Случай в лагере или опасный для жизни креатив суровых детей девяностых
Впервые я понял, что со мной что-то не так, когда мне было 8 лет. Это был август 93-го, детский лагерь «Юнга» под Анапой; ментально ещё СССР, но практически совершенно непонятное государство и примерно 400-головая куча детей в каком-то полузабвенном месте с абсолютным отсутствием понимания что со всем этим делать. Несмотря на то, что нас пытались очень сильно контролировать, тем не менее мы креативили на максималках, т. к. программа от вожатых в стиле игр в беседках хлопать друг друга по коленкам или кидать мяч с несъедобными выкриками уже тогда была таким невыносимым зашкваром, что дух того уныния до сих пор отдаёт привкусом бессмыслия.
В общем, что я сделал то? Я в одиночку намазал зубной пастой в Королевскую Ночь весь отряд из 40 человек, включая вожатых. В 8-летнем возрасте, да. Надо сказать, что я был ещё не самый младший в отряде, который состоял из детей самых разных возрастов вплоть до 15-летних дылд. У таких «смешанных экипажей» были вполне очевидные минусы как минимум связанные с культивированием полного отсутствия внутреннего взаимопонимания – любые попытки добиться «дружности» со стороны вожатых заканчивались избиением младенцев при любой возможности. В крыле девочек можно было встретить использованные прокладки, например; а вы только представьте себе как они могли выглядеть в 93м году то, и знаменитая игра «в сифака» могла приобрести просто до леденящего ужаса зловещий характер – получить в шею «раненую вату» означало пожизненное клеймо дегенерата и разборки с психологами. Вечерний телевизор в холле с легкостью захватывался старшими простым опрокидыванием кресел с пассажирами внутри. В туалете можно было услышать запах табака и получить пару десятков подзатыльников с угрозами. В первый же день я увидел как в одной палате 10-летний пацан облизывает 7-летних девчонок, которые орали как резанные – по факту это выглядело как конкретное изнасилование, а в другой палате 7-летний пацан спустил трусы с багажом до пола и орал: «Посмотрите, я обосрался!» К вечеру у меня отобрали деньги.
Надо понимать, что фраза «Это были лихие 90-е - мы выживали как могли» доподлинно имеет физический смысл только для тех, кому реально приходилось выживать в 90-е. А детство в России в 90-е годы это неслабая такая карусель из ежедневных рисков для жизни. Если вы не знаете о чем речь и тем более сравниваете с детством современных русских детей, то поймите правильно, - в те годы я выходил из дома и шёл гулять на какую-нибудь заброшку, например. Да, на ту самую, о которой писали две недели назад, что в шахту лифта упал и не выжил ребенок из соседского двора. Кстати, так и не отдал мне мой самодельный лук, сука. В заброшке можно было насытиться убедительными криповыми ощущениями, побить остатки стекол в окнах из рогатки или кирпичами, порезать ноги о торчащие арматуры, нарваться на «казаков» (самовыдвиженческие дружины из 7-14-летних цыган, татар, дагестанцев и тп, которые брали тебя в плен на пару часов и избивали; по какой-то никому не понятной причине называли себя «казаками»), нарваться на «милиционеров» (другие отмороженные бригады, которые ходили с поддельными удостоверениями ментов и «сопровождали тебя в ОВД»), найти какие-нибудь артефакты, найти полезные ресурсы типа свинца, например, с последующими выгодными обменами. Ну или просто феерически наступить в чье-то свежее говно. Ходить в заброшку в одиночку приравнивалось к гарантированному суициду. Мне повезло – на моём районе ещё была котельная, Морская Больница и дамбы. В котельной мы могли убиться, упав с большой высоты, в больнице собирали использованные шприцы и в шутку кололи друг друга, а на дамбах могли счастливо утопиться или нарваться на оголенные провода от старых ЛЭП. В перерывах нужно было успеть собрать бутылки и спрятать их в нычку (а лучше вскрыть и ограбить чью-то чужую), подбросить пару дихлофосов в костер, нассать в окно алкашам.
