Я жду людей. А прилетают птицы
I: http://pikabu.ru/story/_2089080
II: http://pikabu.ru/story/_2093904
III: http://pikabu.ru/story/_2096862
IV: http://pikabu.ru/story/_2098670
V: http://pikabu.ru/story/_2102856
VI: http://pikabu.ru/story/_2105471
VII: http://pikabu.ru/story/_2112248
VIII: http://pikabu.ru/story/_2114024
____________________
IX
Ей казалось, что кровать стала еще уже, в том молчании, в котором он приходил, было больше холода, чем обычно. Ей даже казалось, что он - изменился. И на короткий миг засомневалась - а стоит ли? Стоит ли ломать всю ту комедию, подобие семьи, только ради Степы, если ничего нет. Стоит ли кормить ребенка, а, главное, себя, ложными надеждами. Смотрела сквозь запотевшее стекло, кутаясь в платок, как он подтягивается, а в груди болью сжималось сердце.
Долго сидела у Кати, в том молчании, в котором женщины сочувствуют друг другу, даже не зная горести. Впрочем, Лене порой казалось, что Катя знает все. А, может, ее просто так легко читать, раз у Яси, у Кати это так легко выходит?
– Не переживай, Лен, все наладится.
Встала молча, обняла подругу, не желая слушать эти речи, стиснула зубы, возвращаясь в дом, где на одной кровати не хватает места двоим. Он сидел на кухне, чистил оружие (именно это она всегда забывала делать). На мойке стоял так и не съеденый ужин. Смотрела на него, долго, не отрываясь. Хотела только одного - прижать к себе, не отпускать, не отдавать в лапы жестокости толпы, которая бросилась недавно на Матвея. Но не решилась. Не решилась коснуться даже кончиками пальцев, после того, как он молча ушел тогда, когда дышала только им. Ставила чайник, убирая ужин.
В ответ сжала его пальцы, чтобы сделать неровный, шаткий шаг в его сторону. Лицом уткнулась в плечо - родное - то самое, которого не хватало. Закрыла глаза, забывая обо всем. О том, что надо зашить карман на его куртке, что постоянно забывала сделать, о том, что хотела завтра постирать. Задохнулась в его близости, внезапной нежности, от которой прежде испуганно бежала, забирая руки. Теперь, когда нет ни сил, ни желания исчезнуть, задохнулась в нем. В том, которого уже не надеялась увидеть.
Неуверенно отвечала обветренным губам. Это был уже не детские поцелуи, когда учишься, пробуешь губы на вкус, это было взрослое, незнакомое ей ощущение.
– Витя, – клала руки на плечи, стараясь отстранить, вернуть на место кофту.
– Степа проснется, – шепотом, пытаясь выровнять сбивающееся дыхание, стараясь выскользнуть, из рук. Да только он умел держать.
– Витя, – тихо, моля. Видела, внутри самой себя, как возвращается Ясик, как выходит заспанный Степка, и все внутри сводило ледяным ужасом. Да только руки помнили спину, а она вздрагивала под каждым обжигающем поцелуем.
А потом все стало преступно неважным, остался только он. Быть может, так и надо жить, чтобы дышать одним на двоих воздухом?
Он пришел через пару минут, когда она уже закрыла глаза. Пришел, чтобы лечь рядом, в молчании, которое теперь хранило общую тайну. Поцеловал плечо, хотел было отвернуться, но она открыла глаза, поворачиваясь к нему. Погладила край выбритых волос и улыбнулась.
– Иди сюда, – прошептал, поднимая руку, чтобы пропустить под ее шеей, притянул к себе, обнимая хрупкое плечо. Прижал к себе, заставляя положить голову себе на грудь. Целовал волосы, гладя обледенелое плечо. Оказывается, на кровати еще так много места...
– Витя, – прижалась к нему, еще сильнее, ища в широкой груди, как когда-то, в далеком прошлом, защиты, проснувшись от грохота, от которого зазвенели стекла. Он обнял, поцеловал в макушку, возвращая в реальность из кошмара.
– Далеко, – прошептал, успокаивая и вскочил, убегая прочь, на улицу, в штаб. Лена подорвалась, натягивая юбку и свитер, вскочила, босиком по леденеющему после прихода зимы полу, бросилась в комнату к детям. Степа дрожал, а Ясик одевался. Обнимала сына, как только, мгновения назад, ее обнимал Виктор.
