Krilo

— Детерминированный!

— А я говорю — индетерминированный!

— Да вот хрен-то, детерминированный! Но тебе этого всё равно не понять!

— Это тебе не понять, что индетерминированный! Да ты и не хочешь ничего понимать!..

Диспут двух историков уже давно перешёл в ту фазу, когда выявить истину можно лишь при помощи жребия. Но они всё-таки продолжали надрывать глотки, брезгуя разрешить вопрос о детерминированности отечественного исторического процесса с помощью такого абсолютно индетерминированного приёма. К тому же одному из них в этом слове слышался «жеребец», а другому «кукиш». Однако подбрасывать хворост в костерок не забывали, отчего, во-первых, делалось тепло, а во-вторых, руки отвлекались от мордобоя.

Вдруг из тумана, который, словно перекись, высасывает из организма пигмент, вышел мальчик лет десяти. Беленький и задумчивый, словно финн. Подсел на корточках к костру и протянул к огню руки, не проронив ни слова.

— Здороваться надо, мальчик, — сказал так и не успевший обзавестись детьми к сорока пяти годам детерминист.

— Да ты откуда, в такую погоду-то?

— Здравствуйте, дяденьки, — стеснительно, отчего вышло чисто и задумчиво, ответил мальчик. — Да вот только... — И замолчал.

— Что — только-то?

— Только не положено мне никому говорить «здравствуйте». Узнают — ещё хуже будет.

— Как-то странно ты говоришь, мальчик. Кто узнает, отчего будет хуже?

— Да деревенские, с которыми я раньше жил.

— Как это «раньше жил»? — мужчины поёжились от начавшего заползать под свитера тумана. Они уже более внимательно, как бы новыми глазами, поглядели на необычную белёсость парнишки, необычную даже для этих северных мест. На его просвечивающие от нервного пламени костра пальцы, которые не были чётко очерчены, а плавно переходили в неверный туман. — Как это ты, мальчик, «раньше жил»? А теперь что?

— А теперь я живу один.

— У тебя, наверно, родители умерли?

— Нет, и мама, и папа живы.

— Как же это ты живёшь один? Ничего не понятно. Где живёшь-то один?

— Здесь, в лесу.

Историки, чтобы немного просветлить начинавший ускользать разум, налили по граммульке и выпили.

— Убежал из дома, что ли?

— Зачем убежал? Прогнали.

— Родители?!

— Ну и родители тоже. А так-то меня все прогнали, вся деревня. Родители вначале пробовали спорить, но потом им всё рассказали, и они тоже прогнали.

— Господи! — вырвалось у одного. У другого зачесалось под ногтями. — Да за что же прогнали-то тебя, мальчик?!

— Колдун я.

— Как это — колдун? Ты что, серьёзно, что ли? Или это деревенские так тебя назвали?

— Они узнали, что я колдун, и прогнали из деревни.

— Ты — колдун?!. Ну и как же ты это делаешь?

— Чего?

— Ну, колдуешь...

— Я не знаю, просто когда чего-нибудь захочу, то оно и выходит. Ну, могу, чтобы осенью, там, цветы какие зацвели. Или чтобы стая птиц прилетела и осталась ночевать, где я захочу. Или чтобы ветер прилетел и повалил сухое дерево. Светлячков люблю...

Это был самый обычный вечер. Единственное, чем он грозил запомниться — это поездка с любимым в гараж. «Делов на пятнадцать минут, не больше. Ты мне просто фонарем посветишь. Давай, через двадцать минут буду ждать тебя внизу». Собрав волосы в пучок на затылке и скрепив их заколкой в форме рыбки, я вышла из квартиры.

На лестнице, как всегда, было темно. Сосед тиснул лампочку. Уж сколько раз мы с ним на эту тему ругались! «Ну ничего, вернусь, заставлю вкрутить обратно», — так я подумала. Парой этажей ниже веселилась местная гоп-компания. Приехал лифт; скрипя дверями, он запер меня в своем чреве. Лифт уже не молод, поэтому я ничуть не удивилась, когда по ходу движения он как будто бы запнулся и на секунду погас свет.

На выходе из парадной что-то показалось мне странным. Что-то такое неуловимое, о чем не сразу догадаешься. Вроде как когда заходишь в комнату, все знакомо, но что-то не так. Подумаешь, приглядишься, а вот книги переложены, статуэтки передвинуты. В общем, списав все на свою мнительность, я вышла на свежий воздух.

На улице не было ни души. Хотя время-то еще детское, всего шесть часов вечера...

Он уже ждал меня в машине. Усевшись на свое место, улыбаясь как можно ласковее, я обняла своего мужчину. Он посмотрел на меня… как-то даже сквозь меня… таким отсутствующим взглядом… От этого взгляда мне сделалось жутко. Ни слова не говоря, он тронулся с места, и мы поехали в гараж.

