Я жду людей. А прилетают птицы
XI: http://pikabu.ru/story/_2125195
_____________
XII
Много ли для человека значит его собственное нутро, собственная душа, сознание? Что он готов отдать для того, чтобы сохранить в себе своё бытие, чтобы никогда не потерять свой голос в глухом окружающем мире? Насмешка судьбы, воля случая или расчет врачей Коалиции? Сложно сказать, да и кому нужны причины, когда всё внимание отнимает следствие? Правильно, никому.
...Виктор Осипов десять лет назад подвергся операции, которые тогда только начинали входить в обиход. Во время этой операции, которую анархисты называли «зачисткой» как таковой зачистки сознания не было, да она и не нужна была. В голову пациенту, если можно так выразиться, закачивали нужную для Коалиции информацию, из этой информации создавали параллельное сознание, которое ничем не мешало пациенту существовать. Искусственно созданное, впитывало в себя знание о личности пациента, для создания плодородной почвы, чтобы в один прекрасный момент слиться с настоящим сознанием своего носителя, заменяя его личность на другую...
– ...сложно вообще рассуждать, я же не врач, но как-то так.
– То есть, в нем сейчас сидит ещё один Виктор Осипов, для которого вся наша деятельность как бельмо на глазу и он бы не задумываясь перестрелял бы тут всех или того хуже, сдал бы Городу? – Матвей неосознанно поёжился, оглядываясь на палатку, где сидел его старый друг.
– В том-то и дело, что нет. Хотя в одном ты прав — сейчас в Витьке как бы не одно сознание, а два. Но из-за того, что в то время практика, так скажем, подсадки сознания ещё была разработана не так хорошо, как сейчас, то его собственная личина борется. Причем, если судить оптимистично, вполне хорошо.
– Давай судить реалистично, а?
– Хорошо. Мы можем помочь ему, но только покроме облучения ему нужно человеческое влияние.
– Ну окей, у нас есть Ленка. Она ж ему может помочь.
– Нет. Она — нет. Чувства к ней возникли в нём ещё до операции, вторичное, а лучше говорить, чужое сознание воспринимает её как врага, поэтому он и шандарахнул её по физиономии прикладом. А мог выстрелить.
– Но не выстрелил
– Нет. Потому что его прошлая личность не стёрта.
– А если не Ленка... то кто? – Матвей нахмурился, глядя как городские( так называли вышедших из-под Города союзников все, кто жил по эту сторону Стены) переглянулись.
– Маринку найди, – после долгого молчания пробормотал Саша, почему-то не глядя Матвею в глаза.
– Кого?
– Сам додумаешься иль в лоб сказать? – окрысился Сашка и поднялся, разминая затёкшие ноги, – ты только рядом будь. Мне там визги не нужны будут ну никак.
– Чего? – ещё больше нахмурился Матвей, техник посмотрел на него многозначительно, – Ааааа, эээ... ну блин, Осипов, вот жеж сука...
*
Он все понимал, и это было самое страшное. Он видел, узнавал, но не мог ничего сделать со рвущимися наружу словами, не мог перестать ненавидеть их. Мог только закусывать до крови губу, чтобы брань захлёбывалась болью. Он будто бы вечно падал в пропасть и часто единственным желанием его было наконец-то разбиться о такое далёкое дно, о камни, чтобы вытравить из себя это совершенно чужое, чужеродное ощущение, чужие мысли, чужие чувства. И было страшно ещё и от того, что он не понимал, где заканчивается он сам и где начинается то, что в нём проросло, проклюнулось. Обколотый тормозящим сознания зельями, Виктор радовался одному — мысли словно были заморожены, все его сознание было заторможено, он принадлежал сам себе, только лишь не мог понять, кто он есть на самом деле. Там, внутри, он засыпал и просыпался, он не желал терять ни малейшей связи с реальностью, хотя именно эта реальность была ему ненавистнее всего. Он желал боли, он не хотел видеть перед собой Лену, которую знал, обоими своими сущностями знал, да только одной ненавидел, а второй не мог вспомнить. Он рвался к ней, хотел почувствовать её тепло, а выходила только злоба, выходила только ярость.
– Уходи, – хрипло шипел, когда снова видел её перед собой, – пошли прочь все! – когда приходили остальные. Он чувствовал страх, рвался из таких чужих рук, когда приматывали к стулу, ненавидел их, плевался кровью, которая попадала в рот из прокусанной губы. Закрывал глаза, чувствуя безысходность, чувствуя, как смерть его дышит в затылок, как скалиться лицами тех, кто был ему невозможно знаком, кого он так сильно ненавидел.
_____
– Почему бы нам просто его не убить? К чему весь этот цирк?