– Не бойся, малыш, – гладила волосы, темные, как у Витьки.
– Папа со всем справится, все будет хорошо, – пообещала, поднимаясь, выходя на кухню вслед за Яшей.
– Накорми Степку, я скоро, – и, надевая военные ботинки на босые ноги, выскочила из дома.
– Кать... - она стояла на пороге дома, заламывая руки, и смотрела туда, где дымится исковерканный лес, где пахла смертью изувеченная земля.
– Кать, они объявят эвакуацию, уведут детей, тебя, женщин, всех. Кать, прошу тебя, забери Степку, присматривай за ним, – она поймала теплые ладони женщины, которая одними губами шептала о сумасшествии Лены.
– Я не похороню его еще раз. Однажды похоронила, думала, что вру Степе, говоря, что он вернется. А потом даже не узнала, понимаешь? Убила бы его тогда в лесу, если бы патроны были. Кать, Степа умный парень, если мы... – запнулась, – если мы оба не вернемся, объясни ему.
Катя кивала, всхлипывая. Лена осторожно обняла подругу, благодаря только которой выжила те первые месяцы.
– Я пришлю его тебе помочь, Вале не до того будет, – улыбалась натянуто, уходя, потому что замерзли ноги, потому что боялась начать сомневаться, не решиться оставить сына, пойти с ним, защищать его до последнего вздоха. Но ведь если останется – защитит и так, костьми ляжет, лишь бы Степан остался свободен.
– Мама, мама! Папа сказал собирать теплые вещи, мы идем в поход.
– Я знаю, я тебя уже собрала, – прошептала женщина, выдыхая, осматривая теплые вещи Степки. Еще носки зашить надо... Пока шила – все пальцы исколола, больно руки дрожали. Выдыхала, стараясь сосредоточиться, ни за что не изменить своего решения, как бы ни болело сердце, как бы ни хотелось отпускать Степку от себя.
Виктор пришел, пришел запахом табака и попыткой отговорить. Она знала, что нужно, и от этого было только больнее. Поцеловала затылок, роняя последние слезы на его шею, чтобы вздохнуть со свистом, выдохнуть, снова научиться говорить.
– Витя, Витенька, послушай... – Она высвободила ладони, чтобы коснуться его щек, поднять его голову, смотреть в глаза, в его черные глаза с тлеющими огоньками где-то там, на дне.
– Витя, я... Я не смогу, Витя. Я тебя больше не потеряю, родной. Я тебя уже хоронила, Витя, понимаешь? – Она больше не плакала, нет. Она не истерила, не кричала, ничего не пыталась доказать. Констатировала лишь то, чем билось, задыхаясь, захлебываясь в крови собственных ран сердце. В бледности ее лица было уверенности намного больше, чем у многих самоубийц.
Она его поцеловала. Но не теми долгими поцелуями, что дарят друг другу прощающиеся влюбленные, она поставила печать, отдала дыхание, себя, всю жизнь в его руки.
– Я тебя люблю, Вить. И еще день, месяц, год – не выдержу, – она поднялась, распрямляясь, все такая же бледная, но теперь абсолютно уверенная в собственных словах. И в осанке была гордость, которой впору завидовать королевам. Она обошла Осипова, склоняясь к рюкзаку, который собирала для Степки.
– Я умею стрелять, я видела смерти. Мне не страшно. Я могу вас бинтовать, могу таскать раненых, Вить, но не уйду. Если ты отправишь меня с другими женщинами, я уйду. И первой же ночью пойду назад. Если нужно – босая. По тому снегу, Вить, – она говорила, хотя голоса не было, на обрыве дыхания, сипло, но уверенно, до белизны пальцев сжимая эти носки, окрапляя их собственной, сочащейся из подушечек пальцев кровью. Теперь она была уверена, теперь – не боялась. Теперь желала только одного – не потерять. Не пропустить его, как песок сквозь тонкие пальцы, как потеряла однажды. Еще одного ребенка она одна выращивать не будет. Кончиками пальцев, незаметно, коснулась живота, прикрывая глаза. Сегодня утром ее снова тошнило.