Я была занята размышлениями о таком необычном поведении моего молодого человека, поэтому не особо смотрела на дорогу. Да и зачем? Водитель же он, а не я. В душе нарастало чувство тревоги.

Показались гаражи. Один проезд, второй, третий… Наш — последний. К тому моменту, как мы добрались до нашего гаража, чувство тревоги переросло в панику. Неприглядные, холодные металлические коробки выглядели враждебно. В неосвещенных местах копошились какие-то тени. Стоило перевести на них взгляд, как всякое движение тут же прекращалось. Тусклый свет фонарей казался издевательской насмешкой.

Все еще храня непонятное молчание, мой спутник покинул машину. Он отпер гараж и зашел внутрь.

Я ждала. Ждала, что он включит свет и позовет меня. Прошла минута, другая, а свет внутри гаража все не зажигался. Паника переросла в страх. А вдруг он споткнулся, упал и разбил себе голову? И теперь лежит в темноте, истекая кровью?

Включив фонарик на телефоне, я прошла в темноту гаража. Робко позвала милого сердцу друга. Получился невразумительный писк. Посветив фонариком туда-сюда, я обомлела. Луч выхватывал абсолютно пустой гараж. Ни привычного хлама, ни моего любимого. Ничего!

На глаза навернулись слезы, мне стало так страшно, как никогда до этого не было. «Все это шутка! Дурацкая, несмешная шутка!» — так я себя успокаивала. Сети не было, позвонить я не могла. Утешение не приходило. Ну кто, кто в здравом уме будет вытаскивать весь хлам из гаража ради шутки? И где в пустом гараже может спрятаться человек? Слезы душили меня, я звала своего дорогого, любимого человека, но он не отзывался.

И тут что-то щелкнуло, и все встало на свои места. Я поняла, что встревожило меня еще в парадной: когда я заходила в лифт, внизу был гомон подростков, а когда я вышла из лифта, в парадной царила мертвенная тишина. Не было людей на улице, не было машин на дорогах, не было охранников в гаражах, не было других любителей гаражной романтики. Даже собак не было. И ни одной птицы, пролетающей мимо. И этот взгляд моего любимого… это был не он! Он не смотрит пустыми глазами, он не молчит. Еще одна деталь — он был холодным, когда я его обняла.

Заревев, я выбежала из гаража. Хотела залезть обратно в машину и ждать, когда вернется любимый. Ведь все это шутка, просто шутка!..

Но в глубине души я уже знала, что я больше не увижу его. И вообще больше никого никогда не увижу. Просто знала, и все.

Вместо машины я обнаружила искореженную груду металла. Как будто она сгорела и его раздавило чем-то большим.

Все это не укладывалось в моей голове. Паника затмила мое сознание. Помню, как била себя по щекам, щипала, чтобы проснуться. Как до хрипоты просила кого-то прекратить все это. Не знаю, сколько времени все это продолжалось.

Очнулась я сидя на земле, прижавшись спиной к остаткам машины. Из забытья меня вывел звук, как будто кто-то грызет железо. Звук шел из гаража. Из гаражей. Из всех гаражей сразу. Я замерзла; сил подняться и убежать не осталось.

Копошащиеся в потемках твари перестали стесняться моего взгляда. Возможно, они поняли, что их жертва никуда не денется. Идти я уже не могла, связь отсутствовала. Фонари гасли один за одним. Они ждали, когда погаснет последний, чтобы прийти за мной. Я слышала их перешептывание, лязг их зубов, их хихиканье. Я слышала…

* * *

Он не дождался ее — она так и не вышла. Мобильник был отключен, дома никто не отвечал. Ее так и не нашли. Никаких следов. Только спустя несколько лет при разборке гаражного хлама он найдет изогнутую ржавую заколку для волос, похожую на рыбку. Он не станет в неё вглядываться — просто выбросит.

Мы были детьми. Самыми обычными детьми — во времена нашего детства еще не было мобильников, компьютеров и планшетов, поэтому все свое время мы посвящали обычным развлечениям дворовых детишек — целыми днями где-то пропадали, строили секретные штабы из старых досок и мокрого рубероида в дальнем углу двора и, конечно же, просто обожали лазить по стройкам и заброшенным домам — умудряясь обходить запреты родителей и предупреждающие надписи красным мелом на заборах (кто-то из взрослых очень хорошо постарался и оставил в подобных местах множество зловещих надписей вроде «Не влезай — убьет!», как будто это могло нам помешать).

