Туман⁠⁠

Залив кипел. Плотная шапка испарений была похожа даже не на взбитые сливки, а на зефир и казалось, что вполне возможно дойти вон до того берега, если сильно не прыгать, а осторожно ступать и мелочь из карманов вытряхнуть. Нет, ну а как? Назвали тебя незамерзающим – старайся теперь и терпи: испаряйся, волнуйся и шелести по камням на берегу. Тяжёлая вода выныривала из-под тумана и, осторожно потрогав берег, тут же убиралась обратно: там, под шапкой было наверняка теплее. От мороза в носу слипались волосы и на ресницах смешно вырастали махонькие сосульки. Жалко, что глазами почувствовать температуру нельзя – было бы интересно узнать, как это: смотреть на мир из замёрзших глаз, раз уж всё равно отсюда никуда не деться,…

- ..издец, Анатолич! Надо опять костры разводить! Тут..

.. во всяком случае, в ближайшей перспективе. Если понаблюдать за туманом, то станет понятно, что и ему тоже на берег охота, там в воде, ноги у него может мёрзнут или штаны намокают, но, периодически, он вытягивал щупальца и пытался воткнуть их в промёрзшие камни, и, обжигаясь, тут же втягивал их обратно: в воде хоть и мокро, но явно теплее, …

- ..на хую вертел! Уменя даже волосы на жопе замёрзли, если мне сейчас дать пендаля, то высыпятся через штанины! И, вообще…

… а на суше, если выскочить на пирс, не постояв на резиновом корпусе, пока остынут ботинки, то подошвы прилипают к железному пирсу и смешно чпокают когда идёшь, а если побежишь, то они, наверняка, оторвутся, – надо как-нибудь попробовать…

-..компрессора! Гидравлику надо перегнать, холодилки хуй знает, когда последний раз проверяли! А потом ебать будут, хули вы, бездельники, во время сделать не могли? А я через день на вахте стою! Как будто…

…хотя здесь, в двадцать четвёртой дивизии пирсы короткие и узкие – и разогнаться-то особенно негде: с одной стороны вода, с другой – колючая проволока. Её тут натянули совсем недавно, вследствие чрезвычайного напряжения международной обстановки. Она на морозе красивая – вся облеплена пушистым кристаллическим инеем и ею впору украшать ёлку, а не бояться. Ещё поставили новые КПП на каждом пирсе с турникетом, карточками и вохрушками,

- …и, блядь, где эти обещанные матросы с бербазы? Доколе я, целый мичман, буду хуярить, как паровоз системы Шея! В меня, хоть бы кто топлива заливал, я бы ещё понял, а то и с перегаром на службу не приди, как будто…

… правда, когда ставили эти новые КПП, то что-то проебали и на них нет отопления. В будочке из железных тонюсеньких листов у вахрушки нельзя определить не то, что половую и расовую принадлежность, но и даже к какому отряду млекопитающих она относится. Вполне себе может и дельфином оказаться или нерпой, если расплести с неё все шали, шарфики, тулупы и пуховые платки. От холода даже птицы не летают – как они греются, интересно?

- …и в море как идти-то? Опять не спать неделю и жрать не отходя от боевого поста? Да как это вообще? За какой такой хуй и кто меня так наказал?...

Губы замёрзли и кажется, что если сейчас кто-то хорошо пошутит, то они треснут в уголках и посередине, как минимум, а если их потрогать, то они твёрдые и гладкие на ощупь, правда, чтоб их трогать, нужно вытащить руки из рукавиц и кожа на тыльной стороне ладони сразу натягивается и становится беловатого оттенка, как у свежего трупа. Сама ладонь, что к высокой, что к низкой температуре более терпелива и только кончики пальцев индевеют. И, кстати, чего это военные учёные вывели формулу узнавания плюсовой температуры рукой (40 – тыльная сторона, 70 – ладонь), а для минусовой не вывели? Это же можно докторскую написать, ну, или, кандидатскую, как минимум! Надо это запомнить, да. Блядь, кто меня за штаны-то дёргает из моих глубоких философских омутов?