В общем, к чему я это всё? Да к тому, что я ничему не удивлялся ни в первый день пребывания в лагере, ни во второй… А во второй к моему соседу на тихом часу пришли старшики и положили ему полторашку с водой и карбидом между ног пока он спал. Пару дней он провел в лазарете, я недоумевал где эти придурки нашли в лагере карбид. Ведь мне тоже хотелось с ним поиграть, можно сказать, у меня была карбидная ломка, так давно я ничего не взрывал. Сосед замкнулся и не разговаривал последующие четыре недели до самого конца потока ни с кем; не вымолвил ни единого слова. Очень скоро расположение нашего отряда превратилось в постоянные разборки между мини-бандами и вожатым пришлось ввести ночное дежурство в холле, который разделял крыло мальчиков и крыло девочек по четыре палаты по 5 человек. Двери всю ночь были открыты, в коридорах горел свет – выйти из палаты, например, в туалет, означало попасть под линию обстрела и провести остаток ночи стоя в углу холла. Если вожатый засыпал, на утро можно было найти рыдающего избитого мальца где-нибудь в районе лестничного пролета или чьи-нибудь вещи украшали полисадник под окнами корпуса. И конечно унитаз в туалете девочек был намазан зубной пастой по кругу сиденья.
На весь лагерь у меня был только один кореш. Хотя правильней было бы уточнить, что это вообще единственный пацан, которого я знал – он был из соседнего двора, ему было 9 лет, звали Димон и он попал не только в другой отряд, а вообще в другой корпус. Всего корпусов было 3, все они были трехэтажными, т. е. всего 9 отрядов. Мой отряд базировался на третьем этаже третьего корпуса, а Димон – на третьем этаже первого. Пересекались мы только на приемах пищи в невероятной по своей убогости столовой, в которой хлоркой воняло сильнее чем киселем и которой суждено было стать основным местом последующих кровопролитных боев, но об этом позднее. А также на вечерних дискотеках. Вечерняя дискотека – максимально парадоксальное мероприятие, потому что не нем был минимальный контроль со стороны вожатых в, казалось бы, самое опасное время – темное время суток и максимальное скопление малолетних ушлепков. По кустам вокруг танцплощадки регулярно раздавались люля-кебабы, в толпу перед колонками постоянно прилетало что-то стеклянное или просто смешное типа какашки, но главный атрибут – это, конечно музыка. Песням «У! А! Казачок!» и «Олл ват ши вонтс» было суждено стать на всю жизнь самыми ненавистными, т. к. звучали они по 20 раз за вечер и превращали и без того нелепое мероприятие в жуткую пытку.
Так продолжалось две недели. Лагерь жил размеренно. Периодически у кого-то появлялись новые синяки на лице, из соседних экипажей доносились вести о солнечных ударах и обмороках. Самым любимым развлечением стало вытачивание фигурок типа «сердечко для мамы» из маленьких квадратных плиток, обваливающихся со старой водонапорной башни возле нашего корпуса. Это были примерно 3 на 3 см разного цвета керамические штуковины, которым, обтачивая о бордюр или просто бетонную дорожку, можно было придать любую форму в рамках фантазии. Забегая вперед, членики были, да. Любимым развлечением старшиков было дождаться, когда кто-нибудь наточит штук 10 разноцветных «сердечек для мамы», а потом подойти, забрать их и вызывая слезные водопады, раскидать по разным сторонам без шансов собрать обратно. Погода была очень жаркая и мы ходили на море два раза в день. Там мы собирали мелких рачков и тащили их в палаты, от чего те на следующий день заванивались так, что вожатые не сразу понимали почему весь корпус по ночам не может уснуть. У лагеря была репутация как единственного в стране, который имеет собственные водные горки – действительно их было две: желтая и красная. И мне выпала честь войти в историю как первый ребенок, который чуть не захлебнулся после спуска, потому что скатившись я не догадался отойти и дать следующему приземлиться не на себя. Скукотища. Зной. Полная утопия и болезненное непонимание зачем мы здесь.
