Мы прервали наше повествование о восстании «волынцев» на том, как восставшие 350-400 солдат учебной команды и 1000 солдат 4-ой роты[1] запасного батальона лейб-гвардии Волынского полка выстроились без офицеров в казарменном дворе по Виленскому переулку, дом №15. Сначала у солдат было намерение пойти в сторону улицы Знаменской, где находились 1, 2 и 3 роты волынцев, но, поскольку путь лежал мимо батальонной канцелярии, то опасаясь со стороны офицеров пулеметного обстрела, решили пойти по Виленскому переулку в сторону Парадной улицы, на которой находились казармы запасных батальонов лейб-гвардии Литовского и Преображенского полков.

Шли в строю в следующем порядке: в авангарде шёл один из взводов основной учебной команды, затем два пулемета, после пулеметов шла остальная учебная команда, за ней две подготовительных команды и замыкала колонну 4-ая рота. Пройдя по Виленскому переулку и свернув на Парадную улицу, «волынцы» подошли к казарме Литовского полка. Взводный старший унтер-офицер Конюков выставил два отделения на перекрёстке улиц Кирочная и Парадная, и два отделения перекрыли доступ на Парадную с Виленского переулка и Госпитальной улицы, надежно прикрыв со всех сторон Парадную улицу, на которой находился весь состав восставших.

В это время «волынцы» послали во все роты «литовцев» своих делегатов, которым предстояло убедить «литовцев» присоединиться к восстанию. Сначала за Литовский запасной батальон говорили офицеры, они препятствовали выходу из казарм солдат-«литовцев» и попытались занять нейтральную позицию, заверяя, что они не будут препятствовать «волынцам», но однако с ними не пойдут. Взводный Зайцев и ефрейторы Орлов и Сероглазов, в сопровождении солдат, проявили настойчивость и энергию в агитации солдат-«литовцев». В конце концов, «волынцы», со словами: «нам терять уже нечего», стали заряжать винтовки, а затем крикнули: «Ну, выходите, что ли!». После этого «литовцы» заволновались, и кто-то в казарме крикнул: «Одевайсь!» «Литовцы» стали выходить во двор, пребраженцы, чьи казармы находились в этом же дворе, тоже, но уже без приглашения, стали выходить и строиться. Взломали цейхгауз, расположенный здесь же в казармах, и вооружились. Затем привлекли нестроевую команду, поручив запрячь несколько повозок для раненых и патронные двуколки, которые доставили около 30 000 патронов, 1 000 винтовок и 4 пулемета[2]. Пребраженцы сказали, что на Госпитальной улице есть ещё цейхгауз и туда был направлен отряд в 25 человек. Вскоре они вернулись с двуколкой полной патронов. Тем временем, подошли три фельдшера и 12 санитаров Волынского полка - оказывается старший врач запасного батальона «волынцев» Штейн послал их к восставшим.

Литовский и Преображенский батальоны строем вышли на Парадную улицу и присоединились к «волынцам». Солдаты трёх запасных батальонов гвардейских полков, пройдя по Парадной улице до Кирочной, повернули на неё, направляясь к казармам 6-ого гвардейского саперного полка.

Этот эпизод, когда «волынцы» присоединяли к восстанию «литовцев» и преображенцев, Смирнов с Гусляровым в своих статьях[3] по-белогвардейски извращают. Гусляров, продолжая беззастенчиво врать, уверяя, будто после убийства Лашкевича «волынцы» из-за страха наказания пошли на Парадную улицу, чтобы кратчайшим путём дойти до Таврического дворца, где находилась Государственная дума, а там «сдаться и просить снисхождения»! Но этими бреднями Гусляров не ограничился и придумывает мифическую встречу «обросших» толпой «волынцев» с Керенским![4]

Смирнов же действия солдат сводит исключительно к кровожадным убийствам офицеров, преследующих единственную цель - «связать кровью» «литовцев» и преображенцев, чтобы им, как и «волынцам», отступать было некуда. При этом Смирнов подтасовывает факты, заявляя, будто на Парадной улице был убит полковник Богданович (у Смирнова, списавшего у своих любимцев-белогвардейцев, ошибочно, вместо Богданович - написано Богданов)[5]. На самом деле, судя по телефонному сообщению полицейского надзирателя Любицкого, полковник Богданович был убит в казарме, находящейся на Кирочной улице в доме №37 около 12 часов дня[6]. К этому времени, т.е. к полудню, «литовцы», преображенцы и «волынцы» были уже далеко от преображенских казарм - на перекрёстке улиц Кирочной и Преображенской (ныне улица Радищева). «Снятие» же «литовцев» и преображенцев во всех воспоминаниях участников произошло без крови и, скорее всего, так оно и было. Убийство полковника Богдановича произошло, вероятнее всего, в результате каких-то «арьергардных» столкновений, когда к восстанию стали активно присоединяться слои солдат ранее не проявивших решительность.

На Кирочной улице восставшие внезапно столкнулись с выстроенной ротой «литовцев» под командованием поручика. Встреча произошла сразу за садом преображенских казарм, «литовцы» были выстроены фронтом к восставшим, при приближении которых поручик отдал приказ «прямо по колонне, пальба ротой». Но не все солдаты подняли винтовки для выстрела, и залпа не было. Видя замешательство в среде роты карателей, мятежники подошли вплотную и стали агитировать солдат присоединяться к восстанию. В это время, поручик, схватившись за шашку, с обычной для царского офицера руганью, потребовал отойти от строя. Один из «волынцев» пырнул офицера штыком и вслед за этим несколько «литовцев» подняли поручика на штыки. Унтер-офицеры «литовцев» куда-то унесли тело поручика, а рота несостоявшихся карателей влилась в революционную колонну.

Обстоятельства появления этой роты на пути восставших нам сегодня неизвестны, но в любом случае: будь то инициатива одного поручика или карательные действия военного командования, можно со всей определённостью сказать, что это была попытка остановить восставших солдат военной силой. Белогвардейцы-эмигранты (вроде Спиридовича) и современные российские белогвардейцы (вроде Старикова и Мультатули) с сожалением отмечают, что толпе «распоясавшейся солдатни» своевременно не было оказано достойного отпора. Якобы, достаточно было крепкой воинской части и волевого командира, чтобы остудить пыл зарвавшихся военных и вернуть всех в казармы, при этом «историки»-монархисты совершенно не упоминают об этом случае.

Эпизод с ротой «литовцев» не угоден этим псевдоисторикам, защищающим царизм, поскольку свидетельствует, что в самом начале восстания, революционным солдатам противостояла вооруженная рота в строю (а по меркам запасных батальонов 1917 года рота могла достигать 1500 человек), верная присяге и воинской дисциплине, под командованием решительного офицера, готового не останавливаясь не перед чем, любой ценой остановить восстание. И что мы видим в итоге: команда офицера не исполняется, а сам офицер поднят на солдатские штыки, а революционный отряд пополнился ещё пять минут назад стоявшими в строю солдатами. Воинская дисциплина рассыпалась под давлением массового солдатского возмущения. Офицеры перестали восприниматься как начальствующие лица, подчинение им перестало быть обязательным для солдат.

На углу Кирочной и Преображенской (ныне Радищева) улиц находились казармы запасного батальона 6-ого гвардейского сапёрного полка. По записанным воспоминаниям Кирпичникова и солдат-«волынцев» присоединение сапёров к восстанию сопровождалось убийством командира запасного батальона полковника Геринга и нескольких офицеров.

Офицеры-сапёры предусмотрительно, ожидая приближения мятежных войск, заперли казармы и ворота на казарменный двор. Революционная колонна скопилась у ворот и стала стрелять и вызывать сапёров присоединиться к ним. Сапёры кричали из казарм, прося восставших товарищей выпустить их.

Известный советский писатель Михаил Слонимский, после ранения на фронте, проходил службу в запасном батальоне 6-ого гвардейского сапёрного полка в роте кандидатов в школу прапорщиков. Он стал очевидцем и участником восстания саперов и их присоединения к революционным воинским частям. Слонимский в своих поздних воспоминаниях тоже отмечал быстрое присоединение саперов к восставшим, а ещё ему врезалась в память сцена, когда сапёры вместе со всеми восставшими войсками двигались к Литейному проспекту, заполнив всю Кирочную улицу. Идущий рядом с ним молодой солдат Волынского полка воскликнул «восторженно, с пафосом и с великой надеждой»: «Мы идём вперёд, в неизвестное!..»[7].

Эти наивные восторженные слова юноши в шинели прекрасно характеризуют атмосферу и настроение восставших: не «бессмысленный и беспощадный бунт», а освобождение. Сначала освобождение от солдатского рабства, а затем освобождение от классового рабства. Это восстание, в сознании солдат, происходит не в интересах какого-то отдельного гарнизона, а является началом переустройства всего общественного механизма отсталой гигантской страны. Сумев преодолеть вековую забитость и угнетенность солдатская масса, присоединившись к рабочим, открывает новую страницу истории! Значение и масштаб своих же действий воодушевляет и одновременно тревожит солдат; это эмоциональная атмосфера рождающегося нового мира.

С другой стороны умирающий, отживший своё мир самодержавия, чьи представители и защитники находятся под впечатлением совсем других эмоций. Воспоминания Спиридовича, Кутепова, Балка и прочих «белых воинов» передают атмосферу недовольства, злости, презрения, отчаяния и уныния. Все кругом отвратительны, убоги, не достойны уважения (кроме, конечно же, самих авторов воспоминаний). Такое впечатление, что внезапно, Петроград превратился в прибежище отбросов Российской империи. Это умирающий мир сгнившего самодержавия с характерным для него зловонием. Именно такую эмоциональную окраску (почерпнутую из белоэмигрантских опусов) используют при описании революционного Петрограда «наши» современные антисоветчики и антикоммунисты стариковы, смирновы, гусляровы, мультатули и прочие необелогвардейцы.

Но вернёмся к 6-му гвардейскому сапёрному полку. Михаил Слонимский в 1926 году выпустил роман «Лавровы» о судьбе интеллигентов на переломе эпох. В этом романе есть сцена убийства полковника Херинга, командира одного из запасных батальонов. Не трудно догадаться, что под Херингом автор подразумевал реального полковника Геринга, а все события относились к переходу 6-ого гвардейского сапёрного полка на сторону революции. Вот как случай с полковником Герингом изложен в романе «Лавровы»:

«Двор [двор перед казармами - прим. авт.] был пуст. Волынцы, литовцы и преображенцы стреляли залпами в ворота и кричали в промежутках между залпами:

— Сапёры! Выходи!

Сапёры жались за выступом стены, скрываясь от пуль.

Борис [главный герой романа - прим. авт.] стоял среди них. Он видел, как из подъезда — как раз против ворот — вышел командир батальона, полковник Херинг. Полковник уже не подпрыгивал на ходу. Маленький, толстый, в серебряного цвета шинели, он плавным, твёрдым шагом пошёл к воротам, вытянув вперёд правую руку, в которой был наган. Он шёл и стрелял в восставших. Он был один против по крайней мере двух рот озлобленных солдат. Но он шёл так уверенно и так настойчиво, что вдруг совсем тихо стало: солдаты замолкли и перестали обстреливать двор. А полковник шёл упорно, непреклонно, и уже видно было, что он не от жиру толстый, а от мускулов. Этот упругий комок сейчас дойдёт до ворот, крикнет «смирно!» — и все будет кончено. Он уже один только двигался среди затихших, застывших людей. Он, как укротитель, гипнотизировал солдат. Это был знакомый гипноз, и солдаты в отчаянии уже поддавались ему.

Расстреляв патроны, полковник отбросил револьвер, вынул из кармана шинели другой и продолжал стрелять»[8].

Далее, главный герой романа - Борис Лавров - вышел наперерез полковнику, в короткой схватке овладел пистолетом и застрелил Геринга. После этого ворота были открыты и сапёры стали выходить из казарм.

Художественная литература, безусловно, не относится к историческим источникам. Но в данном случае достоверность описываемых событий подтвердил сам автор. В 1931 году давая интервью журналу «Ленинград» Михаил Леонидович рассказывая о романе «Лавровы», отмечал:

«Вы спрашиваете, насколько автобиографичны эти романы [«Фома Клешнев» и «Лавровы» - прим. авт.]. Да, я пользовался в значительной мере собственным опытом и фактами своей собственной биографии. Солдатчина (как она изображена в «Лавровых») — это мой материал. Для описания казарм пошли в ход мои собственные записи. Факты о февральской революции я набрасывал буквально на следующий день, сам в сущности не зная, для чего я это делаю»[9].

