Черт бы подрал весь собачий выводок, от блохастых дворняг до домашних лапусечек: сбежал от одних – нашли другие. Территорию мусорки облюбовала бездомная стая, несколько морд с укором и ненавистью глядели на чужака. Должно быть, в этом магазине собачек подкармливают, и они взяли на себя добровольную обязанность защищать лакомое место от конкурентов. Голое подобие человека, во внеурочное время ошивавшееся по помойкам, на эту роль подходило идеально. Разнесся многоголосый лай.

Показать тыл четвероногому противнику – верх безумства, а если побежать, свора с радостью бросится вдогонку. Валявшиеся остатки ящика одарили доской в полметра длиной; усеянный заусеницами аналог меча, выставленный навстречу, заставил зверюг задуматься: стоит ли овчинка выделки? Двуногий соперник пятился, агрессии не выражал, приватизировать хлебное место не собирался, а неприятностями от него несло, как от железной клетки и запаха пороха. Лай сменился обычным угрожающим рыком, и через десяток метров атака на врага, покусившегося на святое, плавно сошла на нет.

Последней, как всегда, перестала накидываться самая мелкая и вредная собачонка. Она гналась до соседнего дома, где гордо развернулась и не спеша потрусила обратно. Победный вид сообщал окружающим, кто именно разгромил казавшегося непобедимым захватчика в этой войне. Будущие щенки наверняка узнают историю именно в таком виде. Так и хотелось запустить палкой вслед жалкой гадине, чтоб никакими будущими щенками не пахло. Как ни жаль, милосердие победило: проблема решена, а бить маленьких, даже таких говнистых, нехорошо.

Дальнейшее продвижение напоминало квест: «собери артефакты и спасись от злых монстров». Хорошо, что палка осталась в руке, она пригодилась. Собак выгуливали уже в каждом дворе, а кустистые аллеи между домами и кварталами, где еще час назад свободно мог передвигаться тот, кто не жаждет, чтоб его увидели, теперь тоже закрылись для прохода – они кишели злыми нюхачами, как рынок нелегалами. От прохожего можно спрятаться за кустами или строениями, а от соскучившейся по развлечениям псины приходилось улепетывать, только пятки сверкали. И они сверкали – не раз и не два.

Три квартала остались позади, прежде чем беглец заметил заветные баки – ничем и никем не охраняемые. П-образная ширма из профлиста надежно скрывала от любопытных взоров, собак не видно и не слышно, люди в пределах видимости тоже временно не наблюдались. То зигзагами, то ползком под и рядом с машинами, пробирался Михаил к возможному складу счастья. Последнее препятствие осталось позади, руки радостно подняли стальную крышку…

Глаза погасли. Баки зияли пустотой. Если раньше мусоровозы вызывали недовольство, когда гремели среди ночи, то сейчас Михаил крыл их по-черному. Не могли проспать хоть разок?! Выберется – обязательно нажалуется в администрацию, что коммунальщики оборзели, людям спать не дают.

Время шло, количество прохожих увеличивалось. Еще немного, и сидеть в какой-нибудь подворотне придется до новой темноты. Возникла мысль стащить чье-то сушившееся белье – в воспоминаниях детства веревки с тряпками пересекали все дворы, от окна к окну между домами тянулись канаты на роликах, а ожерелья с прищепками занимали самое почетное место в прихожей. Все стирались, и все, разумеется, сушили белье, а где его сушить, как не на воздухе? Другого представить не могли.

Десяток лет назад что-то подобное еще встречалось в остаточных количествах. Увы, времена беспечного развешивания прошли безвозвратно. В пределах досягаемости – ничего, лишь за стеклом лоджий. Один балкон привлек взор, брюки и рубашки просто просились в руки, но – третий этаж. Михаил не акробат и не альпинист. Даже не монтажник-высотник. Хотя, будь вокруг темнота, рискнуть стоило.

Мечты, мечты. Всю жизнь он жил мечтами, пока не оказалось, что главное в прошлом, и теперь только вниз по наклонной. В лучшем случае – горизонтально вперед, где каждый день копия предыдущего. Страшно осознавать, что все кончилось. Продолжается, но… кончилось. Это и страшно.

Никогда прежде Михаилу не пришло бы в голову отобрать что-то у другого человека. Если что-то отбиралось, то преимущественно у него. Времена изменились. Произошедшее выкинуло за рамки, которые он успешно укреплял все прошедшие годы. Нужно было предпринять что-то, и Михаил предпринял. Из подъезда, ближайшего к кустам, в которых он успел спрятаться, вышел мужик с портфелем – среднего роста, такой же упитанности и вообще никакой спортивности. Надеваемые очки едва не выпали из пальцев, когда в его сторону из кустов раздалось:

– Живете здесь?

– Нет. – Мужик вздрогнул, взгляд заметался. – А что?

От любовницы, что ли, с утра пораньше? Вряд ли. Скорее, боится, что ключи от квартиры потребуют. В глазах – страх и презрение. Такой не принесет пару вещей, как ни проси. Даже ненужным не поделится. С другим, может, и поделился бы, но не с прощелыгой, оставшимся без штанов.

– Дай брюки, а также рубашку или пиджак. – Словно носорог из джунглей, Михаил вылез на тротуар, плечи грозно расправились. Терять уже ничего, пан или пропал. – Денег не возьму, ключи и телефон тоже не интересуют. Ты дома в другое оденешься, а я дойду до своего и позже все верну.

Толчок отправил его обратно в кусты, рука мужика полезла под мышку. Травматик!

До выстрелов не дошло, поскольку скорость Михаила в один миг достигла световой, пуля бы не догнала.

Впрочем, может, и догнала бы, но проверять не хотелось.

Оказывается, жизнь грабителя не так проста, как показывают по телевизору. Там все легко и логично: хочешь денег – бери. Только не попадайся. Это если ты мужчина. Если дамочка – путь легкого заработка тоже известен. Ну, как легкого. Если верить телевизору.

Даже грабить, оказывается, нужно учиться. Учиться пришлось на ходу, в боевых условиях. Второй намеченной жертвой был выбран студент, большой и неуклюжий. Ноги косолапили, щеки колыхались при каждом шаге, как телеса престарелой силиконщицы. Такой не справится с мужчиной вроде Михаила и не убежит. И кричать вряд ли станет, если говорить с ним без нервов, а главное, не покушаться на телефон, за него молодежь душу отдаст. Кстати, идея: потребовать телефон, а затем сменять на одежду.

Парень решил срезать путь, тропинка повела его прямо к сидевшим в засаде неприятностям.

– Эй, студент!

– Чего?

– Подойди на пару слов.

Что-то произошло. Все исчезло, глаза вспенились болью, руки принялись растирать слезы – это парень прыснул из газового баллончика. Когда только достать успел?

Не разбирая дороги, пригибаясь и во что-то врезаясь, Михаил бежал целый квартал. Затем еще один – вбок, для смены направления, на случай, если будут искать. Если кто-то из «жертв» набрал полицию, сюда уже едут. Впрочем… Родственник, имевший друзей в органах, рассказывал, что на вызовы, где в эту самую секунду никто не погибает, наряд старается приехать как можно позже. Дескать, эмоции к тому времени утихнут, человек посмотрит на произошедшее трезвыми глазами, глядишь, и дело заводить не придется. Чем меньше происшествий на участке, тем лучше городские показатели, а те, кто обеспечил покой – герои. Почет, премии, повышение по службе. Если исходить из этих доводов, у Михаила имеется шанс уйти не потревоженным.

Впереди зиял дырами покосившийся забор, за ним пряталась очередная строительная площадка. Михаил нырнул в спасительные дебри как в озеро, оставляя двуногие проблемы снаружи.

Для работ еще рано, и если порыться… Многие строители оставляют грязное на рабочем месте. Иногда и чистое оставляют. Спецовки, робу, комбинезоны, бушлаты… Вдруг повезет?

Повезло нарваться на сторожа.

– Стой!

Одновременно с окриком Михаил задал стрекача в обратном направлении. Перед забором взгляд привлекли кирпичные завалы, где черт ногу сломит. Если даже черт, то куда уж допотопному дедуле?

Свернув туда и убедившись, что погони нет (да и зачем это ночному сторожу за его мизерную зарплату?), Михаил спрятался между гор строительных отходов. Вот паразиты, строительный мусор, в отличие от бытового, по ночам не вывозят, за ним наверняка приедут сейчас. Пока дыхание вспоминало привычный алгоритм работы, взор прыгал по окрестностям, и в глаза уперлись сложенные пирамидкой упаковки утеплителя. Некоторые оказались надорванными.

Вот. Хоть что-то. Желтая вата из рулона отправилась в общую кучу, а добыча – полоса непрозрачного полиэтилена из упаковки – обмотала бедра и поясницу. Главное, не перепутать сторону, иначе остатки стекловаты устроят недельку веселой жизни.

На душе посветлело. Голый человек чувствует себя некомфортно, если он не нудист, не ребенок или не зарабатывает на этом. Стало понятно, зачем в свое время Адам прикрылся листочком. А чтобы всякие змеи не шипели, и бесполые ангелы пальцами не тыкали. Первочеловеку хватило фигового листка. Михаил подумал, что, доведись закрыться зеленью, менее, чем лопухом, не обойдется. Стало обидно за Адама. И Еву немножко жалко.

Для начала, чтобы не пугать прохожих, он двинулся обратно, туда, где застал окрик.

– Стой! – снова раздалось впереди.

Михаил послушно дождался, пока древний старичок подберется к нему, осторожно осматриваясь на предмет опасности: замершее камнем полиэтиленовое изваяние не шевелилось, приятелей не звало, нападать не собиралось.

– Сюда нельзя, – уже довольно мягко сообщил сторож.

– Простите, у меня беда. Раздели.

– Вижу. Наклюкался до чертиков?

– Так получилось… Вы не разрешите мне позвонить… или одежду какую подыскать, чтоб можно было на люди выйти?

– Пошли, бедолага. – Призывным махом ладони сторож разрешил составить себе компанию. – Знаю, где штукатуры подранные спецовки побросали, авось и подберешь чего. И как можно до такой степени напиваться…

В тоне пробивались жалость и сочувствие. Видно, было, что вспомнить на похожую тему.

Свалка испорченных вещей оказалась общей со строительным мусором, к которому примешивался бытовой. Все покрывали грязь, краска и цементная пыль, зияли дыры, но это была одежда, что для Михаила являлось манной небесной.

– Спасибо! – Руки принялись с жадностью перебирать тряпки.

Спецовками свалка не ограничивалась, нашлись и довольно сносная футболка, и бывшие когда-то тренировочными штаны в разводах и жутких кляксах, и затертая курточка, прикрывшая это безобразие, и даже сношенные до дыр кроссовки, насквозь залитые раствором, но быстро приведенные в приемлемое для использования состояние.

– Спасибо, дед.

– Да ладно, чего там. Нешто ж мы не люди. – Сторож довольно покивал. – Понимаем.

И проводил Михаила взглядом, полным упомянутого понимания: как безвольного пропащего алкоголика.

2

Город проснулся окончательно. Двери подъездов превратились в вееры, ими беспрестанно обмахивались дома, поджаривавшиеся в прямых лучах. Открытыми щелками щурились окна. Уже пустовали стояночные места, за которые по вечерам происходили настоящие сражения – друг с другом и все вместе против гастролеров из домов по соседству, где кем-то были проиграны другие битвы.

На этот раз Михаил сумел добраться до дома без приключений. Хотя стыда натерпелся не меряно, а в презрении встречных просто утонул.

До родного подъезда остались считанные метры, когда от него отъехала машина Бориса, младшего брата жены. Братец у Наташи был еще тот. Внешность – хоть на обложку мужского журнала, мужчина в расцвете сил, лет около сорока, брутальный красавчик и образец для подражания, на который могли бы указывать непутевым мужьям все окрестные жены… но не указывали, поскольку ставить в пример успешного холостяка в их среде не принято.

В дорогом костюме и при галстуке этот вечный везунчик сам сидел за рулем, хотя мог пользоваться услугами водителя, что полагался по должности. Короткая стрижка (пардон, в данном случае – прическа, хотя разницы неподготовленный человек не заметит), за которую отдавалась пара зарплат Михаила, не скрывала настырного лба, хитрого подбородка и пронзительных глаз, чей мимолетный взгляд скользнул в сторону Михаила. Вряд ли родственничек его увидел. И хорошо, что не увидел. Показаться в таком виде человеку, который постоянно корит Наташу, что связалась с пьянчугой…

Шурин занимался бизнесом, неплохо зарабатывал и периодически одаривал сестренку так, как у Михаила уже никогда не выйдет. То поездку за границу ей с детьми (без него, без мужа!) организует, то немыслимо дорогую вещицу подарит…

За своими подарками Борис следил, периодически требуя надевать на семейные праздники. Чтоб убедиться, что зятек не пропил.

Намереваясь прошмыгнуть в подъезд незамеченным, Михаил лоб в лоб столкнулся с соседом Петькой.

– Здорово, Мишаня. Ну и видок у тебя, я скажу.

– Знаю, – буркнул Михаил.

И тут его осенило.

– Слушай. – Он умоляюще глянул на соседа. – Я тебя всегда выручал. Займешь до получки?

Петька подозрительно почесал подбородок:

– На опохмелку?

– Ты что! – Михаил замахал на него, словно пожар тушил. – Я в завязке. В вечной. От слова совсем. Мне нужно кое-что купить… Очень нужно. Выручишь?

Рука Петьки сместилась, теперь он почесал затылок. Да, с Михаилом они периодически выручали друга, и Михаил никогда не отказывал. А еще прикрывал Петькины похождения, уверяя сожительницу, что все это время тот пьянствовал с ним.

– Много?

Расставшаяся с затылком рука нехотя потянулась в карман.

– Много, – не моргнув глазом, признал Михаил.

– Только до получки.

– Как штык!

Михаил ринулся в сторону магазинов. Все уже открылись. Хорошо одетые посетители сторонились его, он тоже старался не нарываться. На цены смотрел с испугом, примеривался, отвыкнув от подобного. Но решения не поменял. Были совершены две важные покупки, с которыми (и с чувством того, что жизнь только начинается) он направился домой, на этот раз окончательно. Уже зная, с чем идет и что скажет.

Дверной замок оказался закрыт. Это было правильно. Он позвонил.

– Кто там? – раздался желанный голос.

– Я.

В отворившейся двери показалось встревоженное родное лицо Наташи, и Михаил, в одной руке которого был пакет, протянул содержимое второй.

Розы. Огромный букет. Несусветный. Видимо, как должно подуматься Наташе, он отдал за них все, что сумел заначить.

– Это мне?!

Жена утонула в кумачовом облаке.

– За все годы, что забывал или считал ненужным. А это…

Жестом фокусника из пакета извлеклось шелковое постельное белье. Переливающееся. Струящееся. Влекущее. Ярко-красное. Нет – убийственно-красное.

– Миша… – Навернулись слезы, и Наташа прижалась к родной любимой груди.

Вот оно – счастье.

Но…

Ладонь смахнула покатившиеся струйки,

– Столько хочется сказать и спросить, а я о плохом. Только что Боря заходил. Тебя ищут. – Нервно теребя пальцы, Наташа почему-то смутилась, взор стек на пол.

– Сначала похоронили живого, теперь ищут? За что же?

– За… убийство.

– Но…

В голове промелькнуло произошедшее, за одну секунду – словно целая жизнь. Как в замедленном кино. Ясно. Четно. Основательно.

Ну конечно. Его ищут. Именно его. Он и не сомневался.

Убийство. Игната или Жанны? Если не первое…

Значит, он все же…

– За убийство девушки?

– Это правда?

На жену стало страшно смотреть, глаза превратились в боль.

– Нет! – отрезал он.

Хлынувшие через край чувства сделали движения вялыми, мысли трудными, а эмоции быстрыми. Ищут. За убийство. Что теперь? Жизнь кончена? Это – все?

– Ты же знаешь, у Бори много знакомых в милиции.

– В полиции, – механически поправил Михаил.

– Я и говорю. Они передали, что по отпечаткам вышли на тебя. Тебя недавно задерживали?

– Да. Но не поверили, что это я.

– Теперь поверили. Отпечатки сошлись. Но Боря говорит, что все вилами на воде писано, потому что тела не нашли.

– Не нашли?!

Наташа пожала плечами, пересказывая, как ей самой объясняли:

– Говорят, у убитой или родичи мусульмане, или она сама… А у них принято сразу в землю, в день смерти.

«Жанна – мусульманка?! – нахлынуло на Михаила море неадекватных воспоминаний, и все с неприличным уклоном. – Не смешите мои тапочки. Из нее мусульманка, как из меня святой».

Но… если по рождению? Он тоже крещен не потому, что сам выбрал или жил соответствующе, а по веропринадлежности родителей. Подобное могло быть с Жанной. Почему тогда – Жанна? Имя никак не из канонов ислама. Или это не паспортное имя? Назваться можно как угодно, лишь бы себе нравилось и окружающим проблем не создавало.

Если сказанное супругой правда… Когда он сбегал со двора с сиротливо стоявшей машиной, девушка, возможно, была еще жива. Истекала кровью. Может быть, вернись он назад, ее удалось бы спасти. А он… трус. За себя испугался, за собственную шкуру.

Нужно было вернуться в квартиру и помочь. Если суждено попасться… что ж, это судьба, а от нее, говорят, не уйдешь. Вот и он не ушел.

– Миша… – Глаза Наташи потускнели. – Зачем ты… ходил… туда? К той женщине?

– Понимаешь…

Он замялся. Зачем? Чтоб завершить эпопею, начавшуюся с обмывания отпуска. Но как о веренице событий рассказать жене, чтобы не выглядеть детским сказочником?

– Сначала скажу главное. – Он понял, с чего нужно начать. – Я ни в чем не виноват.

– Я верю… – выдохнула Наташа.

А взор тревожно опустился, словно прячась.

«Верю». Вот тебе и «верю». Наверное, хотела сказать «хочу верить»…

На лестнице послышался топот множества ног.

– Это за тобой. – Наташа задрожала. – Беги на чердак, вот ключ, я брала у ответственного, когда антенну чинили, а вернуть не успела.

Он чмокнул жену в подставленную щечку.

– Спасибо.

