Повадились в грядущем паровые котлы, да станки ткацкие, да станки сверлильные, да пароходы на дровяном ходу великим множеством калечить да изводить честной православный люд немилосердно. До того дошло, что и дня пройти не может без какой скверной оказии. Там кого прищемит зубчатым колесом, тут кого жерновами удавит. Не стало на святой Руси житья простому крещёному человеку!
Издал царь Иван тогда особый указ, и собралось великое войско из детей боярских, да людей служилых, да посадских людей, да крестьян с каждого уезда не менее трёх десятков за раз, и пошли они войной на те станки с котлами, дабы живота их в ратной сече лишить и бесчинства их лихие прекратить бы повсеместно немедля.
А механическай царь-антихрист, меж котлов да станков наиглавнейший, хитрость дiавольскую придумал: в былое аспида хищного заслать, дабы тот царя Ивана мальчонкой ещё в колыбельки бы заколол! Сказано – сделано. Изготовили те лиходеи Оловянного Егорку, да до того мягкую олову на него пустили, что в кого хошь тот Егорка обернуться мог. Хошь в дворника Антипа, а хошь – в лошадь старшего пристава. Очень даже запросто, да так натурально – мать родная не распознает, где есть еёйный отпрыск единоутробный, а где – приставов мерин. Бывало полдня стоит, глаза таращит, ан всё угадать не в силах, до того схожесть поразительную давал чертяка.
Зашвырнули они, значит, Оловянного Егорку в былое время, былинное и сидят на лавочках, пар с шипением выпускают. Мол де вона мы вас как, сиволапых перехитрили. Сейчас ваш царь очень даже запросто упадёт наземь да и помрёт! Ибо сам закон бытия езмь на нашей стороне и никаких у вас методов супротив того закона – нету. Ибо наука!
Да токмо и царь Иван не лыком шит и смекалист зело был смолоду. Мальцом ещё воеводам да дьякам советы раздавал, да такие, что бывало покачают лишь только головами старцы седые от удивления – такой де ум в столь юной главе. Преудивительно вельми и зело чудесно! Ей же ей!
Сыскали тотчас верные царёвы люди для него металлического гомункулуса, ловко обтянутого доброй рогожей, та так, что и не поймёшь сразу, кто пред тобой – божья тварь али железяка бездушная. Осмотрели, окрестили в купели в нашу веру крепкую, нарекли Терентием, да снабдив грамотой тайной, в коей всё что следует содеять ему прописано было, нагим из грядущего в былое отправили – царевича выручать. Ужо такая прихоть на стыках бытия имелась в те годы – никак в платье человек пройти не мог и лишь обнажив срам обретал доступ к неведомому.
Дошёл Терентий до былого с божьей помощью, огляделся – видит трактир придорожный, а в ём – ямщики пируют да в зернь игру ведут неспешно. Зашёл Терентий в тот трактир, перекрестился на образа да и молвил слово – мол добрые люди, православные, не оставьте в беде горемычную голь перекатную, нижайше прошу какого ни на есть платья, сапог да гнедую кобылку, ибо в пути поиздержался страшно и нательный крест вчера пропил. Вняли люди русские речам сим, всяк дал, сколь мог, кто рубаху, кто онучи, кто исподнее свежее. Выпили штоф зелёного вина затем с ним союзно, закусили краюхой хлеба, расцеловались троекратно да и поскакал Терентий царевича Ивана выручать.
А Оловянный Егорка меж тем обернулся добрым молодцем, да не простым, а лихим гусаром кавалерийского полка. Стал ходить он меж двор, да по казённым домам, да по балам, усы подкручивать, шпорами позвякивать да на дам поглядывать. А дамы так и млеют, мол де ах каков красавец, сразу видно – мужчина положительного характера и определённо вдовец. А Егорка их всё больше распаляет, ус закручивает, а сам, шельмец, всё вызнаёт, вроде как в шутейном разговоре, где мол тут царевич Иван с мамашей проживает и как ему б пред его светлы очи предстать.
А царевич Иван в ту пору у родовитых бояр столовался, ибо царица то старая слегла с чахоткой и отправил её доктор-немец в Кисловодск на лечение.