Физическая борьба главного героя Бориса Лаврова и полковника Геринга, в которой одерживает победу юный солдат и погибает матёрый полковник — этот эпизод больше похож на художественный вымысел, олицетворяющий и победу революции, и завершение внутренней борьбы солдата, одновременно. Но сами обстоятельства противостояния одного полковника двум ротам солдат, так мастерски описанные Слонимским — это, вероятнее всего, документальный факт, который в далеком 1917 году поразил молодого солдата Михаила Слонимского, который и сегодня впечатляет современного читателя.

В который раз мы вынуждены отмечать, что утверждения белогвардейцев об отсутствии волевых и решительных командиров в революционном Петрограде лживы и не соответствуют исторической правде — на пути восставших, раз за разом, встают непримиримые враги революции. Вот и в казармах сапёров нашёлся не кто-нибудь, а сам командир всего запасного батальона, который решительно выступил против мятежа. Но он одинок, он не смог собрать вокруг себя не только солдат, но даже офицеры не поддержали мужественный поступок своего командира. Полковник Геринг в открытом бою, погиб как мужчина, попутно удивляя нас степенью «любви» к своим же «братьям»-солдатам.

Пока «снимали» саперов, из преображенского садика ударила пулеметная очередь, не причинившая восставшим урона. Кирпичников с солдатами и своим пулемётом направились, чтобы ликвидировать точку. В деревянной будке нашли лишь брошенный пулемёт «литовцев» без стрелков.

Сапёры присоединились к революционной колонне вместе со своей музыкальной командой. Под звуки «Марсельезы» восставшие дошли до Знаменской улицы (ныне улица Восстания).

Восставшие солдаты стремятся на Выборгскую сторону

Количественно революционные войска значительно увеличились и качество управления ими снизилось. Это уже были не в порядке выстроенные войска, а солдатское море, заполнившее Кирочную и растекавшееся по примыкавшим улицам и переулкам.

В этот момент в солдатские массы стали вливаться рабочие и революционно настроенные граждане. Рабочий Патронного завода Иван Ляпин жил по Знаменской улице (ныне улица Восстания) недалеко от Кирочной. Утром понедельника он заметил солдат и присоединился к состоявшемуся летучему митингу. Среди митингующих уже были рабочие, которые призывали солдат к большей организованности и предложили идти на Выборгскую сторону[10]. К этому же времени и в солдатских воспоминаниях упоминается о присоединении к солдатам рабочих[11].

У Знаменской улицы отряд разделился: часть пошла «снимать» 1, 2, 3 роты «волынцев», остальные двинулись дальше по Кирочной к Литейному проспекту.

Три роты «волынцев» и пулеметная команда сразу же присоединились к восставшим, как только увидели их. Во главе с музыкальной командой, революционные войска прошли по Басковому переулку к Басковой улице (ныне улица Короленко). Проходя по Басковой улице, восставшие попытались привлечь учебную команду запасного батальона лейб-гвардии Литовского полка. Однако офицеры были готовы к такому развитию событий и заперли команду в казарме, при этом часть солдат поддержала офицеров. Чтобы не сдерживать темпа восстания, «волынцы» оставили у ворот казармы отряд в 20 человек, а сами пошли дальше. Но пройти они не смогли — с верхнего этажа казармы «литовцев» их обстрелял пулемёт. Ответным ружейным огнём «волынцев» он был подавлен. Это послужило толчком к присоединению тех «учеников»-«литовцев», которые сдерживались офицерами. Солдаты выбивали окна, выбрасывали ящики с патронами и сами выпрыгивали, присоединяясь к восставшим войскам.

Колонна «волынцев», пройдя по Басковой улице до Преображенской площади, соединилась на Кирочной с основной частью революционных войск.

Всё это время на Кирочной улице продолжалась борьба - проходя мимо казарм жандармского дивизиона, солдаты уже совместно с рабочими решили «снять» жандармов. Ворвавшись в казарму, обнаружили не более 50 человек (остальные были на постах в городе) и эти остатки жандармов были выкинуты из казармы. Недалёко, на другой стороне Кирочной улицы, в доме №8 находилась школа прапорщиков инженерных войск. Именно в этом здании революционные солдаты застали штабс-капитана Станкевича, который, по мнению Милюкова, наблюдал революцию «снизу». Именно в этом месте и в это время Станкевич попытался сагитировать солдат идти в Таврический дворец на поклон к Государственной думе. Солдаты, выслушав офицера, пошли на Литейный проспект к Литейному мосту, чтобы перейти на Выборгскую сторону к рабочим.

Часть рабочих Орудийного завода в этот день находилась в цехах под охраной вооруженного караула. Подошедшая революционная колонна солдат и рабочих осадила завод и стала требовать присоединения работавших на заводе к ним. Рабочие завода поддержали восставших и совместными усилиями были сломаны ворота, разоружен караул. Рабочие Орудийного завода захватили Артиллерийское управление, Орудийный и Патронный заводы[12]. В ходе присоединения Орудийного завода был убит начальник складов Главного арсенала генерал-майор Матусов[13].

После Орудийного завода авангард революционной колонны подошёл к Литейному мосту, сама же колонна тянулась вплоть до Кирочной улицы. С Выборгской стороны стоял заслон из полуроты Московского полка. Восставшие солдаты с криками и выстрелами в воздух вступили на мост, не разобравшись в ситуации, думая, что их обстреливают, «московцы» открыли огонь по колонне. Среди революционных солдат появились убитые и раненые. По «московцам» открыли ответный огонь, но, одновременно, в революционной колонне появилось замешательство — многие стали отходить назад. Благодаря усилиям Кирпичникова, Маркова, Орлова и Конокова порядок в рядах был восстановлен, а Кирпичников, дойдя до «московцев» убедился, что «московцы» не намерены вступать в бой с восставшими и колонна, перейдя Литейный мост, вступила на Выборгскую сторону.

На Литейном проспекте и прилегающих улицах солдаты и рабочие вели революционную борьбу с самодержавием. Ещё до того как авангард колонны пересёк Литейный мост было подожжено здание Окружного суда. На Шпалерную улицу отправился отряд и разгромил, находящуюся там тюрьму — Дом предварительного заключения. У Орудийного завода началось сооружение баррикады с одновременной установкой артиллерийских орудий[14]. Проезжавшие мимо автомобили захватывались революционным войском, на некоторые сразу устанавливали пулеметы. По «хронометру» Кирпичникова было около 14 часов, когда восставшие отряды соединились в районе Преображенской площади. Таким образом, если верить Кирпичникову отряд подошёл к Литейному не ранее 14 часов.

Исходя из свидетельств других участников восстания 27 февраля, вероятное время перехода восставшими войсками Литейного моста можно считать — около 13 часов[15]. То есть, к часу дня восставшие волынцы прошли по «казарменному кварталу»* (* - «казарменным кварталом» называлась часть Петрограда, расположенная между улицами Литейный проспект – улица Бассейная - Суворовский проспект, где находилось множество казарм), присоединив к восстанию находящиеся там воинские части. Из наиболее решительных и революционно настроенных солдат, присоединившихся рабочих, а также из самих «волынцев» образовался авангард, который перейдя Литейный мост, вступил на Выборгскую сторону, где с самого утра уже распоряжались рабочие, но об этом в следующей статье.

И. Якутов
Источник ЖЖ
Источник ВК

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] – Т.И. Кирпичников. Восстание л-гв Волынского полка в феврале 1917 г./Крушение царизма, стр. 300// www.agitclub.ru/27 февраля 1917 года (Воспоминание Константина Пажетных).

[2] – И. Лукаш. Преображенцы, стр. 7.

[3] - Российская газета, 01.11.2016 г.//Российская газета, 01.02.2017 г.

[4] – Е. Гусляров. Роковая ошибка Тимофея Кирпичникова/Российская газета, 01.11.2016г

[5] – А. Смирнов. Час «мордобоя»/Российская газета, 01.02.2017 г.

[6] – Февральская революция и охранное отделение/Былое, 1918, №1(29), стр. 176//Публикация документов о положении в стране в начале 1917 года, о подготовке и ходе Февральской буржуазно-демократической революции/Советские архивы, 1967, №1, стр. 36.

[7] – М.Л. Слонимский. Книга воспоминаний, стр. 13.

[8] – М.Л. Слонимский. Лавровы, Л., 1933, стр. 101-102.

[9] – Беседа с Мих. Слонимским/Ленинград, 1931, №2, стр. 106.

[10] – И.М. Ляпин. Октябрь в Петрограде/История пролетариата СССР, 1932, №11, стр. 91//А. Кондратьев. Воспоминания о подпольной работе Петербургской организации РСДРП(б) в период 1914-1917 гг/Красная летопись, 1922-23, №5-7, стр. 67.

[11] – Как начиналась революция 1917 года? Очерк, написанный солдатами учебной команды Волынского полка, стр. 27//Н. Пенчковский. Как восстали волынцы/Ленинград, 1931, №2, стр. 76.

[12] – Л.Ф. Конокотин. Рабочие отряды защищают Советскую власть/В огне революционных боев, стр. 452-453//Правда, №5, 10.03.1917//И.М. Ляпин. Октябрь в Петрограде/История пролетариата СССР, 1932, №11, стр. 92//Как начиналась революция 1917 года? Очерк, написанный солдатами учебной команды Волынского полка, стр. 28.

[13] – Великая российская революция 1917г, стр. 9//И.П. Лейберов. На штурм самодержавия, стр. 237.

[14] – И.М. Ляпин. Октябрь в Петрограде/История пролетариата СССР, 1932, №11, стр. 92.

[15] – Пролетарская революция, 1923, №1(13)//И. Гаврилов. Очерки по истории Выборгской парторганизации, Л., 1933//Былое, 1922, №19//И.П. Лейберов, З.И. Перегудова. Подвиг Нунэ, Л., 1985//Красная летопись, 1927, №2(23)//И. Мильчик. Рабочий февраль//Правда», 1917, № от 5; 6; 10 и 11 марта.

Аксиомой современной российской истории является неучастие большевиков в Февральской революции 1917 года. Когда историческая наука в нашей стране «освободилась» от «политико-идеологических установок» (а окончательно это произошло в 1991 году), то среди многих, ранее злодейски укрытых от советских людей, «истин», была и «истина» о совершенном неучастии большевиков в свержении самодержавия в России.

В ряду современных пропагандистов этой, вдруг открывшейся «истины», такие серьёзные учёные-историки, как А.Б. Николаев* (* - заметим, что Николаев в советское время защитил кандидатскую диссертацию на тему «Борьба сил революции и контрреволюции в связи с созывом Государственного совещания»[1]), который считает, что в дни Февраля 1917 года большевики испытывали «организационную слабость» и, в целом, вычёркивает из Февральской революции большевистскую партию[2].

Стараются на этой ниве и такие идеологи от истории, как Мультатули, в задачу которых входит формирование многотомных обоснований мифа о прекрасной жизни в царской России и её величайшем деятеле и гуманисте - Николае II. Православный «историк» Мультатули считает, что большевистская партия была непричастна к Февральской революции 1917 года, а «большевистский вождь» (т.е. Ленин) имел «ничтожные масштабы деятельности и возможностей»[3].

Ещё один открыватель «истин», - «патриотичный» писатель Стариков, - просто отрицает участие большевиков, не утруждая себя поиском обоснований [4].

Не удивительно, что вслед за историками и «историками» в современных учебниках для школьников партия большевиков вообще никак не упоминается[5] или упоминается эпизодически с такими уничижительными характеристиками: «Большевики не приняли активного участия в февральских событиях»[6].

Понятно, что в рамках такой «истории» большевиков, как партии, в общем-то, не существует до приезда Ленина в Россию в апреле 1917 года. Только с его появлением РСДРП(б) «неожиданно» и «вдруг» становится заметной политической партией, непонятно откуда набрав сил для противостояния не только с остатками самодержавия (в лице офицерского корпуса армии и флота), не только с монополистической буржуазией (в лице Временного правительства), но и с из лакеями буржуазии из меньшевиков и эсеров в борьбе за Совет рабочих и солдатских депутатов.

И всё бы было хорошо для «освобождённых» от политики и идеологии «историков» если бы не сама... история. Факты, из которых, собственно, и состоит историческая наука свидетельствуют, как раз об обратном.

Большевистская партия в докладах царских чиновников о событиях воскресенья была выделена особо. Из донесения начальника Петроградского охранного отделения в министерство внутренних дел о событиях в столице 26 февраля 1917 года следует:

«В устранение возможности революционным деятелям использовать в своих целях стихийно возникшие в столице беспорядки в ночь на 26 сего февраля было арестовано около 100 членов революционных организаций, в том числе 5 членов Петроградского комитета Российской социал-демократической рабочей партии»[7].