Приехали родители. Это называлось что-то типа «день матери» - посещение родителей своих чад в лагере в середине потока. Хитрожопая администрация лагеря провела беспрецендентную политическую работу по тем временам: за день до этого нас сводили в город и накупили нам жвачек с наклейками «Терминатор – 2» - а это же был не просто суперликвид, а настоящее мегасокровище (не жвачки, - наклейки, мать их!). Потом нас очень подозрительно накормили с утра мороженным и раздали каких-то фруктов, название которых мы до того и не знали. Вечером накануне показали кино – в лагере был свой кинотеатр, и это было действительно круто. А в сам день встречи разделили на группы, чтобы влияние депрессивных нытиков было как можно меньше, и они не спровоцировали восстание родителей. Я рыдал как 5-летняя сучка, у которой сожгли Барби. Я молил свою мать на коленях забрать меня из этого концлагеря, но проходящая мимо вожатая улыбнулась и отбила что-то типа: «Он таааак по вам скучал!» Вот же тварь! В общем, мама не поверила моим рассказам про то, что во втором корпусе вроде как даже кого-то съели из детей и я остался… Мой «опущенный» сосед, которого, к слову, так и продолжали унижать, тоже остался, просто потому что не смог ничего сказать родителям – так и молчал. Тот придурок, который обосрался в первый день и достался мне также в соседи по палате и, к сожалению, не догадался ни уехать с родителями, ни перестать обсираться. Однако, ряды в других отрядах все ж поредели и вроде как были точечные скандалы. С отъездом моей матери уехала моя надежда выжить.
На следующее же утро начался просто неописуемый ахтунг. Вторая половина пребывания в «Юнге» больше напоминает психический эксперимент инопланетян над детской психикой. В Москве случился путч и поставки еды в лагерь мгновенно прекратились. Придя на завтрак мы получили что-то типа по два печенья и разбавленный чай до уровня крашенной воды. Отменили полдники и сонники, вместо пяти раз стали питаться три, а иногда и два. По какой-то причине мы и на море перестали ходить, обстановка стала до безумия напряженной. Позже начала издеваться погода – начались лютые ливни, провоцирующие какие-то отключения электроэнергии и нервные срывы у вожатых. Кто-то из родителей начал приезжать и забирать свои полумертвые нервные мешки. Но проклятия Египта были неверно истолкованы в изначальном переводе – вместо «Египет» там на самом деле было «Анапа», а к видам проклятий прибавились… вши! Нам стали мазать головы какой-то дьявольски вонючей синей блевотиной, а некоторых девочек брить наголо. Лозунг «спасибо маме и папе, что я в Анапе!» родился именно тогда – августовским вечерком в потушенной из-за отсутствия электроэнергии палате, полной рыдающих голодных лысых уродцев, воняющих как после химической атаки и саундтрек всему – дикий ливень за окном, из-за которого холодно и безнадежно на душе. Вожатые в моменты появления света прилипали к телевизорам в надежде что-то узнать из новостей и все время кто-то обходил отряды из администрации и можно было подслушать новые вводные типа: «Завтра на обед будет пюре!»; «Пюре с чем?», «Просто пюре, говорю!».