Ничем плохим это обычно не заканчивалось — максимум ободранными коленками и домашним арестом на пару вечеров, если случалось попасться на глаза кому-то из родителей. Поэтому мы были неприлично смелыми и безбашенными, и сейчас, будучи уже взрослым, я поражаюсь, какими смелыми мы были — большую часть того, что мы вытворяли на этих заброшках, я не решился бы повторить сейчас даже за большие деньги — например, у нас была любимая игра — на спор нужно было пройти по узкой балке с одной бетонной плиты на другую, на высоте примерно восьмого этажа. А внизу — арматура и обвалившийся корпус старого недостроенного еще в советские годы завода.

Таким образом мы облазили почти все интересные места в нашем микрорайоне. И только один дом не давал нам покоя. Это был старый-старый заброшенный театр, про который ходили местные легенды о том, что там водятся призраки, по ночам в пустых окошках мерцают синие огоньки, о людях, пропадающих по ночам в окрестностях этого здания... Нельзя сказать, что кто-то всерьез верил в это, но в каждом уважающем себя дворе были свои легенды, которые передавались из одного поколения местной шпаны в другое. У нас был театр. И никто туда не заходил только потому, что это было практически невозможно: двери были намертво заварены металлическими пластинами, а единственные доступные окна были слишком высоко. Привлекали нас в этом театре не неведомые привидения, а совершенно конкретная выгода, которую мы могли из этого места извлечь — поговаривали, что весь реквизит, костюмы, аппаратура и еще черт знает что остались прямо в театре — как его прикрыли в один прекрасный день, так больше никто туда за этим хламом не возвращался.

Однажды мы решили-таки туда пробраться. Скооперировавшись, мы обдумали, как это лучше сделать, и сошлись на том, что собираться нужно ночью, даже нашли два неплохих фонаря. Лезть придется в окна, потому что открыть заваренные железом двери нам было явно не под силу, а днем это привлекло бы очень много внимания — фасадом театр выходил прямо на улицу, где обычно было очень оживленно.

Материалы для истории, которую я хочу представить на ваш суд, я собирал несколько лет. Исходной опорой являлся услышанный в детстве рассказ моего дяди, который в 70-х — 80-х годах прошлого века работал следователем в нашем городе Кске, расположенном в Новосибирской области. Уже будучи взрослым, я начал целенаправленно собирать сведения, которые могли бы пролить свет на неразгаданную тайну, о которой упоминал дядя: исследовал архивы и подшивки газет, расспрашивал очевидцев, знакомился с материалами старых уголовных дел, используя свои связи. Вывод, к которому я в итоге пришёл, выглядит совершенно фантастическим и нереальным, но при сопоставлении фактов это единственно возможное рациональное (насколько здесь применимо это слово) объяснение тех событий, которые имели место в нашем городе на протяжении десятилетий. Никаких фактических доказательств моей версии, конечно, нет, но всё-таки она кажется мне достаточно любопытной, чтобы я изложил её широкому кругу читателей.

------

I. ТАЙНОЕ КЛАДБИЩЕ

Изложение начну с истории, рассказанной дядей в семейном кругу в 90-х годах.

Осень 1977 года обернулась для работников следственных органов нашего городка страшным потрясением. Один из грибников, который обходил окрестные леса в поисках богатого опятами местечка, набрел на небольшую поляну километрах в пяти от городской черты, где увидел подозрительные холмики — создавалось такое ощущение, будто на поляне что-то закапывали. Бдительный гражданин обратился в милицию, и уже через день всё местное УВД стояло на ушах. Следственная бригада обнаружила в невзрачном лесном уголке настоящее тайное кладбище — под могилками по всей поляне было обнаружено 48 (!) расчлененных тел без гробов.

Это было ЧП союзного масштаба. Москва немедленно взяла дело под контроль, о находке был уведомлен сам министр Щелоков. Широкая общественность, как водится, ничего не знала — всё тут же строго засекретили. Прибывший из столицы комитет следователей высокого ранга взял расследование в свои руки, но и некоторые местные сотрудники УВД (как мой дядя) тоже имели доступ к информации. Выяснилось, что все тела голые и похоронены без особого тщания. Тела принадлежали исключительно подросткам и молодым людям — самому старшему было ориентировочно 22-25 лет. Большая часть из них были девушками, но встречались и тела мальчиков. Тела были закопаны не в один день — степень их разложения однозначно указывала на то, что могилки появлялись постепенно в течение почти десяти лет. Самая свежая могила (которая и привлекла внимание грибника) была выкопана не раньше, чем полгода назад.

Самым жутким обстоятельством было то, что все эти парни и девушки погибли далеко не от естественных причин. Эксперты, исследовавшие тела, обнаружили многочисленные увечья, которые, по их мнению, были нанесены ещё при жизни. Переломы костей, рубцы, повреждения мышечного и кожного покрова — проще говоря, всех подвергали страшным пыткам перед тем, как убить. У некоторых тел конечности были отделены прижизненно. Такое мог совершить только маньяк-психопат.