Протопопов в своей телеграмме Николаю II, отправленной в 4-20 утра 27 февраля 1917 года сообщал:

«…Охранным отделением арестованы 30 посторонних лиц в помещении группы Центрального Военно-промышленного комитета и 136 партийных деятелей, а также революционный руководящий коллектив из пяти лиц [т.е. члены Петербургского Комитета (ПК) большевиков - прим. И.Я.]»[8].

Министр внутренних дел Протопопов даёт неверные данные по количеству арестованных членов «рабочей группы» ЦВПК - их было арестовано не 30, а только двое человек* (* - вся «рабочая группа» не превышала 15 человек[9]), и к обстоятельствам их ареста мы вернёмся чуть позже, а сейчас обратим внимание, что и Глобачёв, и Протопопов, отчитываясь о своей репрессивной практике, одинаково выделяют для Николая II два важных обстоятельства: завершена ликвидация «рабочей группы» ЦВПК и ликвидирован Петербургский комитет (ПК) большевиков.

Аресты «рабочей группы» ЦВПК были проведены ещё 27 января 1917 года - в преддверие открытия очередной сессии занятий Государственной Думы, но среди арестованных не оказалось 4 человек* (* - не был арестован руководитель группы Гвоздёв - по ходатайству Гучкова ему был назначен домашний арест, не был арестован провокатор Абросимов и не были арестованы ещё двое человек), двое из которых и были схвачены полицией 26 февраля. Окончательная ликвидация «рабочей группы» ЦВПК - это действия, связанные с борьбой царского двора с монополистической буржуазией за государственную власть в Российской империи, и поэтому Николаю II поспешили доложить об этом, тем более что в своё время он лично давал разрешение на её арест[10].

Но в февральские дни, помимо борьбы с монополистической буржуазией, царизму угрожала революционная борьба столичного пролетариата и доклады о ликвидации ПК большевиков – это уже отражение контрреволюционной деятельности царского правительства против трудящихся масс. Стремясь успокоить пролетариат, вернуть контроль над улицами, заставить рабочих прекратить забастовку, царизм проводит репрессии против революционеров, совершая повальные аресты всех мало-мальски заподозренных в поддержке революционной борьбы. Но создавая массовость для отчётности перед «государём», высшие чиновники правительства не забывают и о деле - из более ста арестованных, царизм выделяется арест Петербургского комитета, как основное действие, направленное на ликвидацию пролетарского революционного движения. Правительство спешит отчитаться перед самодержцем об этой важной части своей работы - об аресте ПК большевиков.

Это прямое свидетельство царских полицейских деятелей опровергает лицемерие современной российской «исторической» школы. Вопреки заявлениям таких идеологов от истории, как Мультатули, Николаев, Стариков и прочих бесчисленных авторов, царизм расценивал большевиков, как самую опасную партию, напрямую влиявшую на пролетариат и возглавлявшую революционную борьбу пролетариата против самодержавия.

Что касается тех 100 или 136 «партийных деятелей» и «членов революционных организаций», то в их числе, безусловно, находились представители различных партий и социальных прослоек, в том числе большевики и большевистски настроенные рабочие*(* - однако, списки арестованных не известны до сих пор[11]).

Сами обстоятельства ареста членов ПК большевиков были следующие. Наутро 26-го было назначено совещание Исполнительной комиссии Петербургского Комитета (ПК) большевиков. Организация совещания[12] была возложена на Скороходова – он один знал место проведения совещания. Встреча была запланирована на квартире Куклина по Большому Сампсониевскому проспекту, в доме №16. Чтобы получить этот адрес члены Исполнительной комиссии ПК должны были сначала обратиться на явку, сказать пароль, получить отзыв и адрес сбора. Явка была назначена на Петроградской стороне и представляла собой район улиц Большая Вульфовская (ныне Чапаева) - Большая Посадская - Большая Дворянская (ныне Куйбышева) и набережная около Сампсониевского моста. На этой явке, по заданию Скороходова, с 9-30 до 10-30 часов должен прохаживаться с газетой в кармане Свешников и направлять участников совещания на квартиру Куклина.

Основываясь на доносе провокатора Озоля, охранка решила пресечь организаторскую и руководящую деятельность большевиков, арестовав их Петербургский Комитет[13]. С помощью того же Озоля на явку был подослан агент с паролем для получения адреса собрания, который запомнился Свешникову своей недалёкой внешностью. «Какой это район послал такого серого парня?», - вспоминал позднее Свешников. До шпика у Свешникова успели взять адрес только четыре члена ПК: Винокуров, Ганьшин, Эйзеншмидт, Скороходов – именно они, и ещё хозяин квартиры Куклин (который не входил в ПК) были арестованы утром 26-го февраля [14]. Ещё несколько членов ПК (как минимум три человека) не смогли взять адреса, поскольку вся явка была полна агентами-филёрами и приходящие большевики решили поскорее удалиться с опасного места[15]. Поняв, что кроме четырёх большевиков на собрание больше никто не придёт, полиция арестовала подпольщиков, устроив целую операцию по захвату квартиры, в которой принимали участие около 50 полицейских[16].

Арест в этот же день двух членов «рабочей группы» прошёл совсем в другой обстановке. Охранке стало известно о собрании с участием двух членов «рабочей группы» ещё накануне и около 20 часов 26 февраля пристав 2-го Литейного участка и взвод солдат-волынцев блокировали входы, и зашли в помещение ЦВПК (Литейный проспект, 46), в котором шло собрание. Внутри пристав и солдаты застали 38 человек, собравшихся возле стола, которые что-то обсуждали и записывали. Визиту пристава и солдат, собравшиеся не придали значения, и ничуть не испугавшись и не смутившись, продолжили свою работу. Пристав спросил, что это за собрание и кто председатель. Один из присутствующих назвал свою фамилию и сказал, что собравшиеся находятся здесь по приглашению г-на Терещенко. Пристав сел за стол и составил протокол, для чего записал адреса и фамилии всех присутствующих. Зачитав протокол, пристав объявил, что все арестовываются и должны проследовать с ним в участок. Присутствующие стали резко возражать, а человек, назвавшийся председателем, позвонил Терещенко и тот пообещал, что сейчас приедет. Терещенко действительно приехал и сразу заявил, что находящиеся в его квартире люди обсуждают свои личные дела. Кроме того, Терещенко просил, чтобы в случае ареста собрания его тоже подвергли аресту. Пристав арестовывать Терещенко, конечно же, отказался. Все вместе, под охраной взвода волынцев и вызванной, для усиления, пулеметной команды, проследовали в участок. В участке после проверки личностей всех отпустили по домам, задержав двоих членов «рабочей группы»[17].

Как видно, в отличие от большевиков, буржуазная оппозиция работала в легальных и весьма комфортных условиях, под защитой таких миллионеров, как сахарозаводчик Терещенко. Эта оппозиция не видела в полиции своих врагов, и не опасались её, да и полиция, собственно, никого не преследовала, а с уважением и в вежливых тонах расшаркивалась с «революционерами» от буржуа. Видно, что господин Терещенко, не смотря на свою оппозиционность, был не прикасаем, поскольку относился к классу богатейших владельцев и составлял основу самодержавной России и, заметим, пользовался буржуазно-самодержавной демократией. И даже самые потерпевшие из этой «революционной» группы - члены «рабочей группы», не смотря на свой арест, всё же были под крылом и опекой монополистического капитала, поскольку работали на монополистический капитал, отстаивая в среде рабочих интересы терещенок, гучковых, коноваловых, путиловых и прочих миллионеров, оправдывая название завербованных платных агентов.

Надо отметить, что многочисленные пропагандисты неучастия большевиков в Февральской революции, не смотря на различия своих «теорий» всё же имеют и общие взгляды: у них общее понимание, что в Феврале 1917 года не было никакой революции, а действовали заговорщики (у каждого свои) и что на улицах Петрограда в революционные дни действовали злоумышленники, которые провоцировали «беспорядки». У Старикова, например, это агентура стран Антанты, которая 25-26 февраля «подстрекая» и раздавая деньги на улицах Петрограда «придаёт бунту второе дыхание»[18]. У Мультатули на столичных улицах провокациями занимаются подготовленные и организованные «профессиональные террористы»[19]. Но оба, как и многие другие «историки» из их компании, абсолютно никак не могут подтвердить эти «предположения» (которые, впрочем, озвучиваются ими столь безапелляционно) документальными данными. Их фальсификация истории не ограничивается только выдумкой никогда не существовавших «уголовных», «жидо-масонских», «агентурных» «банд» на улицах революционного Петрограда, но и распространяется на существующие документальные данные Департамента полиции царской России, которые они вынуждены замалчивать, игнорировать или усиленно купировать. Современные лжеисторики занимаются идеологической зачисткой документальной основы истории - они стирают из исторического оборота полицейские архивы, поскольку эти архивы изобличают их как ангажированных шарлатанов. Методами лжеисторики пользуются разными: примитивный Стариков делает вид, что архивов царского МВД не существует, и никогда не существовало, а более осмотрительный Мультатули представляет читателям отдельные извлечения, которые подходят под его «историю». Например, чтобы сформулировать вывод о «ничтожности» большевиков он «нарезает» куцый винегрет из «типовых» обрывков полицейских донесений за 1916 год о Марии Ильиничне Ульяновой (сестре Ленина) и о состоянии Московского Комитета (МК) большевиков опять же в 1916 году[20].

Несмотря на то, что документы, созданные царской полицией, это весьма специфичные документы, которые требуют осторожного обращения, тем не менее, созданный Департаментом полиции РИ архив противостояния самодержавия своему народу, является одним из базовых, основных источников действительной истории падения царизма в России, без которого невозможно составить полноценную историю нашей страны. Полицейские донесения невозможно вписать в прокрустово ложе «типовых» донесений Мультатули - они гораздо более широко освещают деятельность революционных партий вообще и партию большевиков в частности.

В 1913 году в докладе Департамента полиции о состоянии дел в РСДРП перечислялись все имеющиеся течения (большевики, меньшевики-ликвидаторы, примиренцы) их лидеры и их эволюция в ходе внутрипартийной борьбы[21]. В итогах этого доклада сообщается:

«Резюмируя современное (относящееся к 1912-1913 гг — прим. И.Я.) состояние Российской Социал-Демократической Рабочей Партии, надлежит сказать, что из всех революционных организаций, существующих в России и за границей, единственная, которая не отстала от современного подъема в рабочем движении, которая успела достаточно сплотиться и зафиксировать свои лозунги и связи, и теоретически и практически не отстать от всеобщего оживления—это большевистская фракция Российской Социал-Демократической Рабочей Партии. Даже в сравнении с эс-эрами, бундовцами, поляками и т.п., большевики гораздо серьёзнее сохранили и укрепили свой партийный аппарат»[22].

Перед самым началом империалистической войны охранка самым внимательным образом следила за рабочим движением вообще и за большевиками в частности. 19 июля 1914 года, в разгар всеобщей мобилизации, объявленной Николаем II и за день до объявления войны Германией России, охранка отмечает проведение на столичных заводах антивоенных митингов. Большевистские ораторы призывали «всеми мерами и средствами бороться против самой возможности войны, независимо от поводов и причины для начала таковой», а также призывали «обратить всю силу оружия не против неприятельских армий, состоящих из таких же рабочих пролетариев, как и они сами, а против «врага внутреннего в лице правительственной власти и существующего в империи государственного устройства»[23]. Череда взаимных ультиматумов и объявлений войны, которые окончательно сформируют блоки империалистических хищников, ещё впереди. Ещё не ясны масштабы будущей бойни, не до конца ясны имена будущих врагов и союзников. Но при том при всём, обращает на себя внимание предельно ясная позиция большевиков: не допустить войны с кем бы она ни была, в которой рабочие и трудящиеся лишь пушечное мясо в спорах империалистов за прибыли, поэтому лучшая борьба с войной – это направить винтовки против «своих» империалистов. Это классовая позиция, направленная в защиту интересов пролетариев всех стран, против класса финансовой олигархии всех стран к какой бы стране она не относилась к Англии ли, Германии ли, Франции или России. Враг определяется не по национальному признаку, а по классовому. Высказана эта позиция до начала войны и, кстати, полностью опровергает буржуазную ложь о «предательстве» отчизны большевиками в интересах Германии.

Начавшаяся мировая бойня не изменила информированность царской охранки о работе партийного аппарата большевиков: в докладе от 11 декабря 1914 года говорится, что «отдаленность заграничников (заграничное бюро ЦК — прим. И.Я.) от «русской действительности», а равно и постоянные аресты членов ЦК переменного состава привели в конце концов к тому, что в действительности фактические обязанности центрального партийного руководящего коллектива сосредоточились в руках цекистов-депутатов и их товарищей по думской фракции»[24].

