Troyanova

...Яблоки в саду у рыжей Марты падали на землю и оставались там – их никто не подбирал. Деревенским в голову не приходило угоститься яблоком из ее сада. Ходили слухи, что одинокая женщина – ведьма. Потому у нее такие рыжие волосы и сад, плодоносящий даже в самый тяжелый неурожай.

В тот год яблок во всей деревне было мало. Яблони росли у каждого дома, они исправно цвели весной, но к августу на ветках не оказалось ни одного плода, не испорченного птицами или жуками. А в саду рыжей Марты деревца стояли, раскинувшись ветками, и яблоки на них росли гроздьями, сразу по несколько. Под тяжестью плодов ветки гнулись вниз, яблоки, нагретые солнцем, пахли сладко и тяжело. Они были, что называется, наливными – видно, как под тонкой, почти прозрачной кожурой мягко переливается золотистый сок. Проведешь по боку такого яблока пальцем – останется след, а через некоторое время пропадет, как не бывало.

Мы с сестрой стояли уже у самого Мартиного забора по колено в траве. Я в джинсах не боялась ни крапивы, ни щепок, торчащих из штакетин, а вот Ринке пришлось хуже: она бегала по деревне в коротеньких шортах и теперь поминутно ойкала, обжигаясь крапивой. Я посмотрела, как она чешет коленку, встряхнула, наконец, головой и решилась:

- Да ну, Рин, не бывает сейчас ведьм – двадцать первый век! Просто она сумасшедшая… Живет себе и растит яблоки – раз заняться нечем. И ничего такого, если мы возьмем одно. Пополам.

Закончила я совсем тихо, потому что на самом деле так уверена не была. Яблок хотелось, и очень! Притом, мы с сестренкой всегда рвали яблоки и сливы с соседских деревьев, а их владельцы не возражали – наоборот, совали яблочко в руку каждый раз, когда мы бенгали за солью или свечами по бабушкиным поручениям. Но с рыжей Мартой было что-то не то. Я чувствовала, что не стоит рвать ее яблоки, и бабушка бы за это не похвалила. Но нам так хотелось! А росли они только у нее.

Ринка помолчала немного, а потом сказала: - Может быть, они и ведьма, но добрая. И яблоки у нее заколдованные! Вот попробуем и превратимся в кого-нибудь, а потом нас расколдуют. Мне бабушка такую книжку читала!

Я усмехнулась. Книжки тоже читала. Там обычно бывает сказано, что во двор к одиноким теткам, которых за глаза зовут ведьмами, лезть без приглашения не стоит. Но что, с другой стороны, делать?!

Я встряхнула волосами, подняла руки и все-таки ухватилась за крепкую перекладину поперек забора.

- Рин, ты здесь меня подожди! Вдвоем долго, а я одна быстро – пару яблок сорву и бегу обратно!

Сестренка закивала.

***

В саду рыжей Марты все было иначе, чем снаружи. Темнее, сад гораздо больше, ветки яблонь плотно смыкались над моей головой. Я посмотрела под ноги – по колено в траве стою. Яблони вблизи оказались старыми, с корявыми потемневшими стволами и лишайником на ветках. А яблоки пахли уже просто головокружительно. Я протянула к одному руку – и опустить не смогла. Под соседним деревом, спиной ко мне, стояла рыжая Марта.

Она казалась гораздо моложе, чем на самом деле. Волосы были заплетены в косу, длинную, до пояса и почти уже рассыпавшуюся. Как будто заплетена давным-давно и до сих пор такая.

Подняла плавным жестом тонкую руку, сомкнула пальцы на гладком красном яблоке с ближайшей ветки. Сорвала. Обернулась ко мне, шурша платьем.Кинула. Я дернулась. Поймала брошенное яблоко. Уставилась, сжимая его в ладони, на спокойную Марту. Та прикрыла глаза и улыбнулась.

Пришла. Пришла я.

***

Потом Ринке отдала то яблоко. А сама к Марте вернулась. Лазила каждый вечер через забор, чтобы соседи не видели. Читала её книги, сидела с ногами на старом табурете. Спрашивала обо всём, что хотела узнать. Вязала из соломы простые обереги, чертила руны на деревянной столешнице ножом. Зажигала цветные свечи, сушила полевые травы. Слушала, слушала. Училась.