- Анатолич! Ты меня не слушаешь, чтоли?! А? – это мичман Вова из-под пирса торчит.

- Некогда мне Вова тебя слушать. Я чрезвычайно занят удержанием своего душевного состояния в нейтральном положении.

- Блядь, ну я тебе тут душу изливаю, ну!

- Ой, Вова, опять на тему «почему я не пошёл в акустики!» - вон у меня все ботинки уже твоими излияниями забрызганы.

- Смеёшься, да?

- Нет. Если я смеюсь, то у меня губы вот так должны быть, правильно? А они у меня сейчас так? Нет? Ну значит точно не смеюсь.

- Что с водой-то делать будем?

- А какие варианты есть, кроме занести удавов внутрь и поджечь пирс?

- Никаких.

- О чём тогда рассуждать? Неси солярку.

Когда строили пирсы, то с гусаком, из которого пресная вода должна идти на лодку, тоже что-то проебали, или просто забили военные строители – гусак торчит слишком высоко и ничем не утеплён, а так как страна уже включила режим экономии всего, то напор в него дают совсем слабенький – он медленно перемерзает, потом замерзает вода в шлангах, а потом и в самом гусаке. Брезентовые шланги становятся ледяными брёвнышками, твёрдыми, холодными и безучастными к желаниям подводников помыть руки или попить чая. Их приходится отгрызать друг от друга, потом осторожно, чтобы не сломать, затаскивать в ограждение рубки и когда они немного оттают, спускать в прочный корпус, раскладывая по отсекам и спустив концы в трюма. От этого на лодке грязно и очень неуютно, но другого способа нет – даже двадцать первый век же ещё не наступил, а потом-то что-нибудь придумают, обязательно! Гусак под пирсом надо обложить ветошью, замоченной в солярке – она будет долго чадить, дымить и пугать штаб флотилии, но гусак растопит. Ждать пока шланги высохнут будет некогда и мы опять попрём их на мороз мокрыми и тёплыми, пока подключим к гусаку – они уже сверху замёрзнут, потом их постепенно расправит хилый ручеёк и они замёрзнут полностью. Из всего дивизиона нас осталось трое:

- старшина команды трюмных, мичман Вова – молодой, работящий под настроение и ушлый, как чёрт. Если бы какие-то учёные занимались составлением сплавов характеров, то они без колебаний взяли бы Вовы за эталон сплава профессионализма с распиздяйством – Вова любил положить болт на всё и делал это с такими изяществом и отвагой, с какими гусары Чичагова рубили наполеоновских солдат у деревни Студёнка, но Вове до конца контракта оставался год и его никто не трогал, кроме меня – Вова, чуть что, грозился уйти в акустики, как его предшественник, а старшин команд трюмных в дивизии было три на все экипажи. У меня контракт заканчивался на пол года раньше, чем у него и, поэтому, на меня его угрозы не действовали совсем.

- трюмный матрос Коля, пожалуй, самый золотой матрос срочной службы из всех, встреченных мной за службу, - отец Коли был директором завода в Курске и каким-то депутатом чего-то там, Коля учился на третьем курсе ВУЗа, когда отец как-то попрекнул его, что тот пользуется благами за его счёт, а сам ничего не может. Коля перевёлся на заочное отделение и пошёл в военкомат с просьбой заслать его куда подальше – так и попал к нам. «Жалеешь?» - спросил я как-то Колю, - «Нет, я же осознанно выбрал, чего жалеть-то?»

- я: один из двух командиров дивизиона живучести на все корабли. Так и ходили с Вовой парой с одного корабля на другой, если не успевали вовремя заболеть. Причём, на корабль чаще всего попадали только в день его выхода – со своего не отпускали до последнего – людей-то тоже не хватало, а могли просто и не предупредить заранее – просто звонили с утра на корабль и разрешали сбегать домой за зубной щёткой потому, что через три часа выход в море и ввод ГЭУ уже идёт. Приходим на корабль с Вовой, а там ходят какие-то люди незнакомые – ну мы-то в дивизии всех знаем, в лицо-то уж точно.