– Мы не можем его убить. Более того, мы не имеем права стирать ему память, перестраивать его сознание. Его личность должна остаться целой, принадлежать ему как и прежде.
– И что вы его попросту отпустите?
– Нет, конечно. Опробуем на нём новую разработку. От этого он не помрет. А если последствия операции сработают — то он принесет нам много пользы.
– Жаль, что я так мало понимаю в медицине. Вот все эти бумажки, слова, формулы... совершенно никакой информации для меня не несут. И жаль, что мне остается только поверить вам на слово.
– Верьте. Моя лояльность к Коалиции доказана не одним десятком раз. И скрывать мне нечего.
_____
Было ли больно? Нет. Точнее, не было такой боли, которую можно описать такими знакомыми словами как «острая» «колющая» «тупая». Это была агония, сознание умирало, но только понять, какое это было сознание, Виктор не мог. Да и не было тогда в этой белизне Виктора, было только ощущение присутствия. Было чувство глубины, хотя он никогда не нырял, что-то давило со всех сторон. Мысли выгорали. Некоторые возникали вновь, некоторые уходили безвозвратно. Ровно как и образы, картинки, лица, слова, чья-то улыбка, которая заставила образоваться где-то в районе сердца маленькую горячую точку. Она разрасталась, а потом разбивалась осколками. Все мешалось и этому не было ни конца ни края. Казалось, впереди вечность. Ожидание вечности было блаженным.
*
– Лен, – обратился к ней Саша, с Осипова сняли провода, отмотали от стула руки, – ты иди погуляй, а? Если что, мы позовём, сейчас тут делать нечего. Дышит же, сама слышала. Иди, поспи чуток...
Он не смотрел Лене в глаза, осторожно сматывал провода, смотрел на горящий монитор, на котором были только ему одному понятные схемы и графики.
– Я посижу, – упрямо поджимая губы, она убирала со лба Осипова влажные от пота волосы, осторожно касалась скулы.
– Не, ты лучше пойди, – бормотал Сашка. Полог палатки отодвинулся, внутрь заглянул Матвей:
– Ну как тут?
– О, Матюха, Матвей, уведи Лену, а? Поспать...
– Я тут это... привел Мари... а, да. Лен, подём, а?
Виктор со свистом потянул носом воздух, едва заметно качнув головой.
– Я останусь, – не глядя на мужчин, ответила Лена, гладя Осипова по руке. Полог палатки отодвинулся ещё раз, впуская внутрь девушку. Она осмотрела присутствующих, тихо поздоровалась и остановилась взглядом на Викторе.
– Лен, пойдём, а? – забормотал Матвей, опережая шагнувшую к Осипову девушку, протянул руку, поднимая Лену под локоток. Девушка молчала, облизывала губы. Глянула на Сашу, тот кивнул. Она опустилась на колени перед Виктором, туда, где только что сидела Лена, обняла лицо Осипова руками, приподнимая его голову.
– Витенька, – позвала, прислонившись к его лбу своим, – Витенька, хороший мой, очнись, пожалуйста, возвращайся, Витюш, возвращайся...
– Ладно, я, – забормотал Сашка, – мне пора тут, по делам, есть хочу... Матвей, ты это, ну ты понял.
*
Она не отходила от него, кормила, когда пришел в себя, рассказывала о жизни под землей. Виктор молчал, глядел в пустоту. Тело включилось гораздо быстрее чем разум. Никто не знал, что происходит в его голове. Никто не знал, вернется ли он к прежнему состоянию. От него больше не исходило агрессии, он не кидался на друзей. Хорошо, если кивал или качал головой на предложения. Марина была рядом, с ней он хоть как-то реагировал, из её рук ел. Они медленно продвигались к основному лагерю, на всякий случай Виктора держали в оцеплении нескольких вооруженных солдат. День на четвертый он попросил закурить и долго тянул дым, кашлял, морщился. Ещё через день заговорил с Сашкой, да только заприметил Матвея и снова замолчал, будто бы запер себя изнутри. Было решено не показывать ему тех, кто был с ним десять лет назад на штурме Стены. Благо, особо много людей уводить от него не пришлось.
*
– Маришка, – доскребая остатки похлёбки из миски, – дай закурить, а.
– Держи, – она улыбалась, он часто звал её по имени и это радовало не только её, но и все остальных. Хоть что-то...
– Чувствую себя погано. Не хочу ничего. Все они... ждут чего-то от меня. Верят, ждут, что вернусь в норму. А если нет. В голове пустота... и в этой пустоте нет нихрена. Возникает мысль. И всё. А что до этого было я не знаю. И что будет после — тоже.
– Всё хорошо будет, – гладила по плечу, – всё будет хорошо. Мы тебя вытащим. Вернем.
