В нашей семье часто говаривали, что у меня в крови кочевая жизнь, тягу к которой я не унаследовал ни от матери ни от отца.
Не важно так это или нет, но правда такова, что путешествия всегда были моим самым большим увлечением. Поначалу мои мысли занимали суровые северны земли. Позднее, когда меня все больше манили краски, привлекательнее стали края южные, солнечные и ясные, жаркий Восток. Я искал страны, отвечающие моему видению цветов, места, в которых я мог бы ускорить развитие и достичь своих целей. Я даже подумывал уехать в Индию.
Благодаря студенческой стипендии в 1908 году я во второй раз ступил на итальянскую землю. Я должен был провести в Риме один год.
Однако мои мысли были занятым отнюдь не созерцанием античного искусства до самого умопомрачения. В планах у меня были Сицилия и Индия.
В знаменитом римском Caffe Greco по вечерам регулярно собиралось весьма пестрое общество. Туда часто ходили и чешские художники, литераторы и музыканты. Еще со времен Гете, Ибсона, Бернса и до сегодняшних дней это кафе притягивает к себе людей искусства со всей Европы.
Там же я познакомился с нашим художником Кнюпфером и скульптором Паукертом, самоотверженным проводником всех чехов, которые к нему обращались.
В кафе за шахматным столиком сидят друг напротив друга люди известные и незнакомые. И вот мне представился один молодой человек,Ярослав Гневковски, геометр.
Он был худого стройного телосложения, с голосом настолько тонким, что мне приходилось хорошенько прислушиваться, чтобы понимать что он говорит.
Редкие светло-каштановые волосы, характер очень наивный и романтично окрашенный. Он сразу мне поведал о том, что был геометром в Далмации и теперь приехал в Рим, чтобы записаться в академию искусств. Из нашего разговора он узнал о моем намерении отправиться в ближайшее время на Сицилию и оттуда, вероятно, в Индию. Видя, что я недооцениваю заведение, куда он поступил, он с интересом слушал некоторые мои воззрения. Даже не знаю как так получилось, но я быстро разговорился об Индии так, словно сам хорошо ее знал. Это было всего лишь мое представление, но когда я высказал странную идею как я хочу попасть туда, у Гневковского загорелись глаза. Наконец он, решил не поступать в академию, а ехать со мной.
Уже тогда я написал домой родителям о своих намерениях.
За несколько месяцев мы прожили на Сицилии много прекрасных и незабываемых моментов и договорились в траттории1 за бокалом вина с капитаном греческого парусного судна, что он возьмет нас из Катании2 в Африку и дальше.
Всё было готово.
Нежданно я получил письмо от моей матери весьма трогательного содержания. Представив как дома в Роуднице3 во дворике под черешней сидит моя родная мама и каждый день меня вспоминает, тяжело переживая мое отсутствие, мне захотелось домой. Это существо, которое души во мне не чает и так неимоверно любит меня! В письме, которое я получил от матери, было написано: «У меня слабый кашель, но не думай, мой милый мальчик, что я больна. Я бы так хотела видеть тебя до того, как ты так далеко уедешь. Какие же мысли гонят тебя за моря? Смотри мне! Я все сижу во дворике, наблюдаю как расцветает, спеет, зеленеет и снова засыпает черешня, живу в окружении двух наших маленьких курочек, меня радуют Орешек и Дог, два верных пса, и я счастлива. Знаю, ты делаешь то, что для тебя необходимо, но скажи зачем же так далеко?»
Это письмо, в котором было написано еще больше, произвело на меня большое впечатление. Всплыли ясные воспоминания о моей матери, ведшей такую удивительную жизнь.
Представьте себе, что всю ее она провела в доме с маленьким двориком, что это небольшое пространство, которое даже заключенному показалось бы тесным, было для нее достаточным, чтобы вставать рано утром и после рабочего дня идти спать по полуночи.
Не считая дороги к торговцу и на базар, она не знала в Роуднице ничего, кроме того, что узнала еще в девичестве.