Ноги мгновенно вознесли его на два пролета, осталось открыть люк и исчезнуть. Михаил помедлил. Склонившееся к перилам ухо прислушалось.

– Здравствуйте, – говорил внизу жесткий голос. – Михаил Васильевич, ваш муж, дома? У нас ордер на его арест. Можно пройти?

– Проходите, но его нет.

– А цветы от кого?

– Не ваше дело.

Снизу загрохотало в его сторону, гудение избиваемого ногами лестничного бетона заставило действовать. Руки едва совладали с замком, чуть не выронив ключ. Михаил быстро влез в грязный проем.

Надо спрятаться. Надо бежать. Надо…

А куда бежать? И надо ли? Главное: зачем прятаться? От судьбы не уйдешь, а от сумы и тюрьмы, говорит народная мудрость, не зарекайся. Чего он достигнет беготней? Только того, что действительно сочтут виновным.

Дурак. Нужно было сразу идти в полицию. Рассказать, как было. Придти как свидетель, а не как обвиняемый.

Но кто сказал, что уже поздно?

Михаил чихнул от поднятой чердачной пыли, потянутая скоба люка вновь отворила проем.

Его уже ждали.

P. S.

СМС от Тихони: «Мама, у меня все в порядке».

(продолжение следует)

Оставалось безропотно глядеть, проклиная Жанну и скопом все женское отродье. Единственным желанием было вырваться, бросить сластолюбивую бандитку спиной на диван, и…

И доказать, что не такое он ничтожество, каким считают? Чушь. Это лишь подтвердит версию, что он ведется на обстоятельства и не может держать слово.

Но… что он сделал бы тогда с негодницей, когда поймает и скрутит? Мысли вились вокруг интересного вопроса, а глаза смотрели. Не могли не смотреть. И, глядя, удивлялись – с каждым последующим мигом все больше и больше. Игрушка в руках девушки вытворяла такое, что вынужденному зрителю оставалось только диву даваться, у Михаила даже челюсть на миг отвисла. Неужели можно и так? И вот так? И даже этак?! А это?! Уму непостижимо! Можно еще и гладить? Ласкать? Катать? И даже…

В какой-то момент учительница, она же пособие, откинулась на спину, и установилась прерывисто-свистящая тишина. Только белые волны вздымались, будто очередная страна-агрессор устроила подводное ядерное испытание.

Михаил ждал. Ничего другого не оставалось.

Еще пару минут Жанна лежала как убитая, затем умиротворенный взор нашел жертву обстоятельств:

– Понял? Точнее, запомнил? Учти: забудешь – приду напомнить. Во сне являться буду! А теперь… твое обучение нужно отметить.

Неожиданно бодро девица прошагала мимо него на кухню, ополовиненная бутыль вновь приняла в себя содержимое стаканов, дело до которых так и не дошло. Затем Жанна вернулась, потекшее горлышко ткнуло Михаила в рот:

– Пей! Ты же хотел. Ты же мечтал об этом!

Он захлебывался, откашливал, глотал, мотал головой, а она все лила и лила… Обжигающая струя била прямо в глотку. В нем вновь закипело, воображение принялось рисовать самые страшные картины того, что он сделает с проклятой девчонкой, когда освободится. Сам или не сам. Ведь когда-то же она развяжет его?

Или?..

P. S.

Донесение №5:

Идут серьезные приготовления, подробности неизвестны. Внутренний персонал отрезан от внешнего мира во избежание утечки информации, но самой информации нет, о предстоящем никто не в курсе. На связь выхожу с риском обнаружения, отныне этот канал задействовать нельзя. Готовность номер один. Выступление и захват по моему сигналу. СМС «Мама, мне сейчас некогда» – захват, «Мама, у меня все о кей» – приостановка и ожидание в режиме готовности, «Мама, у меня все в порядке» – временный отбой тревоги. Тихоня.

Часть шестая

***

– Почему наружу не выпускают?

– Зачем? Все необходимое есть, от запасов еды до лежанок, от микроволновки до холодильника. Когда еще сможешь законно спать на рабочем месте? Вместо одного домашнего телевизора – десяток мониторов, еще и за просмотр платят, живи – не хочу. Или тебе сюда бабу нужно? Внеси в райдер, передай шефу, он организует. Если, конечно, сочтет нужным для поддержания твоей работоспособности.

– Шутишь?

– Нисколько. У нас все признаки торжества коммунизма: с каждого по способностям, каждому по потребностям. Конечно, если способности соответствующие.

– Что значит – соответствующие?

– Значит, что абы кого не держат. Каждый обязан быть, во-первых, асом в своем деле, во-вторых, уметь работать в команде. Герои и гении-одиночки по тюрьмам сидят, а мы процветаем. Понял?

– Давно понял. Но как показать возможности, если по рукам и ногам связан ограничениями? То нельзя, это нельзя. Ничего нельзя.

– Вот и ответ.

– Где?

– Уметь делать то, что надо, так, как надо.

– Стоп разговоры, внимание на второй монитор. Идет.

– Ну, идет. Замечательно, что идет. Можешь отключать.

– Как это? Серьезно? Почему?

– С этой точки наблюдение снимаем.

Говоривший нажал клавишу связи с секторами:

– Водителю первого борта и подстраховщикам. Ау, хватит дрыхнуть, дома спать будете. Говорит диспетчер. Перебазируйтесь к следующему месту действия согласно новому плану.

Проследив на экране, как двигатель проснувшегося автомобиля раздраженно рыкнул и, с силой дернувшись, бросил стальную колымагу в нужном направлении, диспетчер вновь обратился к напарнику:

– Теперь работы будет меньше. И здесь, и в полях, и вообще по этому проекту.

– Почему?

– Основное сделано, остались частности.

– Снова шутишь? Пусть первоначальный план скорректирован, но не отменен!

– Только что поступили новые распоряжения.

1

Такого ужаса он еще не испытывал. Открывшиеся глаза закрылись обратно. Все, что произошло в предыдущие дни, показалось игрой в салочки. Первое: он опять гол как сокол. Это не вызвало напряга, человек ко всему привыкает. Второе: Михаил, будто не добравшийся до дома пьянчужка, лежал в кустах скверика перед многоэтажкой Жанны. Но и это еще ничего. С кем не бывает. Хотя с большинством, если честно, не бывает. Главным было третье. Тело покрывали потеки крови, и кровяной след тянулся в сторону подъезда, где жила девушка, чья машина по-прежнему стояла на месте.

Насколько он мог видеть и чувствовать – и это убивало – на нем была не его кровь.

В десятке метров в столбняке замер дворник родом из Средней Азии, глаза, устремленные на Михаила, изменили расе. Михаил сотворил строгий взгляд, на губы лег палец. Дворник ошарашено кивнул.

– Дай чем-нибудь прикрыться.

В шоке от вида кровавого терминатора работяга стянул светоотражающую жилетку, передал ее… и дал деру. Михаил разочарованно выдохнул. Н-да. Коммунальный оранжевый жилет создан привлекать внимание окружающих, никак не наоборот. Если нацепить его поверх голого тела, далеко не уйдешь.

Дворник обязан заявить, и, без сомнения, сделает это, как только почувствует себя в безопасности. Нужно убираться отсюда. Но как? Раннее, но – утро. Светло. Подобно подснежникам, из бетонных коробок пробивались на волю первые прохожие. Сонно ковыляли, косились на часы, но глаза у всех открыты, потому любой из них – возможная неприятность. С каждой минутой количество неприятностей будет только расти.

Прикрывшись по центру композиции, Михаил короткими перебежками, как недавно сюда, двинулся отсюда.

Опять. Через весь город. Если еще и с прежними приключениями…

Во дворе осталась машина девушки! Всего-то нужно подняться в квартиру и взять ключи… Но даже если поднимется – что он найдет в квартире?

Спину покрыла изморось. Хватит с него прикрывшейся хорошим номером нехорошей квартиры, наверх он больше не пойдет. И отныне никто не убедит, что сто одиннадцать – красивое число. Это самое ненавистное число из всех, существующих в мире.

Чем прикрыться еще? Достаточно звонка случайного очевидца…

Пару строений удалось миновать без проблем. Это если из окон не отследили. Тогда с проблемами. Возможно, за ним уже едут. Уши выискивали в утреннем шуме вой сирены, а тело шарахалось от любого звука. Хорошо, что машин пока мало, иначе бы шага не ступить.

Все же, что произошло? Последнее, что помнилось до похорон сознания, было чудовищно. Мозг изо всех сил отталкивал позорно-пьяную картинку, не желая видеть, но случившееся дальше лежало за ней.

Надо хотя бы собрать факты. Михаил сосредоточился, насколько позволило размыто-головогудящее состояние. Итак. Он – голый. Он – в крови. Он – на улице. Какие выводы можно сделать из собранной информации? Только один: пить он больше не будет. Ни сам, ни за компанию, ни из-под палки, ни на «слабО», ни в случаях, когда отказаться невозможно. Жанна, бесовка, все же опоила – сначала хитростью, затем силой. А ведь он практически сдержал слово. Впервые – почти сдержал. Интриганка чертова. Провокаторша. Ох, как хотелось разобраться с ней, наказать, отыграться!

Взгляд упал на рубиновые потеки. Вот вопрос вопросов. Откуда кровь? Мог ли он сделать что-то с девушкой после перехода разума на другую ступеньку?

Если это действительно так…

Не может быть. Он не такой. Он не мог. Наверное, он все же вырвался, боролся… И Жанна, которой в этой борьбе нещадно досталось, выволокла его, паршивца, на свежий воздух, чтобы проспался. А раздела в отместку – чтоб попрыгал козликом или приполз прощения просить. А кровь… Незадача. Откуда она? Может, он умудрился поранить девушку, когда отбивался… или она задела какую-нибудь железку, пока тащила его вниз? Ведь тащила, не сбросила с балкона, в противном случае он снова лежал бы на столике в знакомом помещении.

Должно было произойти что-то в этом роде. Конечно же, умолять о прощении он не пойдет. И вообще о ней забудет, как о страшном сне.

Смущало количество крови.

Не то слово. Не смущало – пугало. От этого факта мысли убегали, поскольку предложить ничего не могли. Если не считать криминальных версий.

Перед широкой полосой асфальта ноги замерли. Соваться на проспект – самоубийство. Придется двигаться по кругу и зигзагами. Впрочем, добраться до дома – завершающий этап, для его достижения нужна одежда. Любая. Поправка: любая, что не привлечет внимания внутренних органов. Только не обратно в обезьянник, в жуткую неизвестность, грозившую годами заключения…

Михаил с удовольствием раздел бы сейчас какого-нибудь алкаша, каким сам был недавно. Как назло – ни одного.

Можно вновь сделать трусы из мусорного пакета, добытого в какой-нибудь из урн. Или связать пояс из веток и обвешаться лопухами.

В таком виде можно идти лишь в психушку, примут с распростертыми объятиями.

А ведь есть простой выход: попросить кого-нибудь позвонить Наташе. Неужели не найдется добрый человек, пусть даже будет кривиться и коситься, как на зачумленного? Ничего, пусть, можно и потерпеть. К тому же, Михаил не телефон будет просить, а позвонить от его имени по номеру, который продиктует. Если нужно, потом отдаст деньги за звонок. В стократном размере. Обязательно отдаст. Потом.

Сначала сказать: «Наташа! Забери отсюда прозревшего глупого мужа. Помоги ему в последний раз вылезти из ситуации, в которую себя загнал. А потом – прости». Дождаться, пока она привезет одежду. Сказать, например, что ограбили.

Хотя… Она решит, что снова напился в дупель, даже вот без штанов остался. Ну и ладно. Пусть решит. Пусть вновь посмотрит с укором сквозь увлажнившийся взор, проклиная непутевого супруга и не сложившуюся – из-за него – жизнь…

Но. Больше в подобном состоянии она его не увидит. Он обещает.

Да, он не раз обещал раньше, но теперь другой случай. Есть жизненное правило: с пола упасть нельзя. Это о нем, он – на полу. Под плинтусом. В худших экскрементах, что только существуют. Для него теперь один путь. Вверх.

Но для этого…

Чтоб начать новую жизнь, нужно благополучно вернуться.

Очередной зигзаг привел его в заросли таволги у высотки. Архитектор, очерчивая размеры будущего здания, видимо, вдохновлялся крейсером или авианосцем, не меньше. Рядом с дорожкой, куда выходило множество подъездов, рос особенно пышный куст. Михаил затаился внутри. Из такого количества квартир кто-то обязательно появится в ближайшие минуты, не бывает, чтоб все жили по единому графику.

Утро по определению добрым не бывает, но добрый человек всегда добр, даже в такую рань. Осталось его, доброго, дождаться. А пока появилось немного времени, можно оттереться листьями от крови, для общения с людьми не помешает.

Первой вышла девушка.

– Де… – Он быстро заткнулся.

Занятая разговором девушка ничего не замечала: глазки смотрели перед собой, в одной руке сумочка, другая с телефоном около уха. Громко тараторя и цокая каблучками, юное создание уцокало вдаль. Если б в этот момент из кустов поднялось голое мохнатое нечто, милой беседы при всем желании не получилось бы. Пусть себе идет, не наш клиент.

В соседнем подъезде щелкнул замок, дверь начала медленно отворяться. Михаил застыл в ожидании.

Так и просидел, боясь выдохнуть. Очередной утренней ласточкой оказался человек в форме. Полицейский очень спешил на работу. И хорошо, что спешил, профессиональное чутье могло заставить приглядеться к нервно дрожащему кусту с неправильной тенью.

Спортсмена, выскочившего на пробежку, тоже пришлось отмести. Каждый его кулак был больше головы Михаила, взгляд по-утреннему (да и от природы) недобр, а телефона на майке и в трусах не наблюдалось.

Следующим вышел дед – старенький, сгорбленный, руки едва удерживали пакет с мусором. Видно, бессонница одолела.

Михаил сдвинулся ближе.

– Дедушка!

Стариковские ноги медленно прошаркали мимо, не замечая выросшей над зеленой массой головы с умоляющим выражением на лице.

– Эй, отец! Ау! Глухая тетеря.

Телефон у такого вряд ли имеется, его же слышать надо. Когда пойдет обратно, можно попробовать еще раз, но шансы невелики.

Механически следивший за дедом взгляд застыл на миг и обрел осмысленность. Мусорные баки! Люди что только не выбрасывают, а пришедшую в негодность одежду – в первую очередь. Не может быть, чтоб у сотен жильцов за минувший день ничего не порвалось, не испачкалось и не устарело, или кто-то не устроил генеральную уборку с выносом всего ненужного. Как вариант сгодится даже женское, лишь бы до дома добраться.

Чтоб оказаться у баков, пришлось прятаться за машинами – кусты и прочая зелень рядом отсутствовали. Одна из машин взвыла сигнализацией, Михаила бросило под ближайший джип, чей дорожный просвет оказался достаточным для втискивания немаленького тела.

Кто-то невидимый из окна оглядел свое чудо, нажатие брелка успокоило истеричку. Установившаяся тишина успокоила ненадолго – раздались новые звуки. Они рождались в глубине здания, сразу в нескольких местах, и планы Михаила рухнули. Он выкарабкался, ноги помчали подальше отсюда, и неважно, если кто-то увидит. Лишь бы не встретиться с теми, кто сейчас выйдет.

Как по команде из трех подъездов появились собаководы с питомцами. Клыкастые создания перелаивались, рвались с поводков, и хозяева с удовольствием отпустили их прогуляться.

Михаил успел. Сердце выскакивало, виски трещали, но тело блаженно вытянулось в закутке за магазином, которому еще несколько часов до открытия.

Мусорные баки здесь тоже имелись. Михаил на всякий случай глянул: увы, они оказались заперты. Взламывать смысла нет, одежду с истекшим сроком хранения, в отличие от продуктов, магазины не выбрасывают. За всех говорить не стоит, где-то, может, выбрасывают, если так просрочена, что морально или физически подванивает, но где это «где-то» – поди найди. Ничего путного в голову не приходило, кроме общегородской свалки, куда добираться дальше, чем до спасительного дома.

(продолжение следует)

На этот раз Михаил не отвел глаз. Отстраненно-лубочная плоть Жанны, хоть и роскошная с виду, но какая-то музейно-картинная, невозможно-идеальная, житейски-неправильная, неестественная, не шла ни в какое сравнение с уносящим в рай уютом его родной половинки.

Наташа выигрывала по всем позициям. Да что там «выигрывала», как можно здесь употреблять это слово, будто разговор о лошадях?! Кобылой, мечтающей о седоке, была бесстыдно раскорячившаяся Жанна. Необъезженная кобылка, ржущая в поиске подходящих жеребчиков всякого рода и вида. Видимо, решившая, что старый конь борозды не испортит.

А его Наташа была для него всем. Иногда и лошадкой (он улыбнулся неким приятным воспоминаниям), но в первую очередь – божеством, на которое теперь жаждал молиться. Больше никто не нужен. Вот только объяснить бы, в каком виде предстает, когда выпьет

Ага, а в каком виде перед супругой представал он?

Голову занимали размышления с видами на будущее, а глаза глядели на тревожащие, но не задевающие душу знойные барханы – сахарные, круглые, выглядевшие, будто налитые яблочки пришпилили к остову грудной клетки без права лишнего движения. Нет, движения тоже присутствовали, но сугубо правильные, отточенные, механические. Колыхавшиеся ровно настолько, чтоб колыхнуться, но ни в коем случае не повредить совершенным формам. Михаил смотрел спокойно, зрелище не трогало – так, как должно было трогать. Как трогало бы раньше.

С ним произошло что-то важное. Все встало на свои места. И тот разговор с Жанной о боязни, сомнениях и борьбе с собой – теперь он не состоялся бы. Потому что Михаил понял главное.

Счастье – это любовь.

Кто-то поспорит?

2

– Чего замер, как кот перед броском на бедную мышку?

Бедная? Сударыня, если вам рассказать, что такое бедность… Михаил перенес внимание на другое.

– Это ты-то мышка? – осведомился он с едкой улыбкой.

– А кто, по-твоему?

Гладкий животик живописно блестел и отсвечивал, словно луна в луже. Разбросанные ноги ничего не скрывали, узкая ткань юбки выглядела лишь перекрученным пояском на талии. Безобразно-бесстыдный вид вместе с пьяным взглядом искусительницы убивали всякое желание. Эффект получался противоположный тому, на который рассчитывала провокаторша. Михаил позволил себе усмехнуться.

