Я жду людей. А прилетают птицы
I: http://pikabu.ru/story/_2089080
II: http://pikabu.ru/story/_2093904
III: http://pikabu.ru/story/_2096862
IV: http://pikabu.ru/story/_2098670
V: http://pikabu.ru/story/_2102856
VI: http://pikabu.ru/story/_2105471
VII: http://pikabu.ru/story/_2112248
_________________________
VIII
Он поднялся с земли, когда холод пробрался внутрь костей, просочился в сосуды. Разложить всё по полочкам, успокоиться, учиться ровно дышать. Он не имел права на сомнение, на отчаяние, на страх. Этих чувств здесь не могло быть. Было попросту больно. Под кожей, по всему существу Осипова разливалось разочарование. Эти люди не лучше тех, кого убивали. Те даже не знают, что такое свобода, эти же коснулись её, но отринули.
Пока шел обратно выкурил единственную папиросу, которую нашел в кармане, дым согревал изнутри, снаружи было очень холодно. Подходил к дому, не удивляясь людям, не глядя на них, не желая их видеть. Но они желали, ярились, требовали ответа, оцепив кольцом. Из дыма, что после последней затяжки остался в лёгких скрутился тугой канат, злость переплелась с отчуждением. Он не хотел видеть их, слышать их, пытаться понять.
Но они заставляли, вырывали слова друг у друга из пасти. Он хотел ударить, да любого, хоть того же Матвея, которого здесь не было. Ни по ту сторону круга, ни по эту. А вот она была. Пришла, протиснулась к нему, зашипев в ответ на новую реплику. Искала его руки, да только вот… не сейчас, Лен, не сейчас. Не хотел её видеть, как и их, не желал слышать, чувствовать рядом. И мысли, что заставили замереть, были слишком преступными, поэтому попросту выгорели. Люди бояться, они не хотят свободы, они не хотят видеть смерть сыновей. Их можно понять, их следует понимать. Виктор скалил зубы, злость распаляла, да только между ним и ними стояла она. Он гнал её прочь, раз, другой, третий, не принимал руки, не ловил взгляд. И всё могло кончиться здесь, если бы дали шанс, повод, да только они все лаяли, громко, хрипло, но не пытались укусить. И все превращалось в какой-то чертов замкнутый круг, последние дни осени, он знал, скоро придёт война. Да только им не за что было биться. Осипов принял её взгляд, который нашел среди взглядов озлобленных псов, принял его в себя. Поддался её рукам, принимая её тонкие пальцы в свои, и сжал, забирая подаренное тепло. Это было чертовски сложно, но было нужно – именно так и никак иначе. Она выводила его из плена, из круга, он безропотно шел за ней. За спиной осуждающе лаяли звери. Хлопнула дверь, ему нужно было что-то разбить. Она принимала в себе его злость, ловила каждую упавшую каплю, она была слишком рядом, запредельно далеко, не по своей вине – по вине обоих.
– Я не хочу, – он смотрел на неё, но видел совсем других, – спасибо.
Матвей явился через несколько дней. Виктор встречал его на пороге. Подбитый глаз и ссадина на скуле, старый друг явно дрался.
– Витька, прости. Дурак я, ну дурак.
Он не закрыл перед Матвеем двери, правда, не стал ничего отвечать. А когда друг явился спустя минуту за Виктором на кухню и уселся на стул, съежившись на стуле, поставил перед ним чашку чая.
– Кто тебя?
– Да свои же. Я как ушел, сразу хотел обратно. Ну психанул, понимаешь… отвыкли мы тут от такого. Так, встретятся где-то в лесу…ну один, ну два и то случайно. А вот так, в лоб. Люди просто…
– Так стоп. Давай не про людей, а?
– Да погоди… многим не по духу это всё, да. Но не всем. Есть те, кто за тобой пойдёт, – Матвей взглянул на Осипова, но отвел взгляд, встретившись с тлеющими углями в глазах товарища. – В общем, как там твои-то? Разместились?
– Разместились.
– Сколько у нас времени, как думаешь?
– Да месяца полтора, как максимум. Холода придут – будет атака. Если не раньше.
– Уходить надо… многие уже говорят, что надо уходить.