Единственная вещь, которая в лагере была не только в полном достатке, но и даже в некотором профиците, это хлеб. Уж не знаю почему, возможно, местный хлебозавод поддерживал, но конкретно хлебом все старались нажраться, восполнив пустоту желудочную и душевную. Однако, не долго. Очень быстро администрация поняла, что дети упарываются углеводами до конкретных галлюцинаций и начали его ограничивать – внутри столовой на приеме пищи можно было подойти к раздаточным столам и взять добавку из свеженарезанных буханок, но на выходе стояли патрули из старшиков, которые тебя в обязательном порядке обыскивали и отбирали хлебушек, да считали оправданным навтыкать кроссовками по спине раз ты такой хлебоед и хлебовор. Мы стали сколачиваться в «бригады смертников»: команды по 6-7 человек. Мы напихивали себе хлеб в носки, трусы, карманы и просто старались собрать побольше в руках и, собравшись в строевую «черепашку» на максимальном разгоне прорывали патрули – доставалось тем, кто был по бокам и кого могли ухватить за одежду, а также если в патруле был кто-то прям сильно старший, то и кроссовок в лицо тоже был эффективен. Логика расчета была достаточно простой: кому-то из середины обязательно удавалось прорваться и тогда мы встречались в корпусе и делили добычу на всех поровну. Иногда помогало выставление вперед соседа-обосрыша, которого некоторые старшики брезговали трогать. Мыслей о том, что он мог прятать хлеб в трусы с начинкой у нас тогда не было – мы были слишком маленькими для дедуктивных способностей. Съедать добычу нужно было максимально быстро – оставить хлеб в палате в любом месте, даже под матрацем или внутри него, означало провоцировать человеческое крысятничество. Иногда старшики добивали нас в палатах вечером, если акция прорыва сопровождалась какими-то особыми повреждениями для них типа сорванного браслета, поцарапанного лица и тп. Еда стала наивысшей ценностью. Алыча и другие зеленые плоды были выжраты в лагере и обменивались по курсу «10 алычек = одна игрушечная машинка». Началась повальная дрыстня. Пришла вторая волна вшей. Дожди полили ещё шибче. Главной ошибкой родителей была попытка передать в лагерь какую-то посылку с едой – ребенок был мгновенно обречен и съедался вместе с упаковкой.
Так пришла Королевская Ночь. Точнее пока ещё день. Весь лагерь был возбужден тем, что завтра автобусы могли всех отвезти в родной город, хотя ходили слухи, что бензина на это мероприятие до сих пор вроде как нет. Наше ментальное состояние можно было бы тогда описать как «полное опустошение, сопряженное с легким волнением и полной уверенностью никогда не вернуться в детский лагерь». Впервые я услышал слово «еб#нный», при чем, кажется, от вожатых и в связке со словом «лагерь». Мы повторяли это словосочетание «еб#нный лагерь» как какую-то мантру очищения себя от того места, которое намеревались завтра покинуть навсегда, даже и близко не зная значения слова «еб#нный». Но некоторым прилетало «печенько» прямо в губы от вожатых, поэтому были догадки, что это все-таки какое-то плохое слово. Внезапно старшики рассказали нам что такое «Королевская Ночь» - обязательный ритуал намазать кого-то ночью зубной пастой в последнюю ночь пребывания в лагере. Общее настроение в лагере было крайне упадческим, у абсолютного большинства детей сели батарейки и энергии осталось только на сон, поэтому ни открыто, ни намеками никто и не заикался о том, чтобы решиться кого-то ночью примазать. Кроме меня. С той самой секунды как я узнал про Королевскую Ночь, у меня внутри разгорелся демонский огонь непреодолимого желания завершить своё пребывание в этом аду на стороне сил зла раз добро обходит его стороной. Я лежал в кровати, стараясь не заснуть из-за всех сил. Вожатые выставили двойной патруль. Мне предстояло совершить в своей жизни первый самый странный и одновременно грандиознейший поступок, хотя лексического значения слова «долба#б» я тогда ещё не знал.