Правоохранительные органы пребывали в шоке. Все готовились к тому, что полетят головы. Проворонить пропажу без вести без малого полусотни юношей и девушек в течение десяти лет в тихом маленьком городке — за такое можно было строго ответить перед начальством. Собственно, прибывшие столичные шишки поначалу и лютовали вовсю, стучали кулаками по столу и обещали страшные кары. Но чем дальше, тем больше они понимали, что не всё тут однозначно.

Прежде всего, было совершенно непонятно, откуда взялись все эти тела. Пропажи без вести, конечно, бывали в Кске, как и везде, но не массовые, и большинство позже находили своё объяснение — либо находили тело пропавшего, либо выяснялось, что он попросту сбежал из дома. Даже если сложить по всей области нераскрытые подростковые пропажи за десять лет, и то никак не вырисовывалась столь грандиозная картина. Была, конечно, версия, что тела могли привозить из соседних регионов, но и этот вариант впоследствии не подтвердился.

Во-вторых, с опознанием убитых всё обстояло из рук вон плохо. При том, что большинство тел из-за разложения невозможно было опознать, но всё же на многих сохранились особые приметы, которые могли бы помочь установить их личность. Прочесали все картотеки, хранилища, подняли старые заявления и документы — ни одного совпадения! Это было что-то абсолютно невозможное.

Поиск улик тоже ничего вразумительного не дал. Преступник — или преступники — не оставили на телах и на поляне никаких следов, которые могли бы вывести следственную бригаду на них. Если и были какие-то отпечатки и следы, то время и погодные условия их давно уничтожили.

У следователей оставался один вариант — затаиться и ждать. Если убийцы закапывали тела на поляне в течение многих лет, то рано или поздно они обязательно явятся снова, и тогда их можно будет взять с поличным (напомню, никто на тот момент, кроме следователей и высшего руководства города, не знал о ЧП).

За поляной следили несколько лет. Пару раз задерживали случайных грибников, которые забредали на неё, но каждый раз их отпускали. 48 тел, отправленные в Москву для экспертизы, были там и похоронены в безымянных могилах после истечения положенных сроков.

Страшная загадка тайного кладбища на окраине сонного городка так и осталась неразгаданной.

ВТОРНИК

Сегодня самый дурацкий день в моей жизни.

Родители решили наказать меня и спихнули в лагерь для девочек. Лагерь для девочек? Кто такое мог придумать? Плохо закончила восьмой класс? Получай общество ботанш на целых полмесяца. Ужас!

«Знание — это то, что возвышает одного человека над другим!» Этот девиз встречается в лагере на каждом шагу, начиная с ворот и заканчивая спальнями. Не иначе, как для поднятия самооценки отдыхающих. Кстати, это особенно необходимо двум моим соседкам по домику.

С самого заселения мы друг друга успешно игнорируем. Наверное, это прописано в кодексе зубрилок: «Не общаться с нормальными людьми и одеваться исключительно в клетчатые рубахи и обвисшие джинсы»!

Да, и катитесь вы на фиг сами в свою страну знаний!

* * *

СРЕДА

Чёрт, скука смертная!

Похоже, эти две зубрилки настроили против меня всех своих собратьев, точнее — сосестер. Их подруги, которые приходят к нам в домик, чтобы обсудить книги или новости науки, тоже ни во что меня не ставят. Даже бровью не ведут, когда я начинаю им рожи корчить.

Вот это выдержка, блин!

* * *

СУББОТА

Сегодня произошло нечто из ряда вон. Никак я не ожидала такого от наших зубрилок. Эта «могучая кучка» неожиданно стала обсуждать вместо мировых научных исследований сверхъестественные явления. Я с удовольствием вытянулась на верхней кровати и обратилась в слух.

Оказывается, два года назад в этом лагере жестоко убили одну девушку. Убийцу так и не нашли. И вожатые категорически отказывались говорить, в каком из домиков случилось убийство. Но наши зубрилки провели свое расследование и решили, что убийство произошло именно в нашем домике. Жуть какая!

Самая старшая из девчонок, с сальными волосами, сказала, что знает, как сделать спиритическую доску и вызвать дух умершей. Правда, настоящую доску делают из гроба девственниц. Обалдеть! Свихнулись совсем на своей науке!

Впрочем, это пугало с патлами успокоило всех, заверив, что изготовит бумажный вариант.

* * *

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Как только стемнело, детективная четверка уселась за стол. Зажгли свечи, натащили какой-то сушеной травы. Меня, естественно, не пригласили. Но с верхней-то полки мне все было прекрасно слышно и видно. Эх, еще бы чипсов!..

Зубрилки сцепили руки над спиритической картонкой, изрисованной по кругу буквами и цифрами. Пугало произнесло непонятное заклинание, похоже, на латыни, закончив постановочным голосом:

— Дух умершей, приди!

