Великая степь. Пылающий мазар. Глава десятая⁠⁠

Глава десятая

Бабулю выписывать не спешили. Она уже бодро разгуливала по отделению, порывалась навестить лежачего внука, к которому её не пускали, опасаясь повторного приступа. Она ругалась с врачами, грустила, сплетничала с соседками по палате и снова пыталась прорваться к Да́хе. Бекир навещал мать, принося той фрукты, книги и пряжу, а Сая всё настаивала, чтобы её пропустили к внуку.

– Мам, ну нельзя, вдруг тебе плохо станет, - отмахивался от старушки Бекир.

– Балам, я в больнице, - рассержено бухтела старушка. – Станет плохо – откачают. Думаешь от того, что я тут сижу, ничего не знаю мне легче, м?

– Ох, ну хорошо, - сдался сын. – Попрошу, чтобы тебя отпустили, но только вместе со мной!

Часы посещения были положены с шестнадцати до девятнадцати. Бекир зашел в кардиологическое отделение, взял мать (которая после госпитализации обзавелась спутницей в виде неэстетичной клюки) под руку, и они вместе отправились в отделение паллиативной помощи. Туда перевели Айдахара после четвёртого неудачного вмешательства для сестринского досмотра.

Парень делил палату с ещё одним инвалидом, правда сосед бодро передвигался на больничной коляске с электроприводом, копался в тумбочке Дахи, пока медперсонал не видит (не зная, что во палате установлено видеонаблюдение) и таскал антипролежневый крем.

Соседа, ровесника Айдахара, звали Кайра́т. Он был питомцем интерната для инвалидов, парализованный слева вследствие падения с высоты. Брошенный родственниками. Обо всём этом Кайрат поведал Дахе сам. Он вообще не умолкал, когда рядом не было сестёр. Болтал без умолку, то и дело подкатывая кресло к Айдахару, наклоняясь и брызжа тому в лицо слюной.

Даха не мог заорать на него, дать леща или сказать «заткнись», поэтому Кайрат с удовольствием лил тому в уши весь шлак, что варился в его, Кайратовой голове. Иногда от бессилия Даха плакал, а негодяй Кайрат думал, что то -  проявление сочувствия к нелёгкой доле никому ненужного инвалида.

– Ну и вот, а потом она меня перевернула и каааак всадит мне в задницу шприц, а игла там во, - Ка́йра продемонстрировал средний палец правой руки. – Ты, говорит, Баянов, много пиздишь. Прикинь, пижжю я много, ай щеще́н! Я потом трое суток в койке провалялся, под себя дристал и слюни пускал. О, стихи получились!

Он повторил сей фекальный экспромт ещё несколько раз, так, что и действительно пустил нитку слюны.

– Туй, бля! – он утёр слюни. – Короче потом, когда попустило я ей про свою жизнь не рассказывал. Сука бессердечная!

Надо ли говорить, что Кайра был невыносимым вруном, брехуном и обманщиком, кроме того, из обронённой Ольгой фразы Айдахар узнал, что сосед его являлся хоть и не буйным, но шизофреником.

«Господи, если ты есть, пусть уже заткнётся!» - взмолился Даха.

Дверь в палату отворилась, и Кайра наконец-то умолк. Вошли трое: Бабуля, придерживаемая за локоть отцом и Оля.

– Баянов, - обратилась сестра к Кайрату. – В процедурку!

Сосед хмыкнул и направил свой «кабриолет» к выходу. Бабушка присела на край кровати. В её помутневших от возраста глазах виднелись бриллианты слёз. Даха улыбнулся. Теперь ему это удавалось куда лучше, люди не шарахались, а значит улыбка всё-таки выходила такой, какой должна быть.  

– Ай, балам, – грустно произнесла она.

Бабушка, наверное, хотела добавить ещё что-то, но просто сморгнула слёзы, которые упали ей на халат и поцеловала внука в лоб.

– Бекир, можно вас? – не громко спросила Ольга и они с отцом покинули палату.

– Всё эта Юля твоя, – рыкнула старушка, отвернувшись к окну.

Даха насторожился. За время, проведённое парнем в больнице Юлька ни разу его не навестила.

– И те ребята, - как бы прочитав мысли внука продолжила Сая. – Мда…

«Скажи, что с ними» – мысленно попросил Даха.

