Я жду людей. А прилетают птицы
Рассказ, написанный в соавторстве с другом. Продолжение рассказа «Приказов верить в чудеса не поступало». В рассказе ведется повествование от двух героев. В главах будут встречаться флешбеки, которые будут выделены с двух сторон линиями. Название рабочее: цитата части стихотворения, взятого со страницы Стих.ру от автора Кот Басё. Эпиграфом к первой главе и ко всему рассказу выступает отрывок из другого стихотворения того же автора.
I: http://pikabu.ru/story/_2089080
II: http://pikabu.ru/story/_2093904
___________________________
III
Она злилась, она хотела вцепиться в его горло зубами, чтобы только не добрался до лагеря. Она стояла, выпрямившись, молчала, терпя каждое оскорбление, пока не услышала свое имя. И сердце перестало биться.
– Витя, – шевельнулись губы, находя в его чертах того мальчишку, что показывал ей запуск ракеты. Шагнула к нему, чтобы, сама не поняла как, с размаху влепить пощечину. Где он был все эти десять лет? Неужели нельзя написать одного слова? Хоть раз попытаться поговорить?
– Витенька, – наконец, опала в его руках, когда не осталось сил на ярость, когда осталась только боль, боль, которой не было никогда. Но сквозь эту боль на лопатках резались крылья.
Тогда, в лесу, она обнимала его лицо ладонями, целовала лоб и глаза, не веря, что так бывает, что вот он – настоящий, здесь. Живой. Родной. Единственный.
_____
Первое время ее разве что на руках не носили. Тогда, в первые месяцы, она была для них символом надежды, любовью тех, кто был верен Виктору. О ней заботились все, кому не лень, а она ничего не видела, до крови впиваясь ногтями в ладони. Когда родился мальчик, Степа, все немного поутихли, хотя еще пару месяцев радовались так, словно на землю явился Мессия, сын бога, да вообще бог знает кто. Лена, оклемавшись от депрессии, рычала на них, пытаясь объяснить, что она ничем не лучше. Впрочем, через месяц, остальным это тоже надоело, они ее оставили в покое. В том одиночестве первых месяцев она смотрела на сына и плакала. Плакала не от жалости к себе - от раздирающего чувства, поселившегося в груди. Того самого чувства, которое согревало, когда Витя был рядом, а потом стало высасывать все соки. Тогда она похудела, осунулась, и даже Матвей неохотно с ней говорил - слишком много боли было в ней той, слишком многое напоминало ему о его друге, слишком болезненно воспринимала Лена каждую фразу.
А потом стало не до них. Отец Яши - выправленный бывший военный заболел, не выкарабкался из лап болезни. И мальчика отдали на воспитание Лене. А дальше - только и успевай отбирать все, что горит, течет, плавится или может это сделать - иначе взорвется. А дальше на них, на жалость к себе, на слезы не осталось времени.
_____
– Мама! – он бросился к ней от ворот, прижимаясь к ногам, испуганно косясь на мужчину, который, он был почти в этом уверен, хотел их всех убить. Лена обняла ребенка, оборачиваясь на Виктора. Теперь, именно теперь, она видела, что каждой черточкой, улыбкой и морщинками, когда хмурится, Степка пошел в него. Годы стирали его черты из памяти, оставляя их только в ребенке, но там не могла понять, где свое, а где – его, где общее. И только теперь видела, что все его. Сердце сжималось болью, она отвернулась, поднимала сына на руки, прижимая к себе. Степа обхватил шею руками, а талию ногами, прижимаясь к родному теплу.
– Мама, почему этот дядя здесь? – громкий детский голос взорвал смешение и смущение, но никто не успел ответить до Лены, которая уверенно заверила малыша.
– Он просто наш старый друг, я его не сразу узнала.
– Он знает папу?