Прямо в цирк не ходи!

Затем они положили пальцы на блюдце.

— Дух, ты здесь? — спросило Пугало.

— Д…

— А… — дружно читали они.

Да только фигня все это. Пугало толкает блюдце, а другие дурочки верят.

— Тебя убили? — новый вопрос.

— Д…

— А…

— Сколько тебе лет?

— Пятнадцать! — не выдержала я.

Ой, что тут произошло! Они повскакивали, завопили как резаные и пулей вылетели из домика.

* * *

СРЕДА

Смена закончилась. Все разъехались.

Меня опять никто не забрал...

Случилось это лет шесть назад. Я тогда только вернулся из армии, заряженный по самую макушку планами на будущее. Перво-наперво я решил перебраться к отцу в город побольше и начать там новую жизнь с новыми возможностями. Единственной проблемой была моя мачеха.

Можете себе представить плохую мачеху из фильмов и книг? Так вот, это она. Знаю, трудно в это поверить, ведь никаких объективных причин ненавидеть меня у неё не было. Но тут уж ничего не поделать. Поиски жилья становятся ещё интенсивней.

Наконец, свершилось! Жильё подходящее мне по всем критериям найдено. Но вот незадача, хозяйка просит выждать две недели до въезда. Детали обговорены и дело в шляпе, за исключением того, что две недели мне придётся терпеть само исчадие преисподней. Я решаю заехать куда-нибудь (куда угодно, на самом деле. В тот момент я бы заехал даже в девятый круг ада, если бы мне гарантировали что моя мачеха там не работает) на эти две недели, пока моя квартирка не освободится.

Нашёл по быстрому объявление и мы поехали смотреть. «Мы» — потому что мачеха решила в этом проявить инициативу, поскольку ей не терпелось избавится от меня не меньше, чем мне от неё. Поблуждали по каким-то улочкам и въехали в нужный район.

Три этажа, два подъезда, по две квартиры на этаже. Вот такие вот дома. Внешне они представляли собой просто убогое зрелище. Мне, как вы уже поняли, было всё равно. Одна часть здания выходила на тротуар и безлюдную дорогу, а другая в парк и импровизированный дворик с крошечными заборчиками. В подъезде пахло подвальной сыростью, но было очень чисто. Молодёжь тут не жила в принципе, как я понял. Выкрашенные в зелёный цвет стены были на удивление чисты и напрочь лишены надписей и спичечных подпалов. Две квартиры первого этажа наглухо замурованы — с другой стороны дома разместился крошечный продуктовый.

Поднимаемся на третий этаж, в квартире нас уже встречает хозяйка. Милая, радушная женщина лет сорока всё быстро показала. А смотреть там особо не на что было.

Комната-зал: кровать с панцирной сеткой и шкафом, видавшим ещё Ленина. Туалет в крошечном закутке. Кухня с самопальным душем там же. Комнат для ванны в этом доме вообще было не предусмотрено. Видимо предполагалось что люди будут мыться на заводе и в местной общественной бане. Честно говоря я вообще не знаю чем руководствовались при постройке этих домов, но вот что есть то есть. Мой энтузиазм был немного поубавлен, но видя маячащую мачеху я тут же согласился. Две недели всего лишь потерпеть. Для хозяйки мой двухнедельный срок был в радость — видно что вниманием постояльцев она не была избалована. Никого из соседей я так и не увидел. Про себя я решил что никто кроме древних старух печально доживающих свой век тут жить и не будет.

Разложил вещи, достал ноут, запустил тихонько музыку чтобы чуть повеселее было. Постелил на скрипучей кровати с сеткой. Взял пиво с чипсами и засел в интернет, наслаждаясь одиночеством. Усталость дня наконец дала о себе знать. К двенадцати я начал клевать носом но сил хватило только поставить пиво на пол, даже свет пойти на кухне было лень выключить. Так я незаметно для себя и заснул под тихое мурлыканье плеера в ноуте.

Проснулся я от грохота. Едва разлепив глаза я даже сначала не понял где нахожусь. Реальность возвращалась ко мне волнами. На секунду мне показалась что грохот мне приснился, как он снова раздался. Во входную дверь колотили, да так сильно, что сомнений не оставалась — это явно не бабуся-божий одуванчик решила попросить у соседа немного соли посреди ночи. В конец ошарашенный и абсолютно ничего не понимающий спросонья, я ломанулся ко входной двери. Я не сразу вспомнил как открывается замок и провозился с ним дольше, чем нужно. Почему-то спросить «Кто?» мне даже не пришло в голову.

Только я открыл дверь как из темноты лестничной клетки в квартиру ввалилось нечто, оказавшееся девушкой лет двадцати на вид, взъерошенной и в одном нижнем белье. Сказать что я был озадачен таким раскладом — ничего не сказать. Девушка же закрыла входную дверь вместо меня и, тяжело дыша, прислонилась к косяку в прихожей. А потом у неё началась истерика. Я же по-прежнему пребывал в состоянии глубокой прострации.

