ШТИРЛИЦ И ТАЙНЫ СВЕТЛОГО ДНЯ
Корпускулярный детектив службы внутренней безопасности.
«…Не трогайте Штирлица!
Смыло «Коммуниста» и «Председателя», а Павка Корчагин закатан в асфальт. «Ворошиловские Стрелки» ходят в «Камеди Клаб». Уже до правнучек добрались лапы похотливых ублюдков - а в дурдоме нет местов!
Остается «Камеди Клаб».
Не трогайте Штирлица. Ведь: только Он, да еще Остап Бендер остались героями с нами. Но Остап уж давно работает управдомом и сегодня по уши в реформе ЖКХа.
И только неприкаянный Штирлиц бродит среди нас.
Штирлиц – вот, кто научил нас жить шпионами в своей – не своей стране. Научил не лгать, а бороться, спрятавшись за легенду. Окутываясь дезинформацией, отвечать интригами на интриги, подлостью на подлость, называя предательство лишь необходимой контрмерамерой.
И наш коллектив – иже с ним. Наш советский, рассейский – во веки веков.
Тут и душка Шелленберг - начальник, но демократичен, с сотрудниками на короткой ноге.
Тут и простоватый, но переданный коллега Вайсман, и хамло Кольтербруннер, и, весь в креативе, товарищ Гиммлер, и совсем уж из высших сфер - надменен, непреступен - партагеноссе Борман.
А еще – Мюллер. Есть такой парень, почти друг, который сдаст тебя при первой возможности.
А еще есть «Железная фройляйн», которая и ребенка умучит.
И есть милая премилая девушка, радистка, – Ах! Жена товарища. И думать не моги! И которую можно лишь спасать…
И это всё - наш коллектив. Да, наш родной, всмотритесь и вспомните!
Мы все – Штирлицы.
Мы все исполняем роли. И у каждого из нас есть назначение. Тайное и Главное. Цель нашей жизни и смысл. Мы только его не знаем.
И лишь по вечерам, когда никто не видит, и легендированная жена возится на кухне, а дети ушли гулять, можно чуть расслабиться в кресле у придуманного камина, и прикрыв глаза, унестись в свою любимую страну, страну Себя Одного. Где исполняются твои желания, и всё правильней и справедливей. И жена - красивей и внимательней, и дети - умнее и послушней. И талый снег у березы, и солнечный пляж у теплого моря – одновременно и навсегда – в твоей стране. Ради нее лишь, ради нее единственной ты вертишься, мучаешься и скрываешься под псевдонимом, полученным с рождения. Ты – тот иной, что уже пристрелил пару - другую подлецов - провокаторов и предателей, пристрелил мысленно и сбросил их трупы, мысленно, в лесное озеро.
И ты постоянно шлешь радиограммы в Центр.
А Центр не отвечает, Центр молчит…
Ты приходишь в церковь – то ли приобщиться, в духе времени, к возрожденным духовным традициям, то ли в поисках своего пастора Шлага. И внемлешь священнику, и цветет - вьется в душе подозрение: а не сродни ли тебе этот молодой батюшка? А не Штирлиц ли и он тоже, только в рясе? Уж не «засланец» ли? В мир бездуховный и безбожный, одиноким мечтанием вожделеющий Бога?
Но пусты пространства и глухо бесконечное время, не знающее о вечности. И мнится бездна в глазах волооких молодого служителя Божьего Небытия. Он тоже вопиёт, и внемлет. И ему тоже не отвечает Центр.
Тишина в эфире.
Атеизм – та же вера в Бога, ну, разве, что отвергшая одно из тысяч Его имён.
Все истинные веры – сиротские.
Мы все без Бога, без Его пришествия. И тихо, украдкой, не слышно вопим про себя,- а как же иначе?
Ведь, мы в разведке.
А кто пискнул громче, и кто удостоился посещения божьего, тот уже не с нами – на кладбище или в дурдоме, однозначно. Так что тише, тише надо, ну, в крайнем случае, если припрут,- сознаться, со вздохом из грудей и сомнением во взгляде, буравя потолок: «Что-то все-таки там есть…». И понятно, что мы – то: приличные образованные люди, а такие о подобном не говорят. Вот: биржевые котировки, тенденции изобразительного искусства и упадок кинематографа – это: «да». Это тонально и в стиле. А еще «десталинизация» и «десоветизация». И – о «преступном государстве», и о некудышной, мать её (тут можно и с матерком), «русской матрице».
А над весенней землей звенят холодные звезды.
