала в зеркало — что там его напугало? Но ничего, что могло бы напугать, там не видела.

Однажды ночью все проснулись из-за жуткого шума из кухни. Там орал ворон. Не каркал, а просто орал! Мы с бабушкой выскочили на кухню. Он сидел, вжавшись в угол, выкатив глаза и широко раскрыв клюв, издавая уже скорее шипение, нежели карканье. По кухне летали мелкие перья, а на полу перед зеркалом лежало несколько больших перьев из изрядно поредевшего вороньего хвоста.

Бабушка подхватила ворона на руки (причем он ещё и клевался как обалделый) и отнесла в комнату. Походив по кухне, подошла к зеркалу, ойкнула и вытолкала меня из кухни. Затем она принесла из спальни плед и накинула его на зеркало, а дверь, отделяющую кухню от остальных комнат, закрыла на щеколду.

Утром сквозь сон я слышала мужские голоса, а когда встала, то зеркала не было на своем месте. Бабушка тогда сказала, что приходил мой дядя и отнес зеркало в другой дом. На мои вопросы: «Зачем? А почему?» — она ничего не отвечала.

И вот, лет через пятнадцать, я напомнила бабушке ту историю из детства. Она нехотя мне рассказала, что той ночью, когда она подошла к зеркалу, то не увидела своего отражения — зеркало было матовое и отражало какой-то клубящийся белый туман, в глубине которого ясно различалась огромная темная фигура. Бабушка тогда очень испугалась и побежала в комнату за пледом, чтобы закрыть зеркало. Плед постоянно за что-то цеплялся, бабушка несколько раз его подхватывала и опять накидывала на зеркало. Она с ужасом поняла тогда, что с той стороны, где плед соприкасался с зеркалом, нечто пыталось его схватить и сбросить на пол. В конце концов, ей удалось закрепить плед, хотя утром он всё равно оказался лежащим на полу. Тогда она позвонила своему сыну, моему дяде. Он приехал и отвез зеркало на свалку.

А вороненка так нам тогда так и не удалось выпустить на волю, потому что он умер на следующий же день…