Не за медали
Зал для пресс-конференций был набит битком. Пышкин задерживался. Это подогревало интригу. Самого раскрученного поэта современности Сидора Пышкина еще никто не видел, не слышал и, как это ни странно, никто не читал его стихов. Разумеется, отрывок нашумевшей поэмы все знали наизусть. Уж очень часто мелькали пышкинские строки на баннерах по всему городу. Однако личность поэта оставалась тайной.
Наконец на сцене показался лысоватый невысокий мужчина. Репортеры оживились. Журналист Сучков залез на стул с ногами, на него, правда, зашикали. Всемирно известный литературный критик Владимир Позин открыл один глаз. Напряжение нарастало. Экстравагантный репортер газеты «Счастье лишайника» пользуясь моментом, торопливо рассовывал листовки в поддержку тундровых сфагнумов по карманам и сумочкам коллег. Он пришел на пресс-конференцию в объемном поролоновом костюме оленьего мха, надеясь устроить одиночный пикет.
Две ярко накрашенные корреспондентки канала «Осадки» разочаровано обсуждали плешь таланта. К счастью, обладателем плеши оказался вовсе не поэт.
Лысый заговорил.
- Дорогие дамы и господа, меня зовут Виктор Рокосовцев, я представляю государственное предвыборное агентство «Лабзун Правды». И, в первую очередь, хочу поздравить нас всех с известными политическими укоренениями, коим, надо полагать, вы и без меня рады. И, конечно, не могу не поздравить присутствующих с открытием нового Гения русской словесности, того самородка, что подарила нам Великая река Волга и берега Самары, не побоюсь этого слова, Великого Пышкина.
На этих словах Позин закрыл глаз, а Сучков патриотично всхлипнул.
Рокосовцев замер, дав прочувствовать момент и продолжил.
- Итак, встречайте, наше современное ВСЁ - Сидор Пышкин!
Свет в зале погас. Рокосовцев сделал шаг в сторону. Все внимание зрителей сосредоточилось на большом экране. Заиграла торжественная музыка, экран засветился, появилось изображение – несмотря на то, что картинка неподвижно застыла перед зрителем, динамика сюжета столь мастерски подчеркивалась игрой света и тени, что было непонятно – фотография ли это или картина в барочном стиле:
В столовой детского сада за небольшим круглым столиком, расписанным гжелью, шестеро розовощёких малышей склонились над тарелочками с дымящейся кашей. В стороне – воспитательница, у нее ласковые, василькового цвета глаза и русые волосы. Все малыши с аппетитом едят желтоватую манку. И только у самого красивого, самого розовощекого, самого голубоглазого малыша, сидящего в центре, в тарелочке дымится не каша, а бархатная книга с золотыми тисненными буквами.
На экране начали появляться строки. Их озвучивал мягкий отеческий голос:
Вову прямо с детства уважали,
Он со всеми ел в яслях из блюдца
Манку. Но мечтал не о медалях,
О Простой Российской Конституции!
В зале зажегся свет. На сцене, краснея, стоял долговязый, светловолосый молодой человек – Сидор Пышкин. Поэт принадлежал к тому типу белокожих людей, что легко заливаются румянцем. Пышкин переминался с ноги на ногу, несколько напоминая застенчивого двоечника перед школьной доской.
На лице Рокосовцева отразилось чуть заметное недоумение, но наученный должностью владеть собой, он протянул Пышкину руку для горячего рукопожатия.
- Господа, я лично прошу прощение за затянувшееся ожидание, - взял слово Рокосовцев, - Самолет Самара-Москва задержался на полторы недели. Мы рассчитывали подготовиться к сегодняшней встрече более детально, однако судьба распорядилась иначе. Посему наша пресс-конференция является в каком-то смысле экспромтом. Что ж, возможно, небольшой элемент неожиданности не будет лишним. Однако, как говорится, лучшая неожиданность – это запланированная неожиданность, - на этом моменте Рокосовцев одновременно строго посмотрел на Позина и ласково на Сучкова, - Сидор Иванович готов предельно честно ответить на все ваши вопросы.