Политический сыск царизма в курсе организационных проблем большевиков - эти проблемы вызваны отсутствием руководящего органа партии. В силу постоянных арестов Русский ЦК прекратил своё существование. Однако, его функцию взяли на себя легальные большевики - депутаты Госдумы, и охранка обращает особое внимание на деятельность депутатов-большевиков, в результате чего, арестованные в ноябре 1914 года, пять большевиков-депутатов осуждаются и высылаются в Туруханский край.

Но ликвидация большевистской фракции не прекратила деятельность большевиков. Генерал-майор Глобачев 31 мая 1916 года, докладывая об одном из собраний рабочих, цитирует большевика-докладчика: «рабочее движение в России в настоящее время фактически уже «упирается» в вооруженное восстание...»[25]. И это сказано за девять месяцев до Февральской революции! Затем Глобачёв приводит следующие тезисы докладчика: предлагается усилия партийных организаций направлять не на одиночные разрозненные выступления, а стараться придать забастовкам районный характер или городской, при этом не ограничивать коллективы заводской территорией, а выводить их на улицу. Мы видим, что тактика классового противостояния была проработана большевиками ещё почти за год до февральских событий и именно по этому «сценарию», озвученному в мае 1916 года, началась и развивалась Февральская революция 1917 года.

Охранка не может безучастно взирать на такую революционную работу и Глобачев докладывает об арестах, произведённых с 20 по 21 июля 1916 года, в ходе которых «было произведено до 120 обысков у лиц, причастных к деятельности Петербургского комитета и входивших в таковой в качестве членов, а из числа обысканных 30 человек были арестованы, как особо опасные и вредные»[26].

Серьёзное отношение царизма к большевистской партии - это не единственная причина, по которой апологеты «ничтожности большевиков» стирают из истории полицейские архивы. Кроме того, что царизм весьма серьёзно относился к большевикам и считал их деятельность угрозой для своего существования из этих докладных видно, что охранка была прекрасно осведомлена о внутренней борьбе и политических течениях РСДРП, политической программе большевиков, тактических приемах и установках партийных организаций. Надо отметить, что такую информированность полиция имела во всех, и не только революционных, но и в оппозиционных партиях и кружках. А значит, при такой степени контроля и освещенности оппозиционного и революционного движения не могло существовать каких-либо секретных, тайных, неизвестных сил, ускользнувших из внимания политического сыска самодержавия. С этой точки зрения, полицейские архивы наносят смертельный удар по идеологическим измышлениям современных «историков», замещающих революцию неведомыми «агентурами спецслужб», «жидо-масонскими», «жидо-большевистскими» и «уголовными» «бандами», и лжеисторики спешат навсегда исключить розыскную и аналитическую работу царской охранки. Между тем, царская охранка и её провокаторы оставили многочисленные документы, которые позволяют спустя век воссоздать не только хронологию событий, но и атмосферу противостояния царизма и революционеров.

«Освещали» большевиков изнутри агенты охранки - провокаторы, которые, нередко, занимали весьма высокое положение в партии. Чего стоит только один Малиновский - депутат Госдумы и член ЦК, разоблаченный, кстати, ещё до революции, в 1914 году. Были доносчики пониже рангом. Провокатор Шурканов (он же «Лимонин») был членом ПК и Выборгского райкома, представляя завод Новый Айваз. Он, к примеру, 26 февраля 1917 года сообщал, что в широких массах народа утвердилась мысль о начале революции и неспособности правительства ей противостоять. По сообщению Шурканова от решительной победы над самодержавием народ отделяет один шаг - выступление войск на стороне революции, и это выступление ожидалось со дня на день. Далее, провокатор обратил внимание своих шефов-полицейских на то обстоятельство, что заводы превратились в подобие политических клубов, которые умело используются большевистскими партийными агитаторами и организаторами для развития революционного движения и, что уже озвучен лозунг выбора в Советы рабочих депутатов и выборы состоятся уже 27 февраля. В заключение своего доноса провокатор буквально заклинает власти принять «решительные и беззамедлительные действия» к прекращению возникших в войсках брожениях, в противном случае «страну уже ничто не спасёт от революционного переворота»[27].

Интересна история ещё одного провокатора, входившего в руководство большевистской организации в Петрограде - это Озоль Ян Август Янович (он же Ян Мартынович Осис, он же Василий Петрович Буньков, Янковский, Черноморцев, партийная кличка «Черномор»). Он являлся не просто членом Петербургского Комитета (ПК) большевиков, но и членом Исполнительной комиссии - руководящего органа ПК. Ещё в 1915 году Осис, на волне борьбы большевиков против выборов в «рабочую группу» ЦВПК, привлекает к себе внимание и от Петроградского района попадает в ПК, и сразу же в его Исполнительную комиссию. Последовавший арест Озоля в октябре 1915 года, «вырывает» его из революционного актива и, по его словам, находясь в это время в тюрьме, Озоль начинает сотрудничать с охранкой.

Не вдаваясь в подробности биографии провокатора, отметим, что его «грехопадение», вероятнее всего, произошло много раньше.

Не просидев и двух месяцев, провокатор покидает тюрьму и уже в мае 1916 года от Василеостровского района снова попадает в ПК. В июле этого же года Озоль внезапно уезжает в Финляндию и отходит от партийной работы. Странным образом с этим неожиданным «отпуском» совпадают аресты и фактический разгром районных организаций большевиков и самого ПК. До января 1917 года Озоль как будто вне активной подпольной работы - он читает «лекции».

Но вот подпольная организация большевиков в конце 1916 года переживает несколько чувствительных провалов, в связи с чем, большевики решают полностью переизбрать ПК и из него выбрать новую Исполнительную комиссию. От районных комитетов были направлены новые члены ПК, которые из своего состава выбрали Исполнительную комиссию. Среди новых членов ПК от Василеостровского райкома был направлен провокатор Озоль.

Интересно проходили выборы в комиссию: среди новоиспеченных членов ПК (которые, кстати, не были друг с другом знакомы) Озоль, как выяснилось, был самым опытным партийным работником и в связи с этим был избран председателем собрания. Исполнительная комиссия была выбрана тайным голосованием: записки с голосами были переданы Озолю, как председателю собрания, им же были обработаны и затем, также тайно, без оглашения присутствующим, с помощью записок, были уведомлены избранные в комиссию члены ПК[28].

Таким образом, полицейский агент Озоль не просто вошёл в руководство влиятельнейшим политическим органом рабочего класса, но и сразу овладел полной информацией о количестве и составе руководящего органа столичных большевиков. Непосвященному покажется, что после такого успеха провокатора вся большевистская организация была «в кармане» у полиции, но на самом деле это обманчивое впечатление.

Техника подпольной работы большевиков подразумевала внутрипартийную конспирацию: товарищи по партии не знали настоящих имён друг друга, не знали места работы и места проживания. Обратите внимание, что даже членам ПК остался не известным полный состав ими же выбранной Исполнительной комиссии. Внутрипартийная конспирация скрывала персональные данные подпольщиков: Озоль, к примеру, не знал состава Русского Бюро ЦК, а знал лишь связного - Залуцкого и то лишь его партийный псевдоним - «Николай». Ни настоящего имени и фамилии, ни место жительство, ни место работы Залуцкого не были известны Озолю, не смотря на то, что он очень желал их узнать.

В свою очередь, Залуцкий, как ответственный за связь с ПК, из всего его состава общался сначала только с Толмачевым и Озолем, а затем только с Озолем, поскольку Толмачёв был «засвечен» перед охранкой, и в связи с постоянной слежкой за ним его невозможно было использовать в подпольной работе. Более ни с кем из Исполнительной комиссии Залуцкий не имел постоянных рабочих контактов. Понятно, что неписанные законы внутрипартийной конспирации стирались и исчезали, когда в ходе совместной тяжелой подпольной работы товарищи на деле, а не на словах, убеждались в надежности и преданности работающего рядом. В таких условиях партийное товарищество превращалось в дружбу и безоглядное доверие и заменяло внутрипартийную конспирацию.

Пример такой партийной дружбы - сормовское землячество, сыгравшее значительную роль в большевистской столичной организации во время Февральской революции. Скороходов, Свешников, Павлов, Чугурин ещё с первой русской революции хорошо знали друг друга по совместной партийной деятельности в Сормове. На их безусловном взаимном доверии во многом строилась подпольная работа ПК и районных организаций в последние месяцы царского режима.

Другая особенность подпольной работы большевиков, которая страховала от утечки информации и облегчала выявление провокаторов - это персональная ответственность за выполнение партийного задания и узкий круг посвящённых (иногда в буквальном смысле до одного человека) в выполняемое задание. Как это работало на практике прекрасно видно на примере организации совещания Исполнительной комиссии ПК 26 февраля: вся организация была сосредоточена в одних руках - в руках Скороходова. Он сам подобрал конспиративную квартиру и связного на явке. И никто из ПК, кроме самого Скороходова, не знал о месте и составе предстоящего собрания. Не знал об этом и Озоль. Такая конспирация, в конце концов, уберегла от ареста основную часть Исполнительной комиссии ПК.

История провокатора Озоля, между прочим, освещает одно обстоятельство, о котором различные антисоветские и антикоммунистические «историки» предпочитают скромно помалкивать. Дело в том, что в Исполнительной комиссии ПК существовало разграничение обязанностей, каждый, кроме всего прочего, имел свою узкую партийную задачу. «Черномор», избранный в Исполнительную комиссию в 1915 году был назначен... казначеем. То есть, тем большевиком, который распоряжался партийной кассой всего Петербургского Комитета (ПК). В январе 1917 года Озоль, как член Исполнительной Комиссии (ПК) вновь назначается казначеем и в этом статусе встречает Февральскую революцию.

В начале марта 1917 года ПК выходит из подполья и Озоль (к этому времени ещё не разоблаченный провокатор), по сложившейся традиции, опять назначается казначеем теперь уже легального ПК. После того, как в прессе начали публиковать имена полицейских провокаторов, Озоль, не дожидаясь своего разоблачения, скрывается из Петрограда во Владивосток. На Дальнем Востоке он будет сотрудничать с белогвардейскими и бандитскими режимами, а также с японскими и американскими интервентами, и только в 1922 будет арестован органами ГПУ, как цензор министерства внутренних дел правительства белобандита Меркулова.

При проведении следствия, работники ГПУ заинтересовались его прошлым и выяснили, что перед ними известный провокатор. После этого Озоль был доставлен в Ленинград, осуждён и расстрелян по приговору суда в 1924 году[29].

Провокатор охранки одновременно являлся распорядителем финансов самой влиятельной, самой деятельной, самой большой организации большевистской партии - Петербургского Комитета. Он имел полную информацию о суммах, имевшихся в распоряжении большевиков, о том как тратились эти суммы, о лицах вносивших денежные средства и об источниках этих средств. Этой информацией - о финансовых делах ПК большевиков, владели и его руководители из охранки. Более того, гражданин Озоль до 1922 года находился на территории белых и оккупационных антисоветских режимов, имея полную возможность дискредитировать большевиков, используя свою осведомленность. Но «разоблачители» «продажных» большевиков предпочитают не замечать такого компетентного свидетеля, который к тому же не зависел от большевиков и вполне мог рассказать компрометирующие большевистскую партию сведения. Не замечают, поскольку Озолю, после падения царизма, нечего было рассказать скандального, так как основным и постоянным источником скудного бюджета ПК большевиков являлся сам рабочий класс, покупавший газеты, журналы, литературу, фотографии, жертвовавший по подписным листам, помогавший семьям осуждённых и таким образом наполнявшим кассу партии. Партия рабочего класса финансировалась самим рабочим классом - вот настоящая правда о «деньгах» большевиков. Но зачем нужна такая правда «освободившимся» от идеологии «историкам»-разоблачителям? Такая правда неликвидна на рынке издателей и заказчиков псведоисторической литературы, поэтому она легко заменяется домыслами, слухами, сплетнями, наговорами, клеветой, ложью, обманом и демагогией.

Царская полиция, в отличие от «освобождённых» от идеологии «историков» была осведомлена о партии достаточно, чтобы точно знать, что большевики не действуют в интересах какого-либо государства, не находятся в сношениях с агентурой иностранных спецслужб, не финансируются из чужой казны, а имеют своей опорой российский пролетариат и борются против самодержавия и капитала. Полиция, в силу своей информированности, даже в разгар революции не нуждалась в каких-то особых следственных мероприятиях в отношении большевиков...

Полный текст с примечаниями здесь

И. Якутов

Командующий Петроградский военным округом генерал Хабалов докладывал телеграммой самодержцу Николаю II о ситуации в столице:

«Сегодня, 26 февраля, с утра в городе спокойно»[1].

