Немного не понимаю таких вот комментаторов и, в первую очередь, пост для таких же, считающих, что уран могут добывать только отмороженные наглухо заключённые #comment_81392698 и лично @seatdriver . Поехали.
Как живут люди, которые трогают уран руками, делают начинку для ядерных ракет и топливо для электростанций
Пролог. Добро пожаловать в Краснокаменск
Поезд Чита–Краснокаменск приезжает на рассвете. Четыре полупустых вагона тащит тепловоз: железную дорогу здесь еще не электрифицировали.
В Краснокаменске нет улицы Ленина, площади Ленина и даже памятника Ленину. Есть проспект, площадь и памятник Покровскому Сталь Сергеевичу, первому директору Приаргунского производственного горно-химического объединения. Все называют его просто — комбинатом.
Полвека назад на месте Краснокаменска была степь до горизонта. В 1967 году в степи нашли месторождение урановых руд. За два года построили город на 14 тысяч человек. За 20 лет он вырос до 70 тысяч. Сейчас в Краснокаменске 53 тысячи жителей и комбинат — их главный работодатель.
Эти люди добывают урановую руду, обогащают ее и выпускают закись-окись урана, из которой потом делают топливо для атомных электростанций и ядерное оружие.
«Шахта — это тот же погреб». Как работают под землей
Рабочий день под землей длится шесть часов. Перерыва на обед нет, но в шахте есть камера отдыха. Шахтеры там не едят, с собой берут только фляжку с чаем. Евгений Горюнов — бригадир очистной бригады — работает так уже 20 лет.
«Пошел в шахту и мне там понравилось. Так и остался, моё это. В бригаде у меня девять человек. Работаю наравне со всеми. Бурим породу, в основном скальную. Буровой штангой — это что-то вроде дрели — делаем отверстия, шпуры. 28 шпуров — это забой. Потом приходят взрывники, заряжают эти отверстия взрывчаткой и взрывают. Загружаем горную массу на погрузочную машину, везем к рудоспуску. Породы, которые могут обрушиться, укрепляем специальными рамами».
Шахта — многоэтажный дом, который растет не вверх, а вниз. В шахте рудника «Глубокий» 14 этажей каждые 60-100 метров. Глубина — километр. Средняя температура — плюс 25 в любое время года. Чем ниже, тем хуже работает вентиляция, на нижних уровнях уже + 35.
Этажи называют горизонтами, средняя высота — 3,5 метра. Длина горизонта зависит от расположения урана в породе. Между горизонтами можно перемещаться по «стволам» — основным вертикальным выработкам. В подземном доме они заменяют лифты: спускают людей и оборудование, поднимают руду.
«Урановая руда — тот же скальник, но помягче. Иногда уран выглядит как серое пятно в породе, бывает черного цвета или даже красного. Самое неприятное — когда ломается оборудование. Начинается таскотня, приходится поднимать его на поверхность. Работа стоит, а за это особо денег не заплатят. Нужны метры. Поэтому я стараюсь приглядывать за оборудованием, между делом ремонтирую его».
Сначала идут проходчики: они делают основные выработки — центральные коридоры «этажей». По ним прокладывают рельсы, и электровозы вывозят руду к «лифтам». За проходческой группой идет забойная, которая врезается в скалу там, где руда «богатая» (с большим содержанием урана). Забойщиков впятеро больше, чем проходчиков. После прохождения пустоты заливают бетоном. В месяц забойщики должны проходить 150-160 метров.
«Опасная ли у меня работа? Наверное, опасная… Бывает, кого-то придавливает, ломает. Всякое бывает, но редко. Я не боюсь. И если бы мой сын решил стать шахтером, я не стал бы его отговаривать. Шахта — это тот же погреб. Работать можно, деньги зарабатывать тоже. Разряд у меня повыше, чем у остальных шахтеров, — седьмой. Самый высокий — восьмой. Но таких у нас нет. Наверное, восьмой дают посмертно».
«Носим на себе больше 20 килограммов спасательной аппаратуры». Как работают спасатели
Игорь Фурсов на комбинате уже 22 года. Начинал на шахте, потом стал спасателем, членом Отдельного военизированного горноспасательного отряда. Игорь — респираторщик: он работает в непригодной для дыхания атмосфере.
«Я — заместитель командира отделения, четвертый номер. В загазованной атмосфере иду последним, а когда возвращаемся — первым. В отделении пять человек: командир, первый, второй, третий и четвертый. Первый отвечает за связь, второй — за пожарные рукава, третий — за носилки, четвертый — за дыхательную аппаратуру. Каждый спасатель носит на себе больше 20 килограммов. А как справляется третий номер с этими большими и неудобными носилками, я вообще не представляю. Нам обещают новое оборудование, оно легче и проще, но все упирается в деньги. Пока такой возможности нет».
