Я жду людей. А прилетают птицы
Рассказ, написанный в соавторстве с другом. Продолжение рассказа «Приказов верить в чудеса не поступало». В рассказе ведется повествование от двух героев. В главах будут встречаться флешбеки, которые будут выделены с двух сторон линиями. Название рабочее: цитата части стихотворения, взятого со страницы Стих.ру от автора Кот Басё. Эпиграфом к первой главе и ко всему рассказу выступает отрывок из другого стихотворения того же автора.
I: http://pikabu.ru/story/_2089080
II: http://pikabu.ru/story/_2093904
III: http://pikabu.ru/story/_2096862
___________________________
Хрустнули кости, когда старый друг крепко зажал Виктора в стальных тисках своих объятий. И сразу пАхнуло прошлым, мятными конфетами, которые очень любил тогда ещё довольно щуплый парень и вечно раненые ступни, потому что Матвей обожал ходить босиком, но куда ставить ноги не думал вообще. Как шутливо дрались, как Виктор частенько оттягивал одну из косичек Матвея и зажимал губой, шевеля как усами. Что ж… усы теперь свои, старый друг заматерел и обулся, но косички остались прежними. Правда, теперь только гребем, с обоих сторон голова была выбрита.
– Да пусти ж ты, старый черт, – хохотнул Виктор и почувствовал почву под ногами. Матвей поставил его, наконец, на место. Осипов смотрел, как Лена держит на руках его сына, смотрел на ребенка, видя отражение самого себя. Не мог поверить, но верить себя заставлял. И хотел было уже шагнуть к ней, к ним, чтобы обнять, просто потому что это было нужно именно сейчас, но остался на месте, услышав слова Лены. Смотрел, как она уходит, держа на руках ребенка и было тяжело вздохнуть. Помог Матвей, хлопнул по спине, заставляя работать лёгкие, возвращая к реальности. Улыбался, выуживая из кармана папиросы, закурил, прикуривая и Виктору.
– Добрался таки. Как и обещал… даже раньше. Что случилось-то?
– Да повезло просто, – Виктор пытался высмотреть среди людей Лену, но уже не видел её.
– Пойдём, поешь. Выпьем. Шел-то, поди, долго? Ребят, это Виктор, Виктор Осипов. Вы, – ткнув пальцем в долговязых подростков, – идите к старшим, да спросите о нём. Скажите, что пришел. Дождались-таки. Ребят! Дождались!
_____
Когда работал в школе, всё высматривал в толпе первоклашек темноволосых детишек. Почему… да черт его знает, просто иногда тоска так снедала, не давала дышать полной грудью, что казалось, лучше в этом треклятом городе, в прогнившей системе, но вместе… семьей. А когда видел, что дети-то эти, словно пробирочные, с промытыми мозгами, становилось гадко, злость вымывала тоску, вновь заполняла нутро Виктора той нужной решительностью, упрямством, здоровой злобой живого человека, который не хочет быть одним из тысячей одинаковых душ. И знал, что его ребенок где-то вдали от этого, спасён из этих загребущих лап. Осталось только спасти остальных.
_____
– Слушай, Вить… Ты на Ленку не сердись, – Матвей откинул капюшон, почесал голову, попыхивая сигаретой. Свет из окна, из дома которого только что вышли, окрашивал сереющий вечер мягким янтарём. За дверью остались те, кто был лично знаком с Виктором ещё когда сбегали за Стену. Не все, двое человек погибли, их место заняли другие. И Осипов не знал, что с ними делать. А они не знали, что делать с ним. Проглядели планы, карты, документы, выдали списки личного состава, оружия… а что дальше? Они ждали от него указаний, распоряжений, готовый броситься тот час в лобовую атаку. А ему до смерти хотелось плюнуть на всё и уйти в лес. Забрать с собой Ленку и уйти, да хоть на пару часов. И сейчас Матвей, так и не разучившись чувствовать настроение старого друга, начал давить.
