«Вскрытие». Глава 9. Синдром отложенной жизни, или протокол накопления⁠⁠

Понедельник встретил нас тишиной. Не той благоговейной, что бывает в библиотеке, а густой, спертой тишиной заброшенного помещения. Воздух в прозекторской был тяжелым, но не от запахов — их как раз не было. Тело на столе, case 256-К, не издавало никакого запаха. Вообще.
Это был мужчина лет шестидесяти, невзрачный, с сединой на висках и руками, привыкшими к канцелярской работе. Он умер в своей квартире, и обнаружили его лишь через две недели. Но странность была не в этом.

– Глянь-ка, — Семен провел скальпелем по коже живота. — Ни запаха, ни признаков разложения. Как будто он не две недели пролежал, а два часа.

Мы начали вскрытие. И чем дальше, тем страннее становилась картина. Внутренние органы были в идеальном состоянии, но… уменьшены в размерах. Печень, почки, сердце — все будто усохло, сморщилось, но не от болезни, а словно бы от долгого неиспользования.

– Так, — Семен извлек сердце. Оно было маленьким, твердым, как камень. — Вес — 180 грамм. Это даже не детское сердце, это сердце гуманоида, который никогда не бегал, не любил, не боялся.

Максим, изучая историю болезни, покачал головой:
– Ничего особенного. Бухгалтер. Не женат, детей нет. Коллеги говорят — тихий, незаметный. В отпуск не ходил, больничные не брал. Работал без перерывов двадцать лет.
– Работал? — переспросил Семен. — Или просто присутствовал?

Мы продолжили вскрытие. Кишечник был почти пустым — следы скудного питания. Легкие — чистыми, без следов табака или городской пыли. Но самый странный сюрприз ждал нас в мозге.
Он был… упорядоченным. Извилины казались слишком правильными, словно их прочертили по линейке. Ни следов активной деятельности, ни признаков дегенерации. Мозг человека, который не думал. Вообще.

– Синдром отложенной жизни, — объявил Семен, откладывая скальпель. — Клинический случай. Он не жил — он копил жизнь. Откладывал на потом. На «когда будет время», на «когда появится возможность». А время шло, возможность не появлялась, и в итоге он скопил столько неиспользованной жизни, что она окаменела внутри него.

Я смотрел на это странное, без запаха, почти мумифицированное тело и думал о том, как мы, живые, откладываем жизнь. На понедельник, на новый год, на следующее десятилетие. А потом оказывается, что все понедельники уже прошли, и мы сами стали своими мумиями.

– Но как это возможно с медицинской точки зрения? — не унимался Максим. — Органы не могут просто «усохнуть» от неиспользования.
– А кто сказал, что они усохли? — Семен подошел к микроскопу. — Дай-ка я посмотрю гистологию.
Через несколько минут он позвал нас. В окуляр микроскопа была видна ткань печени. Клетки были расположены с неестественной правильностью, словно солдаты на параде. Между ними — кристаллы неизвестного происхождения.

– Смотрите, — сказал Семен. — Он не жил — он кристаллизовался. Его эмоции, желания, мечты — все, что должно было тратиться на жизнь, откладывалось про запас и превращалось в эту… субстанцию.

В этот момент в морг вошла женщина — сестра покойного. Невысокая, с испуганными глазами.
– Простите за беспокойство, — сказала она. — Я хотела заброть его вещи… и спросить: он сильно страдал?
Семен посмотрел на нее поверх очков:
– А вы как думаете?
– Он всегда был таким тихим, — прошептала она. — Никогда не жаловался. Говорил: «Вот выйду на пенсию, тогда и заживу». Копил на дом у моря...
– И накопил? — спросил я.
– Да, — она кивнула. — В прошлом месяце купил. Даже не успел пожить там ни дня.

Мы молча смотрели на это без запаха, кристаллизованное тело. На дом у моря, который так и не стал домом. На жизнь, которая превратилась в коллекцию нереализованных возможностей.
После того как женщина ушла, Семен сказал:
– Самая страшная болезнь современности, Аркадий. Не рак, не СПИД. А синдром отложенной жизни. Люди не живут — они готовятся к жизни. Копят деньги, силы, время. А потом приходят к нам — законсервированные, без запаха, с окаменевшими органами.

Вечером, уходя из морга, я зашел в супермаркет. И увидел их — людей с синдромом отложенной жизни. Они внимательно изучали этикетки, считали калории, выбирали продукты с увеличенным сроком годности. Они копили здоровье, откладывали удовольствие, запасались временем.
А потом я посмотрел на кассира — уставшего мужчину лет пятидесяти, с глазами, в которых читалась та же кристаллизация, что и в тканях нашего покойника. Он медленно, механически проводил товары через сканер, и я подумал: вот он, case 256-К в стадии антропогенеза.
– Что-то не так? — спросил он, заметив мой взгляд.
– Нет, — ответил я. — Все в порядке.
Но это была ложь. Ничего не было в порядке. Мы все были носителями синдрома в разной стадии. Одни — с еще мягкими тканями, другие — с уже начавшейся кристаллизацией.

Вернувшись домой, я выбросил свой план «идеального распорядка дня», который составлял несколько месяцев. Выкинул список «книг, которые обязательно нужно прочитать». Стер с компьютера папку «проекты на будущее».
Потом я пошел в ближайший парк и просто посидел на скамейке. Смотрел на закат, на играющих детей, на влюбленных парочек. И чувствовал, как что-то внутри меня оттаивает. Какая-то часть меня, которая начала кристаллизоваться, снова становилась живой.

Возможно, это и есть единственный способ борьбы с синдромом отложенной жизни — не позволять ей накапливаться. Тратить ее без остатка. Каждый день. Каждый миг.
Даже если это всего лишь сидение на скамейке в парке. Это все равно лучше, чем быть законсервированным трупом с идеально упорядоченным мозгом и сердцем размером с грецкий орех.

Продолжение следует

Предыдущая глава: «Вскрытие» Глава 8. Принцип коммутации, или протокол несоответствия