– Тому, который с наркотиками - то восемь лет дали, слыхал? – бабушка посмотрела на Даху. – Ребёнка искалечил и всего восемь лет…– она поцокала языком. – Юля твоя теперь, наверное, уж и не приедет… её родители перевели от греха подальше учиться за рубеж. Хоть бы там замуж выскочила, да оставила свои глупости!

Бабушка рубанула ребром ладони по воздуху. Клюка шмякнулась на пол с громким звоном. Сая погладила внука по бритой голове, потом по отросшей щетине, снова поцеловала, подняла клюку и отправилась к двери на ходу утирая слёзы.

*

Утро было сырым и туманным. Амир, долго ворочавшийся пытаясь уснуть от ощущения липкости на коже стоп и невыносимого смрада, оставшегося на руках от внутренностей змей (сколько юноша их не отмывал) зябко ёжась позёвывал. Он был укутан в одеяло, щурил опухшие со сна глаза.

Туман стелился по низу, путаясь в умирающих травинках. Заползал в укрытие Амира и щекотал холодными капельками пятки. Амир запустил руку в рюкзак, выудил оттуда телефон и внешний аккумулятор, который успешно подзаряжал от солнца, пока пересекал пустынную местность. Звонить было некому и, когда Ата разрешал парень играл в закаченную на устройство. Сейчас уровень заряда телефона держался на отметке в двадцать процентов, а пауэрбанк показывал десять единиц заряда. Сети не было. Потыкав немного в экран Амир открыл приложение и начал осаду замка, который охранял огнедышащий дракон.

*

Участковый, приехавший утром был смурным и неразговорчивым. Поковырял мыском ботинка навоз в коровнике, похмыкал и утопал к рабочему месту предоставляя всю беготню Диме. Ветфельдшер тоже ничего не прояснил. Ну удушены и удушены, я, мол, не некромант мертвецов поднимать, но вот вам справочка, что погибла скотина по такой-то причине.

Санат наблюдал за всей этой имитацией бурной деятельности сидючи на лавке у магазинчика «Продукты». Рядом прогуливался буро-пёстрый петух с зелёными перьями в хвосте, квохтала где-то курочка, кричал единственный на селе ишак Григорий. Жизнь шла своим чередом, остановилась она лишь в яслях Федота.

Когда все «чины» разъехались, а туши перенесли в ток, чтобы перемолоть в мясокостную муку, измученный, посеревший лицом Федот подковылял к лавочке и, крякнув, опустился рядом с Санатом. Он закурил толстую сигарету с капсулой, выпустил облако сизого дыма и тихо спросил:

– Что вы про Арчу говорили?

*

Выписка была долгожданной и неожиданной. Даху погрузили в инватакси, рядом с изголовьем носилок села бабушка Сая, которая всю дорогу гладила бесчувственную руку Айдахара, а в ногах - Ольга.

К удивлению парня, его повезли вовсе не домой, а в какое-то совершенно не знакомое место, где болящего уже ждала оборудованная под палату комната со специализированной койкой для лежачих больных, висящим над ней телевизором, расклеенными по стенам постерами из старой Айдахаровой комнаты и почти вся из неё мебель.

– Ты прости, что раньше не сказал, – папа улыбался, поправляя озадаченному сыну одеяло. – Но, в свете новых обстоятельств пришлось поменять квартиру на более просторную.

Он показал большим пальцем себе за спину. Даха теперь не всё время находился в горизонтальном положении. В последний раз, когда перед выпиской в больнице у него был сеанс массажа, доктор порекомендовал приподнят верхнюю часть койки на двадцать-тридцать градусов. Таким образом Айдахар теперь видел гораздо больше окружающего пространства. У панорамного окна возилась с какими-то мешочками Ольга.

– Да, кстати, – папа поманил медсестру к себе. – Твоя незаменимая помощница, Оленька, теперь будет твоей постоянной сиделкой.

Бекир погладил Ольгу по руке, когда подошла, думая, что сын того не заметит.

«А твоей, вероятнее всего, лежалкой» - осклабился Айдахар, чего конечно же не увидели окружающие, так как теперь диапазон его эмоций ограничивался лишь слезами и улыбкой.