1 сентября у спасателей начинается учебный год: знакомятся с новой аппаратурой, повторяют пройденное, пишут конспекты. На практических занятиях в учебной шахте доводят действия до автоматизма.
В спасательном отряде восемь отделений, по два на смену. Одно отделение на месте, второе в резерве на телефоне. Смена — сутки. Основные типы аварий — пожары и обрушения. В 2015-2016 годах администрация комбината оснастила всех подземных работников рациями и элементами слежения. Теперь они могут подать сигнал бедствия оперативно, а оператор наверху видит, где именно находится каждый сотрудник.
«Был случай года четыре назад: я остался за командира отделения, а на втором руднике произошло обрушение… печально, что мы не успели. Травмы несовместимые с жизнью. Бывало, что ребята, шахтеры, падали в "ствол" шахты. Наши выезжали, собирали останки. Бывает, электровоз наедет или упадет что-нибудь, ногу сломает. Конечно, те, кто через это проходят, очень благодарны нам. А то ведь иногда ребята говорят, что мы дармоеды».
За свою работу Игорь получает 48 тысяч рублей в месяц. В свободное время охотится с друзьями. Или играет в волейбол.
«Работать не страшно. Страшно, когда пострадавший умирает — не успели, не сумели… Обидно, что такие моменты еще есть. Я вообще-то высоты боюсь, но стараюсь страх побороть: у меня 28 прыжков с парашютом. Конечно, моя работа в какой-то мере опасная. Зато в жизни эти знания могут очень помочь».
«Уран сжирает кости, зубы сыплются». Что у них со здоровьем
Когда надо рассказывать о достижениях на производстве и о безобидных хобби, люди охотно называют свои имена. Но все, что вы сейчас прочитаете, было сказано анонимно.
«Люди уходят на пенсию и умирают. Год-два и все — не одна болячка, так другая. Уран сжирает кости, зубы сыплются. Вода, которая падает в шахтах с потолка, разъедает шкуру. У нас кладбище-то знаешь какое! Зеки говорят: мы-то здесь сидим по приговору, а вы-то почему? Раньше нам давали капли, которые выводят радиацию. Потом перестали».
«С комбината уволился в 1992 году. А почему уволился? Купил дозиметр. Спустился в шахту. Шестой-седьмой горизонт — дозиметр зашкаливает. Три девятки показывает, а больше он показывать не может, пищит постоянно. Реальная радиация намного выше, чем официальная. На третьем-четвертом горизонте первого рудника соточка микрорентген в час стабильно шла. Но это было в те годы, в девяностые. Как сейчас — не знаю».
Так говорят рабочие. Официальная позиция отличается.
«В руде содержание урана незначительное, — рассказывает пресс-секретарь комбината Юрий Мурашко. — За последние десять лет не было случая, чтобы подземный рабочий набрал предельную дозу облучения по сумме всех смен за год. Радиационный фон в Краснокаменске ниже, чем в Москве».
Официально — все экологические нормы соблюдены, вентиляция работает отлично и все носят спецодежду: нательное белье, хлопчатобумажный костюм, респиратор и так далее. Вот только этой спецодежды хронически не хватает. На складе нет шахтерских касок, защитных очков и других необходимых работникам вещей.
«Мы даже не можем добиться, чтобы нам выдали тапочки. Мы ходим либо в открытых, либо в рваных тапочках. А приносить свою обувь запретили. Перчаток тоже нет. Ситуация: к нам приходят проверять радиационный фон каждый месяц. Мы готовимся: специально рассыпаем урановую пульпу. Мало — плохо: могут вредность снять. Много — тоже плохо: могут все закрыть».
По официальной статистике, раком в Краснокаменске болеют 340 человек на 100 тысяч населения. Это на 60 человек меньше, чем в среднем по стране. В советское время здешние больницы были гораздо лучше остальных забайкальских, они получали оборудование и кадры со всего Союза. Но в последние годы хорошие специалисты разбежались из краснокаменских больниц — слишком маленькие зарплаты.
«Сначала-то помпезно было: корпуса, оборудование, все на уровне. Потом все сошло на нет, кадры ценить перестали и они уехали. Например, во взрослом отделении нет кардиолога. А больницу нужно ремонтировать».
