Угораздило меня когда-то попасть в места не столь отдаленные, статья особо тяжкая, но вполне распространенная - ст.111 ч.4 «умышленное причинение тяжких телесных повреждений, повлекшее по неосторожности смерть потерпевшего», а проще «бакланка» со всеми вытекающими - дали мне в мои 18 лет не малые 9 лет строгого режима.
Дело было году в 2008-м в исправительной колонии одного из южных городов России. В те времена, пожалуй, половина лагерей были «черными», особенно в южных регионах нашей страны, т.е. порядок в зоне поддерживался не столько администрацией колонии, сколько положенцем, смотрящими и прочими блатными, занимающими роль посредников между двумя тысячами заключенных и начальством лагеря.
Как и в любом социуме, особенно закрытом, присутствует иерархическая лестница, в самом низу которой «обиженные», а на вершине «положенец» со своей свитой из блатных. Ну иерархия иерархией, а конфликты поколений никто не отменял, поэтому и среди блатных есть молодые парни, которые нагружены «делами общими» так, что присесть некогда (извините за каламбур), а есть украшенные сединой и мудростью пожилые блатари, которые только и заняты тем, что гоняют чаи и всех жизни поучают, приправляя все это разговорами в ключе «вот раньше арестанты были порядочные, не то что сейчас пепсикольщики». Вот об одном таком и пойдет речь. Жил был такой Петрович возле положенца лагеря, во всех «качелях» любил вставить свое слово про распущенность нынешнего поколения и в целом про моральные идеалы преступного мира, а любимой его темой было поучать молодых то за неподобающую маскулинность, то за слишком короткие семейные трусы во время помывки в банно-прачечном комплексе, то за то что в телевизионке ночью мужики, когда смотрели эротику на РЕН-ТВ, не выключали телек, когда там показывали сцены кунилингуса. Громче прочих кричал и причитал про «петухов» и был главным моралистом. Тем не менее имел авторитет и некую неприкосновенность из-за приближенности к главному в зоне.
И вот однажды пришел к блатным молодой паренек, совсем недавно попавший в барак к Петровичу. Испуганный, нервничал и очень просил поговорить со смотрящим наедине. Его просьбу удовлетворили - они ушли и не было их почти час. Смотрящий вернулся с лицом выражающим сразу много эмоций, от удивления до сильной озадаченности и неудержимого желания рассказать всем услышанное, но рассказать о чем шла речь он не мог, как позднее выяснится по вполне очевидным причинам. Через какое-то время при небольшом круге лиц я все же услышал, что молодой поведал нашему смотрящему - он был так испуган и нервничал неспроста, ведь обвинялся тот самый Петрович в самом непристойном - в сексуальных домогательствах и мало того, в роли пассива, то есть требовал от молодого паренька, чтобы тот дал ему отсосать а в случае отказа угрожал его самого обвинить в гомосексуализме. Обвинение в условиях российских тюрем одно из самых страшных, влекущее за собой бесповоротное падение в касту «рабочих» петухов со всеми вытекающими, за такое, если не получится подтвердить факты гомосексуальности, можно нехило так испортить себе ближайшие несколько лет и так несладкой жизни в неволе и вдобавок быть очень серьезно избитым. Даже смотрящий в такой ситуации не мог вот так в лоб предъявить Петровичу за домогательства, не имея пруфов.
Было решено брать старого с поличным - в один прекрасный летний вечер наш Петрович пошел гулять на плац (в те времена можно было не только между бараками в жил.зоне свободно перемещаться, но и по части плаца, к которой прилегали столовая, библиотека, клуб, спортзал и прочие здания общественного назначения), а вместе с собой позвал того самого паренька, жертву домагательств. Мы быстро смекнули что к чему и двинулись из барака тем же маршрутом, следуя за ними метрах в десяти. И вот Петрович с молодым свернули с плаца в библиотеку, мы пошли за ними. Сердце колотилось, в голову била кровь, мы будто следователи, которые вот-вот возьмут подозреваемого прямо на месте преступления, как бы абсурдно это ни звучало в нашем случае. Несколько минут мы мялись, но момент решимости настал - мы заходим в библиотеку, в коридоре пробуем тихонько открыть дверь каптерки, куда они зашли, но дверь закрыта изнутри на щеколду. Время поджимает, а спугнуть старого извращенца нельзя - как в голливудском фильме дверь с грохотом выбивается ударом ноги и нашему взору предстает страшная картина - в небольшой комнатке, с одним окном, стеллажами, заваленными желтыми от времени ветхими книгами, одним столом и стулом, под тусклым светом лампочки, свисающей с потолка, на стуле сидит со спущенными штанами паренек, кажется испуганный не меньше Петровича, который в этот момент стоял перед ним на коленях и держал его детородный орган своими морщинистыми губами. Петрович мгновенно выплюнул молодой член и просто молча замер с открытым ртом, глядя на нас округлившимися от ужаса глазами. Кажется тогда он испытал момент дереализации, собственно, как и мы, увидев эту картину. Этот стоп-кадр так и врезался мне в память. В этот вечер Петрович стал Петровной, через пол часа уже вся зона знала о поимке с поличным, а Петровну мы с тех пор почти не видели - он переехал в отдельный «петушиный» барак и если проходил мимо прочих арестантов, то поднимал воротник робы, натягивал кепку посильнее и вжимал голову в плечи, скользя тихо и незаметно, лишь бы его не заметили. Больше он никого жизни не учил.
Такая вот история. На самом деле за долгий срок их много накопилось, если будет интересно местной публике, буду писать еще.