– Да, знает, маленький мой, он – знает, – голоса не было, она кивнула своим мыслям, пробираясь сквозь толпу людей, и спина исчезла среди лиц. Тех, что узнавали. Тех, что улыбались. И все остались, кроме одного рыжего мальчишки, который убежал вслед за Леной.
– Но… - начал было Ясик, но наткнулся лишь на ледяной взгляд. И исчез, как исчезал всегда. Теперь, разве что не для того, чтобы пошалить, а для того, чтобы оставить женщину наедине с собой. Она уткнулась в руку сына лбом, сжимая добела губы и прерывисто дышала, стараясь не заплакать при сыне. У него не должно быть горя.
– Держи, Степ, – одной рукой все придерживая мальчика, второй отдала ему нож, который достала из кармана куртки. Мальчик моментально забыл о странном дяде, о том, что у мамы какие-то совсем грустные глаза и о том, что сегодня чуть не расстался с жизнью. У него был его нож.
_____
Она показывала ему ту запись лишь один раз. Совсем недавно, пару месяцев назад, но черты папы он, видимо, забыл. Степа так радовался, чувствовал себя таким гордым, когда Лена дала ему диск, а потом, когда смотрел, его глаза сияли такой невероятной радостью, что ей самой хотелось плакать.
– Папа вернется?
– Конечно, мальчик мой, конечно вернется…
_____
– Лен! – Ясик жил в ее доме с тех самых пор, как стал ее воспитанником. Раньше, когда этот дом только построили, и их туда заселили, с ними жила еще Катя, но она быстро переехала жить в другой дом к вихрастому, огроменному парнишке Вале, и теперь ходила с огромным животом.
– Лен, – повторил подрывник, отрывая женщину от мыслей. Она уже в который раз мыла одну и ту же тарелку после ужина.
– Что, дорогой? – обернулась, вытирая руки о старое, тлеющее прямо в руках от времени полотенце.
– Это он?
– Да, Ясь, он самый, – она кивнула, отворачиваясь от старшего сына (все дети – твои, как ни крути).
– А Степа… – он не договорил, видя, как из рук девушки падает тарелка. Успел подхватить на подлете к полу, поставил на стол, от греха, от нее подальше, и обнял за плечи. Ту, что стала больше, чем сестрой и матерью.
– Я не знаю, милый, я не знаю, – она уткнулась в плечо Яши, пряча в нем свои слезы, когда в дверь постучали.
– Лена! – теперь она узнала этот голос. Ей не надо было выходить на улицу, чтобы спрашивать, где Виктор – она знала, что они спрятались у Матвея и что-то обсуждают. Как когда-то, склонившись над столом. Разве что сейчас оба были сильно шире в плечах и обросли бородой. И курят, непременно курят. Яша открыл дверь, впуская Виктора внутрь. И отступил.
– Проходи. Это Ясик, знакомься. Это… – задумалась, пытаясь понять, кто же ей на самом деле Яша, – мой... да теперь уже точно старший сын, – ее голос дрожал. Она пыталась придумать тему для разговора, простого разговора ни о чем, легкого рассказа, вроде того, что «вчера была замечательная погода», но язык не поворачивался ничего сказать. Она только поставила чайник, молча указывая на один из трех стульев у самодельного стола.
– Садись.
Из комнаты вылетел ураган, размахивающий ножом. Ураган взглянул на мужчину, которого дико боялся еще несколько часов назад, но теперь, когда его принял Матвей, когда мама сказала, что все хорошо, мужчина не был достоин внимания, когда были дела поважнее.
– Мама, а я сегодня себя хорошо вел? Мама, покажи мне кино с папой, – у Лены ком встал в горле. Она села на корточки, поправляя на сыне кофту, вытирая рукавом остатки ужина у рта.
– Милый, давай завтра?
– Ну хотя бы расскажи про папу… - умолял Степан, а Лена на глазах бледнела, боясь смотреть на сына, на Виктора и на Ясика. Последний, однако, оказался, куда более прытким. Он развернул Степу и утащил его за руку.
