Эпидемия⁠⁠

Дверь подъезда распахнулась с натужным скрипом, угловатая тень легла на лестницу. Я оглядел пыльный ковёр с двумя дорожками детских следов. Предвкушая долгий подъём на пятый этаж, в костюме биозащиты, с кислородным баллоном за плечами, оглядел двери первого этажа.

На каждой ярко жёлтая лента, крест-накрест. Тоже самое на втором этаже, и на третьем, и на четвёртом. На пятом остановился перед единственной дверью без ленты. К ней же вела вереница следов.

Я тяжело привалился к стене, хрипло дыша, как загнанный пёс. Поставив кейс-холодильник полный образцов крови на пол. Костюм, в начале дня почти невесомый, сейчас кажется свинцовой кольчугой. Пот скатывается по лбу, щиплет глаза и впитывается в ворот водолазки.

— Ладно, бери себя в руки. — прошептал я. — Люди тебя ждут, очень ждут!

Трель звонка прокатилась по подъезду, резанув по ушам ржавой пилой. В квартире раздался слабый шорох, медленно приближающийся. Загремел замок, дверь пару раз дрогнула и отворилась вовнутрь.

В проёме стоит женщина глубоко за тридцать, болезненно худая. Кутающаяся в яркий махровый халат с цветочным узором. Волосы у неё сальные, тонкие, как паутина облепившая череп. За спиной, обхватив ноги матери, застыли детишки лет восьми. Мальчик и девочка. Одеты в чистое, а сами причёсаны и умыты, будто нет никакой глобальной эпидемии.

Я кивнул женщине и шагнул в квартиру, стараясь не смотреть на детей. Совсем не хочется видеть отчаянье и страх в детских глазах.

Женщина посторонилась и прошептала:

— В зале…

Я прошёл в комнату, невольно удивляясь чистоте и аккуратности. Неужели сама убиралась? Или детей заставила? Нет, порядок живой, такой получается когда человек сам хочет прибраться и любит чистоту. Такого не встретишь в детской комнате или в казарме, где уборка обязанность или наказание.

На диване лежит нечто, совсем недавно бывшие мужчиной в самом расцвете сил. Месяц назад я брал у него пробу крови, а он улыбался и отшучивался. Утирая кровь с губ платочком.

Сейчас передо мной лежит мумия, укрытая одеялом. Бледная кожа, покрыта толстыми чёрными венами, пульсирующими, как пьявки. Стоило мне подойти ближе, как мумия разлепила глаза, маленькие, похожие на сморщенные яблок и налитые кровью.

Мужчина попытался заговорить, но вместо слов изо рта побежала кровь. Чёрная и густая, как гудрон.

— Кирилл Петрович. — Сказал я, «здороваться» с умирающим, показалось верхом цинизма. — Прошу, поберегите силы. Я пришел взять пробу крови. Вы меня понимаете?

В ответ слабый кивок. Больной беспомощно завозился и прежде чем я успел помочь, достал руку из-под одеяла. Конечность похожа на больную виноградную лозу, с раздутым комом сустава.

Я достал из кейса необходимый инструмент и осторожно взял руку. Через перчатку кожа кажется липкой и неестественно мягкой, как мокрая бумага.

На всё пара минут.

Закончив, бережно уложил пробу на место и закрыл кейс. Умирающий потянул ко мне руку, силясь встать. Пальцы скользнули по лицевому щитку, оставив грязный след.

Я перехватил руку, бережно, как пушинку, глядя умирающему в глаза и подмечая бусинки слёз. Ещё немного и они прорвут сухую запруду и побегут щекам. Больной зашевелил губами, кровь побежала по подбородку. Я кивнул и сказал успокаивающим тоном:

— Не бойтесь, мы обязательно найдём лекарство. Ваши дети…будут жить.

Мужчина попытался улыбнуться… по телу прошла предсмертная судорога. Ладонь обмякла и безвольно выскользнула из моих пальцев. В коридоре заплакали дети, но мать их быстро увела на кухню и наказала сидеть тихо. Вернувшись в зал, она робко спросила, держась за дверной косяк:

— Он… всё?

— Да.

Она не заплакала, только закрыла глаза и приподняла подбородок. Я поднялся невольно глядя в глаза мертвеца. Молча прошёл к выходу и остановившись в дверях спросил, полуобернувшись:

— Крематоров вызвать?

— Нет, я уже. Скажите, вам позвонить, когда я…вот так же?