II: http://pikabu.ru/story/_2093904
III: http://pikabu.ru/story/_2096862
IV: http://pikabu.ru/story/_2098670
V: http://pikabu.ru/story/_2102856
VI: http://pikabu.ru/story/_2105471
VII: http://pikabu.ru/story/_2112248
VIII: http://pikabu.ru/story/_2114024
____________________
IX
Ей казалось, что кровать стала еще уже, в том молчании, в котором он приходил, было больше холода, чем обычно. Ей даже казалось, что он - изменился. И на короткий миг засомневалась - а стоит ли? Стоит ли ломать всю ту комедию, подобие семьи, только ради Степы, если ничего нет. Стоит ли кормить ребенка, а, главное, себя, ложными надеждами. Смотрела сквозь запотевшее стекло, кутаясь в платок, как он подтягивается, а в груди болью сжималось сердце.
Долго сидела у Кати, в том молчании, в котором женщины сочувствуют друг другу, даже не зная горести. Впрочем, Лене порой казалось, что Катя знает все. А, может, ее просто так легко читать, раз у Яси, у Кати это так легко выходит?
– Не переживай, Лен, все наладится.
Встала молча, обняла подругу, не желая слушать эти речи, стиснула зубы, возвращаясь в дом, где на одной кровати не хватает места двоим. Он сидел на кухне, чистил оружие (именно это она всегда забывала делать). На мойке стоял так и не съеденый ужин. Смотрела на него, долго, не отрываясь. Хотела только одного - прижать к себе, не отпускать, не отдавать в лапы жестокости толпы, которая бросилась недавно на Матвея. Но не решилась. Не решилась коснуться даже кончиками пальцев, после того, как он молча ушел тогда, когда дышала только им. Ставила чайник, убирая ужин.
В ответ сжала его пальцы, чтобы сделать неровный, шаткий шаг в его сторону. Лицом уткнулась в плечо - родное - то самое, которого не хватало. Закрыла глаза, забывая обо всем. О том, что надо зашить карман на его куртке, что постоянно забывала сделать, о том, что хотела завтра постирать. Задохнулась в его близости, внезапной нежности, от которой прежде испуганно бежала, забирая руки. Теперь, когда нет ни сил, ни желания исчезнуть, задохнулась в нем. В том, которого уже не надеялась увидеть.
Неуверенно отвечала обветренным губам. Это был уже не детские поцелуи, когда учишься, пробуешь губы на вкус, это было взрослое, незнакомое ей ощущение.
– Витя, – клала руки на плечи, стараясь отстранить, вернуть на место кофту.
– Степа проснется, – шепотом, пытаясь выровнять сбивающееся дыхание, стараясь выскользнуть, из рук. Да только он умел держать.
– Витя, – тихо, моля. Видела, внутри самой себя, как возвращается Ясик, как выходит заспанный Степка, и все внутри сводило ледяным ужасом. Да только руки помнили спину, а она вздрагивала под каждым обжигающем поцелуем.
А потом все стало преступно неважным, остался только он. Быть может, так и надо жить, чтобы дышать одним на двоих воздухом?
Он пришел через пару минут, когда она уже закрыла глаза. Пришел, чтобы лечь рядом, в молчании, которое теперь хранило общую тайну. Поцеловал плечо, хотел было отвернуться, но она открыла глаза, поворачиваясь к нему. Погладила край выбритых волос и улыбнулась.
– Иди сюда, – прошептал, поднимая руку, чтобы пропустить под ее шеей, притянул к себе, обнимая хрупкое плечо. Прижал к себе, заставляя положить голову себе на грудь. Целовал волосы, гладя обледенелое плечо. Оказывается, на кровати еще так много места...
– Витя, – прижалась к нему, еще сильнее, ища в широкой груди, как когда-то, в далеком прошлом, защиты, проснувшись от грохота, от которого зазвенели стекла. Он обнял, поцеловал в макушку, возвращая в реальность из кошмара.
– Далеко, – прошептал, успокаивая и вскочил, убегая прочь, на улицу, в штаб. Лена подорвалась, натягивая юбку и свитер, вскочила, босиком по леденеющему после прихода зимы полу, бросилась в комнату к детям. Степа дрожал, а Ясик одевался. Обнимала сына, как только, мгновения назад, ее обнимал Виктор.