И пошёл как-то царевич в лавку, масла лампадного да соли купить, и глядь – бежит к нему офицер в мундире с ясными пуговицами и кричит так вроде ласково – ваше высочество, надёжа царь, не вели казнить вели слов молвить, а сам при этом – саблю из ножен тянет да улыбается аки волк голодный в лесной чащобе заплутавшему путнику зубы скалит.
Побежал царевич Иван, не будь дурак, во всю прыть, а тут и Терентий на гнедой кобылке – тут как тут. Отвесил земной поклон соразмерно чину, да и говорит степенно – ваше царское величество, не извольте беспокойство являть прилюдно, ибо я из грядущего вам в услужение вами же послан и на то у меня грамота с печатью имеется и крест целовал я трижды, верьте мне.
Делать нечего, сел Ванюша на кобылу к Терентию – да и поминай как звали. Кинулся за ними было Егорка Мягкий на дилижансе в погоню – да куда там. Уж и след простыл!
Поскакал Егорка к боярам, у коих Иванушка приют снискал на время отлучки захворавшей матушки. И там нет мальца! Умыкнул его Терентий-гомункулус. Увёл! Ох же лютовал тогда Егорка, ох уж выл да железо грыз алчно от лютости внутриутробной!
И приезжают Иван-царевич с Терентием в город Кисловодск да кланяются в ноги царице Серафиме троекратно. Так мол и так, дорогая мамаша, сие езьмь гомункулус из чистейшаго металла, и сей гомункулус нам в услужение дан на веки. Не время минеральные воды то вкушать, государственной важности дела вершить надобно.
Царица речам их дерзновенным поначалу не вняла, но потом материнское сердце подсказало и сменила она гнев на милость.
Сели они в карету, да и покатили к одному учёному арапу, ибо тот арап зело много сил на создание паровых машин положил и чрез то своё усердие обрёл немалую ловкость в их создании. Замыслили они того арапа удавить, чтоб более чародейства своего он делать не смел, да тем самым грядущее изменить.
А арап как завидел царевича, да царицу, да гомункулуса – так и пал ниц, да креститься стал двуперстно на казанскую богоматерь. Да детишек им своих малых показывать. Не губи, кричит, матушка, всё что хошь для тебя сделаю, на Афон босой в веригах пойду, век за тебя бога молить стану, только не губи. Я все те котлы да станки паровые как есть разломаю, токмо дай знать какие, ибо и сам уж не рад затее сей.
Смилостивились над ним, да поехали на мануфактуру, где тот арап бесовские пароходы собирал, и учинили там бесчестие великое и много казённой мебели, а равно как и иной утвари – поломали и огнём пожгли. В суматохе и арапа сожгли, хотя и не было про меж них такого умысла, а лишь по Божьей воле тот арап утратился.
А тут и Егорка Оловянный вновь к ним бежит. И прямо в Иванушку из пищали целит ирод. Кинулись наши горемыки от него на перекладных, а он за ними. Мчит злодей, коням кричит зычно. Того и гляди – нагонит. Бросился царевич с матерью да Терентием в кузню, схоронится у кузнецов. А Егорка за ними следом. Уж и десницу разящую над головкой царевича занёс грозно, вот-вот быть беде превеликой. Да на счастье – ехал тогда один мужичёк, из жидов, с бочкой дёгтя на ярмарку. Налетел Егорка на своей лихой тройке на того мужичка, да в дёгте и увяз. А наши то удальцы в кузне схоронились и сидят помалкивают. Но токмо потом вырвался Егорка из дёгтя, начал по кузне рыскать, беглецов искать, но прилипать стал к полу, до того дёготь у жидка хорош был. Как прилип он к половице – так его в горнило ухватом и сбросили. Да мехами ещё подогрели, что бы уж наверняка. Возрадовались превелико, мол наша взяла, будет теперь пир на весь мир, да токмо и Терентий им молвит угрюмо – пора и мне в горнило влезть, ибо сам я езмь гомункулус, сиреч человек на паровом ходу, и хоть и крещёный, а всё ж анафема на мне. Прощайте люди русские, бох даст – свидимся ещё. И влез следом за Егоркой. Влез да и расплавился. Но на последок всё ж перекрестил царевича с царицей из гиены огненной и Иисусову молитву успел прочесть им скорую.
На том и окончилось всё, та токмо не совсем, ибо коль единожды из грядущего в былое мырнул, знать сие ещё не раз повторено будет и бох весть чем такое озорство закончится.