________________
Продолжение в комментариях
_____________
XII
Много ли для человека значит его собственное нутро, собственная душа, сознание? Что он готов отдать для того, чтобы сохранить в себе своё бытие, чтобы никогда не потерять свой голос в глухом окружающем мире? Насмешка судьбы, воля случая или расчет врачей Коалиции? Сложно сказать, да и кому нужны причины, когда всё внимание отнимает следствие? Правильно, никому.
...Виктор Осипов десять лет назад подвергся операции, которые тогда только начинали входить в обиход. Во время этой операции, которую анархисты называли «зачисткой» как таковой зачистки сознания не было, да она и не нужна была. В голову пациенту, если можно так выразиться, закачивали нужную для Коалиции информацию, из этой информации создавали параллельное сознание, которое ничем не мешало пациенту существовать. Искусственно созданное, впитывало в себя знание о личности пациента, для создания плодородной почвы, чтобы в один прекрасный момент слиться с настоящим сознанием своего носителя, заменяя его личность на другую...
– ...сложно вообще рассуждать, я же не врач, но как-то так.
– То есть, в нем сейчас сидит ещё один Виктор Осипов, для которого вся наша деятельность как бельмо на глазу и он бы не задумываясь перестрелял бы тут всех или того хуже, сдал бы Городу? – Матвей неосознанно поёжился, оглядываясь на палатку, где сидел его старый друг.
– В том-то и дело, что нет. Хотя в одном ты прав — сейчас в Витьке как бы не одно сознание, а два. Но из-за того, что в то время практика, так скажем, подсадки сознания ещё была разработана не так хорошо, как сейчас, то его собственная личина борется. Причем, если судить оптимистично, вполне хорошо.
– Давай судить реалистично, а?
– Хорошо. Мы можем помочь ему, но только покроме облучения ему нужно человеческое влияние.
– Ну окей, у нас есть Ленка. Она ж ему может помочь.
– Нет. Она — нет. Чувства к ней возникли в нём ещё до операции, вторичное, а лучше говорить, чужое сознание воспринимает её как врага, поэтому он и шандарахнул её по физиономии прикладом. А мог выстрелить.
– Но не выстрелил
– Нет. Потому что его прошлая личность не стёрта.
– А если не Ленка... то кто? – Матвей нахмурился, глядя как городские( так называли вышедших из-под Города союзников все, кто жил по эту сторону Стены) переглянулись.
– Маринку найди, – после долгого молчания пробормотал Саша, почему-то не глядя Матвею в глаза.
– Кого?
– Сам додумаешься иль в лоб сказать? – окрысился Сашка и поднялся, разминая затёкшие ноги, – ты только рядом будь. Мне там визги не нужны будут ну никак.
– Чего? – ещё больше нахмурился Матвей, техник посмотрел на него многозначительно, – Ааааа, эээ... ну блин, Осипов, вот жеж сука...
*
Он все понимал, и это было самое страшное. Он видел, узнавал, но не мог ничего сделать со рвущимися наружу словами, не мог перестать ненавидеть их. Мог только закусывать до крови губу, чтобы брань захлёбывалась болью. Он будто бы вечно падал в пропасть и часто единственным желанием его было наконец-то разбиться о такое далёкое дно, о камни, чтобы вытравить из себя это совершенно чужое, чужеродное ощущение, чужие мысли, чужие чувства. И было страшно ещё и от того, что он не понимал, где заканчивается он сам и где начинается то, что в нём проросло, проклюнулось. Обколотый тормозящим сознания зельями, Виктор радовался одному — мысли словно были заморожены, все его сознание было заторможено, он принадлежал сам себе, только лишь не мог понять, кто он есть на самом деле. Там, внутри, он засыпал и просыпался, он не желал терять ни малейшей связи с реальностью, хотя именно эта реальность была ему ненавистнее всего. Он желал боли, он не хотел видеть перед собой Лену, которую знал, обоими своими сущностями знал, да только одной ненавидел, а второй не мог вспомнить. Он рвался к ней, хотел почувствовать её тепло, а выходила только злоба, выходила только ярость.
– Уходи, – хрипло шипел, когда снова видел её перед собой, – пошли прочь все! – когда приходили остальные. Он чувствовал страх, рвался из таких чужих рук, когда приматывали к стулу, ненавидел их, плевался кровью, которая попадала в рот из прокусанной губы. Закрывал глаза, чувствуя безысходность, чувствуя, как смерть его дышит в затылок, как скалиться лицами тех, кто был ему невозможно знаком, кого он так сильно ненавидел.
_____
– Почему бы нам просто его не убить? К чему весь этот цирк?