– Она, правда, не знала, что ты жив. Да все думали, что ты помер, – он облокотился на перила крыльца, – кроме вот нас восьмерых никто не знал. Тебя в первые месяца возвели в культ мученика, да не скалься, так и было. Опьянели просто все… от свободы, от вообще всего этого. А Ленка… знаешь, мне её порой придушить хотелось. Она в первую неделю так выла, что душу выворачивало. Думал, ну её к черту, бабу… пристрелю. Но только чтоб не слышать этой её боли. Да, ну это, тяжело было, – тяжелая рука легка на плечо Осипова, – всем нам тяжело было. А то, что Степке не сказала, ну… понять-то можно. Откуда ей знать? Если б мы ей сказали, что ты жив, так она бы рванула к тебе, а так сидела себе. Детей воспитывала. Ершистая, правда стала, смотрит волком. Научи, говорила, стрелять, прилипла. Гонял-гонял, но как-то не особо отвадило. Не сердись, время дай ей, она скажет Степке, да и он умный пацан, головастый, может сам поймёт. Ты только не дави, а то я тебя знаю же, ты ж могёшь. Но вот… не надо, правда.
_____
– А ты правда сын тех самых? – босоногий мальчуган ковырял палкой глину на заднем дворе школы, но не смотрел на своего нового друга. Только задумчиво жевал губу, да сосредоточенно сопел, когда очередной кусок глины не желал поддеваться палкой в вязкой жиже.
– Правда.
– И ты веришь в то, что они говорят? Ну про Стену… про то, что за ней?
– Верю.
– А можно я с тобой верить буду? Я бы хотел там побывать. Мне, если честно, не нравится тут жить. Я не люблю Город, – такие невинные в своей честности слова могли бы счесть речами изменника, да только не было никого рядом, кроме черноволосого подростка, который сунув руки в карманы, раскачивался с пятки на носок.
– Можно.
– Спасибо. И ты нас туда уведешь? Ну… когда-нибудь? – он наконец-то поднял голову, смотрел своими ясными, ловящими лучи тусклого солнца глазами.
– Уведу, обещаю.
_____
Он подходил к её дому, прокручивая в голове сказанные Матвеем слова. И не мог понять, чего в нем больше – сожаления ли, злости? Или той самой тоски, что преследовала его все эти годы? Имел ли он право держать на неё зло? Нет, ни малейшего. Сам наказал не говорить ей, сам наказал держать всё в тайне. Но почему-то где-то очень глубоко внутри, там где остался восемнадцатилетний мальчишка, он глупо надеялся на то, что она не могла его вот так запросто похоронить. Окликнул, постучав в дверь и стал ждать, пытаясь проглотить совсем ненужные слова, которые были бы сейчас совсем не к месту. Она открыла дверь, а рядом с ней – молодой парнишка с такой необычайной медью в волосах, что казалось, в темноте проёма догорает закат. Молчал, пока представляла, только крепко пожал Ясику, как назвала его Лена, протянутую руку.
Он вошел и сел, по-прежнему молчал, хотя сказать хотелось очень много. Но слова почему-то засыхали на языке. И появился Степан, размахивал ножом, Виктору показалось, сейчас он снова кинется, попытается поранить слишком большим для его роста оружием. Но нет, он просто играл. Хотя, лучше б уж кинулся, ибо когда заговорил, обращаясь к матери, стало гораздо больнее, чем от возможного удара. Степа спрашивал про папу, в его просьбе звучала мольба, а Виктор чувствовал, как сами собой руки скручивает в кулаки, пока Лена отвечала на просьбы сына отказом. На помощь пришел Ясик, увел мальчишку. Осипов вспомнил, и его и его отца, правда, тогда он был таким же, как Степка, но буйная рыжесть на лопоухой голове уже тогда была запоминающейся.
Перед ним появилась тарелка с ароматной кашей, но в горле был комок, а разжать плотно сжатые челюсти не представлялось возможным. Есть он не хотел, сейчас ему был нужен разговор. Да хотя бы просто за руку её взять. А она суетилась, смахивала несуществующую пыль, поднимала раскиданные вещи. Виктор всё же взял ложку, ковыряя исходящую паром гречку. В их молчании тишина была до краёв заполненная невысказанными словами. Тишина была готова лопнуть, взорваться. Он сорвался первым, на пороге комнаты схватил за руку и усадил напротив. Тишину разорвал свист чайника и она снова подорвалась, наливая в чашки крепкозаваренный напиток. Он хотел встать, остановить её и наконец-то обнять, прижать к себе, он хотел, чтобы она наконец выплакала все те слезы, что предательски стояли в глазах, он видел их, как бы она не старалась их спрятать. Но не успел, она подошла неслышно, коснулась руками плеч, поцеловала. Виктор не успел накрыть её руку своей, она отпрянула, но села за стол.