Коридорный свет из открытой двери как бы держал нашего любителя гадить в трусы за открытую ногу. Он был ближайший к выходу из палаты. Потом лежал я и у окна замыкал линию наш «Молчаливый Боб». Важно, что рядом с окном была также и дверь на балкон – сплошной на всю длину корпуса, но разделенный перегородками попалатно. Напротив стояли две кровати с посапывающими близнецами-отморозками, которые прославились в лагере просто гениальным разводом: «Давай поспорим на деньги, что это летит Ан!», «Давай!», «Так ты споришь, что это Ан?», «Да, это летит Ан!», «А вот и нет, это летит Ту! Брат Подтверди?», «Да, подтверждаю, это Ту, гони бабки!». Просто в голове не укладывается как эти мелкие ублюдки до этого додумались и обобрали поллагеря, мрази. Их я первыми и отмазал своим тогда ещё практически полным тюбиком какой-то адовой пасты, содержание фтора в которой было близко к летальному. Обосранцу досталось не только на лицо, но и ногу, не спрятанную под одеяло, а вот молчун проснулся. С ним пришлось договариваться, иначе моя историческая афера могла рухнуть, не начавшись – однако, поскольку он только слушал, поднять тревогу не смог, но отмычался от меня, что, мол понимает, что надо намазаться, чтоб не навести на себя подозрений, но не хочет категорически. Сердце мое колотилось как алкаш, катящийся вниз по лестнице. Я ведь только что намазал зубной пастой троих спящих человек! Нет ли уголовки за это? Сообразив, что надо намазаться самому, я быстро об этом пожалел – паста жрала лицо с таким невыносимым обжигающим эффектом, что спящие, возможно и вовсе умерли уже от этого.
Выглянув в коридор, я увидел спящую на стуле вожатую. Из нашей палаты коридор налево вел в разделительный холл, в начале которого и была палата вожатых с выставленным возле стулом со спящей толстухой. Коридор направо вел в остальные 3 палаты с пацанами и пацанский туалет в конце. Прямо напротив выхода из палаты уходила вниз зловещая лестничная площадка. Тишина была убийственная. Гудели фонари в потолке, капала вода в раковине в туалете, храпело одновременно штук 12 разных глоток. И никаких шевелений. Без сомнений, на такое каличное преступление решился только я один. Что дальше? Успокоиться и лечь спать? Махнуть вниз на второй этаж? Где вторая вожатая?
Прижавшись к стене, я, будучи босиком, без проблем нырнул в соседнюю палату. Двери без исключения во всех палатах были открыты – обязательное требование в лагере, поэтому обошлось без лишних скрипов. Ситуация явно благодействовала мне, а легкий ливень за окном добавлял фонового шороха, скрывая кошачьи шаги. Вот передо мной очередные пять жертв. Никакой пощады – по очереди лицо каждого оказывается во фторном яду. Бесшумный возврат на позицию. Пауза. Прислушаться. Повторить со следующей палатой. Уже три палаты жертв – завтра все газеты будут разрываться от такой дерзости. Остановлюсь ли я?
В последней палате, которая напротив туалета, меня ожидала внештатная ситуация. Один из парней, при чем, старших, лежал почему-то поперек кровати, а не вдоль, и в тот самый момент помазания неожиданно проснулся. Резко сев на кровати, он начал размазывать пасту по лицу и пытался меня рассмотреть. «Кто ты?» - уверен, фтор заставлял его глаза не слабо слезиться тогда. Я оцепенел от ужаса и медленно пятился назад, не сводя с него взгляда. В любой момент я ожидал, что он кинется на меня и сожрет. Или рядом проснется кто-то из его соседей, и они расчленят меня, а потом заставят отмывать почти 20 пацанских рож. Расстроенное лицо мамы, изгнание с позором из школы, детская тюрьма строгого режима – всё проносилось перед глазами… Уж не знаю, догадался ли я что сзади меня ярко светит фонарь в коридоре, из-за чего моя голова находится в черной короне, за которой он не имел шансов рассмотреть моё лицо. Максимально низким басом и самым зловещим оттенком голоса я медленно протянул: «Я. Король. Ночи». Пока его нижняя челюсть лежала на полу, я уже оказался в коридоре, а затем и под своим одеялком. Я же все-таки ребенок, фак меня. По отсутствию активности я догадался, что он просто опять вырубился. Но мне все равно не спалось. Мне было мало.
