История Бреста 158. История Гали Курзовой: Освобождение. Проект "В поисках утраченного времени" от 21 сентября 2012. Окончание.
(Это все НЕ МОЁ, а с сайта газеты Вечерний Брест. Читайте там.
(Автор - ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ http://www.vb.by/projects/oldbrest/)
Вещь необыкновенная! Статьи постепенно собираются, и выходят отдельными книгами.(Очень много неизвестных и трагических историй. Захватывает.)
Часть 1: https://pikabu.ru/story/istoriya_bresta_144istoriya_gali_kur...
Часть 2: https://pikabu.ru/story/istoriya_bresta_145istoriya_gali_kur...
Часть 3: https://pikabu.ru/story/istoriya_bresta_146istoriya_gali_kur...
Часть 4: https://pikabu.ru/story/istoriya_bresta_147istoriya_gali_kur...
Часть 5: https://pikabu.ru/story/istoriya_bresta_154belyie_snegi_gett...
Часть 6: https://pikabu.ru/story/istoriya_bresta_155poslednyaya_relik...
Часть 7:https://pikabu.ru/story/istoriya_bresta_156istoriya_gali_kur...
Часть 8: https://pikabu.ru/story/istoriya_bresta_157istoriya_gali_kur...
Ближе к концу оккупации Курзовых все же переселили в район гетто. Прописали в комнату, изъятую у хозяина-поляка (здесь надо иметь в виду, что для восточниц все местные были «поляками»), семье которого остались две комнаты и кухня. Хозяин имел пару лошадей, две брички и занимался извозом. Пользовались бричками в основном немцы – брали как такси.
Курзовы комнату обжили, наняли печника, сложившего им плиту. У них даже вход был отдельный. Мама продолжала батрачить в деревне, сестра работала уборщицей и прачкой, а у Гали на руках постоянно был племянник.
Когда приблизился фронт, хозяева уехали, забрав с собой лошадей, а брички на два сиденья – старая и новехонькая, обитая кожей, – на радость детям остались в сараях.
У Курзовых появились за стеной другие соседи – баптисты из Лиды, отец и сын. Отец был сапожником, сын – чистильщиком обуви.
К этому времени участились авианалеты, от которых Курзовы прятались в схроне. Вырыли во дворе щель, накрыли досками, обустроили внутри лавками, сбив из досок разрушенных домов.
Поскольку «ночные ведьмы» – девушки из довоенных аэроклубов, посаженные на бесшумные фанерные По-2, – имели обыкновение бомбить за полночь и занятые немцами территории утюжили ни много ни мало ночные бомбардировочные авиадивизии, Галя приноровилась бежать в окопчик с подушкой. Мама садилась в схроне посредине и брала на колени подушку. Дочери с двух сторон клали на нее головы, а мама закрывала их собой сверху так, чтобы «если убьет, то всех вместе», такой был у них уговор.
В схронах пряталось все население: с мая по конец июля 1944 года бомбежки не прекращались. Все лето семьи кормили дети: в садах и на огородах много чего созрело, и пацанва бегала по округе, рвала яблоки, абрикосы, ягоды, копала молодую картошку... В дома тогда мало кто заходил, взрослые чуть не месяц провели в окопах. Научились различать по шуму, немецкий самолет летит или советский, оценивать по звуку вероятность попадания бомб и снарядов. В один из налетов в комнате Курзовых разворотило стену аккурат около кровати сестры, но, на счастье, дома никого не было.
Парой месяцев раньше, 1 мая 1944 года, при ночной бомбежке самолеты развесили в небе разноцветные осветительные «фонари», и Курзовы в схроне радовались, будто их поздравляют с праздником.
Ко второй половине июля почти все жители квартала уехали за город, и мама тоже договорилась в деревне, где батрачила, но в последний момент поменяла планы, решив дождаться освобождения в городе.
Немцы покинули Брест быстро и тихо. Из города одна за другой уезжали нагруженные машины. Город был пуст, дома открыты, огороды полны овощей и фруктов – такой странный последний день оккупации.
Утром 28 июля со стороны Мухавца донесся русский мат. Мама перекрестилась и произнесла: «Ну все, нас освободили!»
Для подстраховки пожили еще пару дней в окопах, боясь, не спрятался ли кто из немцев, и лишь потом вернулись в свои дома.
