Я и мой друг ОКР⁠⁠

У каждого из нас есть отношения. С мамой, с папой, любимым человеком, ребенком, другом, коллегами. Одни поверхностны и мимолетны, другие – наоборот. Одни мы ценим больше, другие – меньше. Самые главные отношения в моей жизни – с обсессивно-компульсивным расстройством личности. Наш «гражданский брак» пережил и «ремонт» терапией, и расставания-ремиссии, и относительно спокойное партнерство, и одержимость.

Без ОКР меня нет. Я не помню, какой была до него. Я не представляю, какой могла бы быть без него. Из года в год я пытаюсь выставить его за дверь, даже собираю чемоданы, но в последний момент останавливаюсь и все прощаю. Друг, как-никак. Проблема еще и в том, что ОКР – любвеобильный товарищ. С каждым годом нездоровых отношений он приводит в наш дом все больше и больше посторонних, чьи имена можно найти в справочнике по психиатрии.

Впервые мне поставили официальный диагноз в 20 лет, когда я обратилась за помощью к врачу-психотерапевту, заподозрив у себя невроз. Пришлось пересмотреть несколько видео и прочитать пару книжек, чтобы разобраться, на что похожи мои проблемы. Все сошлось: ОКР, он же невроз навязчивых состояний, – расстройство, при котором у человека появляются навязчивые мучительные мысли, вызывающие сильную тревогу, которую он пытается облегчить, выполняя настолько же мучительные ритуалы и действия. Понимая всю абсурдность своих действий, остановиться ты просто не можешь.

Знакомство

Я училась в четвертом классе на пятерки и четверки, дружила с одной очень хитрой девочкой, читала книжки и ненавидела находиться дома. Моя мама активно строила новую личную жизнь, а я пряталась дома у дедушки. Сидела в маленькой комнате и придумывала истории. Еще я упорно пыталась выровнять линию ресниц маникюрными ножницами. Я подрезала их так тщательно, что однажды резать было уже просто нечего.

Моя учительница спросила при всем классе: «А что это с тобой?» Ощущая, как сердце колотится где-то в горле, перекрывая доступ кислороду, я придумала только одно более-менее реалистичное объяснение: «Наклонилась над плитой и случайно опалила реснички».

В ближайшие несколько лет я наклонялась над плитой и случайно опаляла лицо так часто, что поверить в это смог бы только совершенно незнакомый человек. Впрочем, оправдания требовались редко. Интерес к моим маленьким странностям был минимальным.

Внутри

Я не знала, что со мной. Не знала даже, что делать нечто подобное неестественно. Мой новый друг так мастерски очаровал меня! Задавать лишние вопросы совершенно не хотелось. Он научил меня идеальной симметрии, правильным числам, допустимому количеству шагов для определенной дороги, аккуратным порезам в качестве наказания и белому шуму, который стихал только во сне.

Если у тебя шизофрения, ты разговариваешь с кем-то. Если у тебя ОКР – ты разговариваешь сам с собой.

– Эта машина не слишком красная для сегодняшнего утра?

– Может быть, стоит еще раз перейти дорогу туда-обратно, чтобы ничего не случилось?

– Могу ли я позволить себе взять два печенья вместо двух полных и двух четвертинок, завернутых в салфетку?

Какофония голосов. Твоих собственных голосов, которые перекрикивают друг друга, добиваясь внимания, словно капризные дети. Слушай меня! Нет, меня! Посмотри сюда! Ты только подумай! Ты никогда не бываешь в полном одиночестве. Ты в тисках. ОКР не ходит рядом, не держит за руку. Он обвивает тебя всеми своими щупальцами, присасывается и медленно сжимает объятия.

Если в СССР не было секса, то в моем детстве не было психических болезней. Страдать чем-то подобным было так стыдно, что лучше уж делать вид, будто все в порядке. Именно так поступали мои близкие: игнорировали. Мое голое гуманоидное лицо, мои нервные тики, мое болезненное напряжение. Я тоже пыталась игнорировать.

Но пока школьные подружки на перемене уплетали булочки в столовой, я бежала в туалет, пряталась в кабинке и со всей силы втыкала ручку или линейку в ногу. То мое состояние – непонимание, помноженное на панику – можно было охарактеризовать лишь одним словом: невыносимое.

Однажды я включила по дороге в музыкальную школу Depeche Mode и съела несколько пластинок обезболивающих таблеток. Ничего страшного со мной не случилось, но внимание я все-таки привлекла. Мой первый врач-психотерапевт прописал легкий антидепрессант, погладил по коленке и сказал, что теперь со мной все будет хорошо.

Я ему, конечно, не поверила. И не зря.