Все пацанское крыло было вымазано, но у меня было ещё больше половины тюбика (кажется, это был первый день в лагере, когда я им начал пользоваться вообще) и примерно в сто раз больше энергии и желания не останавливаться на достигнутом. Я почувствовал, что готов принять более сложный вызов и покуситься на крыло девочек, в котором никто из парней не бывал с первого дня пребывания из-за того самого «изнасилования», да и случаи с использованными прокладками бросали в дрожь - увидев ту штуку один раз, детская психика уже не могла восстановиться полностью. Идти через холл было самоубийством – сопящая толстуха мгновенно прекращала храпеть при малейшем приближении, будто у неё работал какой-то внутренний радар на придурошные ситуации. К тому же было не понятно где находится вторая вожатая; если она где-то в холле и поймала бы меня, то возвращаться из лагеря домой уже не имело смысла. Коллективно со всеми моими шизофреническими альтер-эгосами было принято решение брать девочек через балкон.
Я почти бесшумно открыл дверь на балкон, не считая грохота под сотню децибел, поскольку это были старые деревянные рамы с гуляющими внутри них стеклами. Ступил на мокрый и холодный балкон. Деревья, которые были выше корпуса, на уровне третьего этажа угрожающе размахивали своими культяпками, так что ко всему прочему ещё и холодный ветер меня как бы спросил: «Ты это точно?» Перегородки между балконами представляли собой листы из тонкого металла, которые снизу отступали от пола на какое-то мелкое расстояние и также от потолка. Пролезть под перегородкой могли только тараканы, плоские змеи и ямайские чемпионы по лимбо, поэтому я мужественно перевалил ногу через балконные перила с твердым намерением рискнуть жизнью ради этой статьи через 27 лет. «Перелезать балконную перегородку по улице за перилами» – вот с какими интенсивами вам надо ездить по стране, товарищи инфобизнесмены 21-го века. «Как я упал с третьего этажа и стал Аязом» - вот вам моё предложение, господин Шабутдинов. Тогда, в 93м мне очень не хватало этих навыков и я провожал испуганным взглядом тюбик зубной пасты, который секунду назад был зажат в моих зубах, а теперь падал вниз. Я не хотел повторить за тюбиком, поэтому решил, что я все-таки таракан. Вернувшись назад в палату и взяв такую же ядерную беспощадную пасту у молчуна, я вернулся на штурм балконной перегородки снизу.
Поскольку моя палата была крайней к холлу и за балконной перегородкой открывался длинный перелет холла мне пришлось ползти добрых 10 метров. Думаю, кто-то из моих родственников точно ползал в окопах Вьетнама или ещё где – вожатая в холле не спала и смотрела прямо в окно, от чего и без того холодный пол меня практически парализовал. Кроме того, мне открылся вид в палату вожатых и второй напарницы моей толстой визави внутри не было. Рискуя быть раскрытым в любой момент, я в то же время не мог ползти обратно. Ни шагу назад. Ни ползка, точнее. Вот я на первом балконе у девчонок. Гениально. Умница. Но дверь на балкон то закрыта изнутри палаты.
В третьей или четвертой палате дверь на балкон оказалась не закрытой – моя догадка, что возможно такое обстоятельство, оказалась реальной. Я залез внутрь и вот уже мажу первую старшичку – на ощупь лица моего тюбика зубной пасты ей лет 15, не меньше. В этот самый момент происходит невероятное – разряд молнии за окном, - и моя свеженамазанная девчина освещается и оказывается… той самой второй вожатой! Оказывается, в этой палате была самая младшая девочка чуть ли не 6 лет, которая никак не могла сама уснуть и вожатая легла с ней – вот и сама малявка лежит рядом. Технически, можно сказать, что этот маленький 6-летний ангел и есть та единственная из нашего отряда, которую я не намазал тогда этой жгучей зубной пастой, т. к. я не совсем же безбашенное чудовище. Да шучу, конечно ж намазал.