Уран для человека опасен, но куда опасней радиоактивный газ радон, который попадает в организм через легкие. Результат воздействия — печеночная и почечная недостаточность, лучевая болезнь, рак и генетические мутации. Из-за радона краснокаменским властям даже пришлось переселить целый поселок Октябрьский: горизонты одной из шахт подошли под жилые дома и радон проник в вентиляцию. Впрочем, радиационный фон в городе нормальный.
«Конечно, в шахтах радиация выше, чем в жилых зонах, — говорит глава краснокаменской медсанчасти Петр Герасимович. — Это влияет на организм, но организм разный бывает: есть люди, которые отработали под землей по 30-40 лет, и не то что онкологического, они даже профессионального заболевания не заработали. У шахтеров профзаболевания суставные, вибрационные и глухота. У спасателей разрушается эмаль зубов: для нее вреден чистый кислород, которым часто приходится дышать под землей».
«Управленцы получают миллионы, а мы — 15 тысяч». Как они зарабатывают
После аварии на «Фукусиме» уран подешевел в семь раз. В 2013 году «Росатом», владеющий комбинатом, получил от него 3,5 миллиарда рублей убытков. Началась оптимизация. За три года комбинат сократил расходы, вернул городу большую часть земли и уволил 7 тысяч человек. Раньше на комбинате работал каждый четвертый краснокаменец, сейчас — каждый десятый. Руководство говорит, сокращений не было: люди увольнялись, а на их место просто не нанимали новых сотрудников. Но сами люди говорят другое. Анонимно, конечно.
«Сокращения продолжаются до сих пор. Только теперь они нелегальные. Например, после медкомиссии по любому поводу могут уволить. Если есть у них задача сколько-то человек убрать, они все равно найдут возможность это сделать. Тем, кого сократили, приходится работать вахтами на Дальнем Востоке, из-за этого семьи разрушаются».
Некоторые условия труда, которые раньше считались вредными, теперь стали невредными. Хотя они не изменились — изменился закон. Так комбинат экономит на надбавках за вредность — а это 20% от зарплаты. Рядовым сотрудникам комбината не повышали зарплаты уже несколько лет.
«Управленцы сколько получают? Миллионы! Года три или четыре назад начальница кадров получала 300 тысяч рублей. Я, говорит, сто тысяч аванса получила, куда бы мне их деть. А мы? Пообещают надбавку, а придешь просить — ничего не дадут. Администрация ведет двойную бухгалтерию. Как-то в интернете выкладывали документы: прямо по фамилиям — какую мы получаем зарплату и какая идет по документам. В то время у меня было 15 тысяч рублей, а на бумажке — 43 тысячи. Мальчишку, который это выложил, нашли и уволили».
Бригадир шахтеров, встречу с которым мне организовала администрация комбината, говорит, что зарабатывает в среднем 100 тысяч рублей в месяц. Похоже, ему повезло. Его коллеги называют другие цифры.
«Мой бывший муж работал шахтером и получал 100-120 тысяч рублей в месяц. Потом рудник закрыли, перевели его на другой. Там он сначала получал 60, потом 40-50 тысяч: то надбавки лишили, то премии. А потом он попал под сокращение».
«А мой знакомый всю жизнь проработал бригадиром шахтеров. Весь гараж у него обклеен грамотами. Как обоями! А он матерится: "Если б за каждую грамоту мне давали по тысяче, я бы миллионером стал!”»
Комбинат гарантирует сотрудникам соцпакет: ДМС, санаторий и так далее.У кого есть «вредность», больше отдыхают и раньше выходят на пенсию. Тем не менее, в досрочной пенсии регулярно отказывают.
«Я должен был выйти на пенсию в 50 лет: проработал под землей слесарем больше 10 лет. Когда мне исполнилось 50, собрал все документы и пошел в пенсионный отдел. Там мне сказали: "Ты все эти бумаги купил. Можешь задницу ими вытереть". Поехал на рудник, а они говорят "Ба! Так у нас все судятся. Хочешь — судись, получишь инфаркт. Я говорю: как так? А если я до 55 не доживу? У нас как 50 исполняется, так и помирают. Постоянно на руднике висят некрологи…»
Мой собеседник работал слесарем в одной из шахт и решил доказать свою правоту. Нанял адвоката, проиграл три суда в Краснокаменске. В Чите выиграл с первой попытки, но пенсию назначили минимальную: 7300 рублей.