Тут у меня наконец начал работать мозг. Я притащил рубаху, обернул девушку легонько. Честно говоря, она больше походила на тряпичную куклу, настолько была безвольной. Взял её за плечи дотянул до кухни и усадил там на табурет. На все мои попытки её разговорить я слышал только всхлипывания. Потом она начала смешно икать и я чуть не засмеялся в голос от абсурдности происходящего. Видимо у меня тоже был шок от пережитого. Налил ей соку, дал выпить. Руки у неё дрожали мелкой дрожью и тут мой очнувшийся мозг начал оценивать ситуацию. Что если её муж перепился и гонялся за ней с топором или ножом? Как долго продержится хлипкая входная дверь, до того как наши доблестные органы правопорядка сюда доберутся? Кольца вроде нет. Что если сожитель? Пока такие невесёлые мысли посещали мою голову, она вдруг начала говорить что-то связное.

Оказалась, она моя соседка напротив. Снимает тут квартиру одна. Говорит, что среди ночи начала слышать странное. Тут она снова начала всхлипывать и икать, в общем — ситуация ясна. Как и подобает мужчине я должен был сходить и проверить, что там. В этот момент я понял всех глупых голливудских героев которые идут туда, где по всем законам жанра притаился убийца, но они всё равно идут проверить.

Нашариваю в прихожей тапки, открываю дверь. Тёмный лестничный пролёт и приоткрытая дверь напротив. Из неё мягко льётся свет прихожей. Видимо убегая девушка всё же включила свет или же спала с ним. Дохожу до середины лестничной клетки, смотрю вниз. Ни на одном этаже нет света. Понятно, первый замурован — без жильцов, а на втором, дай бог, две старухи живут. Зачем им свет ночью на площадке? И никто не вышел узнать что за шум. Девушка выглядывает из двери моей квартиры, видимо боится оставаться одна или даже боится что со мной что-то случится. Тут мне впервые стало жутко. Нарочито уверенным шагом я дохожу до её квартиры, захожу внутрь.

Внутри уже чувствуется девичий уют, сладкий запах духов и одежды, но на заднем фоне этот неуловимый запах старины. Знаете? Бывали в домах у стариков? Вот это самое. Тишина. Едва уловимо икает девчушка и где-то за миллион километров, почти неслышно, играет плеер на ноуте. Про себя я отметил, что несмотря на то, что она вышла на лестничную клетку, в квартиру девушка не зашла. Что же она тут услыхала?

Вхожу в зал. Разобранная и смятая постель. Где выключатель света не знаю, но мне хватает освещения из прихожей чтобы всё разглядеть. Обстановка в разы побогаче моей. Поднимаю халат и пояс, ей это пригодится. В квартиру до утра, понятно, она не вернётся. Не могу вспомнить босая она вбежала или нет. Скорее всего времени одеть тапки у неё не было, но и здесь я их не вижу. Я замираю пытаясь услышать хоть что-нибудь. Где-то по дороге, шурша шинами, проезжает машина. Гудит на кухне старый холодильник. В остальном абсолютно тихо. Дом старый, звукоизоляции никакой. Скорее всего, старушка этажом ниже проснулась выпить таблеток среди ночи и наступила на своего кота или что-то в этом роде.

Планировка этой квартиры другая. Коридор тут длинный и упирается в туалет. Налево — кухня, направо — ещё одна комната. Тихонько иду до кухни. Ноги гудят просто от напряжения. Заглядываю туда. Света попадает мало, но всё же достаточно, чтобы понять, что тут пусто. Всё чисто и аккуратно. На столе стоит допотопный чайник для заварки. Видны контуры дребезжащего холодильника. В туалет заглядывать не стал.

Поворачиваю ручку, легонько толкаю дверь во вторую комнату. Она с протяжным скрипом открывается. В свете уличных фонарей можно мало различить. Шкаф, кровать вроде моей, со сложенной на ней пирамидкой подушкой и здоровенным сундуком в углу. В комнате полно всякого скарба, который, видимо, остался от старика жившего здесь, и который родственники поленились выкинуть. Пусто.

Я сделал пару шагов в темноту и присел на корточки, заглянул под кровать. Тоже пусто. Вышел из комнаты не поворачиваясь спиной к темноте и закрыл за собой дверь.

Я ещё раз заглянул на кухню и тихо побрёл в направлении выхода. Наверное просто шумы с улицы, девчушка переволновалась и...