Далее уже привычная техника через коридор. Вожатой на стуле не было – не иначе как ушла спать на кровать в свою палату. По завершению миссии с женскими человеками обмазаны все стульчаки в девчачьем туалете и… тут мне могло бы быть особенно стыдно, но я и правда не могу найти этому объяснение, - я нарисовал на спинке одной из кроватей перевернутый сатанинский крест. Забегая вперед, этой теме в рамках утреннего всеобще шокированного разбирательства, было отдельное внимание чуть ли не с вызовом уфологов. На месте вожатых по теме детской психологии я бы писал диссертацию конкретно на этот случай. Я и подумать не мог какой ужас наведу на всю администрацию лагеря одним только этим жестом. Миссия выполнена, кампания окончена. Пора возвращаться на базу. Обратный 10-метровый ползок через балкон холла подтвердил наличие толстообразной вожатой в своей палате. Я под одеялком. Паста у соседа в тумбочке. Число жертв упирается в 40 человек. Пора бы и поспать, я заслужил. Но нет…
Я замер на пролете второго этажа, потому что мне показалось какое-то движение. Нет, моей целью не был отряд этажом ниже, я быстро сообразил, что это слишком легкая для меня цель. Я знал, что в первом корпусе спит Димон и грандиозным раскладом было бы вымазать именно его отряд. А потом рассказать об этом где-нибудь на очередном футбольном сходняке наших дворов на районе, чтобы он просто потерял дар речи. Вот я уже в вестибюле первого этажа и впереди виднеются толстенные двери выхода на улицу. Этакие ворота из дерева, стекла и алюминия. Но я не могу просто пробежать его – уборщица навела какую-то суету с ведрами и швабрами, гремит и ходит туда-сюда. Кажется, это означает что время в районе 5 утра – старт кампании по мытью полов, которая обычно заканчивается как раз у нас на третьем этаже в районе подъема в 7. Поймав удачный момент я все таки бесшумно пробегаю за спиной уборщицы и прижимая массированную горизонтальную деревянно-алюминиевую ручку (кто же ты, псих, который придумал эти двери?), я оказываюсь в новой враждебной среде, которую мне ещё предстоит покорить.
Я бегу с тюбиком зубной пасты в зубах сквозь мелкий дождь и холодный ветер, босиком по плитке, из расщелин которой выглядывает трава высотой под 10 – 15 см. На небе просматривается полная луна несмотря на тучи, и вспышки молнии ушли совсем далеко, что звук грома не долетает совсем. Я пробегаю второй корпус, всматриваясь в темноту и пространства, освещенные уличными фонарями, чтобы меня никто не увидел. Я знал, что даже если меня кто-то увидит, я успею спрятаться и ретироваться, но я в то же время хотел и максимально чистого исполнения идеи. Огибаю первый корпус с торца, подбегаю к центральным дверям, прислушиваюсь, начинаю проникновение и… Закрыто! Точно, ошибки нет, дверь просто закрыта изнутри. Начинаю осмотр балконов первого этажа – все двери закрыты. Досадно, но придется возвращаться обратно. Дождь и вовсе закончился. Освещаемый лунным светом в спину я бегу обратно как бы догоняя свою тень. Подбегаю к своему корпусу… Закрыто!