– Ты – кошка весной, – упало то ли обвинение, то ли комплимент.

Жанна решила воспринять как комплимент.

– Ну, так иди сюда, мой котик.

– «Твой котик», увы, для подобных дел больше не предназначен.

Назло сознанию взнуздывающая инстинкты и влекущая необоримое естество девица, качнув белым безмолвием, взгромоздила брови на самый лоб:

– Кастрировали?!

– Типа того. Одна чиновница с гербовой папкой в руках заклятие наложила. Очень действенное.

– Да ну?

– Представь себе.

– И что же? Теперь – все? Никаких удовольствий?

– Почему же. Я заговорен только от ненужных мне приключений.

– Хочешь, расколдую?

Пора уходить. Михаил постарался отвести взгляд. Вот закончится этот глупый разговор, он развернется и уйдет. Сразу.

В принципе, как теперь дошло, разговор можно было не начинать. С улицы доносилась жизнь. Хотелось на воздух. Тянуть не стоило.

– Помимо чужого заклятья, я заговорен еще и собственным словом. Посильнее любых чар будет. Ничем не возьмешь. Только вместе с жизнью.

Маленький шаг к двери положил начало уходу.

– Да, это серьезнее, – признала Жанна вполне вменяемо. – Но как знать, насколько серьезно? В любом правиле допускаются исключения.

Еще несколько глотков, и стеклянная емкость опустела. Жанна с удивлением посмотрела в горлышко, откуда почему-то перестало литься.

– Если не трудно… – она с мольбой оглянулась на Михаила, – принеси, пожалуйста, еще… с кухни. Ты знаешь где.

Да, он знал. Видел. Но нужно ли?

– Тебе хватит.

– Смеешься? Я только начала!

– И все же…

Жанна не стала дослушивать, рывком поднялась, и покачивающаяся фигура двинулась в сторону кухни. Если в таком состоянии она попробует влезть на антресоли… и в таком виде…

У самой двери Михаил перехватил ее за руку.

– Ладно, достану. А на твоем месте…

– Тебе никогда не оказаться на моем месте, – безапелляционно заявила хозяйка, почти падая на него, – и не понять того, что чувствует женщина на моем месте.

Усадив покорно рухнувшее тельце на стул, он пожал плечами. Может быть. Да. Ведь ему не доводилось убивать – не врага в бою, а человека, приходящегося одновременно содержателем и любовником. Утрачивать одновременно доход и удовольствие. Непонятно зачем. Ведь не ради Михаила, для его спасения. Он ей, со своими проблемами, никто. Ночной попутчик, случайное приключение – причем, неважное. Во всех смыслах. И толку ей с него, как с козла сметаны.

Но она решилась. Как же этот тип к ней относился, что вытворял, если проще потерять стабильность и обеспеченное будущее, но разрешить ситуацию самым непоправимым способом?..

О себе и своих планах Михаил знал одно – в полицию о произошедшем не сообщит. Если однажды припрут – будет выгораживать до последнего. Так же, как все это время Жанна выгораживала его.

Подручные и подножные средства не понадобились, он приподнялся на цыпочках, пальцы выудили с полки единственную оставшуюся там бутыль. Внутри плескалось нечто крепкое и недешевое.

Полубезумное создание, словно вышедшее из фильма абсурда, немедленно вскрыло емкость.

– Выпьешь со мной? – вопросило оно, которое на вид явная она, что старательно подчеркивалось каждым ракурсом и движением. – Ты теперь не за рулем.

Михаил поморщился. Не сказать, что ему не хотелось… Второпях данное себе слово, о котором, как ни странно, он твердо помнил (раньше было не так) и что-то еще – безудержно нарастающее в ставшем похожем на защищающуюся крепость мозгу – очень мешало. Что-то новое, нужное и (кто бы мог подумать?) приятное.

Внутренняя борьба не прошла мимо внимания девушки, и она гениально вывернула ситуацию новой формулировкой:

– Помянем раба Божия Игната.

Михаил конвульсивно выдохнул. Теперь нельзя отказаться, святое дело предлагают. Если просто не пить он уже дал себе слово (да, в очередной раз, но теперь – окончательно), то насчет подобного разговора не было.

– Ладно, – он сглотнул, чувствуя, как кадык прыгает к подбородку и где-то там тонет в предвкушении. – Только помянуть.

Глаза проследили, как золотистая амброзия поднимает по стеклу планку взятия новых высот. Совесть кольнула, что поминание ожидается с несказанным удовольствием, а совсем не так, как секунду назад себе внушалось.

Михаил присел напротив нетрезвого чуда, что разглядывало его в четыре глаза – два маленьких прямых (уже немного косых) и два больших растопыренных, и чуточку виновато принял стакан из нежных рук. Мысли глубоко и надежно увязли в желтой жидкости.

Нет, одна осталась – о человеке, которого решили помянуть.

Те, кто содержат таких мамзелек, обычно люди семейные, и было понятно, почему Жанна не боялась оставить на ночь постороннего – никто не потревожит. Душу травил сам факт обмана.

– Ты говорила, что живешь одна, – не выдержал Михаил.

– И что?

– И что друга нет.

«Друга». Вот ведь. Теперь это так называется. В его юность для подобных типов печатные определения отсутствовали. Скажем так: отсутствовали в устной речи, а в литературной применялись пришедшие с Запада термины, что к нашей жизни отношения не имели. Прошло сколько-то лет, и «наша» жизнь перестала быть нашей. Другие приоритеты, другие ценности, другие смыслы у знакомых слов.

Жанна ни морального, ни словесного дискомфорта не ощущала. Может, он брюзжит не по делу, как в его детстве старики, что тоже не понимали молодежь? Теперь он сам стал таким ветхим маразматиком (для подростка любой человек за тридцать древнее птеродактилей). Лучше попридержать слова, что для него бисер, а для юной приятельницы об стенку горох. У каждого свои понятия о жизни, и сварливые нотки результативности диалогу не прибавят.

Представительница непонятного Михаилу современного мира скривила губки:

– Ну и? Живу одна, друга нет – разве хоть в слове соврала? А Игнат – разве друг? Тогда записывай в них еще пару тысяч из социальных сетей.

– Из сетей не приходят качать права и закапывать конкурентов.

Жанне что-то вспомнилось, вырвался неуместный смешок:

– Однажды Игнат так же явился без уведомления, а у меня был гость. Замок долго не открывался, а гость оказался проворным. До самого вечера гостю пришлось слушать мои рулады, пока Игнат не заинтересовался: чего это ваза так странно гудит? Представляешь, это дурень заснул внутри! Привалился лбом и дал храпака. – Смех иссяк, девушка посерьезнела. – Сам виноват. Оставил меня без парной вазы, а себя обеспечил парой метров в том лесу, откуда мы с тобой смылись.

– Игнат его?!..

Слова кончились. Потемнело в глазах. Легкие и кишечник выморозило до полного онемения.

– И не только его. Думаешь, почему я не сомневалась, когда жала на курок? В прошлый раз мне сделали психологически-физическое внушение и вынесли последнее китайское предупреждение. Второго раза я могла не пережить.

– То есть, ты спасала себя, – с сожалением признал Михаил, когда гортань отпустило.

– А кого же? Вас много, а я у себя одна.

Девушка задумчиво повертела в руках стакан. Из-за разговора она не спешила начинать огненно-пищеводную церемонию. Михаилу тоже пришлось притормозить, хотя стакан уже дважды касался губ.

– Отосплюсь и пойду в церковь, – с решительностью объявила Жанна.

– Исповедаться?

Собеседница округлила глаза:

– Ты что?! Свечку ставить. Может, вместе сходим?

Она покосилась сладко и многозначительно. И добавила предельно дерзко, как он не мог вообразить из уст прекрасной девушки далекого от него возраста:

– Кстати. Зачем куда-то ходить. Что думаешь насчет поставить свечку прямо сейчас?

– Если я понимаю тебя правильно… – начал он, осторожно пятясь.

– Ты понимаешь правильно. – Жанна резко поднялась. Ниже прожигающего взгляда колыхались белесые галактики, и пульсировали квазары. Меркли звезды. Активизировались черные дыры. – Совершенно правильно. Не понять может только дурак, а ты не дурак, я убедилась. И не раз. И не два… Но иногда выглядишь таким дураком…

Гипнотически накидывая слово к слову, она отодвинула налитую жидкость, ноги сделали шаг навстречу.

В мозгу проносились метеоры. Твердо проявила себя гравитация. Созданная Большим взрывом Вселенная готовилась к Большому схлопыванию.

– Стоп!

Михаил тоже отставил стакан, чтоб перехватить роскошно-выпуклое тельце, готовое плюхнуться ему на колени. Нет, это юное создание не для него. Даже разово. Он не может… Да просто не хочет! Вот главное. То, что слюняво жаждет и облизывается в вожделеющем предчувствии – это не он. Это – чудище поганое внутри него, которое испортило ему жизнь своей слабохарактерностью. Неумение отказаться от удовольствий со временем превратилось в неумение отказать. Сначала другим, предлагающим, затем и этому сидящему внутри монстру, пожирающему лучшие чувства и намерения.

Михаил пересилил себя:

– Я не хочу!

– Ну и что? Пить ты сейчас тоже не хотел, всеми ногами упирался. Но чуть было не выпил. Что тебя останавливает в новом вопросе? Не хотел – захочешь. Желание удовольствий непреодолимо. Ты просто не сможешь отказаться от меня, как не смог отказаться от стакана, уж поверь мне.

Михаил аккуратно поднялся – все это время его вытянутые перед собой руки сжимали девушку за предплечья, словно боялась, что она, как ведьма в Гоголевском «Вие», минует очерченный круг обороны и раздавит безразмерным соблазном.

– Это ты поверь мне. У меня есть жена. Меня интересуют исключительно ее желания.

Жанна дернулась, подавившись смешком, даже глаза заслезились. Затем девушка перестала сдерживаться и захохотала так, что лицо перекосило.

– Жена?! Ее желания? – выдавала она в перерывах, когда грудь набирала новые, быстро кончавшиеся порции. – Ты даже не представляешь, о чем может мечтать запертая в четырех стенах женщина. – Злое движение плеч скинуло мужские руки. Девушка прислонилась задом к кухонному столику, ладони нащупали опору, легкое отталкивание ног помогло телу усесться на него. – Ты вообще не знаешь женщин. Ты в этом плане полное ничтожество, а гонору как у Казановы! Ты когда-нибудь в порыве страсти бросал супругу на шелковое белье? Осыпал розами? Приставал к ней в людном месте – так, чтоб у нее глазки испуганно бегали и трусики мокли?

– Моя Наташа не такая.

Но голос дрогнул. Вспомнилась последняя встреча. То, как жена изменилась, как раскрепостилась. Как сумела открыть шальным мыслям новые горизонты. Как раздвинула Вселенную возможностей, казавшуюся заскорузлой и досконально известной, до истинной бесконечности…

– В Чикаго проводили исследования. – Жанна внезапно сменила тему, тон понизился, а головка хитро наклонилась. – Выяснилось, что подавляющее большинство мужчин предпочитает женщину как предназначено природой, а третье место по уровню удовольствия заняли оральные ласки.

Тема оказалась скользкой, но Михаил увяз. Вспомнились давние желания, казавшиеся дикими. Они так и не сбылись из-за перехода семейного долга именно в разряд долга. Косность и рутина победили. От мыслей про эксперименты даже дыма не осталось, что ж говорить про огонь. А ведь горело что-то когда-то, еще как горело.

– Что на втором? – беспокойно поинтересовался он.

Логический провал просто бесил.

– А ты как думаешь? – воззрилась на него юная чертовка. Пальцы беспечно поигрывали локоном, взгляд оплетал как муху паутина плотоядного паука.

– Ну… – Мышцы напряглись, как у ожидавшего удара боксера.

Девушка смилостивилась:

– Согласно этим исследованиям на втором месте по удовольствию находится наблюдение за раздевающейся женщиной.

Михаил врезал себе в спящий третий глаз. Именно! Вспомнилось, с каким томлением во взоре он смотрел на жену. Когда-то давно… и вот теперь. Он снова хотел это видеть. Мечтал это видеть. До непереносимого жжения жаждал видеть раздевающуюся супругу – усладу для глаз, равносильную полету в космос или прыжку без парашюта. Самое роскошное блюдо на столе. Лакомство из лакомств. С салютом из глаз и коррозией мозга.

И вместо того, что б быть с нею, любимой и родной, он сейчас здесь, с этой плутовкой-безобразницей. Словно бездумная фигурка в чьих-то шахматах. Мысль выразилась вслух:

– Ощущение, что меня хотят сделать пешкой в чужой игре. Но я не пешка.

– Да? – В него вгляделись огненные глаза.

Девушка приоткрыла коралловый, четко очерченный ротик, намереваясь что-то добавить… а ее ладонь вылетела вперед, развилка между большим и указательным пальцами врезалась Михаилу в кадык. Резкая боль взорвала горло. Дыхание перехватило. Откуда-то из другого мира донеслось:

– Как сказал Омар Хайям:

Мир я сравнил бы с шахматной доской:

То день, то ночь. А пешки – мы с тобой.

Подвигают, притиснут – и побили;

И в темный ящик сунут, на покой.

Жанна высокомерно фыркнула, ладная попка с чмоком отлипла от стола.

– И в темный ящик на покой – хорошо сказано? – Девушка вроде бы улыбалась, но это была улыбка гиены, поймавшей добычу. – Главное, что точно. «А пешки – мы с тобой». А как тебе это:

Не ты один несчастлив. Не гневи

Упорством неба. Силы обнови

На молодой груди, упруго-нежной

Найдешь восторг. И не ищи любви.

Восстановить дыхание не удавалось, Михаил сипел и корчился в жалкой пародии на кашель, все силы уходили на решение проблем по доставке воздуха. По завершении четверостишия движение девичьей ладошки опрокинуло его, хрипевшего, скукожившегося и безвольно-бессильного, на диван, и Жанна связала его руки вынырнувшим как из-под земли ремнем. Затем, еще одним, – ноги. Михаил брыкнулся, в ответ прилетел удар ноги в голень, а ребро оказавшейся жесткой ладони врезало по мышцам предплечья. Еще первая не прошла, а он выл уже от новой боли. Когда организм смог осмысленно шевелить членами, шевелить стало нечем. Словно приготовленный для отсекновения головы, он лежал коленями на полу, а грудью на сиденье дивана, лицо глядело вбок, руки торчали за спиной.

Вставшая над ним агрессорша удовлетворилась делом рук своих.

– Я научу тебя, как любить женщин, – объявила она со скучной деловитостью. – Покажу, что мы чувствуем. И как с нами надо обращаться.

Из-за диванных подушек появился продолговатый предмет из силикона. Зловеще постукивая им по руке, Жанна пересекла комнату странно твердой походкой, шкафчик поделился пузырьком с непонятной надписью, откуда на девичью ладонь вылилось немного вязкой жидкости. Шустрые пальчики принялись натирать тело искусственного монстра. Недавняя шалунья казалась Немезидой, готовой отомстить за все случившееся и не случившееся.

Михаил мог только крутить головой, наблюдая за перемещениями что-то задумавшей мучительницы. Что бы она ни задумала, это не нравилось. Если учесть сочетание его позы и прочего… Воображение рисовало чудовищные картинки в еще более чудовищных и немыслимых деталях. Плечи передернуло. Коленки реально затряслись.

По пути назад Жанна включила музыкальный центр. Умц, умц, умц, умц… Современная музыка мелодичностью не баловала, а когда раздалось «пение», к физическим страданиям прибавились моральные.

«Лучше бы соглашался на прежние намеки!» – позорно всколыхнулось сознание, забывая все данные себе клятвы.

– Боишься? – Девушка будто прочла мысли, лицо презрительно скривилось. – Уже готов на все?

– Чего ты хочешь?

Тон и выражение лица сообщили о желании договариваться. На любых условиях. То есть, действительно на любых. Абсолютно.

Рубашка неприятно прилипла к телу.

– А что ты можешь? Что ты из себя представляешь такого, чего мне захотелось бы? И от кого – от тебя?! Ты червь. Слизняк. Тряпка. В тебе мужского – только задница.

Рука девушки хлопнула его по ягодице.

Что-то отвечать смысла не было, сейчас перечить – только раззадоривать.

– Ты же ничего не хочешь и не можешь, – продолжила Жанна громко и отчетливо, больно ударяя каждым следующим словом. – А не хочешь именно потому, что не можешь. И наоборот: не можешь – потому что из-за постоянной пьянки забыл, как хотеть. И что хотеть.

– Я хочу! – попробовал возразить Михаил. – Я могу!

Скептически прилетело:

– Если бы ты хотел, я бы отбивалась от твоих «хочу» и «могу» с первой минуты знакомства. Не мне пришлось бы наступать. А если бы ты «хотел и мог» другую, то не вел бы себя как мерзавец и похотливый козел. Кто с удовольствием пялился на аппетитное блюдо, не имея сил признать, что оно не для тебя? Потому что в глубине души жила похабная мыслишка: а вдруг получится откусить кусочек и от этого торта?

Девушка нависла над ним белой скалой, как царица амазонок над подстреленной дичью. Вишенки «торта» едва не выкололи глаза.

– Настоящие мужчины ведут себя не так, – продолжилась отповедь. – «Хочу тебя!» – и точка. Или: «Люблю другую!» – и тоже огромная жирная точка. Отлынивая, неискренне отнекиваясь, ты все же оставлял себе шанс, согласись?

– Неправда, – выдавил Михаил. – Я не хотел…

– Ого. Уже «не хотел». А только что хотел. Почему именно женщин укоряют в непоследовательности? В общем, ты понял: ни хрена мне от тебя не было нужно. Именно потому, что ты ничтожество. Мне ничтожества неинтересны, я ими подтираюсь. Но… ладно. Несмотря на то, что ты эдакое позорище в мужском облике, я окажу тебе услугу. Покажу, что делать, чтобы женщине самой хотелось бегать за тобой и лизать пятки.

Пышный «торт», что, как он с первой минуты знал, совсем не для него, мазнул по щеке и вознесся, затем от лица убрались белые ноги.

– Смотри. – Предмет рассмотрения расположился в другом углу дивана, в каком-то метре от глаз. – Это делается так.