Окрыленный Сучков начал первым.
- Сидор Иванович, мы все, здесь собравшиеся, горим нестерпимым огнем желания узнать об истоках вашего творчества, где тот ключ, откуда бьют струи глубоководной руки вашего таланта?
- Я с Волги, -слегка растеряно ответил Пышкин и шаркнул ногой.
- Где тот золотой ключик, который вы так мастерски воткнули в замочную скважину русской литературы, - не останавливая напора, стрекотал Сучков
Пышкин молча и сосредоточенно начал обшаривать карманы.
Кажется, ищет ключ, - догадался Рокосовцев и немедленно пришел на помощь поэту, мысленно проклиная Сучкова за льстивый речевой понос.
- Всем нам интересно, как вы начали сочинять?
- Да еще в школе все началось. Я учительнице стих написал. На первое сентября, - Пышкин отвечал просто, без затей, - Я вот его нашел как раз. Заранее. Вы подождите тут, я сейчас.
Поэт подошел к кофейному столику у края сцены, взял старомодную бархатную папку, вернулся к микрофону. Немного помолчав, Пышкин раскрыл папку. Полистал. Затем резко вытянулся в струнку, отчего начал казаться еще длиннее, кашлянул и прочел с выражением:
С детства вас ребята уважали,
И учась совсем не по указке,
Вы мечтали, но не о медали,
О простой учительской указке.
Зал зааплодировал. Только дамы из «Осадков» многозначительно переглянулись
Рокосовцев пошевелил бровями, пытаясь подобрать комплименты, но потом плюнул и решил придать общению динамики:
- А потом, после учительницы, какая следующая веха вашего творчества?
-А потом, потом я свалился с яблони, - просто сказал Пышкин
В зале раздались смешки.
- Ах! Что за откровения! Какая потрясающая естественность! Просто нюд! - воскликнула одна из ярко накрашенных дам. Рокосовцев не понял, действительно ли, дама восхищается поэтом или неуместно ерничает.
Всемирно-известный литературный критик Позин пробормотал.
- Скользкие яблони в Самаре. Какие люди, такие и деревья- скользкие. Я в Европе вишни посадил, так они шершавые.
Сидор продолжал.
- Да, с яблони упал, а потом мне фельдшер гипс наложил на руку, я тогда в деревне, у бабушки гостил. А она в церкви у отца Дормидонта молебен заказала. Так я им потом обоим и написал в благодарность. Фельдшеру так написал:
Фельдшера в деревне уважали,
Несмотря на непонятный почерк
С рюмкой он мечтал не о медали,
А о том, как скальпель свой наточит!
А отцу Дормидонту я не про рюмку написал, а другое:
Дормидонта с детства уважали,
Оттого и рукоположили,
Он мечтал в тот час не о медалях,
А о медном пышущем кадиле!
Рокосовцев внимательно всматривался в зал, чтобы отследить настроение публики. Приглашенные на пресс-конференцию журналисты вдруг стали какими-то загадочными. Непонятными. Восхищенно аплодировал только Сучков. Остальные не выражали столь ярких эмоций.
Опытный пиарщик Рокосовцев не был человеком тонкой душевной организации. Он не любил и не понимал поэзии, поэтому не мог оценить творчества самарского литератора. Талантливо или бездарно, изящно или топорно? В сущности, Рокосовцеву было все-равно.
- Главное – не допустить провокаций, - думал Виктор, - отодвинуть на задний план опасных персонажей, например, этого сумасшедшего из «Счастья лишайника» или Позина с его Европой. И, вообще, надо бы поменьше политики. И побольше женщин, - наконец решил Рокосовцев.
- Давайте же выслушаем прекрасных дам! Прошу вас, задавайте вопросы, - призвал он
У микрофона в зрительном зале уже пышногрудо колыхалась представительница «Осадков».
