Монолог москвича
Неделю назад я ехал с таксистом за город. Мне нужно было срочно попасть в одно место, в пятидесяти километрах от Москвы, и это был единственный способ туда добраться. Путь был долгим. Мне, как обычно, очень повезло: водитель не умолкал ни на секунду. Он без остановки травил байки.
В Советском Союзе он работал техником в военной авиации, обслуживал самолеты. Как-то он летел в Читу на грузовом самолете, вместе с разными генерал-майорами. К третьему часу полета все так нажрались, что самолет пришлось сажать ему и одному из генералов. А ещё был случай, объявили воздушную тревогу. А пилоты все в говно. Их занесли в самолет, одного случайно положили вверх ногами в кабину, дали кислорода и отправили атаковать учебную цель. Пилоты справились, но потом улетели куда-то заграницу — полетать еще пару часов. Было смешно, но слегка утомительно.
«А вот "Боинг", помнишь, упал? Это знаешь, почему было? Потому что надо было на русском самолете лететь. У них на "Боингах" все через жопу, никакой защиты от дурака. У нас если потянуть резко штурвал, то все сразу переходит в ручной режим, все мигать начинает, свистеть, кряхтеть — короче, не заметить невозможно. А вот тогда, когда этот пилот ребенка пустил полетать, так там автопилот отключился, а никто и не заметил. Это потому, что наши самолеты лучшие в мире».
«Или вот кран. Видишь? Точнее, вон видишь — два крана стоят. Один наш, другой немецкий. Грузоподъемность одинаковая. Но их такой весь тоненький, изящный, а наш такой весь массивный, в два раза больше как будто. Это, знаешь, зачем? Это потому, что наши знают — все равно какой-нибудь мудак возьмет и прицепит на стрелу в два раза больше груза. Немецкий сразу свалится, сложится как карточный домик, а нашему-то ничего. Потому что кран хороший».
«А нахер столько вешать?», — вежливо поинтересовался я.
«Так он ж мудак. Все равно повесит. Не он так другой придет, еще страшнее — бухой, или с похмелья, злой, не спал пять дней — обязательно случится, как такому не случится».
Мы ехали, дорога сузилась до двух полос. Началась бесконечная пробка. Я сидел и слушал. И чем дальше, тем больше думал о нас и о них. Я вспоминал, сколько раз в своей жизни, оказываясь в Европе, я сетовал на то, как всё плохо у них устроено. Однажды задумал я помирать. Не совсем конечно, а так — перепой, давление, еще какие-то прелести. И не было у меня с собой таблетки, которая помогает. Я пошел в аптеку. Дело было в Хельсинки. Смотрите, говорю, умираю, дайте таблеток, а то тут прямо останусь в назидание потомкам. Оказалось, нужен рецепт. Но я же помираю — не унимался я. Ничего не знаю, нет рецепта — нет таблетки, ответил невозмутимый врач. Следующие три часа я искал врача, который может выписать мне таблетки. Все больницы оказались закрыты. Вызвал скорую. Приехали ребята, записали что я умираю и предложили взять такси за свой счет и поехать километров за пятьдесят от центра — там, мол, есть круглосуточная больница. А так ничем помочь не можем. Потому как воскресенье и помирать у нас тут не положено. (Надо, конечно, отметить, что помирать по-настоящему я все же не собирался, просто давление подскочило, паника ну и все дела такие, знакомые каждому параноику в городе Москва). Пока я ходил и ездил, конечно, все прошло само собой. Но, я сразу вспомнил этих прекрасных суровых женщин из скорой родной столицы — не факт, конечно, что они приедут, уж точно не стоит ждать, что приедут быстро, но когда зайдут, осмотрят тебя этим уничижительным взглядом, посмотрят по сторонам, мол, как ты живешь тут, пугливое ничтожество, — в общем, совершат этот постсоветский ритуал растаптывания личности, но без таблетки не отпустят и, пока ты не успокоишься, не уедут и умирать на улице не бросят.
И такого случается столько, что и не перечислить. В Москве круглосуточно можно сделать все — побриться, постричься, искупаться, купить машину. Как говорит мой литовский друг, Москва — единственный город, где каждую минуту можно купить сурка, калашников и ядерное оружие. А попробуй поменять ночью сотню евро в любом европейском городе? А сунься с 500 евровой бумажкой в придорожное кафе? А бесплатный Wi-Fi в аэропорту попробуй отыскать? И миф, о том, что наши люди не помогут найти дорогу иностранцу, потому как языков не знают? Это же чистой воды обман. Потому что у наших людей есть язык жестов, они на нем чаще всего и говорят, а итальянца попробуй спросить в каком-нибудь небольшом городе что-нибудь? Вот так-то. Потому что нашим людям все нипочем. Видел видео в «ютюбе»? WeloveRussia называется, вон как мы умеем, живем в говне, а смекалка работает. Выкручиваемся как-то, выживаем, чтобы американцы боялись. Мы им еще покажем, вон в деревне мужик трактор из бутылок собрал, так мы на нем приедем и еще Европе открутим голову. Вперед Россия и не ссы Европа.