- А вы откуда, ребята, такие красивые?

- А мы с бербазы!

- А мы с ракетной базы!

- А что вы тут делаете?

- А нас заставляют в море идти, а то премии лишат!

- А не страшно вам?

- Да нет, сказали, что нам тут всё покажут!

- А давно вы тут?

- С утра! Уже все отсеки прошли посмотрели!

- А легководолазную подготовку прошли? А отработку на УТК? Ну пожары там всякие, включения в СИЗ?

- Нееет. Сказали, что тут всё покажут!

- Анатолич, - шепчет мне Вова на ухо, - как друга тебя прошу, сломай мне ногу, а? Или руку.

Категорически запрещено брать на выход в море людей даже с другого проекта корабля, - в море должен выходить только подготовленный экипаж с определённым, крайне невысоким, процентом прикомандированных с аналогичных проектов. А тут – кого только нет и с бомбовоза и с береговых частей, родного экипажа процентов двадцать может, а то и меньше.

- Кто б мне руку сломал, Вова!

- Ну давай ты – мне, а я – тебе!

- Э! – кричит механик, заметив нас, - чо так поздно то, а?!

- Как отпустили, Михалыч! – кричит ему Вова.

- Надо было убежать! И ко мне! Ко мне на корабль! Проинструктируй этих, Вова, что им делать объясни и всё остальное.

Вова уходит с береговыми прапорщиками вниз, к каютам и возвращается ровно через две минуты.

- Ты что? – пучит глаза механик, - уже всё?

- Ну. Показал им их койки и сказал, чтоб сидели тут и никуда не вылазили без моего разрешения, они спросили: «а есть?», а я сказал: «даже срать!», всё чем могу, Михалыч, всё чем могу!

- Михалыч, - спрашиваю я, - а как мы в море-то пойдём? Ты вообще докладывал кому-нибудь, что у тебя людей нет?

- Конечно! А кто мне пригнал этих оленей с бербазы? Уж не наш ли штаб?

- И что? Вот они сейчас подпишут нам разрешение на выход в море, ты думаешь?

- Держи карман шире! Уже подписали! И съебали отсюда бегом, даже в глаза не смотрели!

- Да ну, как это?

- Так, мне в корму бежать, некогда тут с тобой плюрализмом заниматься, - ты переодеваться пойдёшь или так, красивый в центральном умереть хочешь?

- Не, переоденусь.

- Давай бегом только! Без чаёв там, ладно?

И вот я всё приготовление сижу вместо механика в центральном, а механик бегает судорожно пытаясь проверить ВСЁ. Он знает, что это невозможно, но выбора-то у него нет: надо, хотя бы, попытаться.

Бороздим неделю Мировой океан: командир не спит, старпом не спит, помощник не спит, механик не спит, комдив раз не спит, комдив два не спит, Вова не спит и я не сплю - ну а как тут уснёшь-то, страшно же пиздецки просто. А буквально только погрузились первый раз, только собирались выдохнуть, как в третьем задымление на второй палубе, аварийная тревога, все дела – бегу в третий: переборка-то вот она, в двух шагах, а его и герметизировать никто не собирается – нет никого в отсеке, как хуем сбрило и вахтенного и обоих подвахтенных и всех приписанных к отсеку – пусто, как на станции Дно в четыре утра. Управленец с электриком сидят, конечно на пультах, но они в борьбе за живучесть не участвуют, им пульты разрешено покидать только путём умирания; комдив раз, хорошо, что в отсеке оказался – ползём с ним вдвоём, два капитана третьего ранга, по второй палубе к источнику дыма, а там стойка управления холодильной машиной стоит ковриком резиновым прикрытая и вода на неё хуярит из трубы какой-то задорным таким напором, с журчанием и брызгами красивыми во все стороны. Обесточили её, противогазы сняли, доложили в центральный и расходимся обратно.

- Ну что там? – спрашивает командир.

- Вода, - говорю, заливает у вас стойку автоматики холодильной машины.