– Знаешь, сколько раз мама мне все рассказывала? Да я лучше нее все запомнил, честное слово. Я сам видел твоего папу, когда был таким как ты… А хочешь расскажу, как Стена… – с тем и утащил в комнату, размахивая руками, явно увлекшись рассказом. Лена еще несколько мгновений сидела на коленях, прежде чем подняться.
– Мы уже поужинали, – она протерла стол, прежде чем взять только что мытую пять раз тарелку, наложить из кастрюли ароматную от косточки гречку с редкими намеками на мясо, и поставить перед Витей. Она не могла сесть – сновала вокруг, прибирая и подметая, убирая старые игрушки, поднимая брошенную Ясей куртку, замирая только за его спиной, и до боли скручивало кишки, как она хотела к нему прикоснуться, обнять за плечи, поцеловать сейчас непривычно выбритую макушку. Ей так его не хватало, что сейчас было слишком много. Он изменился. У него была борода, она не могла в это поверить, но у него была борода. Лена старалась не смотреть в его глаза, потому что боялась снова расплакаться, только что вытирала рукавами случайные слезы – и глаза-то были красными, предательски сияя.
– Я сделаю чай, – сказала, заглянув к детям. Оба уснули одетые на одной кровати, впечатлившиеся событиями прошедшего дня. Улыбнулась, неслышно прикрывая дверь.
– Ты… – перед глазами поплыло от резкости движения и боли в запястье. Он поймал ее, усаживая напротив, не разрешая больше кружить по маленькой кухне. Она упала на стул, опуская глаза, боясь на него посмотреть.
– Сядь, – она не узнавала этих стальных ноток в его голосе, не узнавала совсем. Чайник противно засвистел, заставляя снова подорваться, искать щербатые чашки, чтобы наливать заварку и кипяток в две чашки, ставить одну перед Виктором, вторую – у пустого стула. И снова куда-то побежать. А потом замереть, обернуться, положить тонкость пальцев на его плечи, закрыть глаза, прижаться губами к макушке, и тут же отшатнуться – она не может сыну сказать, что вот он, его герой, так какое право она имеет к нему прикасаться?
Села на стул, потупившись.
– Ты ничего не ешь, – прошептала на выдохе, не в силах произнести ничего более.
I: http://pikabu.ru/story/_2089080
II: http://pikabu.ru/story/_2093904
___________________________
III
Она злилась, она хотела вцепиться в его горло зубами, чтобы только не добрался до лагеря. Она стояла, выпрямившись, молчала, терпя каждое оскорбление, пока не услышала свое имя. И сердце перестало биться.
– Витя, – шевельнулись губы, находя в его чертах того мальчишку, что показывал ей запуск ракеты. Шагнула к нему, чтобы, сама не поняла как, с размаху влепить пощечину. Где он был все эти десять лет? Неужели нельзя написать одного слова? Хоть раз попытаться поговорить?
– Витенька, – наконец, опала в его руках, когда не осталось сил на ярость, когда осталась только боль, боль, которой не было никогда. Но сквозь эту боль на лопатках резались крылья.
Тогда, в лесу, она обнимала его лицо ладонями, целовала лоб и глаза, не веря, что так бывает, что вот он – настоящий, здесь. Живой. Родной. Единственный.
_____
Первое время ее разве что на руках не носили. Тогда, в первые месяцы, она была для них символом надежды, любовью тех, кто был верен Виктору. О ней заботились все, кому не лень, а она ничего не видела, до крови впиваясь ногтями в ладони. Когда родился мальчик, Степа, все немного поутихли, хотя еще пару месяцев радовались так, словно на землю явился Мессия, сын бога, да вообще бог знает кто. Лена, оклемавшись от депрессии, рычала на них, пытаясь объяснить, что она ничем не лучше. Впрочем, через месяц, остальным это тоже надоело, они ее оставили в покое. В том одиночестве первых месяцев она смотрела на сына и плакала. Плакала не от жалости к себе - от раздирающего чувства, поселившегося в груди. Того самого чувства, которое согревало, когда Витя был рядом, а потом стало высасывать все соки. Тогда она похудела, осунулась, и даже Матвей неохотно с ней говорил - слишком много боли было в ней той, слишком многое напоминало ему о его друге, слишком болезненно воспринимала Лена каждую фразу.