– Да куда уходить, – рявкнул Виктор, шагнув к другу, – куда уходить? И главное – зачем? И там достанут. Ты забыл, Матвей, забыл, что обещал мне, что обещал сам себе, а? Или как на месте осели все, в мире теперь жить решил? Пока эта дрянь продолжает детям мозги полоскать, пока выращивает таких же мертвецов как они сами, ты, Матвей, сможешь спокойно спать, а?
– Нет, – стиснул зубы, ответив рассерженным взглядом. Жаль только, что в сказанном так явно скользила ложь.
Чистил оружие. На столе, убрав чашки, стряхивал пепельницу в половину банки, острые края которой кто-то заботливо зашкурил. Пустота в голове, ни мыслей, ни размышлений. Ничего. Обтирал грязные пальцы о кусок тряпки, чтобы взять тлеющую папиросу, затянуться табаком, густой дым лез в глаза, заставляя щуриться. За стеной, он знал, спит Степка. И рядом с ним Лена. За прошедшие дни они не стали ближе. Он часто смотрел на неё, долго, пристально, из окна, когда развешивала белье, с улицы, когда был на подхвате у учившегося подтягиваться Степки. Ясик стал совсем ручным, это было смешно, но рана на боку, которую мог получить рыжий, отдавала ноющей болью не только под бинтами, но и где-то очень глубоко. Его тогда могло и не стать… А если бы…
Виктор почувствовал затылком, что она пришла. Но не стал поворачиваться, не хотел пугать. Прошла через несколько минут мимо, поставила греться чайник, снова пропала из поля осязания. Как только послушался едва ещё заметный свист. Она тихонько тренькала чашками-ложками, совсем рядом, протяни руку и коснись. Осипов перебирал патроны, которые доставал из коробочки. Лена подошла со спины, скользнула рукой сбоку, ставя чашку с дымящимся чаем на стол. Коснулась своей страшной нежностью бытия. Он повернулся, взял её руку в свою и притянул, обнимая. Прижимал к себе. Становилось очень тепло, а после нестерпимо жарко. Чуть отпрянул, приподнял за подбородок, пачкая её кожу оружейной смазкой, скривил налево улыбку. И поцеловал. Не как она – едва ли касаясь. Как хотел с того самого момента, как понял, кто перед ним. Целовал, наконец вновь обретая то, чего не хватало, мучительно, тягуче-горько. Прижимал её к себе, целовал шею, стягивал с плеча кофту, то ли разрывая, то ли растягивая. Она боялась, это слышалось в воздухе, он вдыхал её страх, пытаясь поцелуям вытянуть его из неё без остатка. Забирался пальцами в волосы, прихватывая их. Касался лица, улыбался, вспоминая под прикосновениями все черточки, которые могли потеряться в памяти, ни никогда не терялись в чувствах. Он привлекал её к себе, тянул на себя, разворачиваясь вместе с ней, поднимал на руки и усаживал на стол. Стягивал кофту, заставляя прикрываться, покрываться мурашками, она смотрела с мольбой, дрожала, да только от холода ли? Спускался руками вниз, следом спускался поцелуями, накрывал ладонями бёдра, заставляя расслабиться, проникал меж коленей, поднимая ноги себе на талию. И целовал, каждую черточку, снимал с губ вздох, отдавая свой. Как просто порой, оказывается, неродным нечужим людям друг друга любить.
Первую бомбу сбросили километрах в пяти. Ранним утром. Виктор выскакивал на улицу, успев облачиться в штаны, обуться, натягивая куртку на голое тело, На улочку высыпали сонные напуганные люди, смотрели на него, идущего к Матвею. Там уже был друг, были шестеро из пришедших из Города, была бледная Катька, которую выставили вон тот час. На разговоры ушло около четырёх часов. В один из перекуров в дом ворвался маленький ураган.
– Папа!
– Степка, ох, Степка, – подхватывая сына на руки, Виктор силился улыбаться, – ты маме-то сказал, что ушел? Ты иди-ка обратно домой. Скажи, чтобы собиралась. Скажи, чтобы брала тёплое, чтобы взяла еды. Давай, это твоё задание, иди. Поход предстоит. На секретную базу.