Не прошло и месяца, как на допросе Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства 22 марта генерал уже по-другому оценивал революционное воскресенье:

«Хабалов. - В воскресенье 26-го числа войска выступили и заняли, по обыкновению, все посты, которые полагаются по расписанию… Оказалось, что им пришлось стрелять в толпу в разных местах. Волынцы стреляли в толпу на Знаменской пл. и Суворовском. Затем Павловский полк стрелял на Невском около Казанского собора. Затем, около 4-ёх часов дня… Но я не могу доложить вам, господа, где и сколько стреляли… Нужно сказать, обстановка здесь была отчаянная!..»[2].

Телеграмма о «спокойствии» была отправлена в 13-05, и составлена, очевидно, была около полудня. Общее впечатление же от 26 февраля у Хабалова осталось, как о дне с «отчаянной» обстановкой.

С 6 часов утра в центре Петрограда сосредоточилось не менее 10 тысяч солдат, в основном гвардейских запасных батальонов, расставленных в соответствии с разработанным планом. Между тем, это был воскресный день и рабочие-выборжцы только к полудню стали собираться в колонны и выдвигаться в центр города[3].

Выходя на Невский проспект, демонстранты сразу же попадали под огонь. По сообщению полиции стрельба неоднократно велась «на Невском проспекте, у здания Городской Думы, на Садовой улице, на Гончарной улице, на Литейном проспекте и на Знаменской площади». По «предварительным сведениям» убито 15 человек, ранено 55 – эти сведения полиции значительно занижены[4]. По воспоминаниям рабочих при подходе к Невскому проспекту была слышна ружейная и пулеметная стрельба, навстречу бежали объятые ужасом люди. Публика, оставшаяся на проспекте, жалась к зданиям[5].

В 15-30 «близ» городской думы по демонстрантам стреляли, если верить начальнику Петроградской охранки Глобачеву, холостыми патронами, дали три залпа и «толпы» разошлись[6]. Но словам этого господина нельзя доверять – он неоднократно был уличён во лжи, поэтому обратимся к свидетельствам рабочих. Большевик Андреев вспоминал, что рабочая демонстрация собралась у Гостиного двора и с красными флагами и революционными песнями двинулась в сторону Казанского собора. У площади Казанского собора, слева от демонстрации, выстроилась шеренга солдат. При приближении демонстрации, без команды «Разойдись!», прозвучал сигнал рожка - к бою! После сигнала сразу последовали три залпа. Демонстрация отхлынула к городской думе, но солдаты, с колена и стоя, уже стреляли вдоль Невского проспекта. Появились убитые и раненые. По наблюдению Андреева, часть солдат намерено стреляла выше рабочих[7].

Но генерал-майор Глобачев в своём донесении заявляет однозначно, что у городской думы стреляли только холостыми, а боевыми патронами стреляли только по Лиговской улице, по 1000-ой демонстрации на углу Невского и Владимирского проспектов и по 5000-ой демонстрации на углу Невского и Садовой, где убитые и раненые были, по его мнению, унесены демонстрантами с собой[8].

Наибольшие масштабы трагедия с расстрелами приобрела на Знаменской площади. Здесь по митингующим периодически стреляли пулеметы из Северной гостиницы, Николаевского вокзала и с пожарной каланчи Александро-Невской части[9]. Продолжались, как и накануне 25 февраля, стычки с конными городовыми, но решающим событием, определившим исход демонстраций и митингов на Знаменской площади, стало участие солдат в карательных акциях.

В соответствии с планом по охране Петрограда, Николаевский вокзал, а значит и прилегающую к нему Знаменскую площадь, заняли части запасного батальона лейб-гвардии Волынского полка[10]. С раннего утра две роты учебной команды запасного батальона волынцев выдвинулись на Знаменскую площадь. Одной из рот командовал начальник учебной команды — штабс-капитан Лашкевич.

Около 14 часов прапорщик Воронцов-Вельяминов построил взвод фронтом на Гончарную улицу и сообщил, что надо будет применить оружие. Солдаты-волынцы, участники расстрелов рабочих на Знаменской площади, вспоминали, что демонстрация рабочих не угрожала солдатам, тем не менее, прапорщик Воронцов приказал солдатам взять наизготовку винтовки. Стоявшие в 10 шагах рабочие с недоумением стали кричать солдатам: «Неужели вы, братцы, будете в нас стрелять?». Подошедший к строю, командир запасного батальона лейб-гвардии Волынского полка полковник Висковский, отдал приказ стрелять по демонстрации. Взводный Дреничев и отделённый Слизкоухий стали говорить солдатам, чтобы те стреляли выше голов, но прапорщик Воронцов-Вельяминов, заметил шепчущихся с солдатами младшего унтер-офицера и ефрейтора, поставил их в строй и дал команду открыть огонь. Солдаты стреляли, но младший унтер-офицер Дреничев и ефрейтор Слизкоухий не стали стрелять в людей. Видя отказ от стрельбы ефрейтора и унтера, Воронцов вырвал у солдата винтовку и сам стал стрелять в рабочих. Демонстрация к этому времени стала разбегаться и жаться к стенам домов (зайти во дворы и подъезды было нельзя, поскольку дворники, по приказу полиции, ворота и двери заперли). Полковника Висковского сменил капитан Лашкевич, которому прапорщик Воронцов доложил, что ефрейтор Слизкоухий не стреляет. Лашкевич приказал открыть огонь, а сам стал наблюдать за ефрейтором. После двух залпов капитан Лашкевич вывел из строя ефрейтора Слизкоухова, вынул свой револьвер и приказал стрелять ефрейтору по людям, жавшимся к стенам. Слизкоухий, под угрозой револьвера, выстрелил два раза[11].

Эти свидетельства самих солдат, записанные сразу после Февральской революции, убедительно подтверждает и дополняет очевидец этих событий – Бурцев, близкий к эсеровским кругам, известный обличитель царской охранки и их провокаторов. Он, вместе с членом думы Рожковым, из окна Балабинской гостиницы наблюдал за действиями военно-полицейских сил на Знаменской площади. Солдаты были выстроены в два ряда фронтом на Старо-Невский проспект и на Гончарную улицу. Ими командовал «молодой, почти юноша, офицер». К ним часто подходили подполковники Лебедев, Толубеев, полковник Плетнев и жандармский генерал Фурса. Здесь же присутствовали полицейский пристав, конные и пешие городовые. Вскоре раздались крики молодого офицера, чтобы публика расходилась, затем последовали три сигнала рожка и раздался залп. Бурцев не мог видеть из своего окна в тех, в кого стреляли, но стоны и топот ног разбегавшихся он услышал. Вскоре солдаты стали носить раненых и убитых демонстрантов. Снова прозвучала команда, снова залпы и снова стоны. Из своего окна Бурцев прекрасно мог видеть молодого офицера, командовавшего расстрелом. Его спокойный вид, шутки, которые он отпускал, поразили Бурцева. Тем не менее, офицер был недоволен результатами стрельбы своих солдат, поскольку последние стреляли с неохотой и часто вверх. Офицер скомандовал солдатам стрелять по одиночке, при этом корректировал их стрельбу. В конце концов, он взял винтовку и сам повёл стрельбу по демонстрантам. Среди жертв этого расстрела Бурцев называет не только взрослых, но и одну девочку. К офицеру подходили упомянутые полковники и генерал «и приятной улыбкой крепко жали ему руку за верную службу «царю и отечеству»[12].

Очень похоже, что Бурцев описывает действия одной из рот Волынского полка, а в бесчинствующем офицере угадывается прапорщик Воронцов-Вельяминов, которого Бурцев, по ошибке, повысил до поручика.

Снова мы сталкиваемся с «гуманностью» царизма и его генералов-«демократов». На этот раз перед нами новая грань «демократизма» царских генералов: жандармский генерал Фурса выражает, с «приятной улыбкой», публичную благодарность садисту прапорщику Воронцову за публичные же убийства рабочих и издевательства над подчиненными солдатами.

Ещё один царский генерал-«демократ» - градоначальник генерал-майор Балк - в своём эмигрантском опусе вспоминал, что «действиями Волынцев на Знаменской площади военное начальство осталось особенно довольным», а сам Балк, обратившись к одному из офицеров-волынцев сказал: «Волынцами сегодня все любовались»[13]. Каково!

Современные пропагандисты самодержавия, такие как Стариков, Мультатули, православные иерархи очень не любят вспоминать о втором кровавом воскресенье - 26 февраля 1917 года. К примеру, Стариков в своей четырёхсот страничной книжке о 1917 годе описанию 26 февраля уделяет целых... четыре предложения! По его мнению, сценарий применения войсками оружия таков: из-за угла кто-то провокационно стрелял, и войска вынужденно отвечали залпом[14]. Стариков и в этот раз бессовестно врет своему читателю.

Все эпизоды расстрела, описанные очевидцами, одинаковы и однообразны: войска обязательно построены фронтом к демонстрации; согласно уставу подается предупреждающая команда; звучат сигналы рожка; следуют залпы. Мы знаем, что накануне воинские начальники получили приказ Николая II об обязательном применении оружия против демонстрантов, и только отсутствие демонстрантов на улице могло предотвратить расстрел. Любое присутствие на улице демонстрации, вне зависимости от её настроя и численности, делало применение войсками оружия неизбежным. Николай II повелевая Хабалову «прекратить беспорядки» начал гражданскую войну со своим народом. Именно «страстотерпец» Николай II и его подручные истинные начинатели, и авторы «братоубийственной» гражданской войны.

События на Гончарной улице и на Старо-Невском проспекте были не единственными в районе Знаменской площади и выходящих на неё улицах:

- в 15-30 стрельба боевыми патронами по Лиговской улице, есть раненые[15];

- в 16-30 весь Невский очищен от демонстраций при этом на Знаменской площади подобрано 40 убитых[16];

- в 17-00 на углу 1-ой Рождественской и Суворовского проспекта стреляли боевыми патронами, 10 убитых и несколько раненых[17];

- в 18-00 на Орловском переулке волынцы под командой капитана Лашкевича вели стрельбу по демонстрации и отдельным рабочим[18].

Даже сам Глобачев вынужден был отметить, что демонстрации, прибывавшие на Знаменскую площадь с различных улиц, встречались стрельбой с ранеными и убитыми[19].

Кроме винтовочных залпов для разгона демонстраций применялись пулеметы[20]. Сами пулеметы были расставлены на высоких зданиях и сооружениях столицы, расположение которых позволяло держать под обстрелом главные транспортные артерии города и подступы к важным объектам Петрограда. Интенсивное применение пулеметов пришлось на 27 и 28 февраля, на это же время приходится и борьба с ними со стороны революционных сил, но уже в воскресенье 26 февраля военно-полицейские силы царизма интенсивно применяли пулеметы против демонстрантов. В воспоминаниях многих очевидцев и участников демонстраций отмечается пулеметная стрельба в воскресенье[21]. Даже бывший военный министр Беляев, в показаниях ЧСК от 19 апреля 1917 года, указывал на несколько мест, откуда велась пулеметная стрельба 26 февраля[22].

По этим свидетельствам можно назвать несколько мест установки пулеметов в воскресенье. Интенсивная стрельба велась с пожарной каланчи, расположенной около Александро-Невской полицейской части; работал пулемёт в районе Разъезжей улицы; были установлены пулеметы на крыше дома Пшонкина по Безбородкинскому проспекту, а также на колокольне церкви Святого духа, что в конце Большеохтинского проспекта; постоянно стрелял пулемёт на недостроенном здании на Мойке; возможно, что 26 февраля пулеметы были на Исаакиевском соборе, здании МИД и министерства финансов, а также на здании Азовско-Донского банка. Многие свидетели рассказывали о пулеметной стрельбе из Северной гостиницы, что у Николаевского вокзала. Сегодня мы можем совершенно точно сказать, кто стрелял и откуда. В 1967 году, к юбилею Великого Октября были собраны воспоминания оставшихся в живых солдат-волынцев - участников Февральской революции. Солдат запасного батальона лейб-гвардии Волынского полка С.Т. Лебедев сообщал:

«26 февраля был получен приказ выступить учебной команде с двумя пулеметами (с одним из пулеметов был и я) на Знаменскую площадь к Николаевскому вокзалу… нас с пулеметами поставили во втором этаже Знаменской гостиницы [она же Северная гостиница – прим. И.Я.]… Мы перевернули у пулеметов верхний предохранительный спуск (ладышку) обратной стороной, и наши пулемёты делали только один выстрел. Начальник пулеметной команды поручик Лях не смог сразу обнаружить неисправность, но после долгих усилий и чьей-то помощи пулемет восстановили и стали стрелять в рабочих»[23].

Как видим, офицеры Волынского полка расстреливали рабочих не только с помощью солдат в строю, но и привлекали к этому пулеметные команды. Напрасно перепуганный бывший военный министр Беляев валил всю вину за пулеметную стрельбу на полицию[24] - очевидно, что в этом преступлении офицеры армии и полиция были соучастниками.