– Не бойся, малыш, – гладила волосы, темные, как у Витьки.
– Папа со всем справится, все будет хорошо, – пообещала, поднимаясь, выходя на кухню вслед за Яшей.
– Накорми Степку, я скоро, – и, надевая военные ботинки на босые ноги, выскочила из дома.
– Кать... - она стояла на пороге дома, заламывая руки, и смотрела туда, где дымится исковерканный лес, где пахла смертью изувеченная земля.
– Кать, они объявят эвакуацию, уведут детей, тебя, женщин, всех. Кать, прошу тебя, забери Степку, присматривай за ним, – она поймала теплые ладони женщины, которая одними губами шептала о сумасшествии Лены.
– Я не похороню его еще раз. Однажды похоронила, думала, что вру Степе, говоря, что он вернется. А потом даже не узнала, понимаешь? Убила бы его тогда в лесу, если бы патроны были. Кать, Степа умный парень, если мы... – запнулась, – если мы оба не вернемся, объясни ему.
Катя кивала, всхлипывая. Лена осторожно обняла подругу, благодаря только которой выжила те первые месяцы.
– Я пришлю его тебе помочь, Вале не до того будет, – улыбалась натянуто, уходя, потому что замерзли ноги, потому что боялась начать сомневаться, не решиться оставить сына, пойти с ним, защищать его до последнего вздоха. Но ведь если останется – защитит и так, костьми ляжет, лишь бы Степан остался свободен.
– Мама, мама! Папа сказал собирать теплые вещи, мы идем в поход.
– Я знаю, я тебя уже собрала, – прошептала женщина, выдыхая, осматривая теплые вещи Степки. Еще носки зашить надо... Пока шила – все пальцы исколола, больно руки дрожали. Выдыхала, стараясь сосредоточиться, ни за что не изменить своего решения, как бы ни болело сердце, как бы ни хотелось отпускать Степку от себя.
Виктор пришел, пришел запахом табака и попыткой отговорить. Она знала, что нужно, и от этого было только больнее. Поцеловала затылок, роняя последние слезы на его шею, чтобы вздохнуть со свистом, выдохнуть, снова научиться говорить.
– Витя, Витенька, послушай... – Она высвободила ладони, чтобы коснуться его щек, поднять его голову, смотреть в глаза, в его черные глаза с тлеющими огоньками где-то там, на дне.
– Витя, я... Я не смогу, Витя. Я тебя больше не потеряю, родной. Я тебя уже хоронила, Витя, понимаешь? – Она больше не плакала, нет. Она не истерила, не кричала, ничего не пыталась доказать. Констатировала лишь то, чем билось, задыхаясь, захлебываясь в крови собственных ран сердце. В бледности ее лица было уверенности намного больше, чем у многих самоубийц.
Она его поцеловала. Но не теми долгими поцелуями, что дарят друг другу прощающиеся влюбленные, она поставила печать, отдала дыхание, себя, всю жизнь в его руки.
– Я тебя люблю, Вить. И еще день, месяц, год – не выдержу, – она поднялась, распрямляясь, все такая же бледная, но теперь абсолютно уверенная в собственных словах. И в осанке была гордость, которой впору завидовать королевам. Она обошла Осипова, склоняясь к рюкзаку, который собирала для Степки.
– Я умею стрелять, я видела смерти. Мне не страшно. Я могу вас бинтовать, могу таскать раненых, Вить, но не уйду. Если ты отправишь меня с другими женщинами, я уйду. И первой же ночью пойду назад. Если нужно – босая. По тому снегу, Вить, – она говорила, хотя голоса не было, на обрыве дыхания, сипло, но уверенно, до белизны пальцев сжимая эти носки, окрапляя их собственной, сочащейся из подушечек пальцев кровью. Теперь она была уверена, теперь – не боялась. Теперь желала только одного – не потерять. Не пропустить его, как песок сквозь тонкие пальцы, как потеряла однажды. Еще одного ребенка она одна выращивать не будет. Кончиками пальцев, незаметно, коснулась живота, прикрывая глаза. Сегодня утром ее снова тошнило.