Я повернулся к ней и старясь держать голос ровным, ответил:

— Да. Это будет полезно. Если хотите, я могу передать о ваших детях, в эвакуационный лагерь. Он конечно переполнен, но для двух детей, думаю найдут место…

— Спасибо, доктор.

***

Из подъезда я вывалился под горестный вой кошки, сидящей на лавочке. Ухоженная, бело-рыжая красавица, кричит глядя на окно первого этажа и пытаясь уловить в нём движение человека. Осенний ветер уносит вопли вместе с сухими листья дальше по улице.

Увидев меня, кошка спрыгнула с лавки и подбежав принялась тереться о ноги. Громко мурча и пытаясь заглянуть в глаза, через прозрачный щиток. Из ждущей меня машины выглянул водитель, но увидев кошку стыдливо спрятался.

Я вздохнул и присев погладил животное, почесал за ушком и лёгким шлепком направил в сторону. Кошка обиженно махнула хвостом, мяукнула, но послушно пошла прочь вдоль дома. Часто останавливаясь и оглядываясь на меня, будто ожидая, что позову обратно.

На сердце стало ещё поганей, я спешно отвернулся и почти бегом направился к машине. Людям можно всё объяснить, вселить надежду… Но что делать с животным, что осталось одно и просто не понимает, почему её бросили? Почему больше не гладят и не пускают домой?

Подойдя к машине, махнул водителю, дверь плавно съехала в сторону. Забравшись внутрь обессиленно рухнул в кресло и бережно положил кейс на колени.

— В лабораторию?

— В ней родимую.

Машина плавно двинулась, а я через полуоткрытое окно принялся наблюдать за мёртвыми улицами. Листья никто не убирает, вся улица укрыта пёстрым ковром. Страшно подумать, что будет зимой…

— Док.

— Да?

— Мы ведь все умрём?

— Да.

***

В лаборатории непривычно пусто, только Ксения склонилась над микроскопом. Услышав, как отворилась дверь, она спросила не отрываясь от работы:

— Рус?

— Да, а где остальные?

— Семецкий умер, провожают.

Я выругался, вспомнив усатого дядечку профессора, заведовавшего лабораторией столько, сколько я не жил. Ксения обернулась и покачала головой.

— Опять ты в этом скафандре. Помяни моё слово, он тебя убьёт быстрее чем вирус. Давай, снимай скорее! Хотя нет, лучше в душевой, а то я сама от запаха кончусь.

— Ну помру, так помру. Велико дело, вон вся Африка померла, и ничего...

— Не ерничай. – перебила Ксения. – Скажи, зачем ты это делаешь? Мы всё заражены, всё гребаное человечество. А ты в этом маскараде только тратишь драгоценное время. Мог бы собирать пробы раз в пять быстрее!

— Это для людей. Пусть думают что хотя бы мы здоровы и рано или поздно придумаем вакцину. У них должна быть надежда. — Терпеливо ответил я, чувствую подступающий кашель.

Ксения вздохнула и сокрушенно покачала головой.

— Хороший ты парень, только глупый. У нас нет надежды, у цивилизации нет надежды, мы последнее поколение, что дотянет до сорока.

— Ты не веришь в лекарство?

— Вера не мой профиль, я человек науки. Мы не успеваем, уже пройдена черта деградации общества. Ладно, отдыхай, а я пока займусь пробами.

***

В своей комнате, сбросив костюм, я зашёлся рвущем глотку кашле. Скорчился исторгая из себя черные комья кровавой слизи. Обессиленный рухнул за стол и не глядя, продолжая кашлять, вынул из ящичка пистолет.

Оружие показалось неимоверно тяжелым и громоздким. Я взялся за рукоять обеими руками и направил ствол под подбородок. Пистолет от кашля ёрзает, то и дело соскакивает.

Права Ксения, нам всем хана. Мор выкосил почти всех старше сорока и скоро выкосит нас. Останутся только дети, которые точно также начнут умирать, едва дотянув до сорока. Человечество, если не вымрет, ухнет в пучину нового каменного века.

Интересно, сколько пройдёт поколений, пока выработается иммунитет? Хотя кого я обманываю…какой иммунитет от болезни убивающей сорокалетних, в каменном веке. Когда дожить до двадцать, невиданное чудо.

Я посмотрел на календарь, через месяц мне будет тридцать три. Поколебавшись убрал пистолет обратно в ящик стола.

Ещё есть время, а значит, есть шанс.

Лит Блог, май 2019 года.