Днём, в районе Мойки, шеренга солдат перегородила Невский проспект и несколькими залпами расстреляла демонстрацию, двигавшуюся от Казанского собора с революционными песнями. Вместо демонстрации на мостовой остались раненые, трупы и лужи крови (несмотря на снег). Расстрел произвела учебная команда запасного батальона лейб-гвардии Павловского полка[25].

С этим эпизодом в районе Казанского собора – городской думы, связано ещё одно важное событие Февральской революции – восстание 4-ой роты запасного батальона лейб-гвардии Павловского полка.

Четвертые роты во всех запасных батальонах формировались из эвакуированных солдат, то есть из солдат, прибывших из госпиталей после ранений, болезней или имевших краткосрочный отпуск, а потому иногда называлась ротой эвакуированных. Это были солдаты-фронтовики, имевшие полное представление о том, что такое империалистическая война, среди них было немало кавалеров георгиевского креста. В среде офицеров подобные роты считались неблагонадёжными* (* - это обстоятельство наверняка удивит таких «историков»-монархистов, которые считают, что фронтовики были опорой самодержавия, а погубили империю новобранцы запасных батальонов) и в связи с этим не привлекались к карательным акциям. В запасном батальоне лейб-гвардии Павловского полка 4-ая рота не была исключением и 26 февраля находилась в расположении казарм, в здании придворно-конюшенного ведомства на Конюшенной площади. А вот расстрел у городской думы вела учебная команда - солдаты, пользующиеся доверием офицеров, будущие унтер-офицеры.

В 14 часов дневальные сообщили в казарму, что у ворот казарм стоят рабочие и просят передать всем солдатам, оставшимся в казармах, что павловцы расстреливают народ в городе. Возмущенные солдаты 4-ой роты вышли во двор к воротам и стали общаться с рабочими. Увидев толпящихся во дворе солдат, офицеры вернули всех в казармы. В казарме офицеры попытались выяснить причину возбуждения солдат, но при выяснении в массе солдат прозвучал выстрел. Офицеры, опасаясь за свою жизнь, ретировались. Солдаты снова вышли во двор, при этом взломав цейхгауз (добыли всего 30 винтовок на 1000 человек) и покинули территорию казармы. На конюшенной площади солдаты, числом не менее 1000 человек, по-видимому, разделились – основная часть осталась в нерешительности на площади, а по-боевому настроенная вооружённая винтовками группа павловцев выдвинулась к Невскому. Пройдя церковь Вознесения на крови (чаще эту церковь называют Спас на крови), увидели, что с Михайловской площади (ныне площадь Искусств) на противоположную сторону канала выехал отряд конных городовых. Городовые, завидев солдат не в строю и заподозрив неладное, подъехали к ограде канала и приподнявшись на седлах, дали залп по толпе солдат и рабочих. Были ранены молодой офицер, матрос Балтийского экипажа. Павловцы, рассыпавшись цепью, открыли ответный огонь, убив и ранив при этом несколько городовых. Полиция ретировалась. Сразу же из-за угла Конюшенной площади, наперерез павловцам, вышла рота Преображенского полка, которую послали для их усмирения. Сближаясь павловцы стали агитировать преображенцев, призывая их не устраивать преступное кровопролитие. В строю преображенцев стали колебаться, увидев это, офицеры-преображенцы спешно увели своих солдат, повернув налево в переулок.

Стало темнеть, решили без оружия не ходить на Невский, а вернуться в казармы и поднять весь полк[26]. Во время возвращения мятежных солдат в казарму, произошло убийство командира запасного батальона полковника Экстена. Он, то ли вышел к возвращающимся солдатам, то ли вступил в перебранку с осаждавшими казарму рабочими, но только в результате, то ли выстрела, то ли удара шашкой был смертельно ранен и умер на месте[27]. Кстати, по сообщению бульварной «Газеты-копейки» на теле полковника были следы как огнестрельные, так и колото-резанные[28].

Генералу Хабалову немедленно доложили о мятеже павловцев и он распорядился обезоружить роту и послать зачинщиков в Петропавловскую крепость[29]. Вернувшихся в казарму солдат стали уговаривать офицеры и полковые священники. В ход пошла ложь о том, что учебная команда уведена с улиц и больше не расстреливает народ. Между тем в казармы стали прибывать несколько десятков посторонних офицеров. К 20 часам солдаты были вынуждены сдать винтовки, тем более что все имевшиеся патроны были израсходованы. Казармы окружили специально прибывшими войсковыми частями, были подогнаны броневики. Внутри и снаружи казармы разместили пулеметы. Офицеры составили список зачинщиков-неблагонадёжных из 21 человека. Глубокой ночью стали будить солдат и под невинным предлогом выводить из помещения. В коридоре мятежников арестовывали офицеры. Из 21 солдата на месте оказалось только 19 человек. Арестованных доставили в Петропавловскую крепость. Кроме арестованных ещё 16 солдат были отправлены на гауптвахту[30].

В воскресенье, впервые по поводу событий в Петрограде, председатель Госдумы Родзянко обратился к Николаю II с телеграммой, в которой описал бедственное положение хозяйства России, «волнения» в Петрограде и призвал царя допустить ответственное министерство[31].

Телеграмма была отправлена в 21-53 и доложена царю на следующий день 27 февраля. Именно об этой телеграмме Николай II отозвался широко известными словами: «Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать»[32].

Эту же телеграмму Родзянко разослал командующим фронтами генералам Брусилову, Эверту и Рузскому с просьбой обратится к императору и поддержать позицию Родзянко. Телеграммы были разосланы глубокой ночью, и ответы были главкомами направлены уже 27 февраля. Судя по всему, первым, в 23 часа, от Родзянко телеграмму получил командующий Юго-Западным фронтом генерал Брусилов. Он же первый, в 1 час ночи, обратился к Николаю II открыто поддержав Родзянку и заявив, что «другого выхода не вижу»[33].

В 13-59 главнокомандующий Западным фронтом генерал-адъютант Эверт сообщил, что в политику никогда «не мешался», но отметил «крайнее расстройство транспорта» и, что любая забастовка на железной дороге «поставит армию в безвыходное положение», ввиду отсутствия у неё запасов. В связи с этим настаивал на принятии «военных мер» к недопущению забастовки[34].

Последним откликнулся главнокомандующий Северным фронтом генерал Рузский, который в 21-15 отправил царю телеграмму о согласии с оценкой Родзянки и «крайней необходимости принятия срочных мер». При этом генерал заметил, «что при существующих условиях меры репрессий могут скорее обострить положение, чем дать необходимое длительное умиротворение»[35].

Как видим, в телеграммах двое из трёх главкомов не интриговали, а открыто заявляли императору о согласии с оппозиционным политиком, прекрасно зная, что поддержка Родзянко и Госдумы будет крайне негативно оценена Николаем II. И, что очень важно - позицию свою генералы излагают в то время, когда власть Николая II была незыблемой, и об отречении его от престола не могло быть и речи. Когда монархисты и неомонархисты пытаются представить генералов коварными заговорщиками, тайно ведущими свою подлую деятельность против царя и всего самодержавия, необходимо помнить об этих телеграммах, направленных в ночь с 26 на 27 февраля. Своё мнение каждый генерал высказал честно, не проявляя дворцового лицемерия и, в связи с этим, смешно воспринимать всерьёз слова записанные Николаем Последним в свой дневник о лжи и обмане вокруг него. Скорее сам Николай лгал и обманывал, делая подобного рода запись, поскольку, вероятно, рассчитывал на реванш.

В ночь на 27 февраля в Ставку пришло ещё несколько телеграмм. В 1-40 ночи полковник Павленков, начальник запасных гвардейских частей Петрограда, сообщил о тяжелом ранении полковника Экстена и прапорщика Ридигера, зачем-то скрыв их смерть[36]. Вслед за этой телеграммой в 1-58 ночи председатель правительства князь Голицын доложил о приостановке «занятий» Государственной Думы и Государственного Совета до апреля текущего года[37].

В градоначальстве вечером состоялось совещание под председательством полковника Павленкова. На совещании присутствовали: Хабалов, Тяжельников (нач.штаба округа), Балк, Никольский (генерал-майор, нач.штаба отдельного корпуса жандармов), позднее присоединился министр Протопопов. На совещании шла речь о распределении войск (в особенности кавалерии) по районам столицы. Для окончательного подавления революции звучали предложения о привлечении пулемётов из Ораниенбаума, а также о привлечении артиллерии, бронированных автомобилей и даже аэропланов[38].

Генерал-майор Тяжельников по итогам совещания распорядился: командиру броневого запасного автомобильного дивизиона подполковнику Халецкому вывести бронемашины на улицы Петрограда для поддержки правительственных войск; командиру 1-го пулемётного полка направить из Ораниенбаума в Петроград две роты пулеметчиков с 24 пулеметами; начальнику Ораниенбаумской офицерской стрелковой школы сформировать группу из офицеров и унтер-офицеров с пулемётами для усиления петроградского гарнизона[39].

Одновременно с этим совещанием собралось частное совещание Совета министров. Сначала, как обычно собрались в квартире председателя правительства князя Голицына, но затем, по его предложению, перебрались в Мариинский дворец, где заседали до поздней ночи. Кроме министров присутствовали члены Государственного совета Маклаков, Трепов, Ширинский-Шихсаидов. Вновь обсуждали вопрос о занятиях Государственной думы. Дебаты развернулись вокруг вопроса: распустить думу вообще с новыми выборами осенью 1917 года или только прервать её занятия до определенного срока. В итоге решили прервать занятия думы до апреля месяца текущего года[40]. Поздно вечером текст указа направили на квартиру Родзянко[41].

***

Итоги воскресного дня революции на первый взгляд были однозначными: революция подавлена, демонстрантов заставили уйти с центральных улиц столицы с помощью стрельбы. К полиции присоединились, казалось бы, ещё вчера колеблющиеся войска.

Солдаты стреляли с колена, стоя, лёжа в цепи. Стреляли с винтовок и пулеметов. Трупы и раненых не успевали убирать с мостовых центральной части столицы, на мостовых и стенах домов осталась кровь рабочих. Особое рвение проявили офицеры - именно они явились главным действующим лицом в этой кровавой «бане», устроенной самодержавием своим подданным. В борьбе против своего народа они оказались самой энергичной, самой активной, самой верной царю силой.

Волна арестов прокатилась по революционному Петрограду – более 100 революционных активистов, принадлежащих к различным партиям и сословиям, были вырваны из рядов активных борцов с царизмом. Удар был нанесён и по основной политической силе восставших - по партии большевиков и её руководящему органу — Петербургскому комитету. Внешне все говорило за разгром революции и начало полной победы реакции над восставшим народом. Штаб контрреволюции даже наметил военное усиление на 27 февраля с целью развить успехи в деле разгрома революции.

Но за этим, внешне благополучным для контрреволюции фасадом, скрывались совсем иные итоги второго кровавого воскресенья. Полиции и военным так и не удалось в полной мере восстановить свою власть на улицах Выборгской стороны[42] и за Нарвской заставой[43]. Более того, градоначальник не мог уже надеется и на Петроградскую сторону, где в воскресенье на Лахтинской улице были освобождены солдаты с гауптвахты, а отдельные группы вооружённых рабочих вступали в открытое противостояние с полицией[44].

Наконец, революция продолжала расширяться за счёт пригородов - присоединились к революции Колпино, Сестрорецк, начались волнения в Кронштадте[45]. Но самое главное заключалось в том, что кровавая «баня», устроенная царизмом вызвала в среде пролетариата не страх и отчаяние, а озлобление и желание дать бой карателям.

Провокатор «Матвеев» докладывал в охранку, что на Васильевском острове «эсдеками» (то есть большевиками) ведётся интенсивная пропаганда за продолжение забастовки и демонстраций. На проходящих митингах рабочие принимали решения применить «террор в широких размерах по отношению к тем фабрикам и заводам, которые станут на работы»[46]. Рабочие Металлического завода решили, что с утра понедельника приступят к захвату складов с оружием и разоружению городовых[47].

Состоявшееся совместное собрание большевиков и «межрайонцев» приняло решение о вооружении рабочих и разоружении полиции[48]. В воскресенье, в ответ на террор со стороны самодержавия, активизировались боевые группы рабочих, в течение дня произошло несколько столкновений с полицией и войсками:

- во время расстрела митинга на Знаменской рабочие-боевики открыли револьверный огонь по полиции и войскам;

- группа рабочих-боевиков, отступая на Старо-Невский и Гончарную, завязала бой с преследующими разъездами конных городовых;

- в 19 часов на углу Суворовского и 1-ой Рождественской были ранены и обезоружены двое городовых;

- в 20 часов у дома №3 Корпусной улицы был обезоружен городовой;

- в начале девятого в Апраксина переулке обстреляна группа полицейских из 5 человек[49].