Дни потекли вязким плодово-ягодным киселём. Каждый раз, когда наступало время обработок пролежней, переворачивания и прочего Даха видел всё более расцветающую Олю и бесился, бесился, бесился. Он понимал, что скорее всего это просто сыновья ревность, но то, какой паучихой оказалась невзрачная медсестричка Оленька его выводило из себя.

По вечерам Даха вместе с бабушкой смотрел на своём небольшом телевизоре сериалы. Вернее, Сая смотрела, а он…не мог сказать нет. С утра к нему приходила тётушка Лейла. Она кормила его кашей-размазнёй, а потом долго рассказывала о том какие у них в бухгалтерии сидят жабы и как она хочет сменить работу.

Мерзавец Кайра, какими-то немыслимыми путями убедил всех и вся, что он хороший Айдахаров друг и его стали привозить в гости в качестве моральной поддержки. Даха проклинал вторники, когда приезжал Кайрат. Он по несколько часов к ряду рассказывал Айдахару о своих навеянных расстройством приключениях, затем пил чай с бабулей и отбывал восвояси, оставив облегчённо вздыхающего Айдахара наедине с собой.

Несколько раз приходили учителя и одногруппники. Даха читал по их лицам жалость, брезгливость, сожаление…всё то, чего он не мог выносить, потому как это были едва ли не единственные эмоции, что он видел в с тех пор как пришел в себя. От их визитов становилось паршиво на душе и солоно во рту.

Три раза в неделю приходил массажист, который оставаясь наедине с болящим так мял и сжимал бесчувственное тело, что Даха слышал хруст суставов и костей. В эти моменты он был искренне рад, что ничего не чувствует.

Отец появлялся редко. Лейла неловко отводя взгляд говорила о том, что Бекир погряз в работе. А когда папа всё-таки приходил Даха хорошо подмечал происходящие в нём изменения. Поэтому даже не удивился, когда приблизительно через год, когда Айдахару разрешили сидеть в кресле по часу в день (чтобы Оля могла вывозить его на прогулки) эти двое объявили о том, что женятся. Удивляться было нечему, только слепой бы не заметил округлившийся Олин живот.

Озлобленный к тому времени на весь мир Айдахар сидел привязанный страховочными ремнями-фиксаторами в кресле, словно буйный преступник и только и смог, что пустить слезу, скривив непослушный рот.

Тогда он проклял Оленьку. Проклял и отца, который стал слишком счастлив. Проклял всех отплясывавших на тое[1] в честь их свадьбы, пока он выряженный в глупый строгий костюм пускал слюни в своём кресле, окруженный с двух сторон бабушкой и тётушкой. И тогда, уложенный в постель после праздника, разгорячённый, покрасневший от злобы он впервые услышал робкое шелестящее:

– Попроси…

*

– Балам, у тебя музыка какая-нибудь есть? – Ата объявился так внезапно, что Амир, лежащий на спине и пялящийся в экран уронил телефон себе на лицо.

– Музыка? – переспросил он. – Какая?

– Нужно что-то ритмичное, – Канат задумался. – Не скорое и не медленное…и без слов.

Амир залез в папку с музыкой. Ничего не подходило, кроме одной незнакомой композиции, которую Амир всегда пролистывал, во время прослушивания.

– Вполне, - дед одобрил.

– А зачем? – не понял юноша.

– Сейчас будет урок танцев.

– Что?

Кулан соткался из тумана. Ковырнул копытом влажную землю и произнёс:

– Пир входит в тело во время танца…

– Сынок, баксы вводит себя в изменённое состояние танцем, музыкой или особыми травами…но это тебе пока рано, – спешно прибавил он. – Знаешь такое ощущение, на границе сна…

– Хм, – Амир потёр подбородок. – Я видел в кино…

– Ну и сойдёт, - перебил Аташка. – Вставай, включай, танцуй…

Надо упомянуть, что Амир всего раз бывал на школьной дискотеке, где опозорился так, что зарёкся никогда больше не танцевать. Но теперь он был в теле молодого мужчины. Подростковая нескладность должна была улетучиться, раствориться в пятидесяти новых сантиметрах роста. Амир послушался. Он встал, отошел на несколько шагов от своей лежанки, зарыл глаза и раскинул руки.