Тут я это и услышал. Дверь в комнату протяжно заскрипела. Я наверное просто её плохо закрыл. Сквозняк, вот и всё. Вернутся назад, чтобы закрыть дверь, я даже не подумал, вместо этого быстрее ринулся к выходу. Ключи. В прихожей должны быть ключи, чтобы запереть квартиру. Я начал судорожно оглядывать крючки и вешалки. Заскрипела старая кровать с панцирной сеткой. Да нет же, мне просто это слышится.

Ключи лежали на комоде, я их с легкостью подхватил и тут же выронил. Быстро поднял с пола и поспешил к двери. Вдруг мне пришло в голову, что входная дверь полузакрыта. Что, если она сейчас захлопнется?

Тут я услышал шарканье. Кто-то, надев тапочки, спешил ко мне из дальней комнаты.

Характерный шаркающий звук ни с чем не спутаешь. Руки покрылись гусиной кожей. Я выскользнул за дверь даже не потрудившись выключить свет и начал пытаться вставить ключ, что было не просто, учитывая, что источников освещения на лестничной клетке теперь не было. Шаги приближались. Кто-то спешил за гостем, пока он не успел уйти. Если бы входная дверь не была закрыта, я бы уже видел это.

Поворот ключа, и замок вошёл в паз. Что-то затаилось под дверью, может даже наблюдало за мной в глазок. Поразительно, но если предыдущее шарканье я мог списать на проснувшуюся этажом ниже старушку, то вот непередаваемое чувство взгляда на себе я отрицать не мог. Из-за двери послышался вкрадчивый шёпот. Там что-то шептало охрипшим голосом. Слова, которые я не мог разобрать. Но тон я узнал.

Таким уговаривают кого-то. Уговаривают что сделать? Открыть дверь? Остаться? В два шага я преодолел площадку и заперся в своей квартире.

Я не люблю семейные праздники. А сильнее всех остальных я не люблю свой день рождения.

Каждый год происходит одно и то же.

Первыми меня, само собой, поздравляют родители. Ну, как сказать, поздравляют.

Мама встречает меня на кухне не воплями, а жалкой попыткой улыбнуться, а папа, пьяный уже с утра, крепко жмёт руку и заводит музыку. Так я понимаю, что минул ещё год.

Музыкальный вкус у папы отвратительный, но спорить с ним бесполезно: дверь квартиры он не откроет даже полиции, а лишь проорёт что-нибудь о том, что у его сынули сегодня день рождения, а все несогласные могут отправляться по известному адресу. Это касательно посторонних. С домашними всё проще: если я или мать попросим убавить звук, он схватит за грудки, подышит перегаром в лицо и ответит, что раз в год рабочий человек может расслабиться, тем более по важному поводу.

Поэтому мы и не спорим, а отвратительные песни о «воровской доле» звучат на весь подъезд. В такие моменты мне немного жаль бабушек, живущих поблизости от нас. Ну, тех из них, кому не повезло дожить до ежегодной вакханалии.

Ближе к полудню подтянутся первые родственники.

Из года в год первыми приезжают тётя Света и дядя Боря — оба слоноподобные, с громовыми голосами. Потрясая складками жира и массивными животами, они протискиваются в мою комнату и принимаются орать о своей великой любви ко мне.

Честно говоря, я даже не представляю, по чьей линии они приходятся нам роднёй, но спрашивать я не хочу, потому что это наверняка вызовет лютую обиду с их стороны.

Потискав меня, люди-слоны удаляются на кухню, чтобы поболтать с моими родителями.

К грохоту музыки добавляется хохот. За много лет я научился различать смех всех четверых: мама кудахчет, словно гордящаяся свежеснесённым яйцом курочка, папа скорее даже не смеётся, а орёт, вытягивая гласные в бесконечно долгие ноты. Тётя Света смеётся беззвучно, но при этом сучит руками и стучит ладонями по столешнице. Дядя Боря хохочет во всю мощь своих прокуренных лёгких, так громко, что стёкла в серванте трясутся и жалобно дребезжат. Думаю, то же самое происходит и у соседей снизу, сверху и в боковых квартирах.

Во время кухонных посиделок распивается первая бутылка водки.

Следующим всегда приезжает Святослав Михалыч. Он — творческий человек. Вроде бы артист в каком-то небольшом провинциальном театре. Поздравляет всегда долго, нудно и торжественно, с мхатовскими паузами, заламывая руки и старательно играя интонациями. Как и предыдущие гости, он заявляется без подарка для меня, но при этом с бутылкой дешёвого коньяка. Ставя её на стол, он всегда произносит: «Вот…презентовали мне восхищённые поклонники. Ну, а я, так сказать, уж вам её не пожалел».

Это ложь, потому что я знаю, что он покупает этот коньяк в ближайшем магазине, за углом.

Впрочем, всем плевать. Компания удаляется на кухню, и к хохоту, хихиканью и кудахтанью добавляется зычный бас Святослава Михалыча. В соседних квартирах люди, безусловно, получают наслаждение, слушая вольный пересказ бородатых анекдотов про театры.