Безусловно, нескольких эпизодов вооружённого противостояния карателям было недостаточно, чтобы решить исход в пользу революции, для этого требовалось массовое движение пролетариата к открытой вооружённой борьбе. В этих условиях партия большевиков, всегда чутко следившая за настоем рабочих, выдвинула лозунг вооружения пролетариата и вооруженного восстания. Передовую часть рабочих Петрограда охватило стремление вооружиться любой ценой и дать решительный бой контрреволюции.

Полиции и охранке также не удалось ликвидировать руководящий орган революции - большевистский ПК. Партия проявила гибкость и маневренность и смогла обеспечить работу главного органа рабочего движения. Больше того, в условиях перерастания революционного движения в вооружённое восстание, произошло присоединение «межрайонцев» к большевикам, которое, в итоге, вылилось во вступление «межрайонцев» в большевистскую партию в начале августа 1917 года. Это вливание новой (пусть и не большой) активной политической силы в борьбу против царизма усилило позиции революционной сознательной части пролетариата.

Другим, важнейшим итогом второго кровавого воскресенья, было разрушительное влияние террора, развязанного царизмом, на самих же карателей, а точнее на воинские части Петроградского гарнизона. Отдельные группы солдат петроградского гарнизона уже в воскресенье не присоединились к карательным действиям против рабочих: так солдаты запасного батальона лейб-гвардии Семёновского полка писали 17 марта 1917 года в «Правду», что «26 февраля нас повели на охрану, но мы не произвели ни одного выстрела. Тогда нас тотчас же сняли с постов и увели в казармы».

В том же номере «Правды» солдаты 180-ого полка сообщили, что не сделали за время карательных акций во время Февральской революции ни одного выстрела[50].

Во второй половине дня на сторону революции перешла группа солдат Московского полка[51].

Солдаты бронедивизиона, поддерживавшие постоянную связь с большевистской партией[52], в воскресенье днём вывели броневик на улицы Петрограда с целью поддержать рабочие демонстрации. Спонтанные и несогласованные действия солдат бронедивизиона не имели успеха: броневик выехал без боеприпасов, а не предупреждённые рабочие принимали броневик за карательный. Солдат бронедивизиона Елин, участвовавший поздним вечером 26 февраля в совещании Выборгского райкома большевиков на станции Удельная, пообещал, что на завтра (то есть 27 февраля) броневики выйдут вооружённые и будут действовать сообща с рабочими[53].

Не остались без внимания большевиков и воинские части пригородов. С крупными воинскими частями Ораниенбаума: 1-ым и 2-ым пулеметными полками, большевики Нарвского райкома поддерживали тесную связь. В полках и в оружейных мастерских служило много рабочих, в том числе большевиков. В техническую команду 1-го пулеметного полка был призван рабочий-большевик Путиловского завода Иван Иванович Газа. 25 февраля, а затем и 26 февраля к Газа приезжал Огородников - связной от Норвского райкома большевиков, который рассказал в подробностях о событиях в столице, в том числе о мятеже 4-ой роты павловцев. Иван Газа, в свою очередь, рассказал обо всём своим товарищам и знакомым. Ночью солдаты технической команды не спали:

«Иван Газа уверял, что революция уже начинается и выступать следует немедленно. Но большинство склонялось к тому, что следует обождать. «Пусть тронется какой-либо полк, тогда и мы – дальние двинемся. А то, если мы первыми, нас отрежут и перебьют». Такое настроение царило и в других частях Ораниенбаумского гарнизона»[54].

Заволновались казармы на Крюковом канале: ночью матросы 1-ой, кадровой роты Второго Балтийского флотского экипажа на собрании решили вооружиться и выступить против командования. Осведомленное офицерство экипажа предотвратило мятеж[55].

Окончание здесь...

И. Якутов

ПРИМЕЧАНИЯ В КОММЕНТАРИЯХ

Среди любителей царизма одним из популярных объяснений победы Февральской революции является миф о гуманизме и миролюбии самодержавия и его генералов. В около исторической литературе орудует не мало «историков», которые усиленно пропагандируют миф о человеколюбии в Российской империи, на вершине которого находился сам Николай II, проявляя, поистине, отцовскую заботу о русском народе, а проводили его заботу в массы царские генералы-демократы.

Если несведущий читатель подумает, что термин «генералы-демократы» — это какая-то шутка, то он ошибается и его ожидает удивительное открытие современных «историков». Вот, что пишет про третий день революции (25 февраля 1917 года) в Петрограде в своей книжке о Февральской революции Николай Стариков:

«Распоряжения военного министра генерала Беляева вселяли в толпу уверенность в собственной безнаказанности: «Целить так, чтобы не попадать», «Стрелять так, чтобы пули ложились впереди демонстрантов, никого не задевая…» Такие приказы во время революции может отдавать министр по защите окружающей среды, но никак не главный военный в России. Объяснение такого странного поведения в решительный час не менее удивительно: «какое ужасное впечатление произведут на наших союзников трупы на петроградской мостовой»!

… У нашего самодержавия генералы были «демократами» не в пример британским – и в результате погубили всю страну. Подстрекательство и деньги, раздаваемые «союзной» агентурой, придают бунту второе дыхание»[1]

В этом отрывке Стариков, кроме того, что в очередной раз «нашёл» только ему известную «союзную агентуру», раздающую деньги для организации революции, и, в очередной раз, сокрушается, что в Феврале 1917 года военно-полицейские силы недостаточно часто и интенсивно стреляли по рабочим и трудящимся, Стариков приходит к выводу, что генералы-то в царской России были демократами.

Основой для такого вывода послужили рассуждения некоего Керсновского[2], который среди современных «историков» - неомонархистов считается безусловным авторитетом в истории русской армии и революций 1917 года. Его очень уважают различные стариковы, считая патриотом России и русской армии. В действительности, это банальный белоэмигрант и ненавистник русского народа, который отсиживался в Париже и пописывал пасквили на революцию, пока советский народ защищал свою Родину от фашизма. По Керсновскому, царские генералы были чересчур гуманны, мало стреляли в народ, поэтому революция победила. Обосновывал Керсновский эту «мысль» убийственным аргументом: словами военного министра генерала Беляева о нежелательности демонстрировать союзникам трупы на мостовых. Эти слова бывший военный министр генерал Беляев произнёс на допросе Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства 19 апреля 1917 года:

«Беляев. - … В воскресенье было несколько раз открытие огня. Я очень просил Хабалова принять меры, чтобы не открывать огня там, где можно избегнуть. Я говорил Хабалову, какое ужасное впечатление произведет на наших союзников, когда разойдётся толпа, и на Невском будут трупы.

Председатель. – Это вы когда говорили Хабалову?

Беляев. – Я говорил в субботу, в воскресенье.

Председатель. – А что отвечал на это Хабалов?

Беляев. – Он говорил, насколько возможно, это будет сделано. Но уже в воскресенье были случаи»[3]

Добавим, что «случаи» были не только в воскресенье, но и в субботу, и в пятницу. Приведенный отрывок показаний Беляева, циничных и проникнутых полным равнодушием к жизням простых людей, как нельзя лучше характеризует самодержавную власть. Вопреки навязываемому Керсновским мнению о «демократичности» и «растерянности» генералов, генералы и не думали о демократичности и не пребывали в растерянности и пассивности – Беляев всего лишь просит Хабалова не стрелять без нужды, а Хабалов отвечает, что если получится, то постарается. Вот и весь разговор между ними. Они оба даже не обсуждают применение расстрелов против демонстрантов - такого вопроса у них не возникает. Расстрел – это мера для своего народа практикуемая постоянно царской властью, и в февральские дни 1917 года исключений не случилось.

Уверения монархистов о «миролюбии», «доброте» и «демократичности» военно-полицейских сил царизма и царских генералов опровергаются документами, созданными самими же полицейскими. В одном из донесений полиции о 25 февраля говорится:

«...около часа дня к Казанскому мосту подошла с пением революционных песен толпа рабочих, которая была встречена бросившимися в атаку, с обнаженными шашками, вышеупомянутыми конными городовыми под командой корнета Доморацкого и сотней 4-го Донского казачьего полка. В рассеивании этой толпы принимали участие и 11/2 роты 3-го стрелкового запасного батальона. На набережной Екатерининского канала против д. №21 из толпы были брошены в казаков и конных городовых пустые бутылки, а также было произведено до 6 отдельных выстрелов…»[4]

Это донесение свидетельствует о том, что даже полиция не считает нужным приукрасить действительность: только появилась демонстрация, идущая всего лишь с песнями, как сразу же без каких-либо выяснений и предупреждений «с ходу» в конном строю атакована с шашками наголо! Рабочие еще ничего не сделали, не выказали никаких намерений, а их уже топчут лошадьми и бьют шашками. Сорок конных полицейских, сотня казаков, двести солдат – вся эта вооруженная и организованная сила, избивая, старается выгнать рабочих с Невского. Вполне естественно, что демонстранты имеют полное право на самозащиту:

«…Выстрелами, произведенными из толпы, были ранены городовые 3-го отделения конно-городовой стражи Илья Кулемин в живот (отправлен в Обуховскую больницу), Нефед Павлов – в левую сторону головы у левого уха с причинением рассеченной раны глубиною в сантиметр. Кроме того, брошенными бутылками причинены ушибы правой руки корнету Доморацкому и ушибы головы стрелку 3-го стрелкового запасного батальона Нестеренко. Корнет Доморацкий во время рассеивания толпы произвел в нее против вышеупомянутого дома два выстрела из револьвера, результаты коих неизвестны [правильнее будет сказать: не интересны - прим. И.Я.]»[5]

Рабочие вспоминают, что «рассеивая» эту демонстрацию нагайками, прикладами, шашками, лошадьми конники прижали около двухсот рабочих со знаменосцем к стенам домов на углу Невского и Екатерининского канала. В это время осуществлявшие прикрытие знамени рабочие-боевики, чтобы спастись, вынуждены были открыть револьверный огонь. Каратели отступили и рабочие, воспользовавшись передышкой, разгромили винный магазин в доме №21 по набережной Екатерининского канала и соорудили из винных ящиков и двух перевёрнутых пролеток баррикаду, перегородив ею набережную. В солдат и всадников полетели винные бутылки, каратели вынуждены были отступить[6].

Но не всегда 25 февраля вышедших на улицу мирных, безоружных, не проявляющих агрессию, рабочих «рассеивали», то есть сходу атаковали, топтали, давили, лошадьми, избивали шашками и нагайками. Иногда в этот день генералы и вверенные им войска применяли другие, более эффективные «человеколюбивые» методы разгона демонстраций — они их расстреливали. Об одном таком случае вспоминал рабочий-большевик с завода «Эриксон» Каюров:

«…На смену уведенных частей явились два взвода хорошо обмундированных солдат учебной команды; построившись в ряды, они преградили Невский около Городской думы, другая часть построилась в таком же порядке – на мосту Екатерининского канала. Демонстранты были ещё далеко впереди. Я подошёл узнать настроение этих солдат; человек пятнадцать рабочих и я повели среди них агитацию; офицер, командовавший ими, несколько раз отгонял нас, но мы не отходили. Все-таки уловить настроения солдат не удалось. Демонстранты, между тем, приближались – надо было принимать решительные меры. Я с несколькими товарищами с одной стороны, Александров Иван Измайлович – с другой, стали цепляться за штыки и продолжать уговаривать не стрелять, но послышалось: «уйди», скрепленное нецензурной руганью – пришлось отойти в сторону и уже оттуда кричать им: - не дело, мол, затеваете, товарищи. Наконец, услышали от стоявшего на левом фланге солдата шопот: «уберите офицера». Моментально человек десять стали окружать офицера, а он по неизвестной мне причине обернулся и, видимо поняв наши намерения, помахивая хлыстиком, с ласковой улыбкой обратился к нам: «Не беспокойтесь, не беспокойтесь». Это дало нам повод предполагать, что стрелять не будут, и мы отошли.

Демонстрация была в пятидесяти шагах, уже видны знамена, лица Чугурина Ив. Дм. с распахнувшейся грудью и сына, идущего рядом; и вот защелкали затворы, заиграл рожок, раздался залп, другой… третий… Стоя во фронт рядом с солдатами, я следил за направлением винтовок – целились вверх. А может, я ошибся? Смотрю на толпу, которая, при первом залпе, вся бросилась на снег, но, увидев, что все целы, быстро поднялась, и опять громовое «ура» несется из тысячи грудей. Опять выстрелы, - уже несутся крики и стоны.

Масса в паническом страхе разбегается, и только немного смельчаков остается убирать убитых и раненых, которых оказалось человек четырнадцать»[7].