– Мы не можем его убить. Более того, мы не имеем права стирать ему память, перестраивать его сознание. Его личность должна остаться целой, принадлежать ему как и прежде.
– И что вы его попросту отпустите?
– Нет, конечно. Опробуем на нём новую разработку. От этого он не помрет. А если последствия операции сработают — то он принесет нам много пользы.
– Жаль, что я так мало понимаю в медицине. Вот все эти бумажки, слова, формулы... совершенно никакой информации для меня не несут. И жаль, что мне остается только поверить вам на слово.
– Верьте. Моя лояльность к Коалиции доказана не одним десятком раз. И скрывать мне нечего.
_____
Было ли больно? Нет. Точнее, не было такой боли, которую можно описать такими знакомыми словами как «острая» «колющая» «тупая». Это была агония, сознание умирало, но только понять, какое это было сознание, Виктор не мог. Да и не было тогда в этой белизне Виктора, было только ощущение присутствия. Было чувство глубины, хотя он никогда не нырял, что-то давило со всех сторон. Мысли выгорали. Некоторые возникали вновь, некоторые уходили безвозвратно. Ровно как и образы, картинки, лица, слова, чья-то улыбка, которая заставила образоваться где-то в районе сердца маленькую горячую точку. Она разрасталась, а потом разбивалась осколками. Все мешалось и этому не было ни конца ни края. Казалось, впереди вечность. Ожидание вечности было блаженным.
*
– Лен, – обратился к ней Саша, с Осипова сняли провода, отмотали от стула руки, – ты иди погуляй, а? Если что, мы позовём, сейчас тут делать нечего. Дышит же, сама слышала. Иди, поспи чуток...
Он не смотрел Лене в глаза, осторожно сматывал провода, смотрел на горящий монитор, на котором были только ему одному понятные схемы и графики.
– Я посижу, – упрямо поджимая губы, она убирала со лба Осипова влажные от пота волосы, осторожно касалась скулы.
– Не, ты лучше пойди, – бормотал Сашка. Полог палатки отодвинулся, внутрь заглянул Матвей:
– Ну как тут?
– О, Матюха, Матвей, уведи Лену, а? Поспать...
– Я тут это... привел Мари... а, да. Лен, подём, а?
Виктор со свистом потянул носом воздух, едва заметно качнув головой.
– Я останусь, – не глядя на мужчин, ответила Лена, гладя Осипова по руке. Полог палатки отодвинулся ещё раз, впуская внутрь девушку. Она осмотрела присутствующих, тихо поздоровалась и остановилась взглядом на Викторе.
– Лен, пойдём, а? – забормотал Матвей, опережая шагнувшую к Осипову девушку, протянул руку, поднимая Лену под локоток. Девушка молчала, облизывала губы. Глянула на Сашу, тот кивнул. Она опустилась на колени перед Виктором, туда, где только что сидела Лена, обняла лицо Осипова руками, приподнимая его голову.
– Витенька, – позвала, прислонившись к его лбу своим, – Витенька, хороший мой, очнись, пожалуйста, возвращайся, Витюш, возвращайся...
– Ладно, я, – забормотал Сашка, – мне пора тут, по делам, есть хочу... Матвей, ты это, ну ты понял.
*
Она не отходила от него, кормила, когда пришел в себя, рассказывала о жизни под землей. Виктор молчал, глядел в пустоту. Тело включилось гораздо быстрее чем разум. Никто не знал, что происходит в его голове. Никто не знал, вернется ли он к прежнему состоянию. От него больше не исходило агрессии, он не кидался на друзей. Хорошо, если кивал или качал головой на предложения. Марина была рядом, с ней он хоть как-то реагировал, из её рук ел. Они медленно продвигались к основному лагерю, на всякий случай Виктора держали в оцеплении нескольких вооруженных солдат. День на четвертый он попросил закурить и долго тянул дым, кашлял, морщился. Ещё через день заговорил с Сашкой, да только заприметил Матвея и снова замолчал, будто бы запер себя изнутри. Было решено не показывать ему тех, кто был с ним десять лет назад на штурме Стены. Благо, особо много людей уводить от него не пришлось.
*
– Маришка, – доскребая остатки похлёбки из миски, – дай закурить, а.
– Держи, – она улыбалась, он часто звал её по имени и это радовало не только её, но и все остальных. Хоть что-то...
– Чувствую себя погано. Не хочу ничего. Все они... ждут чего-то от меня. Верят, ждут, что вернусь в норму. А если нет. В голове пустота... и в этой пустоте нет нихрена. Возникает мысль. И всё. А что до этого было я не знаю. И что будет после — тоже.
– Всё хорошо будет, – гладила по плечу, – всё будет хорошо. Мы тебя вытащим. Вернем.
________________
Продолжение в комментариях