- Сидор, - вдруг прохрипела она томно, - а вы любили?
Рокосовцев заподозрил, что буфет с шампанским открыли задолго до начала пресс-конференции.
А Пышкину дама понравилась. Он привычно вспыхнул и поинтересовался:
- Как вас звать?
- Наталья, - выдохнула репортерша
Гений задумался. Он что-то бормотал себе под нос, при этом в голубых глазах поэта, казалось, заплескалось вдохновение. Сидор начал декламировать:
Уважаю, я тебя Наталья
И хожу счастливый и влюбленный,
Забывая думать о медалях,
Утонув в грудях твоих холеных.
Наталья крякнула и опешила. В зале поднялся шум, кто-то выкрикнул:
- Гаврилиада!
Позин открыл оба глаза, причмокнул и ущипнул Натальину подругу за ляжку. Сучков закричал «Браво!», угрюмый репортер из «Криминальной хроники» пообещал себе, что после конференции непременно даст Сучкову в табло. Активист в костюме мха неуклюже протискивался к микрофону, но его оттесняли другие желающие пообщаться с поэтом.
Рокосовцев понимал - что-то идет не так. Но причина досадной неправильности происходящего по какой-то причине ускользала от него.
Виноваты груди! - решил пиарщик
- Груди можно и прикрыть! – Рокосовцев постарался сделать интонацию дружелюбной.
Наталья неожиданно приняла этот призыв на свой счет.
- Извращенец и сексист, - рявкнула она, - готовься к суду!
Между тем репортер из «Счастья лишайника» после трех неудачных попыток прорваться к микрофону уже объявил голодовку и демонстративно выбросил сухарики из карманов.
Неожиданное сострадание проявил вдруг сам Пышкин:
- Пусть мох спросит! Передайте мху микрофон!
Активисту передали переносной микрофон.
- Я природу люблю больше чем женщин, - с вызовом выкрикнул он, - А вы?
- А я отвечу, - не стушевался Пышкин, - Стихами!
Рокосовцева вдруг оставили силы. Он упал в помпезное кресло, предназначавшееся для Пышкина. Все вокруг закружилось, в висках стучало, отдаленным эхом продолжал он слышать обидное «Извращенец!».
А Пышкин тем временем вполне благополучно освоился на сцене. Правда, про природу Гений не готовил. Но ощутив кураж, выдал:
Дремлет лес среди туманных далей,
Гуси улетают. И в их крике
Ты услышишь песнь не о медалх,
А о красных капельках брусники
Зал пришел в радостное волнение. Со всех сторон слышались предложения: про спорт, про здоровье, про моду, про музыку, про политику, про судебную систему!
- Про двойное убийство по преступному сговору, - мечтательно выдохнул репортер из криминальной хроники
Пышкин читал и читал! Творческий гений было не остановить! Сидор и сам удивлялся - как оказалось, он может все.
Рокосовцев впервые в жизни почувствовал себя жалким лысым винтиком в этом масштабном фарсе.
Кутерьма, разноголосица – полный восторг! Между тем никто не заметил невозмутимого господина в строгом костюме на последнем ряду. Казалось бы, его не волновало ни происходящее на сцене, ни эмоции зала. Тем не менее, как раз в тот момент, когда общее буйство достигло апогея, высказался и он. Но очень тихо. В трубку своего телефона.
- Нашел. Бриллиант. Абсолютно уникальный случай. Может все. Охват? Охват максимальный. Скорость? Скорость сверхзвуковая. Считаю, надо брать. Держите отдел безопасности наготове. Затем господин в костюме положил телефон в карман и незаметно вышел.
В зале солировал Позин.
- Национальное скудоумие, - поучал он, - есть следствие жидкого философского фундамента, лежащего в основе славянского самосознания. Диоген, мудрейший человек, предпочел бочку, когда его угрожали выслать на Восток. Бочку предпочёл Востоку! Только вдумайтесь! - сочинял Позин на ходу
Пышкину выступление Позина не понравилось, искренние патриотические чувства самарского гения были задеты.