– Ты должен слиться со звуками, – нашептывал Ата. – Услышать ритм не ушами, но сердцем, - голос был вкрадчивым, тихим. – Танцуй, балам…

И Амир затанцевал. Он сгибал руки и ноги, подпрыгивал, приседал, складывался пополам, распрямлялся, а когда музыка умолкла услышал вердикт:

– Это было отвратительно…

Внутри всё похолодело. Юноша открыл глаза и увидел восседавшего на Кулане Аташку.  

– Шайтана можно призвать таким танцем! Кошмар! – Канат сложил руки на груди.

– Не будь так суров, - Кулан заложил уши и поглядел на Каната. – Ты не был лучшим танцором…

– Не был,- согласился Ата. – А это выглядело как в старой видеоигре про ковбоев.

Дедушка изобразил нечто напоминавшее барельефы из египетских пирамид, где всё в профиль. Амир потупился.

– Не переживай, сынок, – внезапно подобрел Ата.

Он слез с Кулана, подошел к внуку, а затем внезапно вскарабкался тому на закорки, охватив ногами за пояс.

– Все Пиры (кроме Кулана конечно же) – женщины, – объяснил Канат. – Мы не зря начали обучение со стихии воды…

Когда Кулан и дед загоняли Амира раз за разом то в илистую лужу, то в студёный ручей, заставляя того стоять там часами, парень вначале злился, потом боялся простыть, а после смирился. Раз ему пришлось просидеть в гроте на плоском каменном столе несколько дней принимая макушкой капли. Амир слышал, что это такой метод казни, который применяли в Китае, но не понимал за что его так мучают. Осознание пришло вместе с умиротворением, когда слова Кулана о том, что баксы должен уметь договариваться со стихией обрели смысл. Тогда он мысленно обратился к тонкой струйке, что питала капли, летящие ему на голову и попросил ту изменить своё направление.

– Вода великая сила, – продолжил Канат. – Она может напоить землю и затушить огонь, но она же может уничтожить селенье и утопить скот. Вода может быть жидкой, а может превратиться в лёд.

– А как же огонь?

– Это закон равновесия, – вступил Кулан. – Вода – Огонь, Воздух – Земля…

– Движения Пиров плавны, но мощны, мягки, но упруги. Попробуй! Представь, что твоя рука – это набегающая на берег волна, - Канат, сидящий на спине у Амира словно бы и не слышал замечания Пира.

Амир попробовал повторить движение волны, но получилось что-то из стиля технопанк.

– Не вскрывшийся лёд, а волнааа, - дедушка протянул последнее «а», будто стараясь изобразить звук прибоя.

Амир повторил движение, но более плавно.

– Твоё тело — это качающиеся под водой водоросли, – продолжал свои ассоциации Канат и это помогало.

Амир чувствовал, как внутри него в такт музыке шумит прибоем спокойное море, закрыл глаза и видел обитателей морских глубин. Его вела музыка. В какой-то момент юноша почувствовал, будто его тело больше ему не принадлежало, движения были вовсе не теми, какие он хотел. Двоедушник открыл глаза и ужаснулся:

Зрение изменилось, теперь всё казалось каким-то нелепо-выпуклым, такой эффект называют «рыбьим глазом». Амир закричал и рухнул на землю, яростно растирая глаза.

– Что ты делаешь, Амир-баксы? – возмущённо крикнул Пир.

Он соткался в воздухе, испарившись из тела Амира.

– Что? Что это было такое? Ата?

– Амир…Кулан – конь, его зрение отлично от людского, – терпеливо объяснил дед, присев рядом на корточки. – Поэтому не три свои глаза, ещё грязь какую-нибудь занесёшь!

– Ещё раз! – фыркнул обиженный Кулан.

*

Санат не глядел на Федота. От отмахнулся от назойливой мошки и произнёс:

– Веришь ли ты в бога?

Такой вопрос озадачил фермера, и он вынул из-за пазухи серебряный крестик на шелковом шнурке.

– Не, – отмахнулся долгожитель. – Крещение- раскрещение, постриг-расстриг это всё мишура, – он крякнул и примостился удобнее на жесткой лавке. – Есть ли в тебе вера тут?

Санат ткнул Федота в грудь.

– Загадками говорите, Санат-мырза, – скривился фермер.

– Ой ли? – старик удивлённо вскинул седые брови. – Это простой вопрос!

– Ну, допустим, что нету,- подбоченился Федот.