О расстреле рабочих у городской думы начальник петроградской охранки генерал-майор Глобачёв в своём донесении заявляет, что «из собравшейся у городской думы толпы было произведено несколько выстрелов в городовых», после чего спешившиеся драгуны произвели несколько выстрелов, убив 3 человека и ранив 8 человек[8]. Но очевидец Каюров не упоминал о каких-либо выстрелах, также не упоминает о выстрелах из демонстрации и непосредственный её участник — Иван Чугурин. По его воспоминаниям, двигавшаяся в сторону Николаевского вокзала демонстрация встретила у городской думы выстроившихся солдат. Вскоре последовал сигнал рожка, который предупреждал стрельбу. Постояв немного, колонна снова двинулась, и тогда последовали залпы и рабочие стали падать на снег, появились убитые[9]. Генерал Глобачёв - мастер извращения действительности - постарался и в этот раз: заменил идущую демонстрацию собравшейся толпой; приписал толпе провокационные выстрелы; драгуны у него внезапно спешились из-за выстрелов, хотя это был изначально спешенный отряд 9-го запасного кавалерийского полка, а также солдаты лейб-гвардии Преображенского полка[10]. Сама процедура расстрела у генерала - спонтанная, вынужденная, хотя в действительности хладнокровная, планомерная с соблюдением всех формальностей. Вероятно, такая «лёгкая» подтасовка Глобачёву была необходима для своих карьерно-ведомственных целей, но очевидно, что даже она не позволяет считать действия самодержавия гуманными и нерешительными.

Помимо расстрела у городской думы, войска стреляли у Казанского собора, у Литейного и около Михайловской улицы[11].

П. К. Игнатов слесарь по ремонту станков завода «Русский Рено» утверждал, что колонну демонстрантов, двигавшуюся с Выборгской стороны, обстреляли из пулеметов из здания офицерского собрания, что на углу Литейного и Кирочной[12].

О стрельбе на Невском проспекте в эту субботу сообщают Михайлов[13] , Раскольников[14], Родионова[15].

Эти факты применения войсками оружия против рабочих 25 февраля (на третий день забастовки и уличных демонстраций), конечно, не были отражены в полицейских сводках (кроме расстрела у городской думы). Не получили они освещения ни у Керсновского, ни у Старикова, ни в каких-либо других «исследованиях» монархистов. Вместо объективного изложения исторических фактов «историк» Стариков, например, потчует своего читателя небылицами о запрете полиции применять оружие[16], о применении оружия полицией для самозащиты[17].

По задумке монархистов-«историков», подобные безосновательные утверждения должны продемонстрировать несведущему читателю гуманность и долготерпение жандармов, полиции и, в целом, самодержавия. Действия рабочих демонстраций, напротив, предстают агрессивными и кровожадными. А между тем в одной из брошюр, посвящённой Февральской революции и изданной в 1917 году, сообщалось о 168 убитых и раненых только за 25 февраля[18].

Ещё одна трагедия, характеризующая демократизм самодержавия, случилась 25 февраля на Васильевском острове. По сообщению полиции в 11 часов утра на Трубочный завод пришла группа забастовщиков, и начальник завода немедленно вызвал войска. Прибыла рота запасного батальона лейб-гвардии Финляндского полка под командованием подпоручика Иосса:

«Ввиду неуместных шуток и неповиновения толпы подпоручик Иосс произвел из револьвера выстрел, которым был убит слесарь Дмитриев. Труп убитого по распоряжению военного начальства был отправлен в Николаевский военный госпиталь в сопровождении конвоя казаков из 7 человек, которые, не исполнив отданного им приказания, без всякого противодействия допустили толпу взять сопровождаемый ими труп и внести в покойницкую св. Марии Магдалины у Тучкого моста»[19].

В донесении начальника «охранки» генерала Глобачева история на Трубочном заводе преподнесена несколько иначе:

«Около часу дня рабочие казенного Трубочного завода (Уральская улица, 1) при выходе с завода устроили сходку. На завод был введен взвод нижних чинов Финляндского полка под командой поручика Есса. Увидя солдат, рабочие стали высмеивать их и говорить разные дерзости. Скомандовав нижним чинам «на руку» поручик Есс нечаянно произвел выстрел из револьвера, которым убил рабочего Кузьмина»[20].

Читатель, конечно же, обратил внимание на путаницу во времени, чинах и фамилиях, указанных в полицейских донесениях, но это не главное. В главном эти донесения совпадают – за «дерзость» офицер убил рабочего. Обращает на себя внимание тонкая подтасовка начальника политического сыска – Глобачева. Этот господин, закончивший свои дни в эмиграции, иезуитски подправляет факты таким образом, что рабочий Дмитриев (Кузьмин) не умышленно убит за «дерзкое» неповиновение, а «нечаянно» застрелен офицером, защищавшим своих «нижних чинов» от оскорблений. Как ловко ищейка представил убийцу Иосса отцом-защитником своих солдат от «хама»! Таким примитивным фальсификаторам, как Стариков надо бы поучиться врать у начальника царской охранки, не так топорно работал белоэмигрант, чувствуется царская школа.

Удивительно похожи между собой эти царские генералы в своем отношении к простому народу. Вот ещё пример, на этот раз от командующего Петроградским военным округом генерала Хабалова:

«Подпоручик Иосса (я за фамилию не отвечаю, но кажется, так), командовавший ротой Финляндского полка, занимавшей этот завод, вывел её вооруженную; тогда к нему подскочил один из рабочих и стал угрожать кулаком перед его носом и осыпать ругательствами. Тот выхватил револьвер и уложил его на месте… Это произвело такой эффект, что моментально толпа разбежалась, и беспорядки прекратились»[21].

«Патриот» Керсновский повторяет вслед за царскими вельможами: подпоручик Иосс «уложив» Ивана Дмитриева одним выстрелом «усмирил» сам завод, а заодно и весь Васильевский остров – беспорядки там сразу же стихли[22].

Царские генералы, «историки»-монархисты, белоэмигранты и просто антисоветчики и антикоммунисты — их всех объединяет не только презрение и злоба к своему простому народу, но и основное их свойство — лживость. Насколько «усмирил» завод молодчик Иосс можно узнать, между прочим, из доклада сотрудника охранки «Матвеева»:

«Вчера на заводе случайным выстрелом офицера, прибывшего с командой для охраны завода, убит слесарь Дмитриев, - это обстоятельство вызвало среди рабочих крайнее озлобление к офицерским чинам»[23].

Как видим, даже охранка фиксирует в настроениях рабочих далеко не смирение и подчинение, а крайнее озлобление. А на следующий день рабочие собрались в кооперативе «Единение», где приняли решение в понедельник 27 февраля прийти к Трубочному заводу на панихиду по убитому товарищу. Провокатор «Крестьянинов» цитирует рабочего Данилова, который сказал:

«Товарищи, идемте смело и дружно, не надо нам по углам прятаться. Долой царя, долой правительство, да здравствует временное правительство, российская социал-демократическая рабочая партия»[24].

Об обстановке на Васильевском острове после убийства Дмитриева, красноречивее всего говорят полицейские сводки: в 19 часов на Большом проспекте демонстрация была разогнана «обнаженными шашками» полусотней казаков 1-ого Донского полка[25]. Эти факты свидетельствуют, что рабочие Васильевского острова после убийства на Трубочном заводе не успокоились, а обстановка в районе оставалась напряженной. Выходит, что Керсновский, как и его ученик Стариков - обыкновенные лгуны.

На Трубочном казённом заводе уже 24 февраля часть рабочих присоединилась к революционному движению. Но ситуация на заводе оставалась весьма сложная. Из 19 тысяч рабочих только около 10% были кадровыми рабочими, имевшими опыт революционной борьбы. Остальная масса состояла из недавно пришедших на завод тёмных, забитых крестьян, среди которых было много женщин. К тому же администрация практиковала политику «очищения» от революционного «элемента», периодически увольняя и высылая на фронт наиболее сознательных и активных рабочих, ослабляя рабочий коллектив и насаждая на заводе драконовский, полукрепостнический режим. Не случайно на Трубочном пользовались влиянием гвоздевцы - эти лакеи крупного капитала. В так называемой «рабочей группе» ЦВПК из десяти членов трое представляли Трубочный завод.

Тем не менее, утром 25 февраля рабочие остановившихся мастерских вышли на заводской двор. Большевики и сознательные рабочие энергично срывали с работы нерешительных трубочников, иной раз, встречая прямое сопротивление со стороны чуждых и отсталых элементов, как например, было в 4-й мастерской, которая даже сначала забаррикадировалась.

Начальником завода генералом Волостовым был вызван отряд войск Финляндского полка, командир которого подпоручик Иосс, угрожая оружием, пытался разогнать рабочих. Многие рабочие, не обращая внимания на угрозы, подошли к солдатам, уговаривая их не брать ружей «на изготовку». Обозлённый офицер выстрелил в упор в одного из подошедших рабочих - 26-летнего слесаря Ивана Дмитриева, который скончался на месте. Циничное убийство Дмитриева вызвало взрыв негодования его товарищей. Возмущение рабочих и солдат было настолько явным, что подпоручик Иосс поспешил исчезнуть с завода, а казаки, которым поручено было отвезти тело в морг, отдали его рабочим. В итоге рабочие, бросив завод, вырвались на улицы и приняли участие в уличных демонстрациях и столкновениях.

На третий день Февральской революции у генералов-«демократов» и их подручных не на шутку обострился приступ гуманизма. Рабочие прочувствовали это на собственной шкуре, но это их не удивило. Ничего нового царь-батюшка и его приспешники рабочим и трудящимся не показали: привычная нагайка с шашкой и, когда это не помогает, то свинец. С тех пор, как рабочие первый раз организованно пошли просить «государя» о милостях, утекло много воды и много крови - 9 января 1905 года научило русский пролетариат, что на его требования ответят репрессиями и рано или поздно начнут стрелять. Неудивительно, что рабочие вооружались, чем могли: 25 февраля это были немногочисленные единицы револьверов и наганов. Неудивительно, что царские опричники стали избивать и расстреливать свой народ: царизм давно перешёл грань от беспощадной эксплуатации своего народа к гражданской войне против него. Неудивительно, что имея такой богатый фактический материал о событиях Февраля 1917 года, находятся «историки», изобретающие невероятные мифы, дискредитирующие трудящихся царской России: эти деятели не бесплатно занимаются идеологическим закабалением пролетариата. Удивительно то, что простыми трудящимися РФ антиисторические пасквили о 1917 годе ещё не отправлены на помойку идеологических отрав, как были отправлены туда мерзкие наветы о Великой Отечественной войне.

И. Якутов

Источник сообщество в ЖЖ

Источник группа в ВК

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] - Н. Стариков. "1917.Разгадка «русской» революции", стр. 51-53.

[2] - А.А. Керсновский. История русской армии. Том 4, стр. 256-257.

[3] - Падение царского режима. Том 2, стр. 239.

[4] - А.Г. Шляпников. Семнадцатый год. Том 1, стр. 96-97.

[5] - А.Г. Шляпников. Семнадцатый год. Том 1, стр. 97.

[6] - И.П. Лейберов. На штурм самодержавия, стр. 174-175.

[7] - В. Каюров. Шесть дней Февральской революции. Пролетарская революция. 1923. №1(13), стр. 163-164.

[8] - Февральская революция 1917. Сборник документов и материалов, стр. 36.

[9] - И.Д. Чугурин. Из автобиографии/Крушение царизма, стр. 253

[10] - Петроградские большевики в трёх революциях, стр. 181.

[11] - А.Г. Шляпников. Семнадцатый год. Том 1, стр. 93-94.

[12] - П.К. Игнатов. Жизнь простого человека, 1948, стр.118.

[13] - И.К. Михайлов. Четверть века подпольщика, стр. 217.

[14] - Ф.Ф. Раскольников. Кронштадт и Питер в 1917 году, стр. 22.

[15] - А.И. Родионова. Трамвайный парк имени А.П. Леонова/В огне революционных боев, стр. 251. стр. 251.

[16] - Н. Стариков. "1917.Разгадка «русской» революции", стр. 50.

[17] - Н. Стариков. "1917.Разгадка «русской» революции", стр. 51.

[18] - Революция в Петрограде, стр. 15.

[19] - А.Г. Шляпников. Семнадцатый год. Том 1, стр. 100.

[20] - Февральская революция 1917. Сборник документов и материалов, стр. 35.

[21] - Падение царского режима. Том 1, стр. 219.

[22] - А.А. Керсновский. История русской армии. Том 4, стр. 257.

[23] - Февральская революция и охранное отделение. Былое. 1918. N1(29), стр. 171.

[24] - Февральская революция и охранное отделение. Былое. 1918. N1(29), стр. 171.

[25] - Февральская революция 1917. Сборник документов и материалов, стр. 36.