В больших городах не услышишь, как одинокие псиные души волками воют на белесую луну. Неизбывный звуковой фон мегаполиса вбирает в себя все наши тонкие вибрации. Оставляя лишь один неразборчивый гул.
Тишина в эфире. Белый Шум…»
Мужчина не стал читать дальше. Он аккуратно сложил газету, и засунул её во внутренний карман плаща.
Проглянуло весеннее солнышко. И захотелось уйти.
Ему не нужна была охрана. Его жизнь так истончилась, что, кажется, сквозь неё было видно небо. В тоскливую минуту поэтического обострения он ускользал из-под опеки и ходил среди людей. Среди людей с исчезающими жизнями.
Разница между ним и этими обыденными людьми была подобна разницы между подсолнухами и «Подсолнухами» Ван Гога. Сквозь него было видно небо. Сквозь них – дома…, автомобили, ипотека…
Седой, аккуратно стриженый мужчина встал со скамейки и двинулся по бульвару неспешным шагом в сторону автобусной остановки.
Он часто ездил общественным транспортом и смотрел распахнутым взглядом на свой народ. Кому случалось упереться в его светлые очи, тот отчего-то смущался и принимался рассматривать что-нибудь на стороне. Электрички, автобусы, маршрутки, трамваи, метрополитен расфасовывали население с утра, что бы к вечеру развести всех к установленному порядку.
Но бывало, что, не всех.… Такими «невозвращенцами» по месту прописки он занимался тоже. В своё время. Когда был маленьким.
Когда подрос до третьей звёздочки, его перевели на настоящих врагов.
На Читателей книг.
Какие пасквили на действительность они читали- была не особенная. Тревожило, когда читатели принимались толпится вокруг одной Книги. Как самодеятельные христиане вокруг Евангелия.
А это чревато. Такие собрания читателей подобно раковой опухоли надо было выявлять на ранней стадии и, купировав, отправлять в здоровые пространства Сибири и Чукотки.
Вот здесь, вот на этом углу он потерял одного ушлого читателя, с Волошиным да Буниным за пазухой пальто – полушерстяного, серого колера.
И тогда была осень, было ветрено и промозгло.
Будущий генерал выбежал следом за читателем вон из того, проходного меж дворами, подъезда, а разносчика заразы великой русской литературы и след простыл.То был момент, когда молодой еще, будущий асс гос-охраны усомнился в своей профф. пригодности. Тогда старлей в штатском подошел вот к тому месту, где был пивной ларек и посмотрел на продавца таким взглядом, что тот сразу налил ему в пивную кружку вино марки «Портвейн 777» из тайных запасов - за место пива.
Будущий генерал стоял у круглого столика на высокой ножке и хлебал пойло на невском ветру. И, постепенно, момент отчаяния вырастал до момента высокого горя. И тогда комитетчик впервые почувствовал зарождение света. Не где-то в небе, а где-то внутри груди. А сама грудь, его грудь, личная - стандартной фигуры 48-го размера - показалась ему тогда чрезвычайно ёмкой.
В которой, меж легких, селезенки и печени затемнели, вдруг, неизвестные глубины. Из коих и блеснул, рождаясь - Свет.
После он, именно, к этому ларьку затащил своих боевых товарищей обмыть капитанскую звезду.
Но то было после…
Наличие же внутреннего света в старлее скоро почувствовали сослуживцы. Почувствовало и начальство. И если сослуживцы осекались, ни с того, ни с сего, посредине скабрезного анекдота, а при попытке матюгнуться, их хватал кашель, то начальство, в его присутствии вдруг, начинало хмурится, и, опустив голову, углубляться в чтение сов.секретных документов. И быть бы старлею переведенным в провинцию, уволенным в запас по несоответствию или контузии. Но его спасла женщина.
Работая с читателями, он старался научить их складывать время, время потраченное зря. И подводил их определять таковым не часы потраченные на пяленье в никуда, на восходы, на закаты, на посиделки с удочкой, и на полёжки с ружьишком в камышах. А – на лишнепрочитанные книги. И если возникающие при том числа не начинали вызывать беспокойство попавшегося читателя, то тут будущий генерал принимался учить действию умножения. И вот тогда часы чтения, умноженные до годов пребывания в спец.учреждениях начинали ужасать. И мужчины принимались каяться. И вспоминать женщин.
Для женщины же усомнится в том, что она что-то прочла зря, было бы подобием святотатства. И, примечательно, что как некоторые мужчины относятся к книгам, так женщины относятся к некоторым мужчинам. И рассуждают о них в тех же терминах: «посмотрела», «заглянула», «пролистала», и под конец : «Поняла!» Дальше - о зря потраченных годах и загубленной молодости.