– Накормили уже, – тихо пробормотал в ответ, – спасибо.
Они вдохнули одновременно, наконец-то встретившись взглядом, но Осипов её опередил. Не отпускал глаз, всматривался в её лицо и хрипло выдохнул:
– Почему ты ему не сказала?
Она молчала, сжимала ложку в кулаке столь сильно, что побелели костяшки и всё же шепнула:
– Я не могу…
– Но он узнает, сегодня, завтра, – Виктор взмахнул рукой, – через неделю. Он узнает, Лена. Скажи ему.
– Он спит, – голос её изменился. Как и взгляд. Сейчас чувствовалось напряжение, она не отводила глаза, – завтра. Я скажу завтра…
– Правда? Уверена? – зашипел Осипов, подавшись к ней, – он имеет право знать, что его отец существует не только в рассказах.
– Имеет! – Она вскочила, Виктор поднялся след за ней, – но когда придёт время. В нужное время, Витя.
– И кто будет определять, когда придёт это время? – желваки на скулах мужчины вздувались, он не сводил с неё взгляд, – ты?
– Уж точно не ты, – она зашипела в ответ, смахнув рукавом выступившие слезы, – ты вообще для него мёртвый.
Осипов замер, медленно выдыхая из лёгких всю злость, что вдруг там возникла пламенем. И сделал шаг назад, качнув головой. Отступал к дверям, а она осталась стоять у стола, провожала его взглядом, сжав губы в тонкую нитку. На пороге Виктор повернулся к ней спиной, выходя из дома. Злость ушла, пеплом оседала горечь.
_____
– Что мне ей сказать? Если вдруг ты не выберешься, что сказать?
– Что меня убили. Скажите, что подстрелили. Так будет проще.
– Да как же проще-то, Вить, она ж беременная. А вдруг чего...
– Ничего не случится, ей уже вот-вот рожать. Катька, если что, примет роды и в пути.
– Всё это как-то не по-человечески. Ладно… надо так надо. Не скажем.
_____
Не вместилось. Продолжение в комментариях.
I: http://pikabu.ru/story/_2089080
II: http://pikabu.ru/story/_2093904
III: http://pikabu.ru/story/_2096862
___________________________
Хрустнули кости, когда старый друг крепко зажал Виктора в стальных тисках своих объятий. И сразу пАхнуло прошлым, мятными конфетами, которые очень любил тогда ещё довольно щуплый парень и вечно раненые ступни, потому что Матвей обожал ходить босиком, но куда ставить ноги не думал вообще. Как шутливо дрались, как Виктор частенько оттягивал одну из косичек Матвея и зажимал губой, шевеля как усами. Что ж… усы теперь свои, старый друг заматерел и обулся, но косички остались прежними. Правда, теперь только гребем, с обоих сторон голова была выбрита.
– Да пусти ж ты, старый черт, – хохотнул Виктор и почувствовал почву под ногами. Матвей поставил его, наконец, на место. Осипов смотрел, как Лена держит на руках его сына, смотрел на ребенка, видя отражение самого себя. Не мог поверить, но верить себя заставлял. И хотел было уже шагнуть к ней, к ним, чтобы обнять, просто потому что это было нужно именно сейчас, но остался на месте, услышав слова Лены. Смотрел, как она уходит, держа на руках ребенка и было тяжело вздохнуть. Помог Матвей, хлопнул по спине, заставляя работать лёгкие, возвращая к реальности. Улыбался, выуживая из кармана папиросы, закурил, прикуривая и Виктору.
– Добрался таки. Как и обещал… даже раньше. Что случилось-то?
– Да повезло просто, – Виктор пытался высмотреть среди людей Лену, но уже не видел её.
– Пойдём, поешь. Выпьем. Шел-то, поди, долго? Ребят, это Виктор, Виктор Осипов. Вы, – ткнув пальцем в долговязых подростков, – идите к старшим, да спросите о нём. Скажите, что пришел. Дождались-таки. Ребят! Дождались!