– Хых, – усмехнулся Санат.

– Вы толком-то говорите, – фермер начинал злиться.

– Ты сам видел записи, и все видели, но не хотят принимать очевидного, – спокойно ответсвовал старик. – Не михайловские и никакие другие люди здесь не причастны…

– А кто же по-вашему тогда причастен? Кто их передушил?!

Санат-мырза медленно поднялся, встал напротив фермера, произнёс негоромко:

– Коровья смерть.

Федот сморгнул. Поглядел снизу-вверх на деда.

– Чё?

– Когда я был мальчиком, – Санат поскрёб обросшую щёку. – Старики говорили, мол Коровья смерть поселилась в сарае, когда внезапно и помногу гиб молодняк.

– И что делали?

– Кто что, – дед пожал плечами. – Православные –батюшку звали, Мусульмане – Муллу, а те, кто чтили старых богов – молились им, и являлся баксы.

Федот сморщил нос, чихнул и сказал:

– А мне-то что делать?

– А ты у нас ни в бога, ни в чёрта не веруешь? – Санат наклонился к фермеру и заглянул в глаза.

– Ну…

– Тогда батюшку зови.

*

Кайра ел печенье, что стояло на прикроватной тумбочке в комнате Дахи. Он сыпал крошками на ковёр, себе на рубаху, песочное тесто застревало в его усах, которые Кайрат начал отращивать, считая себя с ними более мужественным.

«На кой ляд тебе эти усы?» - подумал Айдахар.

Он слегка повернул голову в сторону колясочника. Новый массажист хоть и был зверюгой, но его работа дала результаты – Даха мог поворачивать голову. Хотя всего на пять градусов, но мог!

– Может попросим Мольдырку нас на улицу выкатить? – предложил Кайра. – Погода хорошая, да и тебе пробздеться не помешало бы. Воняет у тебя тут как в конюшне!

Даха издал звук, означающий согласие и Кайрат уехал за Мольдыр. Её наняли, когда Оля перестала быть сиделкой, забеременела и стала хозяйкой дома. К тому же та была уже на сносях, живот, что говориться на нос лез и ей самой нужна была сиделка.

Пришедшая Оле на смену Мольдыр была мелкой, но жилистой женщиной средних лет. Она одна справлялась с переворачиванием больного (хотя по протоколу это должны были делать двое), была способна поднять Даху на руки и усадить в кресло.

За время болезни парень сильно исхудал, мышцы, которые пытались поддерживать в тонусе лечебной физкультурой и массажем всё одно усыхали. Мольдыр без лишних слов одела Даху в весеннюю ветровку, хотя по словам Кайры можно было обойтись плотной рубахой или кофтой, и выкатила подопечного на лоджию с которой был оборудован пандус в палисадник.  Сиделка оставила Даху под цветущей яблоней, чей цвет тут же стал осыпаться парню на голову, следом подъехал Кайра. Он хлыстнул здоровой рукой Мольдыр по заднице, а затем виновато потупившись сказал закипающей медсестре:

– Судорога, шайтан…Сорян, ага?

Мольдыр ушла.

– Ай, – фыркнул Кайра. – Задница как панэра! Вот у меня была тёлка, – и он пустился в очередной рассказ полный фантазий, преувеличений и откровенного вранья.

Прошел час. Даха под болтовню Кайрата успел задремать. Проснулся он от прорезавшей разморённый полдень спального района сирены скорой помощи.

– За кем это интересно? – Кайра вытянул шею пытаясь разглядеть подъездную дорожку. – Вах! Мачеху твою забирают!

Даха округлил глаза.

– Ну всё, скоро у тебя появится братик или сестрёнка, – Кайра засмеялся подкатил своё кресло ближе. – Будут в твою комнату прикатывать, чтобы спать не мешал, а ты нюхай! Пук-пук-среньк!

Даха злобно глянул на него и подумал:

«Вот бы леща тебе дать, козёл!»

В этот же момент левая рука его взметнулась в воздух и наотмашь хлестнула Кайру по щеке. Звон стоял, словно плетью щёлкнули. Кайра ухватился здоровой рукой за наливающуюся пунцом щёку совершенно обалдевший, а Даха чётко проговорил:

– Судорога, шайтан…Сорян, ага?

[1] Той – праздничный сабантуй