Мальчишка вмиг стал серьезным. Хмурился, кивнул присутствующим взрослым с важным видом и скрылся за дверью.
– Значит так. Пока мы можем перекрывать их навигацию – делаем это. Они просто промахнулись. И не ясно, как долго мы ещё будем бодаться. Сейчас каждый из своего отряда отбирает по пять человек. Они будут охранять уходящих. Нам нужно добраться вот до этой точки. Выйти из этой зоны, потому что как только перестанем перехватывать их сигналы – они ударят точно в цель. Даже если это была просто разведка – они ударят вскоре ещё раз, где-то часов через шесть. На проверку. А потом будет затишье. Дней на пять. Вот за это время они должны собраться и уйти. Мы встанем лагерем, из которого будем крыть небо, а потом пойдём следом. От этого места недалеко проход в тоннель, который ведет из сектора…. из вот этого, двадцать восьмой. Люди из него должны начать подниматься где-то в начале декабря… В общем. По домам, здесь же через три часа. Пожрите что-нибудь. Сань, закрывайте нас, как только можно. Ну ты сам понимаешь…
Лена сидела на краю кровати, сжимая в руках почему-то Степкины вязаные носки. Смотрела в противоположную стену. Когда вошел Виктор, не повернула головы. Он прошел к окну, глянул на улицу, понимая, что сына во дворе нет.
– А где Степка-то? – спросил, повернувшись.
– У Кати… помогает, – она повернулась, глядя на него стеклянным взглядом, – я не хочу уходить.
– Лен, – Осипов дёрнул головой, – давай без этого, хорошо?
– Нет, – она зажмурилась, тянула губы не в улыбке, в оскале, и крепко сжала вязаные носочки, – нет, Вить. Я никуда не пойду. Слышишь? Ни-ку-да.
Она не шептала – шипела. Виктор подошел, опускаясь перед ней на колени, накрыл руками её, но она дёрнула, вырывая.
– Лен… родная… нужно, понимаешь? Нужно, – он всё же взял её руки в свои, крепко держал, чтобы не вывернула. Уложил ей на колени, уткнулся в них лбом. Он не слышал, он знал – она снова беззвучно плачет.
II: http://pikabu.ru/story/_2093904
III: http://pikabu.ru/story/_2096862
IV: http://pikabu.ru/story/_2098670
V: http://pikabu.ru/story/_2102856
VI: http://pikabu.ru/story/_2105471
VII: http://pikabu.ru/story/_2112248
_________________________
VIII
Он поднялся с земли, когда холод пробрался внутрь костей, просочился в сосуды. Разложить всё по полочкам, успокоиться, учиться ровно дышать. Он не имел права на сомнение, на отчаяние, на страх. Этих чувств здесь не могло быть. Было попросту больно. Под кожей, по всему существу Осипова разливалось разочарование. Эти люди не лучше тех, кого убивали. Те даже не знают, что такое свобода, эти же коснулись её, но отринули.
Пока шел обратно выкурил единственную папиросу, которую нашел в кармане, дым согревал изнутри, снаружи было очень холодно. Подходил к дому, не удивляясь людям, не глядя на них, не желая их видеть. Но они желали, ярились, требовали ответа, оцепив кольцом. Из дыма, что после последней затяжки остался в лёгких скрутился тугой канат, злость переплелась с отчуждением. Он не хотел видеть их, слышать их, пытаться понять.
Но они заставляли, вырывали слова друг у друга из пасти. Он хотел ударить, да любого, хоть того же Матвея, которого здесь не было. Ни по ту сторону круга, ни по эту. А вот она была. Пришла, протиснулась к нему, зашипев в ответ на новую реплику. Искала его руки, да только вот… не сейчас, Лен, не сейчас. Не хотел её видеть, как и их, не желал слышать, чувствовать рядом. И мысли, что заставили замереть, были слишком преступными, поэтому попросту выгорели. Люди бояться, они не хотят свободы, они не хотят видеть смерть сыновей. Их можно понять, их следует понимать. Виктор скалил зубы, злость распаляла, да только между ним и ними стояла она. Он гнал её прочь, раз, другой, третий, не принимал руки, не ловил взгляд. И всё могло кончиться здесь, если бы дали шанс, повод, да только они все лаяли, громко, хрипло, но не пытались укусить. И все превращалось в какой-то чертов замкнутый круг, последние дни осени, он знал, скоро придёт война. Да только им не за что было биться. Осипов принял её взгляд, который нашел среди взглядов озлобленных псов, принял его в себя. Поддался её рукам, принимая её тонкие пальцы в свои, и сжал, забирая подаренное тепло. Это было чертовски сложно, но было нужно – именно так и никак иначе. Она выводила его из плена, из круга, он безропотно шел за ней. За спиной осуждающе лаяли звери. Хлопнула дверь, ему нужно было что-то разбить. Она принимала в себе его злость, ловила каждую упавшую каплю, она была слишком рядом, запредельно далеко, не по своей вине – по вине обоих.