И действительно же сделают. С той скоростью, с которой русские скупают целые куски Италии, Франции, Испании и прочих до того прекрасных для обитания мест, нет никаких сомнений, что опасность того, что мы распространимся на весь цивилизованный мир, реальна как никогда.
Рассуждения мои становились все более туманными и всеобъемлющими одновременно. Теории мои уже не нуждались в каких-либо внятных аргументах, я сидел и живо представлял себе как на месте маленьких магазинчиков появятся круглосуточные палатки, маленькие забегаловки начнут предлагать пасту болоньезе, суши и покурить кальян.
Но что-то звенело в голове, тоненьким голоском пробиваясь сквозь геополитические расклады.
«Погоди-ка, погоди-ка. А может, немцу просто не придет в голову на 10-тонный кран вешать двадцать? А может, пилот "Люфтганзы" не посадит ребенка за штурвал самолета, зная, что за дверью еще двести немцев хотят попасть на работу, а не посмотреть как карапуз веселится ценой собственной жизни? Может, просто никому не нужно покупать хорька в два часа ночи?» Вся картина стала разрушаться и становиться все более пугающей — через двадцать лет по всей Европе падают самолеты, не обработанные противоледной жидкостью, ездят «Лады Калины», а на выборах в США побеждает конь Джорджа Буша, с лозунгом — «Да, я конь, но все остальные еще хуже».
В нас есть непобедимая черта — упиваться собственным бездонным долбоебизмом, ржать над своими сумасшедшими политиками, ржать, немного при этом как будто бы извиняясь. Это какая-то народная садомазооргия, которая распространилась на бескрайние территории. А ты слышал, что в Забайкалье вместо овощей в ларьке героин толкали? А видел, как танк по дороге едет и встречает яхту? А как мужик с пятого этажа бухой прыгнул? Мы смотрим, смотрим и радуемся, тому как у нас все жопой сделано, через жопу повернуто и сквозь жопу просматривается. И конца этому нет. И края.
Нет никакой «этой» страны. Есть я и ты. И каждый раз, когда уверенной рукой ты рисуешь узоры бензопилой «Дружба» на дачном туалете, писаешь на американское посольство в пять утра, покупаешь холодильник в четыре часа ночи, потому что к нему бесплатно дают соковыжималку, и чудовищно негодуешь, что в 12 часов вечера все в небольшом европейском городе перестают бухать и идут спать — ты делаешь ту страну немного «этой».
В Советском Союзе он работал техником в военной авиации, обслуживал самолеты. Как-то он летел в Читу на грузовом самолете, вместе с разными генерал-майорами. К третьему часу полета все так нажрались, что самолет пришлось сажать ему и одному из генералов. А ещё был случай, объявили воздушную тревогу. А пилоты все в говно. Их занесли в самолет, одного случайно положили вверх ногами в кабину, дали кислорода и отправили атаковать учебную цель. Пилоты справились, но потом улетели куда-то заграницу — полетать еще пару часов. Было смешно, но слегка утомительно.
«А вот "Боинг", помнишь, упал? Это знаешь, почему было? Потому что надо было на русском самолете лететь. У них на "Боингах" все через жопу, никакой защиты от дурака. У нас если потянуть резко штурвал, то все сразу переходит в ручной режим, все мигать начинает, свистеть, кряхтеть — короче, не заметить невозможно. А вот тогда, когда этот пилот ребенка пустил полетать, так там автопилот отключился, а никто и не заметил. Это потому, что наши самолеты лучшие в мире».
«Или вот кран. Видишь? Точнее, вон видишь — два крана стоят. Один наш, другой немецкий. Грузоподъемность одинаковая. Но их такой весь тоненький, изящный, а наш такой весь массивный, в два раза больше как будто. Это, знаешь, зачем? Это потому, что наши знают — все равно какой-нибудь мудак возьмет и прицепит на стрелу в два раза больше груза. Немецкий сразу свалится, сложится как карточный домик, а нашему-то ничего. Потому что кран хороший».
«А нахер столько вешать?», — вежливо поинтересовался я.
«Так он ж мудак. Все равно повесит. Не он так другой придет, еще страшнее — бухой, или с похмелья, злой, не спал пять дней — обязательно случится, как такому не случится».