То, что гордо и крайне безосновательно именовало себя юбкой, взлетело вверх. Пришло время пальчиков. Девичьи глаза, некоторое время глядевшие прямо и не мигая, как в стоп-кадре, замерев на самом жутком месте плохого кино, теперь зажили собственной жизнью. Они освещались изнутри, напрягались, зажмуривались, уходили в себя… беспокойно рыскали, закатывались и выплескивались возникшим накалом. Но не глаза вели соло в этой симфонии. Кто подозревал, что пальцы – столь многогранный инструмент?! Они превращались то в щупальца, то в кисти художника, то в швабру въедливой уборщицы, то в вибромашину, то в дуновение ветерка. Ими любили и ненавидели, им радовались, их звали, о них плакали и мечтали. Через несколько минут сопровождаемая вскриками и беззвучными выдохами акция перешла к очередной фазе – в дело вступил силиконовый друг.

(продолжение следует)

Часть пятая

***

– Кто?! Не смеши. Этого не может быть по простой причине.

– Какой?

– Вся информация под рукой, ищи.

– Тебе что, сказать трудно?

– Нетрудно, но если делаешь опасные выводы, должен обосновать. Не можешь доказать – молчи. Не уверен хоть в чем-то – тем более молчи. Но если уверен – докапывайся, пока не получишь результат либо по морде. В данном случае, хе-хе, скорее схлопочешь пиндюлей за такие соображения.

– В чем я не прав?! Перечисляю факты. Его машина у дома сладкой «вдовушки» стоит почти ежедневно, пока мы супруга по полям и лесам как горного козла гоняем. Сам постоянно у нее, словно ему там медом намазано. Почему не предположить, что действительно намазано?

– Потому что дурень ты непроходимый.

– Это неконструктивный ответ.

– Это не ответ. Это диагноз.

– Значит, не ответишь?

– Значит, сам ответ найдешь. А не найдешь – расскажу начальству о твоих подозрениях, дальше выпутывайся, как знаешь.

Собеседник вдруг напрягся:

– Объект выходит из дома. Бортам номер один и два приготовиться.

Когда связь отключилась, он обронил одновременно презрительно и мечтательно:

– Ненасытная. За своим дверь закрыться не успела – снова гость мужского пола, тот самый, тобой отрицаемый.

Экран, с которого исчез ведомый объект, показал, как в подъезд, оглянувшись по сторонам, тотчас вошла известная обоим личность.

Один усмехнулся краешком губ, второй продолжил в прежнем духе:

– Проходной двор какой-то. Сначала один на сугубо интеллектуальную беседу забежал, теперь другой, причем именно тот, которого ты еще минуту назад отвергал, как нечто бесполо-ангельское и с логичным в наблюдаемых условиях грехом не совместимое. Так нате вам, вот он, собственной персоной. Думаю, если так пойдет и дальше, у нас даже флэшки покраснеют, а у мониторов провода дыбом встанут. И навсегда так останутся. Не-е, скоро я за вредность молоко потребую. Наблюдаемое вредит моему моральному здоровью, подорванному утратой веры в верность. У нашей красавицы, чья сказочная корма мне, несчастному «Титанику», второй день снится в виде айсберга, мужики сменяют друг друга как караул на КПП закрытой части. Ни минуты без надежной охраны. Недотрога, видите ли. Видали мы таких недотрог. Может, нам тоже зайти? Дескать, проходили мимо, почувствовали, что требуется помощь…

– На чужой каравай… дальше помнишь. Наше дело следить и докладывать, а если события не согласуются с изложенным в планах – принимать меры. Участие в интимных делах «вдовы» прописано?

Напарник вздохнул с великим сожалением.

– Вот и не раскатывай губу, – жестко продолжил первый. – Давай, молча: рот на замок, руки на клавиатуру, морду кирпичом и в экран. Болтология у нас не приветствуется. Особенно в подобном тоне.

– Как скажешь. Я же просто прикалывался.

– За такое однажды тебя самого приколят.

– Понял даже больше, чем сказано.

– Работаем.

1

Осталось незаконченное дело. Раз уж ввязался и пообещал…

Утром Жанна ему дважды невероятную услугу оказала: сначала жизнь спасла, потом свободу. В последнем случае могла не вмешиваться, когда с уползшей в пятки душой он был готов творить глупости. Лишь благодаря ей уехал без проблем. Получается, что она сделала для него все, а он даже машину с ее отпечатками не смог доставить. Еще было стыдно за подозрения, что девушка хотела повесить на него убийство любовника. Смущал поджидающий вид гаишника на внештатной машине. Но… всякое бывает. К тому же – ушел от погони, а если б Михаила кто-то хотел сдать, дорогу перекрыли бы заранее. В органах не дураки работают, самодеятельность (не путать с инициативой) там не приветствуется.

Впервые в жизни приводить себя в порядок ощущалось как наслаждение. Клочковатая щетина пугала и давно просилась под лезвие, ее хотелось сбрить еще на квартире новой знакомой. Там на глаза попался лишь эпилятор, мало ли, для чего он, углубляться в проблему желания не возникло. Теперь все стало как надо: щеки блестели, ярче лампочки светила идущая из глубин улыбка, выглаженная рубашка ломалась от впитавшегося крахмала. Спрыснувшись подаренным на двадцать третье февраля одеколоном, помолодевший и приодевшийся Михаил отправился ставить точку в делах.

Радость, что все закончилось, не просто переполняла душу, она физически ощущалась оттаявшими клеточками. Сейчас он разберется с последним пунктом, и – свобода. Какая? От себя прежнего. От того, которого за эти дни травили, убивали, хоронили… И отлично. Если принять правду, как она есть, то действительно похоронили. Отныне будет новая жизнь. Жизнь после жизни. Нет, после существования. Он много всего передумал за эти дни, но главное понял сегодня. Его счастье – то, которое так долго не ценил. Раньше. Но теперь…

Во время погони за ним, когда руки сжимали баранку сказочного ковра-самолета, случайно затесавшегося среди прикроватных циновок, выплеск адреналина вывел формулу, что скорость – это полет. Ерунда. Произошедшее в постели с женой – вот полет, вот адреналин, рядом с которым прочее рядом не лежало, понять разницу и расставить приоритеты мог только человек, знакомый с потерями.

Пакет с кровавой рубашкой отправился в урну соседского дома, Михаил вышел к гаражам, где брошена машина. Створки остались в том же прикрытом виде. Так и стоит? А если засада? Выскочат из-за углов и с крыш несколько оперативников…

С видом беспечного гуляки он прошел мимо. Ничего опасного или подозрительного не отметилось ни на выезде из общих ворот, ни за ними, где бодро росли грибы новостроек, для удобства будущих грибников делившиеся на квадраты, разделенные многополосными асфальтовыми тропами. И все-таки полноценный выдох состоялся, лишь когда Михаил дошел до остановки. Известно, что риск – благородное дело, а он из простых работяг.

Люди старого поколения не привыкли к елозенью по экранам, и как у опытного работника, что всегда готов записать нечто важное, у него постоянно имелся в нагрудном кармане блокнотик с ручкой. На свободном листке быстро появилась схема гаражей с их местонахождением относительно известных ориентиров.

До дома Жанны Михаил добирался на общественном транспорте, и сердце радовалось виду людей и их многообразию. А что творилось на проснувшихся дорогах! Активизировались дачники, торопились куда-то сытые лимузины чиновников, из ряда в ряд сновали разномастные мобильные порталы предпринимателей, каждый миг стояния в пробке воспринимавшие как конец света и личное оскорбление. Чадили на белый свет ругающиеся стальным матом исполины, что видели еще динозавров. Затертые наглой мелюзгой пробивали путь недовольно ворочавшиеся киты общественного транспорта, похожие на айсберги среди льдин, или на рояли, возвышавшиеся басящими громадами над свалкой из всяческих духовых и струнных инструментов. Короче, город жил, и от ощущения этого тоже хотелось жить. И жить хорошо. И да будет так.

Тук-тук-тук – отщелкались на щитке знакомого входа три единички.

После длительного ожидания раздалось:

– Кто там?

– Жанна?

– Это кто?

– Михаил.

– Какой Михаил?

У девушки был странный голос, будто она спала или…

Неужели эта – тоже?..

– Михаил. Ну, который…

– А-а, да. Чего тебе?

Интересный поворот.

– Я насчет машины. Она…

На этот раз девушка не дослушала:

– Поднимайся.

Раздался щелчок, дверь открылась, бесшумно подъехал лифт. На площадке на Михаила уставились надменные лица соседей – к одиноко живущей девице на этот раз пришел не тот, который обычно. Взгляды скользнули по одежде совсем других ценников – дескать, все понятно, мужчина не из нашего дома. Костюм, рубашка, красивый галстук из универмага… Добротные остроносые туфли местного разлива зеркально блестят черной ваксой… Сантехник, наверное.

Дверь в квартиру Жанны оказалась приотворена, а сама хозяйка в обнимку с полупустой бутылкой возлежала на диване. В абсолютно невменяемом виде. На ней по-прежнему, как ранним утром, была короткая юбка. Глаза вошедшего Михаила полезли из орбит: на девушке была т о л ь к о юбка.

– Будешь? – Рука с бутылкой чуточку приподнялась и вновь упала.

Осоловелые, одновременно усталые и дерзкие глаза смотрели на него, словно споткнувшегося и замершего посредине пути.

Ошарашенный Михаил ответил не сразу. Жанна давила нагой красотой и бесцеремонностью помыслов. И набором стандартных удовольствий человека, не познавшего настоящего счастья. Еще утром Михаил этого не понимал.

– Не хочется, – ответил он сразу на вопрос и на взгляд.

– А вот мне – хочется. – Девичье горло дернулось в новом глотке.

Жанна была достаточно пьяна, но это сказывалось лишь в позе и трудности произношения. В остальном же…

Взор Михаила уехал на напольную вазу, в которой при желании мог поместиться человек. Форма вазы шикарно повторяла фигуру хозяйки. Вот же, блин комом, привет от дедушки Фрейда.

– Твой вид тебя не смущает? – Михаил соорудил на лице максимально назидательное выражение. – Если не заметила, то в квартире посторонние.

Апломб учителя, поймавшего первоклашку за курением, не сработал. Ни словами, ни интонацией пронять Жанну оказалось невозможно, логика и правила приличия для нее сейчас не существовали.

– Жарко. И посторонние здесь не ходят, только свои, а своим я всегда рада. Свои принимают меня такой, какая есть. – Девица на миг запнулась, ее глаза с недоумением остановились на уровне жидкости в бутылке, затем вновь пойманная мысль потекла дальше. – Ты здесь. Значит, ты для меня свой. Значит, должен принять. Какая есть. Примешь?

Михаил застопорился с ответом, отчего девичьи брови сурово стукнулись:

– Или ты не свой?

Попробуй после всего быть не своим, дорого выйдет. Они теперь повязаны. Выбора не оставили, и Михаил выдохнул:

– Свой.

– Значит, принимаешь?

Перед глазами колыхнулся предмет спора.

– Принимаю.

– Тогда я готова принять тебя. Полностью. – Двусмысленности ораторша не заметила. Или специально так сказала. – Такого, какой есть. Теперь не стесняйся, можешь тоже раздеться, возражать не буду.

– Спасибо, не хочется.

– Врешь. Если холодно, человек одевается, если жарко – раздевается. Сейчас жарко. Если в этой цепочке фактов найдется неверное утверждение, приведи хоть один довод в пользу обратного.

– Я уже вышел из возраста, когда всюду ищут нестыковки, бреши и прочие щели. Просто не хочется раздеваться.

– Твои проблемы, парься на здоровье.

Жанна вновь присосалась к бутылке. Михаил открыл вынутый блокнотик.

– Если не случилось непредвиденного, машина стоит в этом гараже. – Вырванный листок после некоторого колебания остался в руках, приближаться к девушке Михаил поостерегся. – Будет лучше, если гараж сначала проверит кто-то посторонний, вроде случайного мальчишки, который во время игры как бы случайно заденет воротину и заглянет внутрь. Машина – здесь.

Его палец накрыл крестик среди снабженной пометками схемы.

– Какая машина? – сначала не поняла Жанна, но тут же, вспомнив, замотала головой. – Ах, та… Да фиг с ней.

Михаил опешил.

– Тебе даже не интересно, почему она там, а не здесь, как договорились, и почему я пришел не сразу?

– Это-то понятно. – Рука с бутылкой поднялась, Жанна в который раз отхлебнула. – Дом… Жена… Постель… Остывшее место под родным одеялом… Куда тебе еще деваться кроме этого? Только нырнуть туда, где ждут, и забыться сном праведника… после быстрой неправедной возни. Кто бы сомневался. Ты же прост, как ведро с раствором, что свалилось со строительных лесов небоскреба – за всю дорогу ни миллиметра в сторону от заданной траектории, ни грамма воображения. Куда предназначено, туда и падаешь.

Михаила передернуло. Сравнение с ведром не нравилось категорически, хотя с первой частью догадки девушка не промахнулась. «Нырнуть туда, где ждут» оказалось величайшим из наслаждений. А насчет сна Жанна ошиблась. Как и о быстрой возне. Вот уж, чего не было. Никакой спешки – впервые за многие годы. Все произошедшее длилось долго, красиво и удивительно. Волшебно. И требовало скорейшего повторения.

Развалившаяся перед глазами девица продолжала соблазнять как развязной позой, так и выражением лица, где без обиняков читалось все, что она думает по этому поводу. Откровенности позавидовал бы следователь, оформляющий явку с повинной. И священник, который выслушивает исповедь. Там согрешившие стараются донести правду, но при этом максимально отгородиться, вывести себя за скобки: «Вот мой грех, а вот я, это разные вещи, мы больше не хотим встречаться, верите?» Здесь грех, человек и правда являлись триединой сущностью, великой и неделимой.

– Чего замолк? Нравлюсь?

Беспардонная открытость поражала, Жанна зазывала и в то же время будто бы насмехалась. И не было в мире ничего более искреннего, более влекущего и одновременно более отвратительного.

– Нет. То есть да. То есть…

Как же правильнее выразиться? Сказочное зеркальце однажды вывалило неприглядную правду – его разбили. На что способна эта, с позволения сказать, «принцесса на градусе», если поймет услышанное не так, как хочется? Правда оппонента однозначно встала бы ей поперек горла.

– Ясно. – Эротическая злодейка скривилась с презрением. Баюкаемая на груди бутылка поднялась выше головы, вторая рука распрямилась в направлении стенки, девушка шикарно потянулась. – Все как обычно.

Интересно, что ей ясно? И что – «как обычно»? Это упрек? Насмешка? Оскорбление?

Если да… то и ладно. Не его проблемы.

При взгляде на Жанну – беспечно-бесстыжую, смятой полосой юбки лишь подчеркивающую лезущее в глаза и режущее их абсолютное отсутствие прочего – испытываемые сейчас чувства автоматически сопоставлялись с теми, что ощущались недавно. Дома. С женой, о которой непутевая девица столь невысокого мнения. Здорово, что жена не такая.

Пора дать объяснения, ради которых явился, и заканчивать шоу.

– По дороге у меня были приключения,

– Опять? – Жанна хмыкнула, хитро вскинутые ресницы пару раз хлопнули, взор остановился на отутюженных брюках в районе ремня.

Михаил скривил губы:

– Не эти. Пришлось удирать от дорожной полиции. Ворота одного из гаражей оказались открыты. Я загнал машину, сам едва успел сбежать. Есть шанс, что ее не нашли. Сейчас я проходил мимо, вроде бы все спокойно, но время идет. Желательно поторопиться. И полноценную разведку, повторяю, лучше доверить непричастному человеку.

– Ясно.

Михаил потоптался на месте. Среди эксклюзивной мебели и напольных ваз он смотрелся очередным приобретением молодой вертихвостки, и приобретением дешевым, рулон обоев со стены стоил дороже всего на нем надетого.

Пора отчаливать. Возможен шторм. Еще утром корабль был готов к любой буре, но визит в порт приписки изменил ситуацию. Капитан собрался с силами, его нога сделала шаг, а протянутый листок со схемой повис перед лицом хозяйки.

– Если все нормально, что будешь делать с этой машиной?

– Туда, – гладенький подбородок указал на журнальный столик. – Пусть там. А про машину… Знакомый из автосервиса пустит на детали.

– Ты поняла насчет?..

– Не переживай. А ты – насчет?..

Перед ним вновь выставился вкусный, но грозный фронт. Точнее, грозовой. Еще точнее, предгрозовой.

(продолжение следует)

3

Время оказалось самым неудобным: для просмотра спектакля о дворовой жизни к местам в партере из подъездов потянулись перезарядившиеся за ночь старушки. Взгляды блеклых глаз облили Михаила презрением. Он на всякий случай кивнул, в ответ донеслось запоздалое «Здрасьте-здрасьте…». Все равно косточки перемоют, но хоть в том, что не здоровался, не обвинят.

У двери он прежде, чем позвонить, подергал ручку, хотя и знал, что замок всегда заперт во избежание неприятностей. Дверь… отворилась.

Не закрыта. Какая безалаберность. Вдруг кто войдет? Вот он же входит. А если чужой?

А если чужой уже там? А если не вор, не грабитель, а подвернувшийся утешитель? А если…

Стало совсем тошно, на языке от таких мыслей даже горечь появилась. А если утешитель существовал и раньше, а теперь лишь пользуется возможностями? Муж-то – тю-тю. Умер. Отравился… или был отравлен. Местечко и освободилось.

Щелчок закрытия вышел неслышным, это успокоило: если что, инициатива будет на его стороне.

Какая, к черту, инициатива?! Что он намерен делать? Неизвестно. Потому что неизвестно, что обнаружится внутри.

Михаил вошел, ежесекундно готовясь к встрече с счастливым соперником. С тем же Смирновым, к примеру. Чем не кандидатура?

В прихожей чужих мужских вещей не обнаружилось. Это ни о чем не говорило. Когда приспичит, когда входишь в раж, когда годами ждешь того, что вот-вот произойдет, разве станешь думать о том, чтобы разуться и раздеться в местах, принятых в приличном обществе?