– Я не хочу, – он смотрел на неё, но видел совсем других, – спасибо.
Матвей явился через несколько дней. Виктор встречал его на пороге. Подбитый глаз и ссадина на скуле, старый друг явно дрался.
– Витька, прости. Дурак я, ну дурак.
Он не закрыл перед Матвеем двери, правда, не стал ничего отвечать. А когда друг явился спустя минуту за Виктором на кухню и уселся на стул, съежившись на стуле, поставил перед ним чашку чая.
– Кто тебя?
– Да свои же. Я как ушел, сразу хотел обратно. Ну психанул, понимаешь… отвыкли мы тут от такого. Так, встретятся где-то в лесу…ну один, ну два и то случайно. А вот так, в лоб. Люди просто…
– Так стоп. Давай не про людей, а?
– Да погоди… многим не по духу это всё, да. Но не всем. Есть те, кто за тобой пойдёт, – Матвей взглянул на Осипова, но отвел взгляд, встретившись с тлеющими углями в глазах товарища. – В общем, как там твои-то? Разместились?
– Разместились.
– Сколько у нас времени, как думаешь?
– Да месяца полтора, как максимум. Холода придут – будет атака. Если не раньше.
– Уходить надо… многие уже говорят, что надо уходить.
– Да куда уходить, – рявкнул Виктор, шагнув к другу, – куда уходить? И главное – зачем? И там достанут. Ты забыл, Матвей, забыл, что обещал мне, что обещал сам себе, а? Или как на месте осели все, в мире теперь жить решил? Пока эта дрянь продолжает детям мозги полоскать, пока выращивает таких же мертвецов как они сами, ты, Матвей, сможешь спокойно спать, а?
– Нет, – стиснул зубы, ответив рассерженным взглядом. Жаль только, что в сказанном так явно скользила ложь.
Чистил оружие. На столе, убрав чашки, стряхивал пепельницу в половину банки, острые края которой кто-то заботливо зашкурил. Пустота в голове, ни мыслей, ни размышлений. Ничего. Обтирал грязные пальцы о кусок тряпки, чтобы взять тлеющую папиросу, затянуться табаком, густой дым лез в глаза, заставляя щуриться. За стеной, он знал, спит Степка. И рядом с ним Лена. За прошедшие дни они не стали ближе. Он часто смотрел на неё, долго, пристально, из окна, когда развешивала белье, с улицы, когда был на подхвате у учившегося подтягиваться Степки. Ясик стал совсем ручным, это было смешно, но рана на боку, которую мог получить рыжий, отдавала ноющей болью не только под бинтами, но и где-то очень глубоко. Его тогда могло и не стать… А если бы…
Виктор почувствовал затылком, что она пришла. Но не стал поворачиваться, не хотел пугать. Прошла через несколько минут мимо, поставила греться чайник, снова пропала из поля осязания. Как только послушался едва ещё заметный свист. Она тихонько тренькала чашками-ложками, совсем рядом, протяни руку и коснись. Осипов перебирал патроны, которые доставал из коробочки. Лена подошла со спины, скользнула рукой сбоку, ставя чашку с дымящимся чаем на стол. Коснулась своей страшной нежностью бытия. Он повернулся, взял её руку в свою и притянул, обнимая. Прижимал к себе. Становилось очень тепло, а после нестерпимо жарко. Чуть отпрянул, приподнял за подбородок, пачкая её кожу оружейной смазкой, скривил налево улыбку. И поцеловал. Не как она – едва ли касаясь. Как хотел с того самого момента, как понял, кто перед ним. Целовал, наконец вновь обретая то, чего не хватало, мучительно, тягуче-горько. Прижимал её к себе, целовал шею, стягивал с плеча кофту, то ли разрывая, то ли растягивая. Она боялась, это слышалось в воздухе, он вдыхал её страх, пытаясь поцелуям вытянуть его из неё без остатка. Забирался пальцами в волосы, прихватывая их. Касался лица, улыбался, вспоминая под прикосновениями все черточки, которые могли потеряться в памяти, ни никогда не терялись в чувствах. Он привлекал её к себе, тянул на себя, разворачиваясь вместе с ней, поднимал на руки и усаживал на стол. Стягивал кофту, заставляя прикрываться, покрываться мурашками, она смотрела с мольбой, дрожала, да только от холода ли? Спускался руками вниз, следом спускался поцелуями, накрывал ладонями бёдра, заставляя расслабиться, проникал меж коленей, поднимая ноги себе на талию. И целовал, каждую черточку, снимал с губ вздох, отдавая свой. Как просто порой, оказывается, неродным нечужим людям друг друга любить.