«У нас полрудника так мучаются. Вот мои начальники участка пошли на пенсию и не смогли высудиться. Мужикам, у которых лет по 30 стажа, насчитали по 14-15 лет работы со вредностью, когда они пошли на пенсию. Почему? Да кто их знает. Типа бумаги не сохранились. Это, по-моему, везде в России так. Страна у нас чудненькая».
«В декабре нам не выплатили зарплату». Что ждет Краснокаменск
Главный праздник в Краснокаменске — День шахтера. Его с фейерверками и дискотеками отмечают в последнее воскресенье августа. По масштабу торжеств можно оценить краснокаменский бюджет — если салют большой, год выдался денежным.
Последние годы трудно назвать денежными для всего Забайкалья. Дотационный регион стал получать меньше денег из федерального бюджета. Из-за этого с конца 2016-го почти перестали платить зарплаты бюджетникам. Читинские газеты писали, что некоторые учителя получили за весь декабрь меньше тысячи рублей, и на Новый год могут позволить себе только вареную картошку.
«В декабре нам не выплатили зарплату. Выдали только аванс, — говорит директор краснокаменской школы №3 Татьяна Грачева. — Сказали, что денег в бюджете нет. Конечно, были недовольные. Педагоги из второй школы писали заявления на приостановку или на увольнение. Но в январе выплатили все».
Рано или поздно Краснокаменску придется выживать без комбината. Рано — это через шесть лет: запасов на двух рудниках хватит до 2023 года. Поздно — через 38. Это если комбинат построит новую шахту. Строительство шестого рудника (он позволит добыть еще 30-40 тысяч тонн урана) должно начаться в 2017 году, скоро поступят и первые деньги: около 85 миллионов рублей на дорожную инфраструктуру. Всего же туда нужно вложить 30 миллиардов рублей.
Мэр города Юрий Диденко уверен, что комбинат все-таки построит новый рудник и проработает все 38 лет. А за это время городская администрация сумеет развить город в других, несырьевых направлениях. Для этого российское правительство включило Краснокаменск в перечень моногородов, создало в нем промышленный парк, а в 2016 году дало статус территории опережающего социально-экономического развития (ТОСЭР). Эти административные меры вкупе с большими незанятыми территориями, дешевой электроэнергией и близостью к китайской границе призваны привлечь в Краснокаменск инвесторов. В идеале в городе должен развиваться средний и малый бизнес. В реальности поступила только одна заявка от потенциального инвестора, да и ту отправили на доработку.
Мэр не унывает: инвестор исправит ошибки и вернется, вторым резидентом зоны станет мясокомбинат, который уже работает в Краснокаменске, третьим — гидрометаллургический завод, а за ними и другие инвесторы потянутся.
«Мы понимаем, что в нынешних параметрах комбинат проработает чуть больше 30 лет. За это время мы обязаны раскрутить ТОСЭР», — говорит Юрий Диденко.
Источник «Сноба», знакомый с ситуацией на комбинате, сомневается, что шахту построят вовремя: денег нет.
«Думали, что дешевле: переселять весь Краснокаменск или строить новый рудник. Решили строить рудник. Приезжал к нам Кириенко, бил себя в грудь, говорил, что каждый краснокаменец будет получать по две тысячи долларов. Где? Краснокаменск сейчас совсем не тот, что раньше».
Стрельцовское рудное поле, на котором стоит комбинат — одно из крупнейших месторождений урана в мире. Но под ним нет гранитной плиты. Это значит, что добывать уран можно только горно-шахтным способом.
В соседней Бурятии под урановым месторождением Хиагда гранитная плита есть. Раньше на развитие Хиагды не было денег, но вот уже шесть лет там добывают уран методом подземного скважинного выщелачивания — это быстрее, дешевле и безопасней. Бурят скважину, вставляют в нее трубы, по ним под землю закачивают специальный раствор, который «гуляет» в породе, вбирая в себя молекулы радиоактивного металла. Потом раствор выкачивают обратно и осаждают из него уран. Гранитная плита не дает кислоте уйти слишком глубоко и пройти мимо цели.
В конце прошлого года на Хиагде достроили уранодобывающее предприятие. Геологоразведка выявила, что это месторождение находится ровно в центре Витимского урановорудного района, общие запасы которого превышают 400 тысяч тонн. «Росатому» хватит этого на сто лет.
Куда тут Краснокаменску.
Эпилог. Кладбище у подножия сопки
Краснокаменск — моногород. Таких в России 313. Постепенно угасающее градообразующее предприятие. Отток молодежи, безработица — ничего интересного.
Краснокаменск прославила колония. В городе процветает субкультура АУЕ — дети объединяются, чтобы помогать зекам. Берут у родителей деньги на карманные расходы, скидываются на еду и сигареты, отправляют на зону.