Именно. В приличных. Со «смертью» Михаила слово «приличный» здесь больше не работало. Эх, Наташа, Наташа… Столько пережили вместе… Детей родили… Воспитывали… Поднимали на ноги…

Предательский холодок полз по спине, заставлял краснеть и бледнеть одновременно: с другой стороны – сколько жена вытерпела из-за него?..

Паршивец. Алкоголик проклятый. Что не жилось нормально? Даже супружеских ласк стал избегать, их другие удовольствия сменили. А Наташке-то, непьющей, каждый день в заботах с работы его ждущей, каково было? Ей же тепло требовалось, участие, утешение, близость духа… и тела.

Вот-вот. А она так любила, когда трезвый муж дожидался момента засыпания долго утихомиривавшихся гавриков, нырял под одеяло, подмащивался под бочок или под желанно отставленный задик…

Сейчас он грезил об этом. Лоб взмок. Скорее всего, это будет Смирнов. Как он смотрел на Михаила в тот злосчастный вечер! А как всегда смотрел на Наташку!

Стараясь быть бесплотным и прозрачным, Михаил, проклиная не смазанные петли, приотворил дверь в спальню.

Наташа спала в их общей постели. Одна. Она жарко раскинулась, периодически вздрагивая от чего-то снящегося.

На глаза навернулись слезы. Моргание не помогло, по застывшему в благоговении лицу потекли ручейки.

Наташа. Его Наташа. Лучшая в мире женщина. Мать его детей, безупречная жена, великолепная любовница. Преданный друг. Никогда не думал, что можно так истосковаться по супруге, которую знаешь как пять пальцев и давно воспринимаешь как данность. Как обретенную обыденность, от которой никуда не деться, потому что ничего другого уже не будет. Оказалось, другое может быть. Но ему другое не нужно.

Как просто решаются вопросы. И как приходит понимание – понимание главного.

Михаил опустился перед женой на колени, губы прижались к прохладному лобику. Наташа улыбнулась и, не размыкая глаз, раскрылась навстречу ему окончательно.

Ее долгожданное тело было в его распоряжении – целиком и полностью, с головы до ног. Нет, не так. С очаровательной головки до головокружительных ножек, безумных, страстных, с жадным нетерпением предоставленных для… гм. Если только здесь не было кого-то чуточку раньше. Того, кто, уходя, не запер дверь.

Не думать об этом. Это игра больного воображения. Позорная игра. Ничего не говорит о том, что что-то было. Что что-то могло быть. Ничего об этом не говорит – кроме него самого, который, сознавая вину перед ангелом-супругой, считает ее имевшей право на такое поведение, какое сейчас ревниво приписывает.

Имеет ли? После всего, что из-за него пришлось пережить. Если бы он действительно смотрел с того света и увидел, как жена отдает другому то, чем столько времени почти не пользовался, периодически принуждаемый едва не из-под палки…

Наверное, помня о собственном свинском поведении, он дал бы ей такое право. Простил бы. Если бы вправду умер. Но на правах оставшегося в живых…

Сейчас он вожделел жену как никогда раньше. Первый позыв, словно тянущим вагончики паровозом тащивший его, грязного и потного, в постель, был пересилен, Михаил отправился в ванную. Руки долго и ожесточенно терли, отмывая жуть наслоений последнего времени. Старое безжалостно смывалось в канализацию, тело и душа обрастали ощущением нового – того, которое с этого момента станет составлять жизнь.

Чистый, раздетый, соскучившийся до ноющей рези в желудке, он прилёг рядом.

Наташа заворочалась, глаза чуточку приоткрылись.

– Мишка… – она потянулась всем телом, сминая поехавшую простыню, – это действительно ты?.. Как хорошо, что ты здесь. Что не бросил меня.

– Бросил? Я?

Ему на грудь упала голова, а в нос шибануло привычным запахом алкоголя. Привычным – для него. Но не для Наташи.

– Здорово, что я в таком состоянии. Ик. Иначе бы ты не вернулся.

– Почему не вернулся бы? Что ты несешь?

К губам присосалось нечто слюняво-прохладное, и слова рассыпались. Озноб, жар и дрожь смешались в покинутой самоощущением оболочке, мышцы скрутила тягучая сладкая истома…

Жена отлепилась лишь через минуту:

– Мне было так хорошо с тобой.

Разнеженный покой Михаила порвало в клочья. Было – в прошедшем времени?! Что она имеет в виду, и что, вообще, происходит? И почему Наташа, никогда прежде не выпивавшая больше бокала вина за компанию, в подобном виде, кто довел?

Кто?.. Дед Пихто. От укусов совести, сгрызавших заживо, Михаила передернуло. Он-то знал – кто.

– Почему «было»?! – Руки тормошили жену что было сил, а ничего не воспринимающая Наташа лишь улыбалась. Тело податливо опрокинулось на спину.

Он глянул… Внутри проснулось голодное животное. Под кожу будто впрыснули безумие в чистом виде. Остальное стало не важно. Такую тягу он давно не подозревал у привычно женатого себя. Даже недавно, когда юная соблазнительница всеми силами вызывала в нем ответные реакции, он чувствовал себя по-другому. Там имевшаяся в хозяйстве плоть предлагала поиграть в насущные игры с другой плотью, доступной и навязывающейся, а здесь…

Здесь звала душа. В уют родных застенков он ворвался с мощью сваи, которую, гудя от натуги, вколачивает в землю механический монстр. Машиной, само собой, был он, Михаил, а дрожавшей от творимого с ней землей – жена. Волшебная, дарованная судьбою жена. Милая. Единственная. Любимая. Она была волшебной-милой-единственной-любимой планетой, которую он заново осваивал. Никакая другая не нужна. И ничто другое не нужно.

В ответ нечто женственно-великое, бесконечно долго удерживаемое и вдруг вырвавшееся на волю – яростное, жадное, готовое смести и разнести в клочья условности – охватывало возродившееся к жизни женское тело. Словно в строящийся новый мир проскользнул сквозь треснувшие границы дух дикой пращурки. Всплыл из небытия звериный инстинкт пещерной женщины, еще не осознавшей себя венцом природы, а теперь и не желавшей этого делать. Это опять был миллион лет до нашей эры.

И это было невыносимо здорово.

Нечеловечески-сладостный стон обжег уши. Обжег душу. В отчаянии рвущейся наружу страсти он остановился, руки беспардонно перевернули на живот покорную половинку, и вновь раз за разом, удар за ударом, до испарины, до перехвата дыхания, до жутких разбегающихся волн на превращаемом в отбивную филе, расщеплялись плотные частицы ядра, с упорством Курчатова добиваясь атомного взрыва. Раскалываемые полушария колотили в низ живота, при каждой встрече без остатка вбирая странно-незнакомо-родного и остервенелого, и взывали к остановившимся во времени небесам, прося еще.

Неужели происходящее – правда? Он не спит? А ведь правда…

«Ох, Наташа-Наташенька, какая же ты… у меня, – неслось в расплавившихся мозгах. – Да, у меня. Никому не отдам. Потому что теперь ты – т а к а я! Дорогая моя жена. Выживет ли волк без охоты и мяса? Сможет ли птица взлететь без крыльев? Смогу ли я жить без тебя? Глупые вопросы. Если Бог умеет карать, то он покарал меня любовью к тебе. Я тебя люблю, моя Наташенька. И хочу превратить жизнь со мной в долгую и счастливую, в вечный праздник души и тела, в фейерверк событий и ощущений, в невозможность насытиться друг другом и устать друг от друга…»

Мысли, взгляд, тело и действия – все говорило о том, что он чувствовал и чего хотел. Жену разрывало от землетрясения вернувшихся чувств, как лопающиеся от внешней волны и внутреннего напряжения стекла домов при взрыве фугаса.

Она вдруг взбрыкнула, и Михаила выбросило из райских кущ. Ошеломленный, он почувствовал, как любимые губы, ничего не соображая, поползли вниз. О, ангелы и демоны, и Бог с ними! Какое чудо! Но… кто научил?!

Впрочем, зачем этот вопрос? Михаил и не подозревал в казавшейся вдоль и поперек знакомой жене такие таланты. Такие невозможные умения. Такую страсть. Огонь. Чувственность. Женственность. Соблазн. Искушение. И – вожделение.

Никогда раньше он не испытывал такого блаженства. Именно. А если испытывал – просто забыл, как забыл вообще обо всем.

В голове всплыли строчки из Владимира Друка:

Мурка задумчиво в небо глядит:

Может быть, там колбаса пролетит?

Мысль, что бывают еще чудеса,

Даже приятнее, чем колбаса.

Смысловые галлюцинации. Так называется какая-то книга или музыкальная группа, название в самый раз, когда мозг взорван, разум потерян, а плоть ощущает лишь мягкую мягкость… нежную нежность… а в крови пляшет глупая, глупая глупость. Это против правил, но причем тут правила? Пусть правила горят черным пламенем. Почему черным? На резонный вопрос не менее резонный ответ: а почему синим? В пламя правила!

Бывают еще чудеса, приятнее, чем колбаса. Он тоже порывисто сполз и впервые сделал то, что вряд ли даже знал, как делается, если быть до конца честным. Действовал по наитию, по снизошедшему ниоткуда знанию. Кажется, получалось.

– Мишенька… Мой Мишутка… – прорывалось сквозь истеричные всхлипы и вскрики. – О, что же это… как же это… Мишенька!..

Наташу выгнуло дугой, бросило вниз, вновь подняло, перекрутило, вспучило, содрогнуло… и лишь через долгую невыносимо-счастливую минуту безвременного полета жена упала, приземлившись шумно и безвольно. Выдохнула. Обмякла. На стене остановились часы.

– Это было божественно, – мурлыча и ластясь, пролепетала Наташа, не открывая глаз. – Как жаль, что ты почти не делал такого при жизни…

При…

ЧТО?!!! Михаила подкинуло, как поцарапанного котом, который играет со всем, что висит и болтается. Лицо заполыхало, мысли всшипели и вылезли из-под треснувшей крышки черепа. При жизни?! А сейчас – что?!

Боже, скажи, что это не так – то, что ударило вдруг по мозгам с силой потерявшего управление, заплутавшего во фьордах ледокола. Морг… Глупейшие приключения, недостойные рассказа супруге…

Он действительно умер?! Такое возможно? Судя по кинофильмам – очень даже. Он… привидение!

Стоп. Не паниковать. Включить голову.

Если б он умер, новые ощущения не вырвали бы из лап обыденности и не закинули в сказку возможного будущего. Если б он был в раю – вряд ли там приветствовались бы такие утехи. И не достоин он рая, его место в другом заведении.

Для ада здесь чересчур волшебно и прекрасно. Насколько он наслышан, горячность и огонь там приложимы не к чувствам, а к телам. Опять нестыковка.

В «Мастере и Маргарите» известного тезки другое разделение – на «свет» и «покой». Может, в силу неизвестных обстоятельств Михаил попал куда-то еще? В место, ранее людям не известное, но очень, очень приятное. Будучи призраком с ощущениями плоти, наверное, неплохо продолжать жить дальше, пользуясь дарованными привилегиями и возможностями…

Медь твою с оловом в бронзу, куда понесло?! Какие призраки? Телевизора насмотрелся?

Вот его жена. Его дом. На стенах фотографии детей. А это он сам, собственной персоной, живой и чуточку попорченный обстоятельствами, которые никаким привидениям не снились.

Вопрос снят. Он жив. И будет жить. Но не так, как жил раньше.

4

Внутри все бурлило. Михаил прилег рядышком с Наташей – лицом к лицу, телом к телу, опершись головой на подложенную руку.

Супруга тихо и равномерно сопела. Она будто исчезла из мира, ушла во вневременное никуда и перестала существовать в реальности, словно автомобиль, что на большой скорости встретился со стеной. Плоть и сознание разделились, их связывала тоненькая ниточка купавшейся в счастье души.

– Наташ! Натали! Ты меня слышишь?

– Да, милый, слышу. И чувствую. Не покидай меня, Мишенька. Останься. Хотя бы до утра… Завтра мне станет лучше…

Его продолжали считать призраком, навестившим перед окончательным уходом в небеса. А если бы вместо него пришел кто-то еще? Тоже в чувственном угаре приняла бы за родного муженька?!

А если… уже приходил? Дверь открыта. Наташа – в жадном жарком полусне. И тако-ое вытворяет…

Нет, думать надо о хорошем. И больше не пить. Это главное. Это будет залогом того, что подобное не повторится.

– Наташа, очнись! – Он затормошил жену, плававшую в сладком небытие. – Расскажи, что случилось?

– С кем?

– Со мной!

– С тобой? – она непонимающе приоткрыла глаза. – Ты вернулся. Милый…

Расплывшись в улыбке, она попыталась утопить его в объятиях.

Он не дался:

– Сначала рассказ. Давай по порядку, с того момента, как я должен был вернуться домой, но не вернулся.

– С работы позвонили, что тебе стало плохо, – пробормотала жена, погружаясь в неприятное былое, – увезли в больницу…

– Ты была в больнице?

– Не пустили. Сказали, что ты в реанимации…

– Вот как. Интересно. Кстати, кто звонил?

– Куда? В больницу? Зачем? Ты же попал в реанимацию…

– Кто звонил с работы?

– А-а, с работы, – поняла Наташа и задумалась. – Не помню. Может, Смирнов. А может этот, как его. Который новенький у вас.

– И все же? – не вытерпел Михаил. – Который из них?

– Зачем?

– Зачем – что? Зачем это мне? Нужно, раз спрашиваю.

– Это что-то изменит?

– Не знаю, но поверь, это важно.

Неплохо бы знать того, кто сдал его в больницу. Зачем – он не понимал сам, но чувствовал, что знание лишним не будет.

– Кажется, все-таки новенький, который к вам, как ты говорил, пару дней назад учеником пришел. Остальных я бы узнала и вспомнила.

«Значит, новенький…»

– Потом мне позвонили из больницы… и…

Она уткнулась ему в плечо.

– И?..

– Сказали, что ты умер.

– Как?

– Как умирают?

– Имею в виду – от чего?

– Понятно от чего. – Наташа вздрогнула. – Перепил.

Михаил вновь попытался вспомнить, сколько и чего он выпил. Память служить отказывалась. Помнилось лишь начало застолья.

– Что дальше?

– Я приехала… а тебя уже не было.

– В каком смысле «не было»? Ты уже знала, что я умер!

– Нет, в плане тела.

– Стоп. Куда делось тело? Если я умер в больнице, то тело должно оставаться там. И его… тьфу, меня должны были отдать тебе.

– Я тоже так думала. Но не успела.

– К чему? Меня похоронили?

– Как же ты не понимаешь. – Жена потерлась об него, как заждавшаяся хозяев кошка, одинокая и проголодавшаяся. – Мне сказали, что тело уже забрали.

– Кто?! Это могла сделать только ты!

– Нет, мне сказали, что тело забрали родственники.

– Какие родственники?! – Михаил повысил голос. – Ты – моя главная родственница!

– Не сердись. – Она погладила его по груди. – Я же говорю – не успела.

– Ничего не понимаю. Кто же тогда?

– Как это кто? Я подумала, что твои родители.

– Наташа, родители живут за две тысячи километров отсюда.

– За телом сына они могли приехать.

– Хм. Могли, наверное.

– Вот видишь.

Значит, дело обстояло таким образом. От Наташи просто отмахнулись, сославшись на других родственников. Понятно, что проверять она не стала. Кто в такой ситуации, после подобного известия, станет заниматься проверкой?

Но потом, да, потом… должна же она была принять какие-то меры? Позвонить его родителям хотя бы. Умер – нужно похоронить. Разве не так?

А она… напилась.

Ну и семейка. Один пил, теперь другая. А если дети в ту же степь подадутся? Вот вам и династия, итить свое коромысло.

Размышления прервала Наташа. Она томно прильнула, и в нем, очнувшемся от дурного сна, вновь проросли желания, каких не было многие годы. Чтоб второй раз подряд – да с собственной женой? Когда такое случилось последний раз? Если только давным-давно, когда Наташа просто выпивала его до дна, которое было далеко и глубоко.

Сейчас оба стали другими. Место кувырканий в постели заняло удобное отправление физиологических надобностей среди ночи, когда дети гарантированно заснули, а сами участники клевали носом в ожидании, проклиная за достигнутую зачем-то договоренность потешить плоть.

Михаил вновь прилепился к своей кудеснице... но Наташа остановилась на полпути, словно выключилась. Будто внутри нее кто-то дернул за рубильник. Рраз! – и вместо желанной живой женщины, влекущей и любимой – пьяное тело, больше похожее на резиновую куклу, чем на человека.

А он уже не мог остановиться. Внутри все клокотало от пережитого. В жене Михаил увидел недавнего себя – ежевечерний труп, падавший в постель, лишь чтобы пережить ночь в забытьи. Он ненавидел того себя – в ее образе. Он вторгся в запертое, принявшись с сумасшедшей ненавистью на всех, а в первую очередь на себя, молотить безвольную наковальню. Словно пытался убить прошлое, загнать в эту пышущую жаром щель и запечатать, утрамбовать, спалить там дотла.

В какие-то моменты казалось, что жена отвечает. Подхватывает. Всхлипывает. То есть, тоже чувствует. Но…

Показалось. Супруга была как тюфяк, который можно класть или взбивать как угодно.

Как же противно пользоваться неодушевленным предметом. Что с ней, что на нее нашло? Одно дело, когда Наташка неполный бокальчик вина выпивала. Собственно, больше она не пила, но и стаканчик менял ее. Зайка превращалась в тигрицу, просыпалось желание, и глазки загорались несвойственным воинственно-лукавым пламенем, словно собираясь поджарить муженька на огне страсти, высушить и высосать в духовом шкафу внутренностей. А потом все стихало, быстро успокаиваясь и усыпляя.

Но что же она недавно творила!.. До сих пор не верилось, что человек, с которым бок о бок прожили, периодически буднично пересекаясь органами, столько лет, оказывается, умеет, а, главное, хочет безумных вещей, о которых вслух даже не заговорить.

Вот и не говорили. А жизнь шла. Мимо. А оказывается…

Губы растянулись в блаженстве прозрения: если произошедшее в неосознанном угаре не спускать на тормозах, а повторять время от времени, вводя вариации и расширяя границы, будущая жизнь обещает стать намного интересней… и приятней. Тоже намного. И это, наверное, еще мягко сказано.

