В 1929 Маяковским была написана пьса «Баня». В ней поэт проехался по своему покровителю Луначарскому, который накануне попал в опалу. Луначарский был им выведен в образе партбюрократа Победоносикова (партийная кличка молодого Луначарского «Миноносец «Легкомысленный»).

Критика Маяковского была достаточно абстрактной, и в лице Победоносикова, при небольшом желании, можно было легко узнать любого члена советского руководства.

Три члена Политбюро ВКП(б) из Тифлиса – Микоян, Джугашвили, Орджоникидзе.

Если Булгаков умудрился написать позитивную пьесу о белогвардейцах, понравившуюся даже Сталину, то кармой Маяковского было писать просоветские пьесы, бесящие коммунистов. Исключительно жестокая казнь Мейерхольда это в том числе месть за образ Победоносикова (Мейерхольд был режиссёром и этой пьесы).

У Маяковского-комедиографа в пьесе получалась злейшая пародия на советское общество, что ясно даже школьнику:

«Победоносиков: Итак, товарищи, этот набатный, революционный призывный трамвайный звонок колоколом должен гудеть в сердце каждого рабочего и крестьянина. Сегодня рельсы Ильича свяжут «Площадь имени десятилетия советской медицины» с бывшим оплотом буржуазии «Сенным рынком». Кто ездил в трамвае до 25 октября? Деклассированные интеллигенты, попы и дворяне. За сколько ездили? Они ездили за пять копеек станцию. В чем ездили? В желтом трамвае. Кто будет ездить теперь? Теперь будем ездить мы, работники вселенной. Как мы будем ездить? Мы будем ездить со всеми советскими удобствами. В красном трамвае. За сколько? Всего за десять копеек».

Вы можете прочитать этот фрагмент с кавказским акцентом и понять, что произошло потом.

Чуть ранее кавказец Шенгели выпустил книгу «Маяковский во весь рост».

«В большом городе,— пишет он,— психика люмпен-мещанина заостряется до последних пределов. Картины роскоши, непрестанно встающие перед глазами, картины социального неравенства — резче подчеркивают неприкаянность люмпен-мещанина и напряженнее культивируют в нем беспредметно-революционные тенденции.

Подлинная революционность пролетариата знает своего противника, видит мишень для стрельбы. Революционность люмпен-мещанина — разбрасывается: враг — крупный буржуа, но враг и интеллигент,— инженер или профессор. Враги книги; враги — чистые воротнички; враги — признанные писатели и художники,— и не потому, что они пишут «не так», а потому, что они — «признанные».

Враги - студенты и гимназисты,— потому что они «французский знают», а люмпен-мещанин не успел оному языку научиться... И при наличии некоторой активности и жизненной цепкости, люмпен-мещанин выступает борцом против всех этих своих врагов...

Люмпен-мещанин создает свою поэзию,— поэзию индивидуализма, агрессивности, грубости, и при наличии некоторого таланта, при болезненной общественной нервности критической эпохи добивается порой заметного успеха. Поэзия Маяковского и есть поэзия люмпен-мещанства...»

Мейерхольд

Мейерхольд писал Молотову перед смертью:

«Когда следователи в отношении меня, подследственного, пустили в ход физические методы (меня здесь били – больного 65-летнего старика: клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине; когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам сверху, с большой силой… В следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-синим-желтым кровоподтекам снова били этим жгутом, и боль была такая, что, казалось, на больные, чувствительные места ног лили крутой кипяток, я кричал и плакал от боли. Меня били по спине этой резиной, руками меня били по лицу размахами с высоты) и к ним присоединили еще так называемую «психическую атаку», то и другое вызвало во мне такой чудовищный страх, что натура моя обнажилась до самых корней своих:

Нервные ткани мои оказались расположенными совсем близко к телесному покрову, а кожа оказалась нежной и чувствительной, как у ребенка; глаза оказались способными (при нестерпимой для меня боли физической и боли моральной) лить слезы потоками. Лежа на полу лицом вниз, я обнаруживал способность извиваться и корчиться, и визжать, как собака, которую плетью бьет ее хозяин... следователь все время твердил, угрожая: "Не будешь писать (то есть сочинять, значит!?) будем бить опять, оставим нетронутыми голову и правую руку, остальное превратим в кусок бесформенного окровавленного искромсанного тела".

Мейерхольда кроме всего прочего вынудили дать обширные показания на ЛЕФ, изображающие это детище Маяковского подпольной контрреволюционной организацией.

За письмо ему переломали пальцы по одному, а потом утопили в параше.

После того, как Мейерхольда арестовали, его жену, актрису Зинаиду Райх, зарезали в квартире. Квартира была по советским меркам большая, её Берия (ещё один член Политбюро с солнечного Кавказа) разделил на две части: одну дал своей постоянной любовнице-грузинке, вторую личному шофёру-грузину. Лаврентия Павловича можно понять - у Мейерхольда на стенах висели прекрасные персидские ковры.