А потом стало не до них. Отец Яши - выправленный бывший военный заболел, не выкарабкался из лап болезни. И мальчика отдали на воспитание Лене. А дальше - только и успевай отбирать все, что горит, течет, плавится или может это сделать - иначе взорвется. А дальше на них, на жалость к себе, на слезы не осталось времени.
_____
– Мама! – он бросился к ней от ворот, прижимаясь к ногам, испуганно косясь на мужчину, который, он был почти в этом уверен, хотел их всех убить. Лена обняла ребенка, оборачиваясь на Виктора. Теперь, именно теперь, она видела, что каждой черточкой, улыбкой и морщинками, когда хмурится, Степка пошел в него. Годы стирали его черты из памяти, оставляя их только в ребенке, но там не могла понять, где свое, а где – его, где общее. И только теперь видела, что все его. Сердце сжималось болью, она отвернулась, поднимала сына на руки, прижимая к себе. Степа обхватил шею руками, а талию ногами, прижимаясь к родному теплу.
– Мама, почему этот дядя здесь? – громкий детский голос взорвал смешение и смущение, но никто не успел ответить до Лены, которая уверенно заверила малыша.
– Он просто наш старый друг, я его не сразу узнала.
– Он знает папу?
– Да, знает, маленький мой, он – знает, – голоса не было, она кивнула своим мыслям, пробираясь сквозь толпу людей, и спина исчезла среди лиц. Тех, что узнавали. Тех, что улыбались. И все остались, кроме одного рыжего мальчишки, который убежал вслед за Леной.
– Но… - начал было Ясик, но наткнулся лишь на ледяной взгляд. И исчез, как исчезал всегда. Теперь, разве что не для того, чтобы пошалить, а для того, чтобы оставить женщину наедине с собой. Она уткнулась в руку сына лбом, сжимая добела губы и прерывисто дышала, стараясь не заплакать при сыне. У него не должно быть горя.
– Держи, Степ, – одной рукой все придерживая мальчика, второй отдала ему нож, который достала из кармана куртки. Мальчик моментально забыл о странном дяде, о том, что у мамы какие-то совсем грустные глаза и о том, что сегодня чуть не расстался с жизнью. У него был его нож.
_____
Она показывала ему ту запись лишь один раз. Совсем недавно, пару месяцев назад, но черты папы он, видимо, забыл. Степа так радовался, чувствовал себя таким гордым, когда Лена дала ему диск, а потом, когда смотрел, его глаза сияли такой невероятной радостью, что ей самой хотелось плакать.
– Папа вернется?
– Конечно, мальчик мой, конечно вернется…
_____
– Лен! – Ясик жил в ее доме с тех самых пор, как стал ее воспитанником. Раньше, когда этот дом только построили, и их туда заселили, с ними жила еще Катя, но она быстро переехала жить в другой дом к вихрастому, огроменному парнишке Вале, и теперь ходила с огромным животом.
– Лен, – повторил подрывник, отрывая женщину от мыслей. Она уже в который раз мыла одну и ту же тарелку после ужина.
– Что, дорогой? – обернулась, вытирая руки о старое, тлеющее прямо в руках от времени полотенце.
– Это он?
– Да, Ясь, он самый, – она кивнула, отворачиваясь от старшего сына (все дети – твои, как ни крути).
– А Степа… – он не договорил, видя, как из рук девушки падает тарелка. Успел подхватить на подлете к полу, поставил на стол, от греха, от нее подальше, и обнял за плечи. Ту, что стала больше, чем сестрой и матерью.
– Я не знаю, милый, я не знаю, – она уткнулась в плечо Яши, пряча в нем свои слезы, когда в дверь постучали.