Неожиданно он обратил внимание, что улыбается – довольно и счастливо. Впервые – с надеждой. С жаждой жить. С чувством, что у него еще все впереди. С мечтами о новом.

Надо же. Какое странное, волшебное, позабытое чувство.

Вот и хорошо. Посмотрев на часы, он вздрогнул. Кошкин ёж, сколько времени прошло! И на что ушло – на постельные шашни с Наташкой! Чудеса. И какие волшебные… чарующие…. желанные…

Михаил хмыкнул оживившимся мыслям, принявшим подростково-шаловливое направление. Потянувшись еще раз к жене, он поцеловал родную щечку, такую теплую, беззащитную и зовущую, и оставил беззаботно спать, поднявшись и начав собираться. Скоро он вернется. А она – проспится. И у них все будет по-другому. Оба будут трезвы и живы, а новые чувства, обнаружившиеся в каждом, помогут им сделать друг друга счастливее. На этот раз – навсегда.

P. S.

Донесение №4:

Дополнительной информацией не располагаю. Никаких конкретных действий на ближайшее время не запланировано, новых поручений конечным исполнителям не выдано. Но что-то происходит. Готовится нечто особенное и для нас очень важное, поскольку дальнейшие планы резко изменены и скрыты от низших звеньев. Ввиду перехода главных событий в секретную фазу прошу отследить участившиеся телефонные переговоры и электронную переписку объектов за последние сутки.

Поскольку задачей является взять верхушку и исполнителей с поличным, должен сообщить, что этот вариант случится лишь при условии быстрого сообщения о происходящем. Находясь под постоянным наблюдением, имею возможность звонить только родителям, другие звонки и сообщения временно запрещены. Иные варианты связи отсутствуют, окна покрыты звукоизоляционной пленкой и завешены непроницаемыми шторами, работают сканеры, каждый выход в сеть вызывает мгновенную проверку.

Тихоня.

(продолжение следует)

Путь через город прошел без происшествий, ехал Михаил аккуратно, с соблюдением всех правил, но и не ползком, чтобы не вызвать ненужных подозрений.

Мир вокруг окончательно просыпался. Из-за города в центр летели на дневную смену полчища ворон, картинка напоминала двадцать второе июня из кинохроники. Не хотелось оказаться в секторе бомбометания, белый цвет красит только невесту, но никак не взрослого мужика на хорошем автомобиле. Да и невесту, такое, честно говоря… если только в качестве жениха, но истина о женихе, которого слепили из того, что было, узнается счастливыми фатовладелицами намного позднее. Короче, не любил Михаил ни ворон, ни прочую небесную братию, как бы она не называлась. По его мнению, любому созданию, если оно гадит на голову, в цензурном наименовании должно быть отказано на законодательном уровне.

По земле из области ползли электрички, полные никогда не спящих (так казалось со стороны) иногородних рабочих, пахло свежестью. На помытых улицах редкие машины надолго застревали в ожидании своего зеленого на пустых перекрестках. Лучшее время суток: везде чисто и красиво, встающие на работу люди еще не успели поработать над изменением знака картинки на противоположный. Утренний час пик вновь превратит похожее на кареты в тыквы, кучеров в крыс, а принцев в прожженных искателей удовольствий. И только Золушки никем не станут, они всегда остаются Золушками.

Со сказочного и глобального мысли перекинулись на домашнее. Жена спит. Дети на отдыхе. С одной стороны, хотелось как можно скорее сообщить любимой о возвращении в царство живых, может, даже немного отметить с ней это дело. Совсем чуть-чуть, для проформы. Повод – всем поводам повод, грех не воспользоваться. А затем честно не пить, как уже дал себе зарок. Последний. Поскольку понятно – дальше некуда.

До дома оставался квартал, когда из припаркованной Лады вылез, поправляя головной убор, сонный гаишник. Жезл (кто бы сомневался?) требовательно взлетел перед капотом машины Михаила.

Ёжкин кот. Кирдык. Капут. Приехали. И еще много всего глубоко иносказательного. Попытаться уболтать и отмазаться? Как?! Чужая дорогущая машина без документов, кровь на рубашке, а неподалеку в лесу – не закопанный труп, который, возможно, уже нашли прибывшие на грохот выстрелов любознательные соотечественники.

А Жанна останется в стороне. Вот так. Дескать, причем здесь она? Кто ее видел? Где свидетели?

Отпечатки? Она сама призналась, что в этом плане алиби у нее нерушимое.

Труп повесят на него, однозначно. Был у девчонки в гостях (его пальчиков в ее квартире выше крыши), не поделил сексапильную красотку свободного поведения с некстати явившимся бойфрендом и отправился в лес выяснять отношения.

Сколько лет дают за убийство с отягчающими?

Делая вид, что прижимается к обочине, в последний момент Михаил до отказа вдавил педаль газа, представителя закона только вонючим чадом окатило. Автомобиль послушно и радостно выстрелил вперед, словно долго ждал и, наконец, дождался. Скорость – это была его стихия, он для нее создавался. От тигриного рыка вибрировал желудок и сладко тянуло в паху. Затем рык перешел в довольное урчание, отдавшееся в организме животным возбуждением. По коже покатились волны мурашек. Это не армейская «Шишига», считаемая им когда-то лучшей машиной в мире. Лучшей, потому что никто не пройдет там, где ездит «Шестьдесят шестой», только зверь и пешеход. Сейчас Михаилу открылась другая стихия. Скорость порабощала, заставляла вожделеть, как любимую женщину, по венам побежал бензин. Раньше он не понимал детей, в компьютерных играх гонявших до синевы под глазами и отключения сознания. Теперь понял. Человек умеет летать только вниз, а скорость – это полет по горизонтали. Скажем проще: скорость – это полет.

Полицейский прыгнул в свою машину, но пока та заводилась и разворачивалась, у Михаила появилась фора. Свой район он знал как пять пальцев. Впереди широкий проспект и оживленное движение, упирается все это в стационарный пост полиции. Пост давно закрыт, но под бесхозным навесом бессменно дежурил патруль, с упорством, достойным лучшего применения, словно Хатико ожидая воскресения былого всемогущества в новой реинкарнации. Иногда патруль выезжал куда-то – на вызов или перекусить, но возвращался на место, как Сизиф к подножию.

Туда нельзя. Куда же?

Дрифт по пустой улице едва не выронил сердце наружу. Три поворота – вправо, влево и еще раз резко вправо – вывели на бетонку, к звуку мотора прибавились шуршание и стук на стыках.

Погоня. Оказывается, это здорово. Это будоражит. От вкусных басов пела душа. Визг сгораемой в пробуксовках и на поворотах резины приводил сознание в состояние затянувшегося оргазма.

Прямо по курсу – гаражный кооператив, единственное место, где возможен хоть намек на безопасность. Промчавшись сквозь въездные столбики и дважды судорожно вывернув, Михаил погнал сквозь ряды гаражей. С другой стороны кооператива имеется второй выезд, но: там опять улица. Если по рации гаишник объявил перехват, а он обязан объявить, там уже ждет со всеми почестями встречный экипаж.

Теперь без разницы, другого пути нет. Точнее, пути есть, и много, но нет шансов.

Счет шел на секунды. Все зависело от везения и от наличия второго экипажа в такую рань в этом районе. Слева голодной пастью зевнул открытый гараж. Внутри пусто. Вскрыли и угнали машину? Скорее всего. Причем недавно, еще никто не хватился, ни хозяева, ни соседи по кооперативу.

Это подарок судьбы. Сбавив скорость и стараясь теперь не пылить на прибитой росой гравийке, Михаил въехал в распахнутые ворота. Едва машина закончила движение, как он уже затворял изнутри металлические створки.

Преследующая Лада с грохотом пронеслась мимо.

Раскроют ли уловку? В любом случае машину придется бросить. Пробравшись между гаражами в соседний ряд, Михаил скинул в кучу мусора не нужные больше перчатки, собрался с силами и перепрыгнул через ближайший заборчик.

Его свалил сильный удар в грудь.

P. S.

Донесение №3:

События едва не привели к непоправимым последствиям, но остались в русле главного направления. Сегодня или завтра произойдет нечто чрезвычайное, об этом говорят приготовления. Преждевременное вмешательство по-прежнему не только не требуется, но и категорически неприемлемо, поскольку приведет к краху операции в ее основной цели. Тихоня.

Часть четвертая

***

– Доверь объекту выбирать лучший вариант из возможных, и хлопот не оберешься с теми, кто не ищет легких путей. Приходится предусматривать все. Намного эффективнее оставлять событиям единственный путь развития.

– Это в идеале, а он недостижим по определению. Все равно остается место случайностям.

– Когда случайностей много – план никуда не годится. Ситуация должна выглядеть сложной и запутанной, но только выглядеть. Изнутри она обязана сиять божественной простотой. Чем проще, тем лучше. Совсем просто – совсем замечательно.

– Считаешь, что наверченное здесь – просто?

– А ты?

– Я первый спросил.

– Думаю, что да.

– Екарная кочерыжка, что же у вас в конторе в другое время творится, если ЭТО – просто?..

– Попрошу заметить, что не «у вас», а «у нас», привыкай. А насчет того, что творится… Оно только со стороны кажется сложным и неподъемным. Пооботрешься, поучаствуешь почаще и побольше, посмотришь на события изнутри, сам планы посоставляешь – узнаешь.

– Я свихнусь!

– Тоже вариант, но если не свихнешься – удержишься. И зарабатывать будешь на порядок больше, чем на прошлой работе. Кстати, где работал-то?

– Недавно с передовой.

– Н-да? А где у нас сегодня передовая? Или – кто?

– Не смейся. Моя, ну ее в зад, в Африке. Миротворцем был.

– Местных царьков умиротворял? От голода спасал – свежим белым мясом? И как? Денежно?

– В теории – да.

– На практике, как догадываюсь – хвост моржовый?

– Нет. Половина хвоста. В лучшем случае. Потому как: чтобы получить – поделись, чтоб уехать – поделись, чтобы дожить – …

– Ясно. Как везде.

– Но здесь, надеюсь…

– Именно. Опасно как в твоей передовой Африке, но с оплатой проблем нет.

– Потому и прибился. Мне в кайф, когда жизнь можно хоть в бараний рог гнуть, а тебе за это – ничего.

– Кроме неприятной дырки в животе и тазика с бетоном на ногах в окружении русалок.

– Не надо о грустном. Я не о худшем из возможного.

– Но ведь возможного? Не надо забывать, что все под Богом ходим.

– Замнем для ясности. Мне по душе другое. То, что мы мир под себя лепим. Что нагибаем как хочется и используем по назначению. Нигде такого ощущения не получишь. Чувствую себя Всевышним.

– Но-но, не заговаривайся. Спускайся на землю, к нам, грешным.

– Кстати, насчет грешных. Помнишь, варианты накидывали, зачем мы задействованы, и вообще к чему это все? Последнее, что тогда пришло в голову, было о создании поводов кому-то без проблем навещать госпожу «вдову» для своего удовольствия.

– Была такая версия.

– Уже не просто версия.

– Что-то раскопал?

– Да. Имеется кандидатура на роль этого «кого-то».

– Не тяни. Кто?

– Ты его знаешь.

– А дамочка-то не промах, оказывается. Только что видел ее. Учительница. Типичная. На несколько лет младше мужа. Сдобная шатенка с ягодицами, на которых хочется попрыгать. На вид вся такая правильная, непробиваемая, на хромой козе не подкатишь. Я считал, что она свою жизнь уже коту под хвост со скипидаром… в смысле – на поднятие детей и недотепистого муженька положила, а страсти на хозбыт растранжирила. А мадам, получается, и о своем интересе не забывает. Сугубо, так сказать, плотском. Тридцать, сорок, сорок пять – баба ягодка опять…

– Ягодка, ягода, ягодница, ягодица… Насчет последнего ей зачет.

– Не отвлекайся на чужие караваи. Пошутили, и будет. Выкладывай версию.

–Значит, так. Первая камера постоянную запись ведет, посмотри на номера машин, которые последнее время у подъезда паркуются.

– Тебе что, сказать сложно?

– Один автомобиль как облупленный знаешь.

– Говори уже, что ли.

– Стоп, сообщение пришло. Опять план корректируется.

– Звони шефу!

1

– Дебил, ты что наделал?! – раздалось над головой. – Ты же его убил!

Приходящий в себя Михаил спинным мозгом почувствовал, что глаз лучше не открывать. Раньше роль мертвеца не нравилась, но сейчас...

Он остался лежать в прежней позе.

– Не мог я, – выдал другой голос, гулкий и басовитый. – Приложился не сильней, чем всегда.

Послышалась непонятная возня.

– А если все-таки грохнул? У него даже на бутылку не нашлось, пустой, как мой гроб до поры до времени. И рубаха в крови.

– Зато какие штаны фирмОвые, как раз мой размерчик. Уймись, все равно подфартило. С паршивой овцы хоть штанишки…

С Михаила принялись стаскивать трофейные джинсы.

– А под штанами-то пусто, – отметил первый голос.

– Я не брезгливый. Может, он тоже с кого-то снял. Главное, вещь хорошая. Ты не понимаешь, а я в свое время видывал и знаю: тебе на такую тряпку полгода за станком стоять.

Михаил по-прежнему прикидывался трупом. Почти профессионально, не пропадать же бесценному опыту последних дней.

Чье-то ухо прислонилось к груди.

– Скорее жив, чем мертв.

– Хорошо, не люблю мокрухи. Чешем отсюда.

Шаги стали удаляться, и веки Михаила с великой осторожностью приоткрылись: две коренастые тени скрылись за углом.

Боль в груди заставила сгорбиться, подняться удалось с трудом. Пошатываясь, он двинулся в сторону дома. Без штанов, но – наплевать, для него все потеряло значение. Хватит. Домой.

Едва он показался из-за гаражей, с улицы послышалось:

– Это что у нас тут такое?

Михаила будто прострелило, но он, вроде бы не замечая, продолжил идти в другую сторону.

– Эй, бесштанная команда. Крру-у…гом! К нашему шалашу строевым шагом – ать-два! И быстрее. Только не падать, нам еще не хватало грязного в машину грузить.

Метрах в пятидесяти у тротуара притулился полицейский «луноход», и две глядевшие из него улыбающиеся ряхи видели оборванца, бредущего в никуда и при этом избегающего встречаться взглядом.

– К тебе обращаются. Стоять!

Силы не равны. Удрать не получится. Двое молодых и здоровых с оружием на машине против одного усталого и побитого – счет много-ноль не в его пользу. Михаил повернул к «воронку».

– Пьян? – раздалось оттуда.

Он безмолвно опустил голову. Пусть лучше считают, что пьян.

– Бомж?

Снова тишина.

– К тебе обращаются! Как зовут?

– Михаил.

– Фамилия? Отчество? Не тяни кота за нежные места. Адрес?

Если сказать правду – чем это обернется? Но если скрыть… все равно докопаются. До всего. В том числе – и до ходячего безбрючного «трупа», сбежавшего из морга.

Он представился по полной программе. Полицейские повеселели.

– Почему без штанов?

– Ограбили.

Недоверчивый смешок был ответом.

– А рубаха почему в крови? – Один из поймавших его представителей закона презрительно-брезгливо оглядел оставшееся приличное покрытие Михаила. – Скажешь, пальчик порезал? А ощущение складывается, что тебя или ножом пырнули, причем неоднократно, хе-хе… или расстреляли. Тоже неоднократно. Кровь-то – твоя? Может, «Скорая» нужна?

– Это не моя рубашка, здесь подобрал.

Полицейские снова хмыкнули.

– Ясно. Полезай, будем разбираться. Если ни в чем не замешан, не бомж и не сильно пьян – посидишь недолго. Пока родственники не заберут.

– А если не заберут?

Водитель «лунохода» удивился:

– Есть и такой вариант? Тогда дело плохо.

Михаила затолкали в зарешеченную заднюю часть, где в полутьме уже теснились трое: парень, девушка и старик. Лица двух первых одинаково выражали крайнюю степень убитости, но на влюбленную парочку парень с девушкой не походили. Пусть по похожести настроя их зачислили бы в близнецы, однако девушка на голову превосходила соседа по всем параметрам, все было при ней, от форм до одежды. Парнишка не тянул даже на разового спутника такой дивы – ничего тяжелее мышки не поднимал, с подобными особами общался исключительно под чужой аватаркой, а в реальной жизни они его игнорировали. Сейчас оба тупо глядели в пол. Неопрятно заросший старик кашлял, от засаленной грязной одежды подванивало, зато глаза горели энтузиазмом. Видно, что ничего непоправимого в случившемся он не усматривал, и заговори с ним кто, он привел бы кучу доказательств, что все прекрасно, и волноваться не о чем. Увы, к разговорам соседи расположены не были.

Троица нервно глянула на окровавлено-голого новичка, но безропотно подвинулась, и «воронок» унес компанию к началу нового пути в жизнь. К его черному входу.

2

Внутри машины последовал окрик «Не разговаривать!»

Прикрывавшийся ладонями Михаил старался держаться как можно тише. Старик, беззубо шамкая, бурчал что-то под нос, парень наблюдал за дорогой, девушка то отводила взгляд от жилистых ног Михаила, то заставляла краснеть, нахально разглядывая их. В такой почти полной тишине (если забыть про орущую прокурено-хриплым скрежетом древнюю рацию полицейских) разношерстная компания прибыла в участок.

Выгруженную четверку препроводили в небольшую клетку с мощной стальной решеткой, где уже находились, лежа вповалку, восемь человек. Теперь к ним добавились еще трое.

Трое – потому что девушку поместили в соседнюю женскую клетку. Там народу было меньше, но место тоже не пустовало: посреди помещения вольготно спала цыганка, а у стеночки сидели две бабки, не разговаривавшие ни с кем, а друг с другом особенно.

Михаил очутился здесь впервые, глаза с любопытством оглядывали странную жизнь, ведущуюся вокруг по своим законам. Половину небольшого пространства занимала сколоченная из досок «эстрада». Собственно, она была единственным, что здесь было, являясь одновременно и кроватью, и столом, и стулом для всех временных обитателей.

– С прибытием, господа. – Один из мужчин поднял голову. – Съестное имеется?

Остальные продолжали спать, несмотря на прибытие пополнения.

Трое новоприбывших одновременно развели руками (Михаил – рукой, вторая осуществляла прикрытие). Голова привставшего мужчины разочарованно убралась обратно, словно у черепахи в панцирь.