Пришли люди из комендатуры, проверили документы, а на следующий день проследовали прямой наводкой к сараю, велели открыть и забрали брички.
Пресвитер с сыном после освобождения как-то сразу исчезли. Кто они были, осталось для Курзовых загадкой.
Вчерашние заботы и страхи перекрылись новыми впечатлениями, и Гале стало казаться, все это было в какой-то другой жизни или вообще не с ней, что не было отрывистых немецких команд, и тумб с призывами к детям добровольно сдавать кровь для немецких солдат-освободителей, и вывозов в Германию, и публичных казней...
Казни были призваны воздействовать на население, поэтому многие экзекуции проводились максимально публично. Немцы оцепляли квартал и сгоняли всех на лобное место, собирая толпу вольных и невольных зрителей.
Самым страшным для Гали случаем в оккупацию была казнь красивой девушки, повешенной на каштане на базарной площади (пять или шесть каштанов росли по левой стороне ул. Мицкевича примерно на уровне теперешней автобусной остановки напротив автовокзала). У девочки все поплыло: только что на ее глазах молодая партизанка своими ногами взошла на ящик-эшафот – и вот уже безжизненно моталась на веревке. Или цыгане, которых много повесили за воровство. При каждой публичной казни на груди несчастного вывешивалась табличка с указанием совершенного преступления.
В городе время от времени гремели взрывы, совершались диверсии – это действовали партизаны (в городском обиходе не было понятия «подпольщик»). Население их очень боялось, поскольку можно было пострадать от пули, мины или быть схваченным в качестве заложника. Стоило слову «партизан» прозвучать на рынке, как тот стремительно пустел.
В жизни каждого человека есть несколько счастливых мгновений, которых он не забудет до последнего дня. Для Гали одним из таких стало возвращение сестриного мужа Николая Семикина, который в качестве рядового пехотинца освобождал Брест.
Галя запомнила его чудесное появление солнечным июльским днем – худого, в линялой форме, ботинках с обмотками – и его неповторимую улыбку золотым зубом. Николая привела сестра Галиного одноклассника Геры Корнилова. Девочка играла в классики, когда Таня подвела к ней какого-то солдата: «Вот Галя!» Увидев родную улыбку, Галя закричала: «Мама, Лида! Коля идет!»
Разыскав в городе семью, рядовой Семикин пошел со своей частью дальше, получил под Варшавой орден Славы, после чего его вернули в Брест восстанавливать связь на железной дороге.
В октябре 1944-го Курзовы получили разрешение выехать из Бреста домой и в товарном вагоне вернулись в Рузаевку в мордовском Поволжье, где их ждала встреча с папой и с сестрами. Семья в сборе, все живы – можно ли представить большее послевоенное счастье?
Правда, тогда, в 1944-м, и 45-м, и в последующие годы, пока Курзовы не научились жить в новом окружении, бочка меда была 1:1 разбавлена бочкой дегтя: жизнь при оккупации представлялась всем несмываемым пятном. Галю в школе опустили на год и вместо четвертого класса определили опять в третий: она лучше изъяснялась по-польски, русский подзабыла и говорила с акцентом. Однажды на физкультуре Галя дернула за косу девочку-еврейку Марусю Аспис, та пожаловалась – и на следующем уроке учительница подняла Курзову перед всем классом: «Ты не забудь, откуда ты приехала и где была...»
В конце концов Курзовы приспособились к своему положению. В семье не скрывали от детей многого из брестской жизни в оккупации, но все четко знали, что ничего этого выносить на люди нельзя, это будет стоить отцу карьеры, детям – будущего...
Впрочем, хороших людей на свете больше. Директор 16-й школы г. Рузаевки Михаил Лукьянов при заполнении аттестата зрелости сказал Курзовой: «Галя, запомни, ты поступила в среднюю школу № 16 в 1942 году и окончила в 1952-м. И ничего, девочка, не бойся!» Это была путевка в жизнь.
В Рузаевке и Казани, куда они потом переехали, война представлялась совсем другой, схематичной и черно-белой, ее знали издалека, из глубокого тыла, она докатывалась лишь в виде мешавших жизни эвакуированных...
Сегодня Галине Владимировне под восемьдесят, но она продолжает каждый год ездить в город над Мухавцем. «Здесь, в Бресте, мне дышится по-другому, – признается она, – здесь я такая, какая есть. В Рузаевке или Казани я такой быть не могу».