Что я, городская, знала о ведьмах. Не пришлось мне, конечно, летать на метле и варить приворотные зелья. У Марты не было медных котлов и птичьих чучел. Страшно сказать, у неё телевизор был. И ноутбук. Однажды, пока я вырисовывала в ряд цифры на санскрите, Марта за моей спиной сидела и смотрела « Доктор Кто» с ноутбука. С таким бесстрастным надменным лицом, какое пристало бы для изучения древних магических практик. Но практики она оставила мне. А сама предпочитала пить горький тёмный каркаде, листать какие-то затрёпанные книги – не сомневаюсь,что романы! – и тихим тяжёлым же голосом вещать мне прописные магические истины.

Книги можно было брать домой. Я читала заговоры по ночам, освещая страницы экраном мобильника. Ринка любопытствовала, и я приносила ей яблоки, возвращаясь от Марты. Бабушка качала головой. Но не препятствовала.

Тренировалась на яблоках. Первое, заговорённое на удачу, было невозможно, ужасающе кислым. Я до сих пор не знаю – совпало так или это от моего неумелого колдовства?.. Марта тогда только хмыкнула, похвалила. Даже, кажется, по голове погладила. И вытащила с антресолей ещё один ветхий пыльный том.

***

…В конце лета Марта молча открыла передо мной дверь. Кивнула на проём. Я поняла. Не место двум ведьмам в одной деревне. Шмыгнула носом. Успела привязаться к наставнице, которую когда-то так боялась. Подошла и обняла напоследок. Чтобы не расплакаться. Мы почти не говорили ни о чем, кроме колдовского искусства. Никогда. И не поговорим теперь.

Она шагнула спиной в открытую передо мной дверь. И пропала в темноте. Я осталась стоять одна. На пороге. И тут её высокая фигура снова запрынула на крыльцо, сунула в мою руку яблоко – наливное из её сада, улыбнулась мне – кажется, в первый раз, и спрыгнула на землю.

Я искала её в саду, обошла всю деревню, но она не пришла ни тогда, ни потом. Мне почему-то было спокойно: так захотела Марта, теперь она будет жить ещё где-нибудь или, может, пустится путешествовать. Не знаю. Принимаю её выбор. И учусь сама быть ведьмой.

Я съела яблоко. Перед сном. Домой не пошла, уснула на Мартиной тахте, упав поверх покрывала. А на утро расчесывалась перед её зеркалом и смотрела, как мои светлые волосы становятся рыжими. Очень-очень красиво.

– Лапа за лапой. Осторожно. Карниз узкий, а вниз лучше не глядеть. Тебе лучше не глядеть. А я могу. Я вообще что хочу могу. Аж до утра. И немножко потом – ну, пока они не проснутся.

Идём. Тут недалеко. Вот, если хочешь, окно. Мальчик спит. Давай к нему зайдём? Свет даже не выключил. Книжка на подушке, радость моя. Что бы ему такого... придумать. Я тебя зачем с собой взял? Придумай сон ребенку!

И ржёт. Я не могу. Когда ко мне в окно преспокойно залезает здоровый пушистый кот, этакая смесь Бегемота, Чешира и всех моих кошмаров сразу, и, лыбясь свозь подкрученные усы, как ни в чем не бывало зовет придумывать людям сны – я тогда схожу с ума и отказываюсь что-нибудь понимать. Пойти, конечно, не отказался. Дурак, что ли. Иду.

Сон – это же сложно. Вот какой ему? Я сам в детстве смотрел, как ухожу жить в Африку. И ещё – дверь в стеклянную комнату с книгами в стене кухни. Сколько потом наяву искал – комнаты в стене не было, – но я как-то не заморачивался. Потом, думал, появится. Дождался. Появилась.

– Ну, ты придумал? Комнату? Кота? Ладно. Ты – сегодня гость, а завтра, – щурится, – кто завтра-то будешь?

Не придумал еще? Я придумаю.