Старик быстро осмотрел щели между исписанных и изрисованных досок, но если там что-то когда-то было, то нынешние обитатели уже прикарманили, а нового не добавили.

– Жаль, – скрипуче произнес он, – раньше перепадало. Не чинарик, так хотя бы спичка.

– При шмоне все вытрясли, малявы искали, – ответил тот, что интересовался съестным.

Парень опустился на свободное место, руки горестно обхватили голову. Михаил примостился сбоку. Лежавшие рядом приоткрыли глаза и одновременно покосились на него с подозрением. Он прикрывался, как мог, старался никого не трогать, даже ненароком не касаться. И нашлась добрая душа – опять старик, что по прибытии первым делом обследовал доступные места настила. Давно не стиранные расползающиеся брюки с кряхтением были стянуты, под ними оказались столь же древние трико. Штаны упали рядом с Михаилом:

– Держи.

– Спасибо.

Михаил принял предложенное, но одевать не торопился. Внутри все выворачивало, душа ощущала к чужой грязной вещи не меньшее отвращение, чем к позорной наготе.

– Голозадый, лови, – явилась к нему судьба в образе сержанта.

Короткие шорты спланировали в руки Михаила. Что потрепанная вещица делала в участке – неизвестно, но стечению обстоятельств, которые привели ее сюда, – бесконечная и невыразимая благодарность.

– Спасибо, дед, я лучше в этом. – Брюки вернулись к старику, а подарок сержанта прикрыл лишнее.

Нервирующий дискомфорт начал рассасываться, вернулось желание жить.

– Как хочешь. – Дед вновь натянул штаны поверх трико, затем представился: – Я Христофорыч. Еще Колумбом зовут, вот эти окрестили, – неровная борода дернулась в сторону дежурной комнаты. – А тебя как звать? Если не хочешь, не отвечай, твое право.

– Да чего уж. Миша.

– Держись меня, Миша, и не пропадешь. Христофорыча здесь все знают. – При слове «здесь» водянистые глаза соседа обвели не столько клетку, сколько здание целиком. – Как погляжу, ты в заведении впервые? Не робей, жить везде можно, а здесь долго не задержат. Если ничего не натворил, скоро дома будешь. Если, конечно, дом есть. Вот у меня дома нет.

Снаружи раздались шум и громкие, перекрывающие друг друга голоса, в том числе детские. Только что спавшая цыганка встрепенулась и начала собираться.

Цыганка не ошиблась – через минуту ее увели. Еще через полчаса полицейские заставили растолкать спящих.

– В следственный изолятор переводят, – пояснил Христофорыч, за это время успевший поведать нелегкую судьбу и поинтересоваться у Михаила, не собираются ли родичи прийти в ближайшее время – угостили бы чем-нибудь.

С кормежкой, как выяснилось, здесь было туго. В том смысле, что ее совсем не было, поесть удавалось, только если кому-то принесут передачу. Или, по просьбе временных невольных постояльцев, из денег задержанных полицейские покупали и приносили еду – не забывая, наверное, и о своем интересе.

– Вот в КПЗ – там кормят, – сообщал Христофорыч. – Чай горячий, хлеб, баланда. Каша. В общем – еда. В КПЗ везут, если хотя бы на пятнашку тянешь. Или если сразу туда привезли. А в изоляторе вообще красота в этом плане. Правда, туда берут лишь по конкретному делу… но на зиму я постараюсь.

Снаружи раздалось:

– Красотка, на выход.

Загремели стальные замки, девушку увели. Радость на ее лице отсутствовала.

– Куда ее? Отпускают?

Прежде, чем ответить, Христофорыч долго жевал старческими губами.

– Раньше, когда их контора милицией звалась, было просто и понятно. Если человека однозначно по статье загребли, – последовало указание на парня, что прибыл с ними в одной машине, – составят по всей форме документ, и отправляешься дальше по этапу – следственный изолятор, суд и, затем, в сторону мест заключения.

– По статье? Он? – Михаил посмотрел на свернувшегося калачиком паренька. Лет восемнадцать-девятнадцать. Хилый, тщедушный, явно не бандит и даже не хулиган, кишка тонка. – По какой?

– Оружие. У него с собой боевой патрон оказался. На несколько лет сядет. Статья на этот счет крутая.

– За патрон?!

– За патрон. Нельзя на улицы с оружием. Закон. Одному знакомому острая железяка в хозяйстве понадобилась, так он на работе арматурину заточил, в газету завернул и домой понес. Дали пять лет. Впрочем, это давненько было, сейчас, говорят, холодное оружие переносить можно. Но я бы и сейчас не стал. – Христофорыч повозился на месте и сделал глубокий вдох. – А насчет девушки… Я же говорю, что раньше все было понятно, не то, что теперь. Если статья – то статья, если симпатичная девчонка без документов, а заступиться или вызволить некому – отработает, и гуляй до следующего раза.

– Как отработает?

– Подумай, коли есть, чем. Они здесь тоже люди, тоже маленьких радостей не чужды. Вот и отпускали. Эх, милиция… У них все отрабатывали. Кто-то судьбой для очередной галочки (мол, раскрыли они тут с риском для жизни еще одно серьезное преступление, как с этим парнем), кто-то телом, кто-то трудом. Первая часть устройства того строя – «от каждого по способностям» – тут выдерживалась на высоте. Только непонятно, куда она теперь клонится. Раньше каждый свою роль знал назубок и не томился в неизвестности. Раньше – это когда они милицией звались и ничего не боялись. Но вывеска сменилась, и все пошло кувырком. Вот и держат в неведении, что и как с кем будет. Мол, новые времена, новые инструкции. Но люди-то – те же.

Христофорыч тяжко вздохнул.

Обратно за решетку девушка не вернулась, зато через некоторое время появилась довольная физиономия сержанта, пребывающего в самом благостном настроении:

– Эй, человек без штанов и документов, – окликнул он Михаила. – Что ж прикрылся-то чужим именем? Прокололся. Твой псевдоним недавно отправился на небеса и вкушает прелестей райских гурий, а тебе придется вспомнить настоящие имя, фамилию и адрес.

Привет от морга. И что теперь?

– А вы привезите сюда жену, – взмолился Михаил, – она меня опознает!

– Слышь, ты, бомжара без роду-племени, кончай чушь пороть, игры закончились. Будешь сидеть, пока не вспомнишь. Или, если выяснится, что натворил чего, отправишься куда следует. Итак?

Михаил пожал плечами:

– Другого имени у меня нет.

– А фамилия есть? – ухмыльнулся молодой полицейский.

– Другая? Могу назвать девичью матери…

– Хватит пургу нести. Сами выясним. Выходи.

С него сняли отпечатки пальцев, после чего препроводили в туалет, где он напился из-под крана с непередаваемым удовольствием, затем облегчился и потом долго оттирал с пальцев черную краску, которую не брали ни вода, ни мыло.

Когда его вели обратно, из-за решетки как раз выходил Христофорыч. Их поставили вдвоем у стены.

– Теперь, граждане без определенного места жительства, – обратился к ним сержант, – пожалуйте на субботник. Не будете же вы в таком сраче существовать? Жить нужно по-человечески. Поэтому вот ведра, тряпки, метлы… Вперед и с песней. Все отдраить, вычистить, вылизать. Задача ясна?

– Курнуть дашь? – поинтересовался старик.

– После, – как видно, привычно согласился сержант. – И покурить, и пожрать. Значит, так. Сначала сортир, потом обезьянник, коридор и дежурку, и в заключение весь участок внутри и тот, что прилегает снаружи. Понятно? Исполнять.

И они принялись исполнять.

Дома уборкой обычно занималась Наташа. Выяснилось, что отдраить огромные территории не такое простое дело, как кажется. Последний раз наводить чистоту в схожих масштабах приходилось в армии, но там все отлынивали как могли, нещадно халтурили, и вместо чистоты получалось подобие. Этого хватало, начальству нужна была красивая картинка, солдаты ее обеспечивали. Все оставались довольны. Здесь показуха тоже в чести, главное, понять, где можно схимичить, а где лучше не пытаться во избежание неприятностей.

– Меня пару раз в месяц обязательно забирают, – не столько жаловался, сколько с некой гордостью сообщал Михаилу старик, копошась рядом в выполнении поставленных сержантом задач. – Уберусь – и свободен. И не бьют никогда, обходительно разговаривают. Кормят. Сигаретами угощают. Мне такое нравится.

Михаил промолчал.

С внутренними помещениями они довольно скоро покончили. Старый специалист знал местные реалии как пожилая крыса устройство мышеловки. Знал, где нужно проявить усердие, а на чем бдительный взор проверяющего не остановится. Где наличие пыли пальцем проверят, а куда даже не сунутся. В таких делах Михаил полностью полагался на старого пройдоху, дело спорилось.

Затем их вывели на улицу.

– Вот отсюда – и…

Едва увидев, что оказался на желанной свободе, а ставящий задачу сержант на миг отвернулся, Михаил рванул с места. Окружающие места он знал не хуже работавших здесь полицейских, а может и лучше. Он вырос в этом районе, мальчишкой все окрестности облазил. Пусть за прошедшие годы многое поменялось, но не все. Этими же подворотнями он три десятка лет назад от шпаны соседского района вот так же улепетывал…

– Стой! А ну, стой! – злобно гаркнуло позади.

Михаил был уже далеко. В нем открылось одновременно столько неведомых науке дыханий, что не догнал бы и олимпийский чемпион. Только пуля.

Никто вслед не выстрелил, даже гнаться не стали. Так, сделали десяток шагов для вида. Дескать, утек и утек. И ладно. Другого найдем. Не столь прыткого. Мало ли их, бомжей. Если за всеми бегать…

А он не мог остановиться. Ноги несли, словно бегуна-марафонца, на одном адреналине, с рвущимся сердцем и легкими, но – вперед. Туда, где сквозь плавающие подпрыгивающие пятна окружающего светило солнце надежды. Свет его дома. И он, в своих не по возрасту легкомысленных шортиках и отвратительной рубахе, вскоре достиг желанного двора и, только оказавшись рядом, рухнул в знакомые по нетрезвым возвращениям приподъездные кусты, где, наплевав на вопросительные взгляды прохожих, отлежался, пока дыхание не восстановилось, а пульс не вернулся в приемлемые границы.

Вот и все. Теперь можно возвращаться домой.

Возвращаться к жизни. Во всех смыслах.

(продолжение следует)

Часть третья

***

– Ну и тяжелый был…

– Ничего, не каждый день лично для шефа стараемся. Особый случай.

– Что в этом чудиле особого? Не олигарх, не сын олигарха, не хахаль олигарховой дочери или жены. Проверено. Не чиновник и не подпольный миллионер. Даже не хакер какой-нибудь. Не гений финансов или криминала. Ни денег ему в жизни не светит, ни карьеры.

– Не понимаешь?

– Нет!

– Плохо разбираешься в людях. Шефу он зачем-то понадобился, значит, есть во всем этом смысл.

– Смысл?! У вот этого?!

– Шеф просто так ничего не делает.

– Может, его жене захотелось, чтоб, как в анекдоте про солдат в противогазах, слоники побегали?

– Шеф не женат.

– Тогда… вожжа под хвост попала. Или этого малого кому-то в карты продул. Или какой-нибудь друг попросил прищучить, у которого этот непутевый недоумок девку увел.

– Здесь что-то другое. Начальство само операцию ведет. От начала до конца. Во все тонкости лезет, даже темы разговоров отслеживает, чтоб все – как прописано, без отступлений и отсебятины.

– А я люблю, когда простор для рук и фантазии.

– Еще наешься этим простором.

– Раньше за инициативу хвалили.

– Не в данном случае. А жаль. Сколько хороших идей пропало…

– Стоп. Ты сказал – разговоры? Если они имеют такое значение, то существует некая важная информация, которой владеет наш подопытный кролик. Которая дорогого стоит, если ради нее такие события заверчены.

– Или информация, которую в определенных условиях тот может получить. Привычными путями из него никто ничего не выбивает, значит, либо ее еще нет…

– Либо еще нет в его распоряжении.

– Либо нельзя показать, что этими фактами кто-то интересуется.

– Точно. Или…

– Неужели есть еще вариант?

– Например, существует неизвестная нам бесценная вещь, которая очень нужна кому-то, и узнать ее местонахождение можно исключительно через устроенные передряги.

– Бывало и такое. Драгоценная вещь…

– Или секретный документ…

– Или спрятавшийся человек…

– Или вся эта катавасия – отвлекающий маневр от другой операции, ведущейся параллельно в другом месте, чтоб нужные органы отвлеклись на нашего кролика.

– Или чтобы нужные люди занимались его приключениями вместо прямых обязанностей, а в это время у них что-то произойдет. Скажем, какой-то важный документ или свидетель исчезнет. Или новый как бы случайно появится.

– По поводу последнего интересная мысль появилась.

Пауза.

– Ну?

– Что, если это нас отвлекают?

– Доразмышлялись. Зачем и от чего отвлекать нас?

– Не знаю. Будто в других случаях тебе докладывают, что мы делаем и для чего. Конечный результат известен лишь заказчику. В лучшем случае еще шефу. Исполнителям часто не понятен даже мотив. Даже тому, кто берется спланировать операцию, сообщают другую версию событий, похожую на правду как прыщавая толстуха на свою аватарку.

– А если нас проверяют?

– Экзамен на профпригодность? Разрешили бы инициативу. Ее бы приветствовали.

– Тогда – проверка дисциплины. Чтоб выяснить, как умеем выполнять задания без лишних вопросов.

– Зачем нас проверять так сложно? Могу придумать сотню ситуаций с гораздо большим эффектом и меньшими затратами. Думаю, что шеф тоже.

– А если… кто-то проверяет шефа?

Повисла очередная пауза.

– Да уж, наговорили. Мозговой штурм провели. Шеф был бы рад.

– Но что-то из этого правда.

– Не спорю.

Дискуссия утихла, погрузившись в дебри самокопания до полного самозакапывания. Но ненадолго. Жизнь обрело новое предположение:

– Ты не думал, что чехарда событий имеет более простое объяснение? Вариант «Золушка».

– Не проходил такого, поясни.

– Объекту «фея» хочется без свидетелей побыть с объектом «отец», для этого объекты «мачеха» и «дочери» привычно сплавлены на подходящее общественное мероприятие, а для одной дочери, которую те не взяли, приходится всякие чудеса выдумывать, лишь бы тоже спровадить с глаз долой хотя бы до полуночи, дольше не надо, поскольку фея к тому времени уже уйдет.

– Хочешь сказать, что все подстроенное – повод кому-то нужному без проблем остаться наедине с супругой нашего алконавта?!

Один из давно спавших мониторов показал движение.

– Тихо! Шеф идет!

Быстрое шуршание сменилось тишиной. Затем раздались шаги.

– Как поживает объект?

– Еще денек, и нашему соколику крышка. Все по плану. Скоро выход палочника.

– Чудненько. Продолжайте.

Едва шаги стихли, приглушенная беседа возобновилась.

– Брось. До участия палочника еще как до Сочи на дрезине.

– Но показать готовность надо. Начальство это любит.

Оба разговаривавших на минуту отвлеклись, выслушав сообщение полевого координатора о происходящем с объектом, потом первый вздохнул:

– Честно говоря, жалко мужика.

– На работе про эмоции забудь. Опасно для жизни.

– Я не о том.

– О чем же? Жалко – оно либо чувство, либо у пчелки, в любом случае жалит больно. Иногда смертельно.

– Почти не могу вообразить себя на его месте. Разве тебе не интересно, что он думает обо всем этом, какие версии строит?

– Ничего не думает. Ему бы выжить.

– Тоже верно.

1

Ох, как болит ухо. И челюсть. И тело ломит, словно оно было полигоном при обкатке нового танка.

С огромным трудом Михаил разлепил глаза. Ночь. Опять. Полная темень, хоть глаз выколи. Впрочем… Это потому, что перед лицом что-то большое и темное, а дальше брезжит рассеянный свет, похожий на лунный. Свет шел не сверху, а очень странно – с боков, одновременно с разных сторон.

Попытка повернуться не удалась. Пошевелить рукой или ногой тоже не получилось. Вот почему все болит: он связан. По рукам и ногам. И в постепенно становящемся привычным голом виде лежит скрюченным на заднем сиденье автомобиля. Судя по ощущениям, машина никуда не ехала.

Снаружи доносилась чья-то глухая брань под нос. Звуки копания. Вот лопата втыкается в сопротивляющуюся среду… Вот со смачным «кхыком» хозяин инструмента посылает быстро падающий комок в сторону… И все по новой.

– Миш? – Тихий шепот вызвал ощущение молота по макушке и приступ паники. – Ты очнулся?

Он постарался повернуть голову. Удалось.

– Жанна?

Одежда на девушке как при первой встрече: юбочка, кофточка. Значит, дали возможность одеться, пусть и в первое попавшееся. Михаила подобной чести не удостоили.

Жанну тоже связали, но по-иному, она сидела на месте переднего пассажира, за спинкой сиденья запястья стягивал скотч. Вновь потек шепот:

– Сможешь развязаться?

Михаил пошевелил не пошевелившимися мышцами.

– Нет.

– Плохо. Яма, которую он копает, для тебя. – Красивый силуэт указал за тонированное окно автомобиля. – Может, и для меня тоже.

– Где мы?

– В лесу за городом.

– Он один?

– Да.

– Подожди.

Затекший организм напрягся, Михаил пересилил боль и, извиваясь червем, в несколько приемов добрался головой до заломленных вниз рук девушки.

Рвать слои скотча зубами – дело непростое. Собственные руки стянуты сзади, а настолько согнуться, чтоб проскользнуть в их кольце и вывести вперед, ему не позволял разладившийся ноющий корпус. К тому же Михаил не знал, способен ли на такой фокус, стандартный для боевиков. Если ты не Джеки Чан, а запястья перематывал человек, сведущий в деле…

– Ура, – шепнула Жанна, – расходится!

Не отвечая, Михаил продолжал грызть противную ленту. Задыхаясь – рвал, впивался, отплевывал и снова вгрызался, как бультерьер в обидчика. И через минуту…

– Есть!

Девичьи руки исчезли впереди. За стекло унесся озабоченный взгляд, скрипнул открываемый бардачок, блеснул металлом вынутый револьвер. Кружочки гильз, видимые даже Михаилу, показали, что барабан полон.