-Как нет философии? Какой такой жидкий фундамент?! И Диогена я с детства уважаю. Вот как я про это скажу, - Пышкин громко высморкался и начал:
Диогена с детства уважали
И на этом можно ставить точку
Разве помечтаешь о медалях,
Скрючившись в пространстве тесной бочки?
Поэт торжественно оглядел зал. Он собрался было продолжить про Сократа, но в это время хмурый человек в деловом костюме передал Пышкину записку. Сидор извинился и вышел, пообещав вернуться через минуту.
Зал гудел. Пышкина прождали час. Когда стало ясно, что поэт не вернётся, репортеры, переговариваясь и шутя, пошли в буфет. Рокосовцев до позднего вечера просидел в пустом зале, не отвечая на звонки.
***
Виктор Рокосовцев сидел за кухонным столом с чашкой крепкого чая. Он постарел и сдал после того злополучного вечера. Его лысина, как армия Македонского завоевывала все большие территории, и, кажется, остановить ее не могло ни одно препятствие, даже окончание головы.
С грохотом поставив чашку в тяжелом подстаканнике на стол, Виктор пододвинул ближе хрупкое фарфоровое блюдце с маленькими затейливыми сэндвичами, приготовленными женой: чуть поджаренный хлеб, свежая волна салата, кружок помидора и нежный язычок влажной ветчины.
Виктор сосредоточенно жевал. Несмотря на аппетитный вид, ветчина была безвкусной, резиновой.
Выборы закончились. Предвыборное агентство «Лабзун Правды» распущено теперь надолго. Пышкин исчез. Бесследно и необратимо. Его пытались искать, связывались с Самарой. Бесполезно. Поэт словно испарился. Впрочем, и услуги Пышкина больше не требовались. Кампания состоялась. Вклад Пышкина в общее дело оценили. И забыли.
Однако Рокосовцева что-то терзало. Интуиция, шестое чувство или опыт подсказывали Виктору, что с исчезновением Пышкина он потерял что-то важное, почти бесценное. Может, деньги, - размышлял Рокосовцев.
Он взял утреннюю газету. Опытный взгляд сразу упал на первую полосу и Рокосовцев с изумлением прочел:
Молодой Пыжевский мясокомбинат стал самым крупным игроком на рынке пищепрома страны! Пыжзавод, - рассказывалось в статье, - стремительно скупает акции Газпрома и Роснефти. Немалая заслуга в столь бурном развитии принадлежит блестящей маркетинговой тактике.
Рокосовцев пристально посмотрел на мясные ломтики, нагло свисающие из сэндвичей. Резко встал, подошел к холодильнику и извлек дорого-оформленную, шуршащую упаковку с остатками ветчины. Повертев ее, он прочел:
Вы еще такого не едали,
Каждый ломтик- просто объеденье
Пыжзавод не грезит о медалях,
А о Вашем чистом наслажденье.
Рокосовцеву стало нехорошо, очень уж знакомыми показались рекламные строки.
Стараясь не думать о проклятой ветчине, Виктор включил телевизор. Как всегда - реклама. Пыжзавод рекламировал Юбилейные замороженные котлетки и приглашал на пресс-конференцию по случаю получения авторского патента на нетривиальный стиль своих рекламных слоганов. Рекламный ролик был исключительно простым. Молодая домохозяйка нежно обнимала коробку с замороженными котлетами. Камера брала крупный план, зритель лицезрел изображение на упаковке: радостные розовые поросята с чистенькими пятачками. Один поросенок был самым радостным, розовым и голубоглазым, с самым чистым пяточком. Закадровый голос произнес отеческим тоном:
С детства все Гаврюшу уважали,
Вопреки свиному этикету
Он мечтал отнюдь не о медалях,
А хотел быть Пыжевской котлетой!
Рокосовцев лег в кровать….