Бутылка коньяка отправляется вслед за бутылкой водки.

Последними к нашим посиделкам добавляются мамина троюродная сестра тётя Люба с выводком своих детей. Их много, и они даже не утруждают себя приветствием. Тётя Люба сразу же отправляется на кухню, где визгливо требует «приветственную» стопку коньяку и так же визгливо смеётся.

Её дети в это время толпой насекомых разбегаются по квартире, и от них нигде нет спасенья. Они топают по полу. Прыгают с мебели, приземляясь на пятки. Кричат, стараясь переорать гремящий на весь дом шансон. Они носятся по квартире и трогают, трогают, трогают всё подряд своими маленькими ручками, стараясь открутить, оторвать, украсть как можно больше трофеев, чтобы оттащить их в свой скудный на игрушки дом. Я изо всех сил стараюсь не забывать, что они всего лишь дети, но подкатывающую к горлу ярость сдерживать очень сложно. Впрочем, я справляюсь каждый год.

Взрослая часть гостей последний раз курит на балконе, и настаёт время жора.

Семейство, шутя и толкая друг друга, рассаживается за столом, на котором уже с самого утра расставлена нехитрая закуска. Меня сажают на «почётное место» во главе стола, с которого открывается вид на все ждущие своего часа бутылки и снедь: водка, коньяк, символическая бутылка вина, несколько салатиков, маринованная капуста и солёные огурцы. Пакет сока, смущённо приютившийся рядом с блюдом картофельного пюре. Разговоры прекращаются на несколько минут, пока все спешат набить животы угощением, а затем возникают вновь. Обсуждается политика, половая жизнь именинника, вспоминаются грехи всех отсутствующих родственников. Водка льётся рекой.

После примерно третьего тоста дети тёти Любы убегают из-за стола, чтобы продолжить своё разрушительное веселье. Кто-то подходит к магнитофону и делает орущий из колонок шансон ещё громче. Разговаривать становится труднее, все собравшиеся дерут глотку, чтобы быть услышанными. Одновременно.

Особо слабонервные жильцы в этот момент начинают молиться. Те, кому есть куда уйти — уходят. Кому пойти некуда — терпят.

Святослава Михалыча внезапно начинает интересовать, не гей ли я, потому что водку не пью. Папа и дядя Боря некоторое время сомневаются, на чью сторону встать в разгорающейся ссоре, но всё же принимают сторону дорогого гостя. Я поддаюсь и выпиваю. Под одобрительный рёв семейства начинается драка — папа всё же вспоминает, что я его сын.

Драка заканчивается быстро, обходится даже без разбитых носов. Я встаю из-за стола и иду в прихожую — я знаю, что в кармане куртки дяди Бори лежит пачка крепких сигарет и зажигалка. Я выхожу на кухню, уже слыша, как в комнате родня принимается напевать какую-то песню. Думаю, я успею покурить так, чтобы никто не заметил.

Резкий запах на кухне бьёт в нос, но я не обращаю на него внимания. Дети смотрят на меня не то что виновато, но со страхом, словно нашкодили где-то и теперь боятся, что я их разоблачу. Мне нет до них никакого дела. Я зажимаю сигарету губами и направляюсь к окну, чтобы открыть форточку. Чиркаю зажигалкой. И над старенькой газовой плитой расцветает огненный цветок.

Я подсознательно жду громкого звука, но его нет, напротив, все звуки исчезают. Первыми пропадают детские визги. Я успеваю даже на миг задуматься, больно ли им.

Мне не больно. Мне становится хорошо. А когда, наконец, замолкает шансон — ещё лучше. Я с улыбкой слушаю, как замолкает бас дяди Бори где-то в комнате. Он, вроде бы, ругается матом. Это от испуга — он каждый раз пугается.

Я закрываю глаза, а затем медленно открываю. И мир вокруг раздваивается. И я вижу то, что было тогда, несколько моих пятнадцатых юбилеев назад: пламя, освобождённое из газовой трубы, с рёвом мчится по квартире — детская шалость обернулась гибелью множества людей. Вспыхивают обои, занавески, мебель. Если я опущу взгляд, то смогу разглядеть, как пылаю я сам. Одновременно с этим я вижу то, что стало с нашей квартирой за прошедшие годы: нет рамы в кухонном окне, нет мебели, следы копоти и сажи повсюду.

И я с облегчением вздыхаю, когда чувствую, что начинаю растворяться в тишине.

Мне немного жаль всех тех людей, которые живут в соседних квартирах, ведь жить по соседству с проклятыми местами всегда непросто. Впрочем, их ждёт ещё триста шестьдесят четыре дня спокойствия.

До следующего года. Когда мне снова будет пятнадцать.