Почти годовщина

В этом году наши отношения перешагнут рубеж в чертову дюжину лет. Недавно я попыталась составить список всех своих компульсий, что были со мной в эти годы, – какие-то постоянно, какие-то наплывами, какие-то в единичном экземпляре. Я считала шаги и машины, мыла руки определенное количество раз и повсюду носила медицинские резиновые перчатки. Не могла наступать на трещины и требовала, чтобы спутники обходили препятствия не по одной стороне со мной.

Я оставляла на себе шрамы, ожоги, раны. Несколько десятков раз полностью меняла «комплект» бровей и ресниц. Три раза пыталась покончить жизнь самоубийством, один из которых привел меня в реанимацию в наркологической больнице. Меня привязали ремнями к кровати, но даже в полубессознательном состоянии, щедро разбавленном галлюцинациями, я тянулась руками к глазам и упорно пыталась добиться какой-то невозможной симметрии.

Ходила к психоаналитику. Пила три разных нейролептика и два антидепрессанта. Посетила трех врачей. Отказалась ложиться в стационар. В какой-то момент я совершенно перестала плакать, даже если очень хотелось. Я попыталась принять свое состояние как единственно возможное. Согласилась: да, я вот здесь, а нормальная жизнь – за толстой стеклянной стеной, через которую даже звуки не доносятся. А потом начались психозы.

Нас стало больше

Обычный вечер, ничего особенного не происходит, но вот я прихожу в себя в ванной – руки и ноги исцарапаны, лицо зареванное, и хочется разве что полностью отключиться.

Предугадать подобные всплески очень сложно. Начиная с 19–20 лет, когда я родила дочку и была вынуждена взять всю заботу о ней на себя, я нахожусь в состоянии перманентной тревоги. Она похожа на смутное, но очень острое ощущение – что-то вот-вот случится. Что-то очень страшное, кошмарное, невыносимое! Ты ждешь день, другой, третий. Оно не случается. Но ожидание не уходит. Совсем. Только растет и множится.

У меня появились новые симптомы. Неконтролируемые скачки настроения, свойственные биполярному расстройству. Я могла неделями не спать, что-то увлеченно обдумывая, а потом месяц еле-еле волочить ноги и падать в кровать, как только уложу дочку. В агрессивно-приподнятые дни я мечтала убить человека, а в депрессивные хотела умереть сама. У меня появились легкие бредовые концепции. Например, я буквально чувствую, как некоторые незнакомые соседи пытаются делать мне что-то назло, зная, как сильно это выводит меня из себя. Я понимаю абсурдность этих мыслей, но перебороть уверенность не могу.

Конечно, никто об этом не знает. Мало кто даже догадывается, какие мексиканские страсти я переживаю внутри своей головы ежедневно. Несмотря на то что современная культура сделала культ из героя с патологиями («Мистер Робот», «Доктор Хаус», «Декстер»), мало найдется желающих отнестись к патологиям в реальной жизни хотя бы понимающе, без неуместного сочувствия, какое обычно проявляют к брошенному на улице котенку. И без попыток «вылечить».

Один человек со схожими проблемами привел интересную аналогию. Допустим, у всех вокруг есть хвосты. А у тебя хвоста нет. Тебе говорят: это так просто, возьми да помаши им! Ты приделываешь к пятой точке тряпку и машешь, как можешь. А тебе в ответ: да нет же, хвостом, хвостом маши! Почему-то никто не предлагает человеку без ноги отстегнуть протез, встать и пойти на своих двоих. А вот предложить невротику решить все трудности силой воли – всегда пожалуйста. Но сила воли не работает. И позитивное мышление. И вера в богов, Санта-Клауса и Ктулху тоже.

Это настолько мощная иррациональная сила, что побороть ее можно разве что комплексом специальных препаратов и долгосрочной психотерапией. И то не факт, что получится.

Возможное будущее

Я больше не надеюсь однажды взять и вылечиться. Мой цель: обуздать и приручить. Колючему партнерству должен прийти конец. Либо ОКР окончательно сломает меня, пережует своими острыми зубами, выплюнет и оставит в компании расстройства куда более серьезного, либо я научусь его контролировать. Неутешительная статистика говорит о том, что невроз – штука приставучая и очень верная. Невроз своих не бросает порой даже после десятков лет лечения.

Сейчас я снова начала пить таблетки. Врач-психиатр помогает мне подобрать новую схему фармакотерапии, которая позволит удерживать баланс. Однако этот текст я пишу в два часа ночи, потому что не могу спать и не могу спокойно лежать в своей постели – мои мысли такие громкие, такие разрозненные. И это тоже придется перетерпеть. Я планирую вернуться к психотерапии и продержаться в отношениях врач–пациент хотя бы год. И я продолжаю писать, потому что единственным положительным побочным эффектом моей колкой дружбы стали тексты.

Мой первый роман начинается словами: «Я – комок нервов, истерик и зигзагов. Я не могу жить ровно, дышать медленно, петь тихо, писать складно, любить долго».

Источник