_____
Когда работал в школе, всё высматривал в толпе первоклашек темноволосых детишек. Почему… да черт его знает, просто иногда тоска так снедала, не давала дышать полной грудью, что казалось, лучше в этом треклятом городе, в прогнившей системе, но вместе… семьей. А когда видел, что дети-то эти, словно пробирочные, с промытыми мозгами, становилось гадко, злость вымывала тоску, вновь заполняла нутро Виктора той нужной решительностью, упрямством, здоровой злобой живого человека, который не хочет быть одним из тысячей одинаковых душ. И знал, что его ребенок где-то вдали от этого, спасён из этих загребущих лап. Осталось только спасти остальных.
_____
– Слушай, Вить… Ты на Ленку не сердись, – Матвей откинул капюшон, почесал голову, попыхивая сигаретой. Свет из окна, из дома которого только что вышли, окрашивал сереющий вечер мягким янтарём. За дверью остались те, кто был лично знаком с Виктором ещё когда сбегали за Стену. Не все, двое человек погибли, их место заняли другие. И Осипов не знал, что с ними делать. А они не знали, что делать с ним. Проглядели планы, карты, документы, выдали списки личного состава, оружия… а что дальше? Они ждали от него указаний, распоряжений, готовый броситься тот час в лобовую атаку. А ему до смерти хотелось плюнуть на всё и уйти в лес. Забрать с собой Ленку и уйти, да хоть на пару часов. И сейчас Матвей, так и не разучившись чувствовать настроение старого друга, начал давить.
– Она, правда, не знала, что ты жив. Да все думали, что ты помер, – он облокотился на перила крыльца, – кроме вот нас восьмерых никто не знал. Тебя в первые месяца возвели в культ мученика, да не скалься, так и было. Опьянели просто все… от свободы, от вообще всего этого. А Ленка… знаешь, мне её порой придушить хотелось. Она в первую неделю так выла, что душу выворачивало. Думал, ну её к черту, бабу… пристрелю. Но только чтоб не слышать этой её боли. Да, ну это, тяжело было, – тяжелая рука легка на плечо Осипова, – всем нам тяжело было. А то, что Степке не сказала, ну… понять-то можно. Откуда ей знать? Если б мы ей сказали, что ты жив, так она бы рванула к тебе, а так сидела себе. Детей воспитывала. Ершистая, правда стала, смотрит волком. Научи, говорила, стрелять, прилипла. Гонял-гонял, но как-то не особо отвадило. Не сердись, время дай ей, она скажет Степке, да и он умный пацан, головастый, может сам поймёт. Ты только не дави, а то я тебя знаю же, ты ж могёшь. Но вот… не надо, правда.
_____
– А ты правда сын тех самых? – босоногий мальчуган ковырял палкой глину на заднем дворе школы, но не смотрел на своего нового друга. Только задумчиво жевал губу, да сосредоточенно сопел, когда очередной кусок глины не желал поддеваться палкой в вязкой жиже.
– Правда.
– И ты веришь в то, что они говорят? Ну про Стену… про то, что за ней?
– Верю.
– А можно я с тобой верить буду? Я бы хотел там побывать. Мне, если честно, не нравится тут жить. Я не люблю Город, – такие невинные в своей честности слова могли бы счесть речами изменника, да только не было никого рядом, кроме черноволосого подростка, который сунув руки в карманы, раскачивался с пятки на носок.
– Можно.
– Спасибо. И ты нас туда уведешь? Ну… когда-нибудь? – он наконец-то поднял голову, смотрел своими ясными, ловящими лучи тусклого солнца глазами.
– Уведу, обещаю.
_____
Он подходил к её дому, прокручивая в голове сказанные Матвеем слова. И не мог понять, чего в нем больше – сожаления ли, злости? Или той самой тоски, что преследовала его все эти годы? Имел ли он право держать на неё зло? Нет, ни малейшего. Сам наказал не говорить ей, сам наказал держать всё в тайне. Но почему-то где-то очень глубоко внутри, там где остался восемнадцатилетний мальчишка, он глупо надеялся на то, что она не могла его вот так запросто похоронить. Окликнул, постучав в дверь и стал ждать, пытаясь проглотить совсем ненужные слова, которые были бы сейчас совсем не к месту. Она открыла дверь, а рядом с ней – молодой парнишка с такой необычайной медью в волосах, что казалось, в темноте проёма догорает закат. Молчал, пока представляла, только крепко пожал Ясику, как назвала его Лена, протянутую руку.