- А потому что! – кричит механик на меня, - надо матчасть к выходу в море готовить! Проверять надо всё заранее!

- Михалыч, - говорю, - а ты ничего не попутал? Или ты, может, не знаешь, что меня к тебе за три часа до выхода прикомандировали? Выписок не видел? Или, может, это я вам холодилку ковриком резиновым застилал, а?

- Да я не на тебя, я просто ору. Ну как тут не орать –то, а, тащ командир, а? Вы им докладывали, что мы не готовы? Что людей у нас нет? Что матчасть не в строю и ЗИПа к ней с гулькин хуй?

- А кому до этого дело, Михалыч? Надо выполнить задачу – и тогда всем будет хорошо, есть ещё вариант героически погибнуть и тогда мы будем долбоёбы, а им – опять хорошо. Ну ты как маленький, честное слово!

- Нахуй! – бурчит механик, - нахуй я пойду, а не в море больше! Сами пусть ходят!

Хорошо, потом в дивизию Гепард пришёл – там комплект сто процентов в экипаже и стало чуть полегче: во-первых, всё внимание к ним, а, во-вторых, хоть народ можно было на выходы в море оттуда дёргать. Ну пока и оттуда народ бежать не стал.

….и что, говорю, мне стакан залудить нельзя в свой законный выходной? Блядь, Анатолич, ты меня опять не слушаешь, чтоли?

- Вова, а чего ты такой говорливый сегодня? Как фонтан – не заткнёшься никак!

- Да замёрз, пиздец, пальцев не чувствую уже!

- Пошли чай пить.

- А вода?

- Да хуй на неё! Два месяца до весны осталось – потерпят!

- Коля! – кричит Вова под пирс нашему матросу, - пошли! Барин нас на чай позвать изволили!

Сидим втроём у меня в каюте, греем руки о горячие кружки, прихлёбываем потихоньку, Коля ест печенье, а Вова всё никак не заткнётся:

- Ну чо, Анатолич, на Грушу-то идёшь механиком?

- Не, Вова, не пойду.

- Чего? Сиди себе на отстойном корыте, да в носе колупайся!

- А вот чего, Вова

и я ставлю на стереомагнитофоне «Саньё», который я купил за сто рублей с рук по лейтенантству песню «День рождения» группы Ленинград.

Становиться заметно теплее и как-то легче на душе, начинаем даже подпевать, ну мы с Вовой – Коля-то печенье ест. В каюту заглядывает старпом:

- Что тут происходит? Митинг?

- Петтинг, ёпта! – смеётся Вова.

- Вода где?

- На пирсе в шлангах замёрзла.

- Заебались?

- Да чо нам, кабанам…ну да, заебались, в общем-то.

- Э, а откуда у вас чай-то? Где вы воды-то взяли?

- А я бутыль из дома принёс! Обеспечил дивизион свой!

- Э, дык дайте мне стакан-то воды, хоть чаю попью!

- Меняю на стакан шила! – рискует Вова.

- А в рог?

- Эх, вот ни в чём не могу вам отказать, товарищ капитан второго ранга! Такой Вы душевный человек! – приговаривает Вова, отливая старпому воды в банку.

- И снова нет, Владимир! Давай третью попытку!

- А вы интроверт или экстроверт?

- Нахуеверт я, Владимир.

- Ну и ладно, не очень-то и хотелось.

- Ну и ладно. У меня всё равно шила нет. Эти вот (старпом кивает на меня головой), на день механика всё вылакали.

Старпом уходит, мы допиваем чай и ползём на пирс – заносить холодные трубы внутрь тёплой атомной подводной лодки: на улице уже заметно стемнело и туман, такой плотный и красивый, отступил к середине залива – видимо отчаявшись покорить наши мазутные берега, ну или, может, чтоб перегруппировать силы и средства, для следующей атаки. Звёзд пока не видно, только Полярная звезда уже начинает подмигивать, лёжа почти на самом горизонте, что не удивительно – мы же в Заполярье.

А это Ева рисовала, под чутким маминым руководством - красота, да?