Но что бы так сказать о книге, тем более, когда женщину в том убеждают. – Да, никогда!
Ах, женщины, женщины верные вы мои существа!
Как раз вот из того парадного подъезда однажды вышла Лида. И – пошла, рассекая волны серости ярким острым пятном.
О-о, как она шла! Как двигала себя сквозь туманы людских толп…
Да…, мужчина для женщины подобен книге. Завлекательная или простенькая внешность - обложка, запах новенький типографский или лежалый; крупный шрифт или мелкий, но твердый, еще - элегантный, стильный или не четкий. Всё, как с книгой. Как правило - завлекательное начало, потом невразумительное продолжение, невнятные отношения, как склеившиеся листы, и концовка – одна и та же. И мораль – одна! И все книги – одинаковые. Как и мужчины...
Полагающие так женщины не понимают, что читают они книги одного жанра. Он и называется: «Роман Дамский». Как имя и фамилия ухажера. Ныне есть его политкорректная, без валидола и пустырника, версия: «Детектив Ироничный» и,про между прочими: «Роман Служебный». Есть еще, просто, господа с псиными кличками: Квикли, Пикап, Свингер…
Но есть женщины читающие книги других жанров. Вот он-то как раз и не любят обсуждать прочитанное. Как и своих мужчин.
С Лидой, с её способностями, он прошел до самого до полковника.
Они не могли начитаться друг другом. Конечно, по служебной необходимости он давал почитать её и другим коллегам… Его движение вверх сделалось неостановимым. А свет внутри стабилизировал свое горение и стал неколебим. Тьма мелких дел не объяла его. Начальство, завидев старлея, здоровалось первым, от того смущалось само и спешило проскочить мимо.
И как-то раз, один боевой товарищ, подвыпив, сказал ему:
- Быть тебе генералом. Зуб даю!
Сегодня он весит у него на шее, на золотой цепочке, просверленный - длинный и хищный, чисто: зуб дракона.
Зуб Сослуживца.
Но прошли годы, Лида старела, хотя это только красило её, по-своему. Он обрела внешнюю неприступность, близкую к божественной. Но Богам у нас мест нет.
Она захотела уйти на покой. То есть: заняться делом. В своей, концертно-театральной среде Лидия Альбертовна слыла удивительным организатором, единителем душ и финансов.
Но агентурная работа – ревнивая любовь.
Мудрец сказал: «Каждый обязан убивать свою любовь сам». Ну, может и не обязан, но рекомендуется.
Лида погибла в автокатастрофе.
Его грудь, грудь сотрудника госбезопасности разрывалась от горя, когда он смотрел на торжественный пронос её тела в лакированном гробу. Строгое каре обрамляло изящное белое лицо, казалось, двадцатилетней девушки. Такой он и увидел её в первый раз, у того парадного подъезда…
Смерть вернула ей молодость. Что бы плеснуть ею в глаза ему. Свет внутренний сжигал грудь изнутри, и вонзался в жилы. Он едва вытерпел эту боль.
А после был миг торжества.
Его перевели в столицу. Он шел по Старой Площади на встречу большому человеку, а подойдя, произнес:
- Пройдемте, гражданин.
И сделал указующее движение рукой в сторону. В пустоту.
Лицо Большего Человека искривилось в брезгливости. Большие губы разомкнулись, что бы силой своего слова смести полковника с земли. Раз и навсегда.
Но Большой Человек посмотрел в глаза полковника. И провалился. Он стоял, как и был - своей надменной фигурой с дугообразным утолщением в районе пояса. Стояло его тело, а он провалился.
Большой человек провалился куда-то внутрь, внутрь себя и кричал там, в глубине. Маленький и ослепленный.
Тогда впервые полковник почувствовал, как из его глаз проистекал свет. Тот, что рождался в неведомых глубинах его груди, поднялся вот вверх до упора, и – проистекал.
Он взял большего человека за рукав и повел. Бывшего Большого Человека. Гражданин безропотно шел за ним и молчал.
Когда полковник сдал задержанного на хранение под роспись, он поднялся наверх и доложил. А его новый столичный начальник посмотрел ему в глаза, сглотнул чего-то и, встав со стула, пододвинул этот стул полковнику и предложил ему присесть. На свой стул. И полковник присел. А начальник остался стоять. Полковник продолжал смотреть в глаза начальнику. Начальник бледнел, и мертвела его участливая улыбка.