– Как им пользоваться? – Жанна не сводила с оружия остановившегося взора.

– Развяжи меня, я сам.

– Не успею. Так как же?

– Взведи верхний курок назад или жми на спусковой крючок со всей силы. Несколько раз, для уверенности. Только не приближайся, чтоб тебя не достали раньше. Но… ты уверена?

Не удостоив ответом, девушка сжала смертельный инструмент, открывание дверцы нарушило тишину.

Сможет ли? Выстрелить в человека непросто. Даже в преступника. Даже в того, кто собирается убить тебя. Михаил служил в армии. Армия не только строем ходить учила.

От двери Жанна вскинула руку с оружием и пошла на копателя, начав нажимать на спуск.

Бах. Бах. Бах. Бах. Бах.

Через секунду еще раз: бах.

Скрюченный приподнявшийся Михаил замер, сквозь тонировку стараясь разглядеть в темноте хоть что-то. Ничего. Ни зги. Скривившись от боли, он снова рухнул.

2

Жанны не было с минуту. Или так показалось. Время то разгонялось, как летящий в пропасть скалолаз, то, не давая думать, застывало замороженной глыбой. Вернулась девушка без револьвера, место в руках занимали тряпки. Водительская дверца отворилась, в салон упали джинсы и простреленная рубашка в пачкающих пятнах крови. Из добротных штанов вывалились ключи зажигания, Жанна молча разместилась за рулем, стартер крутанул, ножка в туфельке втопила педаль до пола.

Михаил беспомощно корчился сзади в позе червя на крючке, лихого ездока по кочкам жертва очередных обстоятельств нисколько не интересовала.

– Развязать не собираешься? – Обиженный, что про него забыли, Михаил приподнял голову. – В отличие от некоторых мне что-то не слишком комфортно.

– Перебьешься. Уматывать надо скорее.

Логично. И тем не менее. Хотя бы что-то острое дала, чтобы дальше он сам, а так – словно заложник. Связанный, съежившийся, голый, который валяется на заднем диванчике как ненужная вещь. А может, именно заложник? Что на уме у вращающей бешеными глазами содержанки, только что укокошившей благодетеля? Ведь именно благодетеля, кого же еще? Никто другой не мог со своим ключом ввалиться в квартиру под утро. Братца, с которым можно делить жилье, у нее не было – сама призналась, что живет одна.

Ленивое урчание из-под капота не соответствовало скорости, ожидалось нечто вопящее и надрывающееся. Это нервировало, но на эффективности не сказывалось. Автомобиль вылетел с просеки на трассу. Жанна остановилась только через несколько километров, где на очередном тупиковом съезде машина свернула, потыркалась вперед-назад в узком проезде и встала мордой к проезжей части. Однако, умненькая девочка, продуманная. Если что, рвать когти из такого положения сподручней.

Только тогда спутница обернулась. Серьезность в глазах размыло иронией: в своем жалком виде Михаил напоминал срубленную под корень кокосовую пальму, развесистая крона влекла мохнатыми плодами, из листвы свисала лиана.

– Прямо и не развязывала бы, – усмехнулась юная натуралистка.

Она все же поискала режущие предметы по боковым кармашкам. Не найдя ничего подходящего, девушка вышла из машины. Со стороны жилистых ног отворилась дверца, конечности тут же блаженно вытянулись. Жанна опрокинула связанного на живот, наманикюренный ноготок попытался поддеть край слипшейся ленты.

На Михаила навалилась предельная неуютность. Девушка стояла у ног, а развязываемое место находилось на копчике. Не лучший ракурс для взора юной девы. С другой стороны, лучше так, чем наоборот.

– Сударыня простит, что джентльмен повернут к ней спиной? – натужно пошутил Михаил.

– У джентльмена чудесная… спина. Если бы джентльмен чуть больше времени уделял спорту, сударыня порекомендовала бы его, гм, спину в рекламу салонов мужской красоты.

Льстит чертовка, но как приятно льстит. Зато неловкость сгладилась. Михаил если не возгордился, то перестал столь сильно стесняться.

Превратившиеся в единую массу слои скотча не поддавались. Когда в сотый раз ничего не вышло, Жанна выдохнула:

– Придется уже оправдавшим себя способом.

Переставляемые колени влезли ему на бедра, на сдвинувшиеся икры опустилось содержимое мини-юбки, растопыренные ладони оперлись о покрывшиеся заводными пупырышками ягодицы. Девушка нагнулась, и зубы принялись рвать путы на выставленных к ней запястьях.

Покряхтывая, Михаил подождал появления результата, прежде чем заметить:

– Вообще-то, можно было как пилой надрезать ключом от машины, а я бы потом разорвал.

Жанна, только что догрызшая многослойную ленту до конца, потянулась через салон к замку зажигания, вынутый ключ полетел под нос Михаилу.

– Вот и славно, с ногами сам разберешься.

Пока он переворачивался, она обошла машину, лежавшие на месте переднего пассажира вещи были подвинуты, девушка без сил рухнула на сиденье. Когда освобождение ног приблизилось к финишу, она передала назад принесенную одежду.

– Держи, должно подойти.

Михаил даже не поморщился. Ну и что, что с трупа, в такой ситуации выбирать не приходится. Кто бегал по современному городу голышом, тот поймет. Ну, не создан город для голых. Проблемы у них от этого появляются.

Пыхтя в тесноте, он по максимуму вделся в штанины, затем ноги уперлись в пол, загривок – в спинку сиденья, а облачаемая середина резко выгнулась вверх.

– Осторожно, не прищеми, – ехидно кинула намеревавшаяся отшатнуться девушка, когда он вторично оторвал попу от сиденья, чтоб затянуть молнию. – Водить-то умеешь?

– Обижаешь. – Справившись с молнией, Михаил взялся за рубаху.

– Прости, но спросить не мешало.

– А что?

– Дальше поведешь ты. Я не в состоянии. – Спасшая одного и убившая другого человека девушка вновь принялась наблюдать за ним с дерзостью солдата, оказавшегося у дыры в женскую баню.

Спасшая? Его? Скорее, как ему подумалось, она спасала себя. Тем не менее… Уж очень она была спокойна. Это устрашало. Хорошо, что мысли заняты другим, иначе родилось бы много вопросов. На них потребовались бы ответы. А ответы или их отсутствие заставили бы принимать какие-то меры. Зато не думая можно плыть по течению просто отдавшись на волю судьбы. Ведь все, как известно, к лучшему.

Джинсы оказались коротковаты и широки, ситуацию спас ремень. С окровавленной рубахой вышло проще – широта не замечалась, дырки и пятна на груди не мешали, рукава в закатанном виде смотрелись нормально.

– Не боишься? – спросил он.

– Чего? – Жанна вызывающе сощурилась.

Наверное, спрашивать нужно было раньше, до того, как она сделала роковые выстрелы. Но ведь сделала? Значит, не боялась? Для Михаила это не было аргументом, он знал многих, кто сначала делает, потом думает. Даже за собой иногда замечал. Особенно в последнее время. И довольно много.

– Я насчет отпечатков, – пояснил он.

Жанна равнодушно пожала плечиками.

– Свои стерла, затем вложила ему оружие в руку и сбросила в яму. Кстати. – Нежная ручка, умевшая убивать, показала на средний подлокотник. – Здесь его перчатки, надень на всякий случай. Потом выбросишь. Зато не наследишь.

– А твои следы? – Он указал на бардачок, который открывала Жанна.

– В этой машине их полно, – кисло улыбнулась она. – Самых разных. Даже представить не можешь, каких.

– Почему же. У меня хорошая фантазия.

– Прости, но если честно, у тебя никакая фантазия. Поверь человеку, которому есть, с чем сравнивать.

После язвительного смеха она вдруг добавила:

– А может быть, ты просто скрываешь свои истинные возможности и, однажды решившись разубедить меня в этом, преуспеешь?..

Уже одетый и даже в вынутых из бокса перчатках Михаил перелез между кресел вперед, нажатие кнопки заставило машину вздрогнуть, рукоять переехала на «драйв», двигатель взревел. Седоков вмяло в кресла. Даже при взлете самолета ощущения слабее. Водитель не ожидал подобной прыти и едва успел вывернуть на трассу. Трофейный транспорт и здесь не подкачал, крутой вираж был пройден как по маслу. Автомобиль не только не слетел с полотна, но даже не накренился. Не машина, мечта. Жаль, никогда такую не купить. Возраст. Предел карьеры. И пройденный пик энтузиазма, что с некоторых пор сменился пофигизмом. Единственная машина, которую можно себе позволить – стиральная. Без нее никак, хоть разбейся, а купи. Вот и купили. А, к примеру, швейная – уже роскошь, потому находится у жены в том же ряду, в каком у мужа спорткары, джипы и вообще все, что имеет четыре колеса и хоть изредка передвигается без помощи лошади.

Ох, Наташа, Наташенька, выбраться бы из этой передряги, и все будет по-другому.

Когда осталось только подруливать на плавных изгибах, Михаил огляделся. Салон обшит шикарно выделанной красной кожей, даже пространство для ног отделано алым бархатом. Машина, скорее всего, не новая – судя по потертости кожаного руля, рукоятки передач и явно ощущаемых голыми ступнями педалей, но для него, видевшего подобные лишь на картинках да во сне, она была чудом техники. На руле сияла разноцветная эмблема с крестом и зеленым змием. Хороший герб себе на будущее. Как напоминание, чтобы в подобные истории не попадать.

– Отвези меня домой, потом дуй, куда хочешь. – Жанна замерла, глаза уставились на мелькание фонарей, бьющих по глазам трассирующими очередями.

Раннее утро. Город еще только просыпался, ворочаясь и потягиваясь, вставать не хотелось, но надо. Люди-«жаворонки» и принужденные обстоятельствами притвориться жаворонками «совы» уже куда-то спешили, машины повыползали из теплых будок гаражей и с холодных стоянок, тех и других было пока несоразмерно мало по сравнению с тем, что начнется часа через два.

Михаил молчал.

– Если остановят, говори, что увидел открытую машину и угнал. Это простительней.

– Понимаю, не маленький.

– Ни фига ты не понимаешь. «Не маленький». Ну-ну. Если б что-то понимал, мы бы здесь в таком виде не сидели. – Соседку будто жгло изнутри, она принялась обмахиваться, вентилируя внутренности краем мини-юбки. – Одежду, которая на тебе, уничтожь, и чтоб никаких концов не нашли. Лучше сжечь, но так, чтоб не привлечь внимания. Затем подгони машину в мой район, поставь где-нибудь неподалеку. Ключи занеси мне. Дальше не твои проблемы.

– Ладно. Как понимаю, с полицией связываться ты не намерена?

– А ты?

На Михаила вскинулся настолько агрессивный взгляд, что расхотелось сидеть с его обладательницей в одном автомобиле.

– Я – пас, – ответил он.

Вот и договорились. Девушка откинула голову, веки прикрылись, ладони чувственно расположились на коленях.

Нет ничего лучше, чем лететь по просыпающемуся городу. Большинство светофоров еще не работало, в остальных поймалась зеленая волна. Так и хотелось вжать педаль, чтоб хоть раз в жизни ощутить, что чувствуют стритрейсеры и прочие гонщики. Машина это позволяла, обстоятельства – нет. Недовольно порыкивая, мощная зверюга кралась по городским джунглям, словно выискивая добычу. Увы, дичь сидела внутри, мимикрируя под хищника, чтоб другие хищники не порвали на части. Овца в волчьей шкуре. Фу, ну и сравнение. И не овца, а баран, поскольку Жанна под определение овцы не подпадала, это была молодая волчица.

Если она такая сейчас, пока молодая, что будет, когда станет матерая?

Через минуту Михаил вывел спутницу из временного анабиоза:

– Надо позвонить.

– Договорились же полицию не вмешивать.

– Не в полицию. Домой.

– А-а, так бы сразу и сказал.

С хрустом потянулись расправленные конечности, одна из которых едва не заехала водителю в глаз, затем Жанна принялась рыться в бардачке, в прочих вещах, в конце заглянула под сиденья.

– Предусмотрительный. – Она тихо выругалась под нос. – Перед выходом он телефон оставил у меня, чтоб по сигналу не отследили, где труп закопал.

– Мог бы просто выключить.

– В некоторые модели в систему заранее встроены микробатареи, не отключишь и не удалишь, а у прочих, если аккумулятор не вытащить, тоже отследят, сейчас и такая аппаратура имеется. Терпи до дома, если не срочно.

Затылок Жанны вновь откинулся на подголовник.

Михаил уже несколько раз косился в зеркальце заднего вида, каждый раз все более нервно.

– Посмотри назад.

Жанна встрепенулась:

– Что там?

– Видишь машину вдали?

– Черную?

– Второй поворот за нами повторяет. Это с учетом, что движения почти нет. Не обгоняет, не отстает.

– Сверни. И как только скроешься из виду…

– Ясно. По газам?

Жизнь закрутилась как в заправском боевике: супергерой уходит от погони с юной красавицей на борту. Рассказать знакомым – засмеют.

– Нет, – усмехнулась девушка, развеяв нарисовавшиеся в его уме смелые картинки, – наоборот. Адреналинчик, что ли, взыграл? Выброс тестостерона беспокоит? Для улучшения гормонального фона придуманы средства лучше, чем играть с неизвестными в казаки-разбойники.

Михаилу новый поворот к старому не понравился, он отстраненно сощурился:

– По-твоему, надо остановиться и просто сдаться?

– Нет, – отрезала Жанна. – Нужно неожиданно развернуться и ехать навстречу. Если они следуют за нами, то мы их рассмотрим. Если это его люди, – при слове «его» лицо обвело взглядом салон, – я их узнаю. Придется сматываться на всех парах, чтоб не нарваться на пулю. Если же за его машиной зачем-то следят другие…

– То?.. – словесно подтолкнул Михаил, внезапно выворачивая вправо, при этом не показывая намерения поворотником.

Жанна, видимо, не любила, когда ее торопили. Нарочно медленно поправив двумя пальчиками упавшую челку, она посмотрела на соседа выискивающим что-то взглядом.

– Если едут за нами, но не догоняют, значит, просто следят. Тогда посмотрим, кто. А вот потом – по газам, в противоположную сторону.

Сидя рядом в узенькой юбочке и блестя гладкими бедрами, отвлекающими взор даже несмотря на чудовищное развитие событий, эта странная сорвиголова женского пола умудрялась выглядеть одновременно неприступной и пронзительно зовущей. Демонстративно заголяя ноги до границы приличия, она, тем не менее, не переходила эту границу. Но ведь срывающийся взгляд потому и косил в сторону ее низа, что ждал тревожного момента, когда готовое произойти произойдет, и тогда…

Тогда – что? Зачем ему это «тогда»? Чего он, вообще, ждет от соблазнительной случайной соседки? Чего хочет?

– Смотри. – Жанна указала на перекресток.

Интересующий автомобиль оказавшийся большим черным джипом. «Преследователь» спокойно проехал по своим делам мимо их поворота. От сердца отлегло. Они вновь выехали на дорогу, почти свободную в столь ранний час.

Может, не следовало делать того, что Михаил сделал, но он не удержался, спросил, заранее ругая себя, поступающего как одолеваемый ревностью сопливый мальчишка:

– Он тебе кто?

Глаза новоявленной волчицы нехорошо сузились. Она не стала переспрашивать, кого имеют в виду.

– Неважно. Теперь никто.

А через несколько мгновений тишины добавила:

– Он и был для меня никем.

Михаила ответ устроил.

Некоторое время прошло в молчании. Недалеко от своего дома вдруг занервничавшая Жанна объявила:

– Во двор не заезжай. Останови здесь. Все, пока.

Она вышла, больше не взглянув на него – то ли будучи в неком трансе, то ли от непонятной злости на себя, на попутчика, на жизнь… Кто их, взбалмошных современных девиц, разберет? Другие люди. Если для нее в человека выстрелить – что муху газетой прихлопнуть, что будет дальше?

Не успел он тронуться, как рядом притормозил полицейский УАЗик, сирена кратко квакнула с требованием остановиться. Жанна, еще не успевшая войти в подъезд, замерла в дверях.

Из открывшейся машины выскочил молодой офицер в бронежилете и с Калашниковым в руках.

– Эй! Стой!

3

Михаил остановился. УАЗ проехал чуть вперед, оттуда вышли трое таких же бравых боевых ребят.

– Пройдемте с нами, – пригласил Михаила первый вышедший, пока остальные выгружались.

Вот и все. Доигрался.

При выходе из машины руки сами собой сложились за спиной – как в кино, где именно так водят преступников. Сколько лет сейчас дают за угон? А за убийство с целью наживы? А если до того человек признан мертвым – это смягчающее обстоятельство или отягчающее? Если решат, что притворился сознательно (допустим, чтоб начать другую жизнь по чужим документам) – сидеть ему веки вечные. Прощай Наташа, не сбылись мечты о хорошей жизни. Только бы дети выросли достойными людьми…

Поверх приближающегося стука каблучков донесся крик:

– Молодые люди, а что случилось?

Полицейские оглядели девушку как волки косулю, решившую узнать причину лесного собрания.

– Вы кто?

– Я здесь живу, – сдержанно ответила Жанна, пристально осматривая автоматовладельца. Трое остальных остановились сзади.

Парень в бронежилете объяснил:

– Требуется понятой. Все еще спят, и мы хотели попросить мужчину…

– А можно я? – Жанна расцвела лучезарной улыбкой. – Понимаете, брат… – неожиданно для Михаила девичий подбородок указал на него, – брат отцу за лекарствами поехал, это срочно, а я пока свободна. К тому же никогда не была понятой. Любопытно. Возьмете меня на замену? В чем заключаются обязанности понятого, что он должен делать?

Полицейские переглянулись, им такой бартер понравился. Против добровольного присутствия в стае косули волки не возражали.

– Пройдемте.

Отвечая на посыпавшиеся шутки-прибаутки, Жанна отправилась с ребятами из УАЗа в соседний подъезд, а онемевший Михаил понял, что стоит, ни жив, ни мертв. Со лба текли крупные капли. Колени снова предательски дрожали. Еще с минуту он приходил в себя, прежде чем заставить себя сесть за руль.

(продолжение следует)