Во дворе жила маленькая курочка и петушок. В крошечном садике с двумя яблонями и двумя грушами было похоронено несколько ее зверушек, живших здесь когда-то.
По пятам за ней ходил маленький черно-белый пёс Орешек, потомок предыдущей собаки Вили, и серый Дог, слепой на оба глаза. Над окном в голубятне несколько голубей, на камине чёрная кошка и серый полосатый кот. В одной комнате всегда жило два-три студента, за которыми она смотрела как за собственными детьми.
Во дворе стоял еще один маленький домик, заросший диким виноградом и переделанный под ателье с большим стеклянным окном. Сейчас однако он пустовал. Под окном этого домика стояли две очень урожайные черешни, вишня и слива.
И это был мирок, в котором жила моя мама, думала о своем сыне и тяжело, но стойко переживала несчастную судьбу своей замужней дочери.
Отец был неразговорчив. В молодости, будучи выдающимся студентом, он был под крылом Йозефа Бараки4. По окончании обучения отец много ангажировался в политике и был осужден и отправлен в тюрьму Св. Вацлава как политический заключенный. Он часто рассказывал как однажды в полночь после двух лет заключения его без предупреждения выпустили на свободу. Предан друзьями, без ничего, он как одурманенный шел через поля и леса, не имея никакой цели. Часто он вспоминал горькое прошлое. Его жизнь была как механизм.
Я очень любил говорить с матерью. Она слушала мои рассказы о путешествиях, море, городах. И наконец она мне всегда говорила: «Что это все, милый мальчик! Посмотри на эти деревья, как они цветут. Что может быть на свете прекраснее? Есть ли у тебя более преданные существа, чем эти две собаки?»
Говоря это, она посмотрела на Орешка, который завертел хвостом и прыгнул к ней на колени.
«Дог!» звала она и в двери влетал большой слепой пес, осторожно ставя перед собой передние лапы, чтобы ни во что не врезаться. Навострив уши, он прыгал вправо и влево, не зная, откуда исходил голос, звавший его. Только когда Орешек залает, Дог уверенно направлялся к цели.
Мать с интересом наблюдала за игрой двух псов. Сомневаюсь, что они не понимали каждое ее слово. Также и голуби. Они прилетали на зов к ее ногам и начинали ворковать и кланяться.
Мама часто говаривала: «Ты даже не представляешь, как я люблю этих зверушек и как они меня веселят!» Они даже умела говорить о деревьях в саду как о живых людях. Она видела их грусть, когда было мало воды, видела и благодарность в богатом урожае черешен. А что же курочка и петушок? Они сидели у нее на коленях и жмурились от удовольствия, когда хозяйка их гладила.
Остальное время она проводила в заботах, убирая, готовя и стирая. Все для того, чтобы студентам было хорошо. А они любили ее как свою собственную мать. По вечерам мама, надев очки, читала или писала письма, или же просто сидела и вспоминала своих детей.
Читая письмо, на меня нахлынули живые воспоминания. Невероятная тоска по дому овладела мной и, долго не думая, я сел в поезд, предвкушая, как мне там обрадуются.
Я представлял как собаки, завидев меня из окна, помчатся мне на встречу с лаем, и мама крепко меня обнимет.
Дорога была долгой и сердце мое нетерпеливо билось, когда я приближался к дому.
Однако меня ждала грозная новость. В окне не было собак, мама не вышла навстречу. Только заплаканные отец и сестра молча меня поприветствовали. Когда я вошел в комнату, мама лежала в гробе на столе, мертвая. На лице ее была легкая улыбка. Под столом лежала верный Орешек.
После полудня гроб вынесли из дома. Нет надобности описывать страшную рану, которую мне нанесла судьба. Не хватит слов описать тоску и пустоту, окутавшие дом, сердце которого остановилось.
Дом был мертв.
Мертва моя душа.
В момент, когда выносили гроб, прибыли мамины милые студенты и отдали мне венок с надписью: «На вечную память нашей дорогой маме.» Таково было мое возвращение домой из Италии.