Идем.

Друг мой, это, знаешь ли, дело сложное – людям сны придумывать. Но ты справишься. Я же тоже хочу выходной. Вот и устроил себе – зашел к перовому неспящему и завербовал в помощники. У тебя неплохо получается. Сюда еще заверни – учительница.

Давай ей про лес, она любит. Тихо-спокойно, птицы на руки прилетают, тень под деревьями. Хороший сон, я б сам такой смотрел.

Я зачем-то закрываю глаза и начинаю придумывать. Представляю лес с деревьями, кроны которых смыкаются куполом над головой. Влажный мох под ногами. Какую-то мелкую птицу, свистящую с ветки. В орнитологии никогда не смыслил, но это же сон, всё можно. Сон! Что-то взрывается у меня в голове, и я еще сильнее зажмуриваюсь от вспышки. Сон! Всё! Можно!

Тропинки моего леса заворачиваются узлами, отделяются от земли и начинают танцевать в воздухе – длинные земляные полосы, похожие на воздушных змеев. На ближайшем кусте появляется гроздь лиловых ягод – на каждой любопытный мышиный нос с усами. Сразу дюжина полосатых котов начинает за ними охоту. Корни куста сдергивают друг с друга землю, как дама снимает перчатку с пальцев. Одновременно начинают двигаться все деревья, моя маленькая птица взлетает – и в ее свисте я узнаю ликующий мотив «Jingle Bells». Мой будильник. Кот закрывает сенсорный экран тяжелой лапой, едва я успеваю открыть глаза. Фыркает в усы, смотрит на меня синими глазищами. А потом начинает ржать, совершенно по-человечески.

– Хорош помощничек. Попросили сон выдумать – вот вам, пожалуйста! Со-он, всё как полагается, всё можно.

Он убирает лапу с замолчавшего телефона, спрыгивает с кровати и, обернувшись, говорит:

– Главное ты понял. Всё можно! Тогда, когда это – сон!

И уходит. В моё окно на восьмом этаже.

Через несколько мгновений я слышу с улицы хриплый голос:

– Десять дней у меня отпуск! Пока сам справишься!

Я хватаюсь за лицо, чтобы проверить, не появились ли на нём кошачьи усы. Почему-то это тревожит меня сейчас больше всего.

…Ведьма была маленькая и – для людей – довольно тощая. Одной рукой она цеплялась за дверной косяк, а второй прилаживала над входом подкову. Получалось криво, как она ни старалась. Длинные широкие рукава свешивались с кистей и падали ей на лицо. Ведьма фыркала, дергала головой, убирая их. Наконец, удовлетворившись результатом, подхватила двумя руками длинный подол, присела и, еле слышно пискнув, спрыгнула с табуретки.

Тогда я подошел к ней, приветствуя, потерся о ноги головой и сел рядом. Аккуратно обернул лапы хвостом, мурлыкнул тихо и прищурился: "Что скажешь?"

Ведьма ойкнула, увидев меня, потом присела на корточки и протянула мне руку раскрытой ладонью вверх. Я оценил. Знакомство начиналось по правилам кошачьего этикета – она предоставила мне возможность обнюхать ее. Руки моей ведьмы пахли травами, а ее непомерно широкие рукава – пылью и даже немного мышами. Наверное, только что на чердак лазила. Может, и подкова эта смешная оттуда. Хорошо, что у нее в доме есть мыши. Ведьмин кот – это, конечно, очень почетно, но накладывает обязательства... Не могу же я, в самом деле, гоняться за листьями и бумажками, словно котенок. А мышь поймать – это, согласно традиции, серьезно и вполне достойно ведьминого кота.

Вот и сижу перед ней теперь, смотрюсь в прозрачные серые глаза.

Всему, что должен знать ведьмин кот, меня учила старая Хенда. Она ничего не видит уже десяток лет, но безошибочно чувствует суть стоящего перед ней. Когда меня увидела – вытянула руку вперед, попробовала засмеяться, но у нее не вышло. «Этот кот, – говорит, – настоящий ведьмин». Она почти не понимает людей, даже своих сестер-ведьм, но уже разговаривает с животными. Разговаривала со мной. Она была мудрой наставницей – и последним ее советом было: «Иди к своей ведьме, мой мальчик, она уж давно тебя ждет».