И, буквально, на следующий день начальник уехал в длительную командировку. А Большой, когда-то, человек скоропостижно скончался в камере, вследствие острой сердечной недостаточности.
А полковник стал генералом.
Всё случилось так потому, что кое-кто не знал тайны. Главной тайны спецслужб.Тайны спецслужб любых государств всего мира. А полковник знал.
То, что граждане бывшие начальники когда-то являлись источниками разработки его Лиды, и почитали её не меньше чем он, то были частности. Они ненадолго пережили его любимую.
Главное - они не знали тайны.
Тайна же была такова:
«Всё продается».
Генерал знал за Великую Тайну.
И чтобы не продаться самому, надо ничего не иметь, что продать.
Любой же работник спец служб всегда имеет хоть что-то . Даже голый, и даже обрезанный. И его покупают и пользуют, даже если он не продается. А все потому, что он не принадлежит себе, и, следовательно, за себя он знать не может. Принадлежность себе у спецслужбиста убывает с каждой новой звездочкой на погонах. Не может он знать - купили его или продали. Когда, кому и за сколько. А всех продажных спецслужбистов ликвидируют, рано или поздно. И как ни бди, как ни контролируй подступы к себе, всё равно – врюхаешься. В самый момент, когда не ожидаешь.
Люди ловятся на волне высокой задумчивости о предназначении, о благе общем и о вечности. Когда обязывает к тому положение больших звезд на плечах. Или не таких больших, важно, что б они такими казались – значительными. Тогда, в легкую – с первой фразы:
- На, товарищ, подержи у себя Ценное, что б не завалялось.
И задвигаешь под стол – что бы не завалялось.
Или:
- Эй, уважаемый, помоги до приемного пункта Секретик доволочь…
И подхватываешь, волочёшь.
Или:
- Открой ворота, дорогой! Мы тут от Родины отпилили чуток…
И отпираешь ворота, пропускаешь.
Да просто:
- А, пошли…
Значительный человек, не выходя из высоких дум в ответ:
- А, пошли!
Так, для спецслужбиста который знает за Великую Тайну, единственно верный способ уцелеть, это поскорей, пока в памяти, пока не оценили со стороны, и пока еще владеешь собой в какой-то степени - поскорей продаться самому.
Только одни выбирают самого безобидного хозяина, другие – самого сильного. Одни из коллег генерала были замечены в поездках в Непал. У других жены не вылезают из Майами и Пасадены.
Но все их дети учатся, почему-то, в Лондоне.
Сегодня генерал не просто ради свежего воздуха ушел изпод опеки охраны. Сегодня он шел на явку. Он шел на связь.
Он, агент, с псевдонимом «Светлый».
Он зашел в церковь.
Он встал у иконы.
Он поставил свечку.
Он ждал.
Он ждал долго и упорно. И источался из него свет.
Свет этот вибрировал закодированными сов.секретными данными, данными потрясающими, данными вопиющими. Он передавал и передавал. И уже далеко не в первый раз. А закончив передачу, он ждал.
Но высокие инстанции его Новой Родины не выходили на связь…
Очень давно не выходили на связь.
Генерал вздохнул и тихонечко вышел из здания трансляционного пункта, под кодовым названием «Храм». Он прошел незаметный мимо прихожан, не ведающих об истинном назначении помещения, в котором находились. Он вышел на улицу и свернул в парковую аллею рядом с храмом.
Он купил в ларьке пакет молока и булку хлеба. И широкий квадратный стакан. Он сел на скамейку и стал смотреть на голубей. Отщипнув от булки, поел. Открыл пакет молока, налил в стакан, попил. Покрошил часть булки голубям. Оставшуюся половину булки и молоко в пакете, с широким квадратным стаканом взял с собой и зашел в кусты рядом.
Там стоял деревянный ящик, поставленный на попа. Он оставил остатки снеди на этот убогий столик, и ушел.
Он не знал, кому оставлял закладку. Но каждый раз, возвращаясь сюда, он не находил ни стакана, ни пустого пакета, ни крошки. Не было там ни пиво-водочных бутылок, ни бычков, ни запахов мочи. В этих кустах пропадали даже звуки улицы. Зайдя сюда как-то, честно сказать, по нужде малой, генерал почувствовал себя будто в другом мире. И не стал гадить место. По всему было видно – никто не заходил сюда кроме него. Но всякий раз стакан, молоко и хлеб исчезали.
Он имел все возможности установить эту личность. Но он не стал этого делать. Он не знал эту личность до сих пор.
И это была его вторая Великая тайна.
Он ушел тихо и незаметно.
Простой светлый генерал ФСБ.