– Лена! – теперь она узнала этот голос. Ей не надо было выходить на улицу, чтобы спрашивать, где Виктор – она знала, что они спрятались у Матвея и что-то обсуждают. Как когда-то, склонившись над столом. Разве что сейчас оба были сильно шире в плечах и обросли бородой. И курят, непременно курят. Яша открыл дверь, впуская Виктора внутрь. И отступил.
– Проходи. Это Ясик, знакомься. Это… – задумалась, пытаясь понять, кто же ей на самом деле Яша, – мой... да теперь уже точно старший сын, – ее голос дрожал. Она пыталась придумать тему для разговора, простого разговора ни о чем, легкого рассказа, вроде того, что «вчера была замечательная погода», но язык не поворачивался ничего сказать. Она только поставила чайник, молча указывая на один из трех стульев у самодельного стола.
– Садись.
Из комнаты вылетел ураган, размахивающий ножом. Ураган взглянул на мужчину, которого дико боялся еще несколько часов назад, но теперь, когда его принял Матвей, когда мама сказала, что все хорошо, мужчина не был достоин внимания, когда были дела поважнее.
– Мама, а я сегодня себя хорошо вел? Мама, покажи мне кино с папой, – у Лены ком встал в горле. Она села на корточки, поправляя на сыне кофту, вытирая рукавом остатки ужина у рта.
– Милый, давай завтра?
– Ну хотя бы расскажи про папу… - умолял Степан, а Лена на глазах бледнела, боясь смотреть на сына, на Виктора и на Ясика. Последний, однако, оказался, куда более прытким. Он развернул Степу и утащил его за руку.
– Знаешь, сколько раз мама мне все рассказывала? Да я лучше нее все запомнил, честное слово. Я сам видел твоего папу, когда был таким как ты… А хочешь расскажу, как Стена… – с тем и утащил в комнату, размахивая руками, явно увлекшись рассказом. Лена еще несколько мгновений сидела на коленях, прежде чем подняться.
– Мы уже поужинали, – она протерла стол, прежде чем взять только что мытую пять раз тарелку, наложить из кастрюли ароматную от косточки гречку с редкими намеками на мясо, и поставить перед Витей. Она не могла сесть – сновала вокруг, прибирая и подметая, убирая старые игрушки, поднимая брошенную Ясей куртку, замирая только за его спиной, и до боли скручивало кишки, как она хотела к нему прикоснуться, обнять за плечи, поцеловать сейчас непривычно выбритую макушку. Ей так его не хватало, что сейчас было слишком много. Он изменился. У него была борода, она не могла в это поверить, но у него была борода. Лена старалась не смотреть в его глаза, потому что боялась снова расплакаться, только что вытирала рукавами случайные слезы – и глаза-то были красными, предательски сияя.
– Я сделаю чай, – сказала, заглянув к детям. Оба уснули одетые на одной кровати, впечатлившиеся событиями прошедшего дня. Улыбнулась, неслышно прикрывая дверь.
– Ты… – перед глазами поплыло от резкости движения и боли в запястье. Он поймал ее, усаживая напротив, не разрешая больше кружить по маленькой кухне. Она упала на стул, опуская глаза, боясь на него посмотреть.
– Сядь, – она не узнавала этих стальных ноток в его голосе, не узнавала совсем. Чайник противно засвистел, заставляя снова подорваться, искать щербатые чашки, чтобы наливать заварку и кипяток в две чашки, ставить одну перед Виктором, вторую – у пустого стула. И снова куда-то побежать. А потом замереть, обернуться, положить тонкость пальцев на его плечи, закрыть глаза, прижаться губами к макушке, и тут же отшатнуться – она не может сыну сказать, что вот он, его герой, так какое право она имеет к нему прикасаться?
Села на стул, потупившись.
– Ты ничего не ешь, – прошептала на выдохе, не в силах произнести ничего более.