И я отправился: шел, не чувствуя себя, пока передо мной не оказалась открытая калитка. Сначала я подумал, что за ней – Хенда: что-то необъяснимое и родное звало меня туда, словно я вернулся к давно забытому, но когда-то очень любимому человеку. Вошел.

– …Тебе имя нужно. Хорошее. И звучное чтобы. Вон ты какой солидный. Черныш тут не подойдет, хотя ты здорово на ведьминого кота смахиваешь. И цветом, и глазами. Может, будешь Гризелом? Ничего звучит.

Я согласно трусь щекой о ее ладонь. Подходящее имя. А потом фыркаю в усы: «смахиваю?» Вообще-то я и есть ее кот.

***

Просыпаюсь я от невыносимого грохота. Вскакиваю, выгибаю спину, топорщу хвост – где? Кто напал? «Ведьма!» – проносится мысль в голове. Я вижу ее и чувствую облегчение – жива. Прижалась к стенке и смотрит огромными круглыми глазами на осколки на полу. Я вздыхаю, расслабляюсь и опускаю хвост. Ну, что она натворила?

Пол усеян мелкими осколками – это надо ж так красиво разбить! Кое-где между половицами попадаются сухие травинки. И пахнет цветами. Это еда какая-то?

«…Ведьмин кот обязан разбираться во всех ее снадобьях. Это не значит, Гризел, что нужно в каждое совать нос! Достаточно будет отличать одно от другого». Хм. Учили меня, учили. Подхожу к ведьме, поднимаю голову и вопросительно смотрю на нее. Она беспомощно улыбается мне и садится на корточки, чтобы погладить.

– Видишь, Гризел, что случается. Сухоцвет весь рассыпался. И где я новый возьму?

Моя ведьма встает, вздыхает и идет за метлой. А почему она еще ни разу ее не использовала по назначению – для полетов?

***

По вторникам приносят почту. Моя ведьма с утра у окна – как только шляпа почтальона уплывает дальше по дороге, она вскакивает и бежит, подхватив юбки, к почтовому ящику. Я выхожу к воротам за ней. Ящик у нас старый, висит криво, и краска с него облупилась. Но ведьма смотрит на него так, как будто это драгоценный ларец с сокровищами. Из-под приоткрытой крышки ящика торчит угол бумажного листа. Она берется за него рукой, сглатывает так, что я слышу, зажмуривается и резко выдергивает лист. Открывая глаза, шумно вдыхает открытым ртом. Потом смотрит на лист, переворачивает его, взятый вверх ногами. Я тоже вглядываюсь в написанное. Обычный газетный лист. Такие всем приносят. И тут моя ведьма опускает руку, бредет в дом, а там кладет газету на стол, садится в свое кресло. И плачет. Съеживается вся, прислоняется лбом к коленям, слезы текут по лицу и она вытирает их краем ладони. Я вспрыгиваю к ней. Бестолково мурлычу, тычусь носом в щеку – слезы у нее холодные, – и наконец сворачиваюсь на коленях клубком. Она гладит меня мокрой от слез рукой и улыбается уголками губ. В тот вечер я заснул у нее на коленях, а утром обнаружил, что она так и осталась в кресле в неудобной позе. Спит, закинув голову на спинку, и дышит почти неслышно. Пожалела меня прогонять.

***

Зв все время, что я здесь живу, мышей было слышно раза три. Одна пробежала, шурша, вчера ночью за стеной, и еще пара пищала в старом сене на чердаке. Вот сейчас самое время их поймать. Отправляюсь на чердак, подняв хвост трубой. Моя ведьма шьет у окна, наклоняется низко, так, что косы пол метут.

Когда я уже слышу шорох мышиных лап и, приникая к полу, готовлюсь броситься на выходящую из норы добычу, вдалеке раздается раскат грома. А вслед за ним сверкает белая молния, и блики от нее пробегают по пыльному чердачному окну. Моя мышь забивается обратно в свою щель, а я топорщу усы и подавляю желание немедленно замурчать, успокаивая самого себя. Я! Боюсь! Собачьей! Грозы!