Мы ехали, дорога сузилась до двух полос. Началась бесконечная пробка. Я сидел и слушал. И чем дальше, тем больше думал о нас и о них. Я вспоминал, сколько раз в своей жизни, оказываясь в Европе, я сетовал на то, как всё плохо у них устроено. Однажды задумал я помирать. Не совсем конечно, а так — перепой, давление, еще какие-то прелести. И не было у меня с собой таблетки, которая помогает. Я пошел в аптеку. Дело было в Хельсинки. Смотрите, говорю, умираю, дайте таблеток, а то тут прямо останусь в назидание потомкам. Оказалось, нужен рецепт. Но я же помираю — не унимался я. Ничего не знаю, нет рецепта — нет таблетки, ответил невозмутимый врач. Следующие три часа я искал врача, который может выписать мне таблетки. Все больницы оказались закрыты. Вызвал скорую. Приехали ребята, записали что я умираю и предложили взять такси за свой счет и поехать километров за пятьдесят от центра — там, мол, есть круглосуточная больница. А так ничем помочь не можем. Потому как воскресенье и помирать у нас тут не положено. (Надо, конечно, отметить, что помирать по-настоящему я все же не собирался, просто давление подскочило, паника ну и все дела такие, знакомые каждому параноику в городе Москва). Пока я ходил и ездил, конечно, все прошло само собой. Но, я сразу вспомнил этих прекрасных суровых женщин из скорой родной столицы — не факт, конечно, что они приедут, уж точно не стоит ждать, что приедут быстро, но когда зайдут, осмотрят тебя этим уничижительным взглядом, посмотрят по сторонам, мол, как ты живешь тут, пугливое ничтожество, — в общем, совершат этот постсоветский ритуал растаптывания личности, но без таблетки не отпустят и, пока ты не успокоишься, не уедут и умирать на улице не бросят.
И такого случается столько, что и не перечислить. В Москве круглосуточно можно сделать все — побриться, постричься, искупаться, купить машину. Как говорит мой литовский друг, Москва — единственный город, где каждую минуту можно купить сурка, калашников и ядерное оружие. А попробуй поменять ночью сотню евро в любом европейском городе? А сунься с 500 евровой бумажкой в придорожное кафе? А бесплатный Wi-Fi в аэропорту попробуй отыскать? И миф, о том, что наши люди не помогут найти дорогу иностранцу, потому как языков не знают? Это же чистой воды обман. Потому что у наших людей есть язык жестов, они на нем чаще всего и говорят, а итальянца попробуй спросить в каком-нибудь небольшом городе что-нибудь? Вот так-то. Потому что нашим людям все нипочем. Видел видео в «ютюбе»? WeloveRussia называется, вон как мы умеем, живем в говне, а смекалка работает. Выкручиваемся как-то, выживаем, чтобы американцы боялись. Мы им еще покажем, вон в деревне мужик трактор из бутылок собрал, так мы на нем приедем и еще Европе открутим голову. Вперед Россия и не ссы Европа.
И действительно же сделают. С той скоростью, с которой русские скупают целые куски Италии, Франции, Испании и прочих до того прекрасных для обитания мест, нет никаких сомнений, что опасность того, что мы распространимся на весь цивилизованный мир, реальна как никогда.
Рассуждения мои становились все более туманными и всеобъемлющими одновременно. Теории мои уже не нуждались в каких-либо внятных аргументах, я сидел и живо представлял себе как на месте маленьких магазинчиков появятся круглосуточные палатки, маленькие забегаловки начнут предлагать пасту болоньезе, суши и покурить кальян.
Но что-то звенело в голове, тоненьким голоском пробиваясь сквозь геополитические расклады.
«Погоди-ка, погоди-ка. А может, немцу просто не придет в голову на 10-тонный кран вешать двадцать? А может, пилот "Люфтганзы" не посадит ребенка за штурвал самолета, зная, что за дверью еще двести немцев хотят попасть на работу, а не посмотреть как карапуз веселится ценой собственной жизни? Может, просто никому не нужно покупать хорька в два часа ночи?» Вся картина стала разрушаться и становиться все более пугающей — через двадцать лет по всей Европе падают самолеты, не обработанные противоледной жидкостью, ездят «Лады Калины», а на выборах в США побеждает конь Джорджа Буша, с лозунгом — «Да, я конь, но все остальные еще хуже».
В нас есть непобедимая черта — упиваться собственным бездонным долбоебизмом, ржать над своими сумасшедшими политиками, ржать, немного при этом как будто бы извиняясь. Это какая-то народная садомазооргия, которая распространилась на бескрайние территории. А ты слышал, что в Забайкалье вместо овощей в ларьке героин толкали? А видел, как танк по дороге едет и встречает яхту? А как мужик с пятого этажа бухой прыгнул? Мы смотрим, смотрим и радуемся, тому как у нас все жопой сделано, через жопу повернуто и сквозь жопу просматривается. И конца этому нет. И края.
Нет никакой «этой» страны. Есть я и ты. И каждый раз, когда уверенной рукой ты рисуешь узоры бензопилой «Дружба» на дачном туалете, писаешь на американское посольство в пять утра, покупаешь холодильник в четыре часа ночи, потому что к нему бесплатно дают соковыжималку, и чудовищно негодуешь, что в 12 часов вечера все в небольшом европейском городе перестают бухать и идут спать — ты делаешь ту страну немного «этой».