Первую бомбу сбросили километрах в пяти. Ранним утром. Виктор выскакивал на улицу, успев облачиться в штаны, обуться, натягивая куртку на голое тело, На улочку высыпали сонные напуганные люди, смотрели на него, идущего к Матвею. Там уже был друг, были шестеро из пришедших из Города, была бледная Катька, которую выставили вон тот час. На разговоры ушло около четырёх часов. В один из перекуров в дом ворвался маленький ураган.
– Папа!
– Степка, ох, Степка, – подхватывая сына на руки, Виктор силился улыбаться, – ты маме-то сказал, что ушел? Ты иди-ка обратно домой. Скажи, чтобы собиралась. Скажи, чтобы брала тёплое, чтобы взяла еды. Давай, это твоё задание, иди. Поход предстоит. На секретную базу.
Мальчишка вмиг стал серьезным. Хмурился, кивнул присутствующим взрослым с важным видом и скрылся за дверью.
– Значит так. Пока мы можем перекрывать их навигацию – делаем это. Они просто промахнулись. И не ясно, как долго мы ещё будем бодаться. Сейчас каждый из своего отряда отбирает по пять человек. Они будут охранять уходящих. Нам нужно добраться вот до этой точки. Выйти из этой зоны, потому что как только перестанем перехватывать их сигналы – они ударят точно в цель. Даже если это была просто разведка – они ударят вскоре ещё раз, где-то часов через шесть. На проверку. А потом будет затишье. Дней на пять. Вот за это время они должны собраться и уйти. Мы встанем лагерем, из которого будем крыть небо, а потом пойдём следом. От этого места недалеко проход в тоннель, который ведет из сектора…. из вот этого, двадцать восьмой. Люди из него должны начать подниматься где-то в начале декабря… В общем. По домам, здесь же через три часа. Пожрите что-нибудь. Сань, закрывайте нас, как только можно. Ну ты сам понимаешь…
Лена сидела на краю кровати, сжимая в руках почему-то Степкины вязаные носки. Смотрела в противоположную стену. Когда вошел Виктор, не повернула головы. Он прошел к окну, глянул на улицу, понимая, что сына во дворе нет.
– А где Степка-то? – спросил, повернувшись.
– У Кати… помогает, – она повернулась, глядя на него стеклянным взглядом, – я не хочу уходить.
– Лен, – Осипов дёрнул головой, – давай без этого, хорошо?
– Нет, – она зажмурилась, тянула губы не в улыбке, в оскале, и крепко сжала вязаные носочки, – нет, Вить. Я никуда не пойду. Слышишь? Ни-ку-да.
Она не шептала – шипела. Виктор подошел, опускаясь перед ней на колени, накрыл руками её, но она дёрнула, вырывая.
– Лен… родная… нужно, понимаешь? Нужно, – он всё же взял её руки в свои, крепко держал, чтобы не вывернула. Уложил ей на колени, уткнулся в них лбом. Он не слышал, он знал – она снова беззвучно плачет.