Слышу, как внизу ойкает, роняя шитье, ведьма. Собираю остатки воли в лапы и иду к ней. Вместе не страшно.

– Гризел, ты где,– она уже зовет меня и, увидев, наклоняется и хватает на руки. – Кот мой, котик, смотри, гроза! Ты не боишься? А я боюсь. Не уходи, с тобой не так страшно.

Она зажмуривается и быстро-быстро гладит меня по встопорщенной шерсти. Прижимаюсь к ее щеке своей. Вместе нам не страшно, не страшно будет… Боюсь. И ее жалко.

…Не знаю, сколько мы так просидели, но, когда гроза закончилась и резко стало светло, мы поглядели друг на друга с недоумением – чего, дураки, грозы боялись, – и расхохотались. Тихонько засмеялась она, прикрывая рот ладонью, зафыркал в усы я. Гроза прошла, живем снова, все хорошо, мы живые и вдвоем! Радуемся как дети, забыв, что несколько минут назад тряслись от страха, отворачиваясь от каждой молнии. Она разжимает руки, и я удобно устраиваюсь у нее на коленях, мурлычу от души, заглядывая снизу ей в глаза. Какое счастье, что у меня есть своя ведьма!

***

Вечером я выхожу во двор: проверить, все ли в порядке. Осенью темнеет рано, я уже сливаюсь с сумерками. Поднимаю голову вверх – звезд еще не видно, зато над самой нашей крышей мерцает серпик луны. Молодой месяц. Такой же, как был в тот вечер, когда я в первый раз сюда пришел.

– Подойди, мальчик мой. – Я дергаюсь и инстинктивно прижимаю уши. А потом вижу: моя наставница, старая ведьма Хенда стоит в темноте за калиткой. Бегу к ней, стараясь не думать, что значит ее визит. Она улыбается, наклоняется, треплет меня за ухо.

– Да знаю я, что ты хочешь спросить. Ту ли ты ведьму выбрал. А сам как думаешь, – она вдруг улыбается снова, – ту?

«Ту», – Я удивляюсь тому, что совсем не испытываю сомнений. И чувствую, что отвечаю – сейчас, старой Хенде, – правильно. Мы беседуем еще долго-долго, но к ночи я уже тороплюсь: мне нужно к моей ведьме.

– Вот и хорошо, мой мальчик, я за тебя спокойна. А знаешь, – она понижает голос, и мне кажется, что сейчас старая ведьма подмигнет, – эта девочка, которую ты выбрал, – она же не ведьма!

Я, ведьмин кот, стою один посреди ночи, не могу шевелиться и даже думать не могу. Поднимаю голову – в глазах отражается одинокий молодой месяц.

***

Обычно ведьмы пользуются передающимися из поколения в поколение наговорами. Но моя не-ведьма тоже бормочет себе под нос заговоры. Не настоящие, конечно, они у нее сродни моему мурлыканью – когда счастлива и когда несчастна. Сидит с ногами на стуле и, нахмурившись, упоенно строчит в старой тетрадке. Небось, бабушкина. Я подхожу поближе, чтобы потереться о ее ноги.

– Гризел, – она скашивает на меня вниз глаза. – Вот как лучше: «пустые небеса» или «бездонные»?

Я даже сел. Вот это вопрос! Что ж она такое сочиняет?

Тянется ко мне почесать за ухом.

***

Лежу на ее кресле, прикрыв глаза. Она мечется от полки к полке: вытирает пыль. И поёт:

«…И ведьма на метле летит, и кот сидит на черенке, и я смотрю в глаза луны и не боюсь пустых небес…»

Я тоже больше не боюсь пустых небес. Пусть и не полечу никогда с ведьмой на метле. Буду охранять дом от мышей и злых духов, первым слушать новые стихи, путаться у нее под ногами во время уборки и приходить утешать каждый раз, когда она что-нибудь разобьет. А еще напоминать ей, что уже вечер, и мурчать для нее, пока не заснет. Каждую ночь.