Михаил Ходорковский провел в местной колонии чуть больше года, с осени 2005-го по зиму 2006-го. Тогда в урановый город слетелись журналисты — писали про безногих от радиации таксистов и светящихся в темноте кошек.
«Когда у нас сидел Ходорковский, один журналист написал: “И пошел этот человек, помахивая хвостом”. Было и такое в московских изданиях, — говорит замглавы районной администрации Лариса Сизых. — Мы не просим нас красиво рисовать, просто напишите правду».
Светящихся кошек тут точно нет. Много одичавших собак. Они сбиваются в стаи и иногда нападают на людей. Я киваю Ларисе и пытаюсь найти правду.
Правды получается две. Официально говорят, что «да, конечно, проблемы есть, но есть и решения». Официально рассказывают, что шахтеры получают от 40 до 100 тысяч рублей в месяц, рано выходят на пенсию и раком болеют не чаще, чем москвичи.
Неофициально я узнаю, что решения не работают. Что людям, которые годами работали во вредных условиях под землей, приходится отстаивать право на досрочный выход на пенсию через суд. Что от рака умирают в 55 лет.
Неофициально я еду на кладбище у подножия сопки. Кладбище растет сразу во все стороны. Оно такое большое, что не влезает ни в один объектив. На 30-градусном морозе под ослепительным солнцем я пытаюсь сфотографировать место, где похоронены 30 тысяч человек — больше половины от нынешнего населения города.
Неофициально меня везут «на Крест» — смотровую площадку на вершине одной из самых высоких сопок. Пятиметровый православный крест сверкает на солнце. Буряты, коренные жители этих мест, исповедующие буддизм с элементами шаманизма, выложили рядом аккуратный конус из камней — сантиметров 50 в высоту, не больше.
С вершины видно весь город — совсем маленький. Слева от него дачи — втрое больше самого Краснокаменска.
По дороге обратно — похоронная процессия: ее нельзя обгонять, это плохая примета. Мы едем к старому карьеру — поначалу уран добывали открытым способом, шахты стали строить позже. На поверхности шахты выглядят как самые обыкновенные производственные здания. Рядом с ними кучи отработанной руды, отвалов. Из нее вытащили уран, да не весь. Японцы хотели купить отвалы, чтобы извлечь оставшийся уран по более продвинутой технологии, но им не продали. Сейчас комбинат перерабатывает отвалы сам: выделяет из них оставшийся полезный металл, а из остального делает щебенку.
За отвалами продолжается степь. Там сваливают необработанную руду и в несколько этапов вытаскивают из нее уран. На одном из этапов нужна серная кислота — для этого есть сернокислотный завод. Даже два: старый и новый, построенный итальянцами несколько лет назад. Старый завод сносить не стали — в степи места предостаточно.
Из сернокислотного завода по открытому желобу постоянно бежит кислота. Так надо. Так получаются радиоактивные сернокислотные озера, «хвосты». А чуть ниже, километров через пять — озеро, образовавшееся при производстве ПГС, песчано-гравийной смеси, из которой делают бетон для шахт. Там запрещено купаться, но летом это одно из основных мест отдыха краснокаменцев: естественных водоемов в округе нет. С озера ПГС открывается вид на угольное месторождение Уртуй — красивое место. Уголь добывают открытым способом и по специальной железнодорожной ветке везут к ТЭЦ, которая отапливает весь город.
В ста километрах от Краснокаменска граница с Китаем. Раньше, до падения рубля, краснокаменцы гоняли в китайскую Маньчжурию каждые выходные: развлечься, приодеться, поесть.
Сейчас юань стоит почти девять рублей и в Краснокаменске появилось много китайцев из южных провинций. Говорят, они едут посмотреть на природу и звезды, которых на юге Китая не видно из-за смога. Скупают российские продукты коробками, потому что считают, что все они — экологически чистые и полезные. Еще китайцы любят ювелирные магазины. Но зимой почти не приезжают: слишком холодно.
Выйдя на пенсию, многие шахтеры переезжают на юг. Хотят жить там, где тепло. В Краснодарском крае есть целый поселок, где живут преимущественно выходцы из Краснокаменска.
Краснокаменские школьники хотят стать экономистами, юристами и врачами. Они едут учиться в Новосибирск, Иркутск и Томск. И почти не возвращаются в родной город — делать здесь нечего.
Поезд Краснокаменск–Чита уезжает на закате. Четыре вагона тянет тепловоз. Все места заняты