Уборщица перед началом уборки предусмотрительно закрыла дверь в корпус – такого предательства я не ожидал. Осмотр первого этажа также подтвердил, что открытых дверей с балкона вовнутрь тоже нет. Остаётся либо позорное разоблачение, либо лезть наверх по водосточной трубе. Перед глазами мелькнула картинка падающего вниз с третьего этажа тюбика зубной пасты. Я присмотрелся в палисадник и нашёл его – бинго, я вернул себе свой первый инструмент! Духу хватило залезть почти на второй этаж пока инстинкт самосохранения все-таки не вернулся ко мне с подсказкой, что двери с балконов в палаты могут быть закрыты и на втором этаже, а на третий я и вовсе не решусь карабкаться, т. к. до такого уровня отбитости дойду только в классе 7-8м. Я метнулся обратно вниз и начал ещё более внимательно осматривать первый этаж – наконец в одной из палат я увидел, что внутреннее из двух стекол нижнего блока балконной двери отсутствует, а внешнее не прикреплено в своих пазах, а как бы лежит по диагонали, опираясь на остатки внутреннего. В общем, я просто наступил на него и оно треснуло части на три-четыре, одна из которых вывалилась в палату, открыв мне возможность изнутри дотянуться до ручки через образовавшуюся дырку и открыть дверь. На кровати заворочился какой-то толстячок и в поле моего зрения попала святыня того времени – полторашка лимонада. Я не мог поверить глазам – лимонад в полторашках в то время был каким-то сумасшедшим статусным богатством. Строго говоря, тогда было только два фактора успеха: если у твоего папы джип и у тебя полторашка лимонада. При чем конкретно сама пластиковая бутылка не менее ценным объектом и тот факт, что моего соседа молчуна перестали кошмарить карбидом был во многом связан именно с ограниченностью конкретно этого ресурса. Я узнал толстяка – это та сволочь, с которой мы вместе ехали в автобусе в лагерь и он пил лимонад из полторашки и ни с кем не делился, хотя была дикая жара и лимонада у него было больше, чем достаточно и чем он сам мог выпить. Не буду утомлять деталями: да, я попил того лимонада, и да, я потом поссал в бутылку и поставил её на место.
Утром меня разбудила какая-то грандиозная суета. Я открыл глаза и увидел молчуна, который просто сидел на своей кровати и смотрел на меня, будто гипнотизируя мой подъем. Он был по-индейски украшен разводами зубной пасты на лице, и я вспомнил, что перед самым отрубом все-таки намазал его, чтоб не подставить. Его взгляд был шокированным. Если он читает эту статью и до сих пор не начал говорить, я готов признать свою вину в этом. Суета доносилась из коридора. Близнецов и срунделя не было. Я встал и вышел в коридор, в котором собрался весь отряд и орал абсолютно каждый. На полу дрались два старшика – одного я узнал: это тот самый, которому я сказал, что я Король Ночи. Он сидел сверху на другом пацане, высекал ему новые уши рядом со старыми и орал: «Я узнал тебя! Это был ты!» Тот в свою очередь, попадая в паузы между ударами, периодически отвечал первому кулаком в подбородок и орал: «Это ты всех намазал!!!» Вокруг них было первое кольцо из особо умазанных ребят из отряда, потом были девочки, которые орали на уровне ультразвука, а потом вожатые, которые даже и не думали разнимать дерущихся. Кто-то посмотрел на меня и сочувствующе помахал из стороны в сторону как бы реагируя на сколько сильно я обмазан. В поле зрения попала девочка, которая приподнимала руками подол платья и рыдала. Я догадался что она присела на фторовый стульчак и теперь погибала от боли и унижения. Я будто попал за кулисы войны в Афганистане, в лазарет после свежего боя. Звук постепенно смешался в один аудиоряд шума и немного притих, разъяренные и отчаянные лица детей разного возраста сменяли друг друга. Девочки рыдали так, будто им отрубили конечности. Коллективная истерия. Боль. Непонимание. Полный абсурд. Все пытались вычислить банду негодяев, потому что мысли о том, что кто-то мог сделать это в-одиночку, даже и близко не возникало. В палатах были драки, все валили друг на друга. Я пошел в туалет помыть лицо и только тут понял дополнительную степень трагедии – в лагере отключили воду.
Наверное, в этом месте должна быть какая-то мораль. Что-то типа в духе «если направить энергию детей в нужное русло, то они могут изменить мир». Я же считаю, что просто отлично провел время. Ах да, и ещё ребенка своего не отдаю в лагерь. Мало ли что!