Он вошел и сел, по-прежнему молчал, хотя сказать хотелось очень много. Но слова почему-то засыхали на языке. И появился Степан, размахивал ножом, Виктору показалось, сейчас он снова кинется, попытается поранить слишком большим для его роста оружием. Но нет, он просто играл. Хотя, лучше б уж кинулся, ибо когда заговорил, обращаясь к матери, стало гораздо больнее, чем от возможного удара. Степа спрашивал про папу, в его просьбе звучала мольба, а Виктор чувствовал, как сами собой руки скручивает в кулаки, пока Лена отвечала на просьбы сына отказом. На помощь пришел Ясик, увел мальчишку. Осипов вспомнил, и его и его отца, правда, тогда он был таким же, как Степка, но буйная рыжесть на лопоухой голове уже тогда была запоминающейся.
Перед ним появилась тарелка с ароматной кашей, но в горле был комок, а разжать плотно сжатые челюсти не представлялось возможным. Есть он не хотел, сейчас ему был нужен разговор. Да хотя бы просто за руку её взять. А она суетилась, смахивала несуществующую пыль, поднимала раскиданные вещи. Виктор всё же взял ложку, ковыряя исходящую паром гречку. В их молчании тишина была до краёв заполненная невысказанными словами. Тишина была готова лопнуть, взорваться. Он сорвался первым, на пороге комнаты схватил за руку и усадил напротив. Тишину разорвал свист чайника и она снова подорвалась, наливая в чашки крепкозаваренный напиток. Он хотел встать, остановить её и наконец-то обнять, прижать к себе, он хотел, чтобы она наконец выплакала все те слезы, что предательски стояли в глазах, он видел их, как бы она не старалась их спрятать. Но не успел, она подошла неслышно, коснулась руками плеч, поцеловала. Виктор не успел накрыть её руку своей, она отпрянула, но села за стол.
– Накормили уже, – тихо пробормотал в ответ, – спасибо.
Они вдохнули одновременно, наконец-то встретившись взглядом, но Осипов её опередил. Не отпускал глаз, всматривался в её лицо и хрипло выдохнул:
– Почему ты ему не сказала?
Она молчала, сжимала ложку в кулаке столь сильно, что побелели костяшки и всё же шепнула:
– Я не могу…
– Но он узнает, сегодня, завтра, – Виктор взмахнул рукой, – через неделю. Он узнает, Лена. Скажи ему.
– Он спит, – голос её изменился. Как и взгляд. Сейчас чувствовалось напряжение, она не отводила глаза, – завтра. Я скажу завтра…
– Правда? Уверена? – зашипел Осипов, подавшись к ней, – он имеет право знать, что его отец существует не только в рассказах.
– Имеет! – Она вскочила, Виктор поднялся след за ней, – но когда придёт время. В нужное время, Витя.
– И кто будет определять, когда придёт это время? – желваки на скулах мужчины вздувались, он не сводил с неё взгляд, – ты?
– Уж точно не ты, – она зашипела в ответ, смахнув рукавом выступившие слезы, – ты вообще для него мёртвый.
Осипов замер, медленно выдыхая из лёгких всю злость, что вдруг там возникла пламенем. И сделал шаг назад, качнув головой. Отступал к дверям, а она осталась стоять у стола, провожала его взглядом, сжав губы в тонкую нитку. На пороге Виктор повернулся к ней спиной, выходя из дома. Злость ушла, пеплом оседала горечь.
_____
– Что мне ей сказать? Если вдруг ты не выберешься, что сказать?
– Что меня убили. Скажите, что подстрелили. Так будет проще.
– Да как же проще-то, Вить, она ж беременная. А вдруг чего...
– Ничего не случится, ей уже вот-вот рожать. Катька, если что, примет роды и в пути.
– Всё это как-то не по-человечески. Ладно… надо так надо. Не скажем.
_____
Не вместилось. Продолжение в комментариях.